Текст книги "Книга о Человеке"

Автор книги: Кодзиро Сэридзава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 46 страниц)

В эту минуту Ёсабуро, верно, чтобы привлечь мое внимание, сказал чуть громче:

– А что вас побудило послать из Парижа открытки господину Мано, написав такие взволнованные слова?

– Что побудило?.. Я впервые жил в цивилизованной, доселе неведомой мне стране и, разумеется, был взволнован, вот мне и захотелось поделиться этим с мэром, моим односельчанином, человеком, восприимчивым ко всему новому… К тому же я был молод… Но скоро я погрузился в учебу, и этими двумя открытками все и ограничилось.

– Я спрашивал у младшего Мано, не слышал ли он от родителей что-либо о вашем изгойстве… Уверяет, что не слышал. Мать как-то раз вроде бы упоминала о чем-то, но, по его словам, господин Мано, в бытность свою мэром, часто говорил жителям Ганюдо, что вы наверняка со временем станете гордостью села. Когда вы, побывав за границей, вернулись и стали писателем, многие в Ганюдо отзывались о вас с презрением, мол, и в вояж вы отправились, и писателем стали по своей бесхарактерности, но господин Мано всегда говорил своей супруге, что вы станете великим человеком, которым будет гордиться не только Ганюдо, но и Нумадзу… И она хранила две ваши открытки как драгоценность… После смерти господина Мано вся семья переехала в Токио, в Ганюдо у них ничего не осталось, и сын его, кажется, лет десять не был в родных краях. Посмеиваясь, он говорил, что с тех пор, как его батюшка перестал быть мэром, он тоже стал своего рода изгоем.

– Это все, что ты хотел рассказать? – спросил я, поднимаясь.

– Постойте, сэнсэй!.. Решив обратиться к вам со своей дерзкой просьбой, я постарался побольше разузнать о вас и в результате многому научился. Я бы хотел поблагодарить вас за это… То, что мне удалось узнать, всего лишь малая часть вашей жизни, и все же… Еще в детстве вы загорелись страстным желанием учиться и, несмотря на осаждавшие вас тяжелейшие обстоятельства, трудясь не покладая рук, смогли добиться успеха. Без чьей-либо помощи со стороны… Я едва не расплакался, слушая о выпавших на вашу долю испытаниях. Вдохновленный вашим примером, я принял твердое решение несмотря ни на что воплотить свою давнюю мечту. Я поверил, что тоже непременно добьюсь успеха. Именно благодаря этой вере я был принят на службу в банк М., но еще мне помогала какая-то великая сила. Я это остро почувствовал, когда сегодня утром входил в ворота вашего дома. Вот за все это я и хотел выразить вам свою признательность.

– Спасибо… Ты еще молод. Ты стал банковским служащим, но, знай, впереди у тебя нелегкая жизнь. Придется попотеть, прежде чем добьешься на своем месте успеха.

Поблагодарив жену, Ёсабуро ушел.

Я поднялся на второй этаж к своей делянке и тотчас взялся за работу. Однако безмерная радость Ёсабуро продолжала звучать в моей душе, и я никак не мог успокоиться. Открыв выходящее на юг окно, я присел рядышком и внимательно в него всмотрелся.

В этом доме я временно поселился весной сорок шестого года, когда мне было пятьдесят лет, рассчитывая вскоре переселиться в дом, заново отстроенный на месте сгоревшего, и вот незаметно мне уже исполнился шестьдесят один год. И за эти десять лет я ни разу не выглянул в окно. Может, потому, что время было несчастливое и на душе неспокойно?..

Сразу налево неподалеку виднеется рощица храма Мисюку, но за десять лет там ни разу не устраивали религиозного праздника. Или в условиях американской оккупации это не разрешалось? Непосредственно за рощей – здание младшей школы, в которую ходила моя четвертая дочь. Меня выбрали главой родительского комитета, и моим первым делом было просить в районной управе, чтобы как можно быстрее вставили стекла в окнах нового школьного здания, построенного на месте сгоревшего. Я четырежды ходил в управу и просил отвечающих за это чиновников, мне говорили, что скоро все будет сделано, но дни проходили, а стекол в окнах все не было, наступили холода, и, занимаясь, школьники мерзли.

От членов родительского комитета в мой адрес раздавались упреки за то, что я, будучи главой комитета, не подарил чиновникам саке. Саке можно было достать на черном рынке, но я не хотел этого делать, поэтому, наконец собравшись с духом, я посетил главу управы и вновь настоятельно попросил его о стеклах, предупредив, что намереваюсь написать в газету о наших трудностях. Глава управы уговорил меня подождать со статьей, мол, стекла скоро вставят, и в самом деле, через три дня все окна школы были застеклены. И смех и грех!

В качестве председателя родительского комитета я в принудительном порядке должен был посещать лекции американцев, читавшиеся в зале управы, – «О демократии», «Задачи родительских комитетов», «Народное образование» и т. д. Все это звучало очень красиво, но сколько же раз приходилось выслушивать поучения о вещах, совершенно неприемлемых в тогдашней Японии!

Когда дочь окончила школу, я вздохнул с облегчением, что наконец-то смогу освободиться от обязанностей председателя родительского комитета, но мне сообщили, что устав комитета изменился и я еще два года обязан нести эту обузу.

В самом деле, несчастливые десять лет! – вздохнул я, глядя на небо. Я и небо-то здесь, в Мисюку, вижу впервые! – посмеивался я над собой. Да и сам этот район – при всей моей любви к пешим прогулкам, я по нему толком и не ходил, почти ничего в памяти не осталось…

– Поздравляю! – вдруг послышался крик.

Вздрогнув, я повернулся в ту сторону, откуда он исходил, туда, где под холмом были огороды, которые пересекала дорога. Там стоял «дедушка Судзуки» и махал мне рукой. Это был крестьянин лет семидесяти, каждый день он приходил на огород с противоположного берега речушки, протекавшей вблизи. Моя жена с его разрешения каждый день выбрасывала мусор в углу его огорода, называла его «дедушкой» и водила с ним дружбу.

– Слышал, вы вскорости переезжаете в новый дом. Поздравляю! В мире теперь все пойдет на лад. Но вы уж нас не забывайте, заходите!

– Спасибо!

– Если что-то надо пособить во время переезда, не стесняйтесь, скажите.

Молча поклонившись, я отошел от окна, повалился навзничь на постель, разбросав руки в стороны, и глубоко вздохнул. Лежа на спине, я мог видеть в открытое окно небесную синеву…

И вновь я задумался об этом несчастливом десятилетии. Почти все японцы были рады, что окончилась долгая, тяжелая война и воцарился мир, но чтобы освободиться от последствий войны, надо было еще избавиться от всевозможных притеснений, как со стороны оккупационных властей, так и от своих, доморощенных чинуш, откуда проистекали все беды, все несчастья… В эти десять лет и я не был исключением…

И вдруг я вскочил, точно в меня ударила молния.

Я вообразил себя несчастным потому, что, запершись в темной каморке, день и ночь, точно батрак, возделывал пером рукопись… Да, так и есть. Я, изволите видеть, писатель! Горько улыбнувшись, я вновь откинулся на постель и задумался.

В эти десять лет я, находясь в расцвете творческих сил, писал безо всяких усилий. Среди опубликованных произведений ни одно не получило плохой критики. Оставшийся незамеченным в Японии, роман «Умереть в Париже» был издан в Париже во французском переводе, удостоился высокой оценки критиков, в Бельгии вышел в массовом издании, в Швейцарии – в дорогом, даже в Польше перевели, кроме того, на французский был переведен «Потомок самурая». На гонорары от этих книг моя третья дочь получает музыкальное образование в Париже. В конце концов, в европейских странах меня осыпали наградами, которых я ни разу не удостаивался в Японии, и, что особенно лестно, Французская академия присудила мне Большую премию дружбы… Вряд ли будет бахвальством сказать, что это и есть писательское счастье.

И я воскликнул, словно желая развеять хмурые мысли:

– Я не батрак! Я прекрасный писатель!

Этот крик услышала снизу жена, поднялась по лестнице, из коридора заглянула через щель в перегородке и сказала:

– Ты меня напугал. Во сне, что ли, вопишь? Спать днем – верный способ простудиться!

– Я не спал, – сказал я, приподнимаясь с кровати. – Я перестал быть литературным поденщиком. Ты тоже больше не жена крестьянина. Отныне ты будешь женой писателя!.. Вот что я решил.

– Я и так счастлива, – рассмеялась жена, спускаясь по лестнице.

Глава третья

В конце февраля 1957 года, как и было запланировано, завершилось строительство моего нынешнего дома на месте прежнего, сгоревшего, в Восточном Накано, и я смог наконец выехать из дома, который снимал в Мисюку.

Жена Н., проектировавшего мое новое жилье, дочь профессора медицины, с которым я во время своего пребывания в Париже почти год поддерживал дружеские отношения, только-только начала работать в Токио дизайнером по интерьерам и взяла на себя труд подобрать и закупить для нас мебель, чем сильно нас выручила, но сам переезд обещал быть весьма тяжелым и хлопотным. Наша семья на тот момент состояла из меня, моей жены и четвертой дочери, ученицы третьего класса школы верхней ступени. Едва мы начали приготовления к переезду, жена вдруг сказала с грустью в голосе:

– Этот Ёсабуро, с тех пор как решилось его устройство на службу, у нас и носа не кажет, а в университете сейчас, кажется, каникулы, может, он мог бы нам помочь… Позвонить, что ли, ему?

– Возможно, у него сейчас выпускные экзамены… К тому же не настолько мы с ним близки, чтобы просить о помощи при переезде.

Так я ответил, но при этом подумал, что сын того Тигра, хоть и проучился в Токийском университете, не блещет ни красноречием, ни манерами, сразу видно – выходец из рыбацкой деревни, поэтому, несмотря на то что его взяли в банк М., в будущем ему придется несладко, надо бы за ним присмотреть. Как бы там ни было, меня несколько удивляло, что в последнее время он перестал у нас появляться.

Возвращаясь к переезду – женщина, которая до войны долгое время служила у нас домработницей, а сейчас работала в Акабанэ (от пожаров она не пострадала и жила в полном достатке), пришла за два дня до переезда и помогала в течение нескольких дней, чем оказала жене неоценимую услугу. И все равно, намаявшись за два дня переезда, жена в новом доме тотчас повалилась на кровать и даже не стала ничего есть.

Прошло пять дней после переезда, и в конце концов у нас троих наладилась обычная семейная жизнь.

Младшая дочь училась в третьем классе женского колледжа и была рада тому, что из нового дома удобнее ходить на учебу. За год до того, как она пошла в школу, по условиям военного времени мы отказались от прислуги, и она привыкла все свои дела делать сама, а кроме того, постоянно помогала матери по хозяйству.

Моя жена радовалась, что благодаря этому она может жить без чужой помощи в соответствии со своим идеалом жены крестьянина. Что касается непривычных бытовых устройств в новом доме, дочь, расспросив мастеров о премудростях их эксплуатации, подробно записала и повсюду развесила инструкции, да еще всякий раз вежливо объясняла матери, как ими пользоваться. И жена была счастлива, что может в полной мере наслаждаться достижениями цивилизации.

Мой кабинет располагался на втором этаже, в комнате, выходящей на юг, здесь все уже было обставлено – кровать, обогреватель, мебель, книжные полки, и главное – большой письменный стол, на котором вольготно могли разместиться рукописи и справочники. Поскольку я влез в долги при строительстве нового дома, мне предстояло вести жизнь, еще больше напоминающую жизнь батрака, и вкалывать еще усерднее, чем в моей комнатушке в Мисюку.

Мы прожили в новом доме две недели, когда однажды, ближе к вечеру, зазвонил внутренний телефон, и жена сказала:

– Пришел Ёсабуро, ждет в саду.

Надеясь немного передохнуть, я спустился в сад.

За время войны сад совсем одичал, и после нашего переезда его восстановлением занимались садовники, отец и сын, служившие здесь еще до войны, Лично мне было совсем не до устройства сада, но садовник, работавший здесь с двадцатых годов, с того времени, как тесть построил здесь выездной дом, незадолго до переезда посетил меня в Мисюку и попросил, чтобы ему поручили благоустройство сада в новом доме. Я объяснил ему, что с моими затратами на новый дом и долгами мне сейчас не до сада, но старик продолжал настаивать, говоря, что из благодарности к прежнему хозяину (моему тестю) хочет посадить дубки вместо погибших при пожаре в качестве изгороди по четырем сторонам усадьбы.

После некоторых раздумий я отдал садовнику гонорар, полученный накануне, сказав:

– Вот все, что я могу дать на обустройство сада, на эти деньги делайте что хотите!

На следующий день после переезда старый садовник пришел доложить, что немедленно приступает к работе, поскольку нашел достаточное количество метровых дубков, годящихся на изгородь.

Я был очень занят работой, мне было не до сада, да и просто по своей безответственности я полностью положился на него. Но когда я, услышав, что меня ждет Ёсабуро, спустился в сад, увиденное меня поразило.

Студент стоял там в своей старой студенческой форме и старых гэта, а за его спиной, там, где от парадных ворот поднималась лестница, вместе со стариком садовником и его сыном трудились еще двое рабочих.

Едва завидев меня, старый садовник подошел.

– Вы наверняка знали до войны усадьбу графа К. в Касюэне, – сказал он. – После пожара ее стали распродавать отдельными участками, мне сказали, что великолепные садовые камни им мешают, и я получил их даром. Если маленькие камни положить по обе стороны от входа в дом, а большие вдоль лестницы, это очень украсит сад. Кроме того, я взял из сада графа алую сливу, которую хотели срубить, так что если ее посадить сбоку от входа в дом… Думаю, этому и покойный хозяин был бы рад…

– Спасибо… Во всем, что касается сада, я полностью полагаюсь на вас, делайте что хотите, пожалуйста, – сказал я и повернулся к студенту.

– Вот это дом! – воскликнул он.

– Ничего особенного. Всего лишь половина от прежнего, сгоревшего, никакой роскоши. С чем ты сегодня?

– Вчера меня вызвали в банк и официально утвердили мой прием на службу, дали мне множество наставлений, но теперь уже волноваться не о чем. Сразу же пошел к вам доложить и глазам своим не поверил – в доме уже новый жилец! Он сказал, что не знает, куда вы переехали. Пришлось расспросить соседей – и вот я здесь…

– Поздравляю! Значит, ты теперь служащий банка М., так получается. Когда на работу?

– Я бы хоть сегодня, но вообще-то с первого числа следующего месяца.

– Как бы то ни было, я рад за тебя. Ты добился того, что казалось невозможным, – поступил на службу в банк М., твое желание исполнилось, поэтому ходить каждый день на службу в банк должно быть для тебя счастьем, держись!.. Япония во всех отношениях осталась феодальной страной, и в банке среди служащих идет жестокая борьба за место под солнцем, но ты смотри на это как на спортивный марафон, а главное – береги здоровье, чтоб не надорваться.

– Вы теперь живете ближе к станции, в центр добираться стало удобнее…

Общаясь с молодыми людьми, я, как правило, ограничиваюсь тем, что выслушиваю их и не задаю вопросов. И на этот раз, как ни любопытно мне было узнать, сколько человек приняли на службу в банк М. и сколько из них выпускников Токийского университета, я не стал ни о чем расспрашивать Ёсабуро. Я видел, что больше всего его сейчас занимает мой новый дом, поэтому отослал его к садовникам. Их было четверо, они втащили два огромных валуна через ворота и подняли вверх на несколько ступеней лестницы. Я бы охотно с ними поговорил, но не желал им мешать и, ничего не сказав даже Ёсабуро, вернулся в свой кабинет и принялся за работу. Юноша, немного поговорив с женой, ушел.

В следующий раз он появился в моем доме в середине апреля, вечером воскресного дня. В тот день студент университета, преподававший моей младшей дочери французский язык, припозднился на занятиях, поэтому мы обедали позже обычного, и когда на десерт приступили к чаю, зазвонил дверной звонок, и дочь пошла открывать.

– Какой-то человек в гэта и старой одежде, – сообщила она, понизив голос, – назвался Ёсабуро.

– Это выходец из Ганюдо, поступивший на службу в банк М, – сказала жена. – Проведи его сюда! Угостим его чаем…

Дочь, недоумевая, вышла из столовой и привела юношу к нам. Он сразу сел за стол, но вид у него был как у безработного.

– Что это с тобой? Разве ты не ходишь на работу в банк?

– Но сегодня воскресенье, выходной.

– Пусть и выходной, все равно нельзя в таком виде показываться на люди! А ну как встретишь кого-нибудь из начальства или сослуживцев?

– Наверно, вы правы…

– Если уж, как ты сам говоришь, сбылась твоя мечта и ты стал банковским служащим, то первым делом ты должен, даже у себя дома, тщательно следить за своей внешностью. Поскорее избавься от своей деревенской закваски.

Жена налила чай и подала ему. Он, подув на горячий чай, стал пить, громко прихлебывая, точно вычерпывая ложкой. Жена невольно улыбнулась, но постаралась, чтоб он не заметил.

– Прости, что лезу со своими советами, но не стоит пить чай и кофе прихлебывая.

– Да?

– За это прихлебывание тебя будут презирать.

– Я не знал.

– Мы оба вышли из рыбацкой деревни, оба дикари, и надо в этом отдавать себе отчет. Я сам от этого много пострадал, поэтому и болею за тебя. От твоих манер, привычек разит рыбаком, и окружающие будут презрительно думать, что ты плохо воспитан. Ты ведь в университете занимался исключительно финансовыми проблемами и не усвоил культуры, которую дает литература, поэтому, даже окончив университет, ты остался дикарем!

– Да, так оно и есть. Вот и начальник вчера мне сделал замечание. Я несколько раз приглашал в кафе девушку, служащую в банке… Разумеется, платил я… Но, по словам начальника, тот, кто путается с девушками из банка, никогда не сделает карьеру. А если я претендую на место в руководящем составе, мне вообще нельзя заглядываться на сотрудниц… Я не знал, для меня это было полной неожиданностью, я должен быть благодарен начальнику за его замечание…

– Тебе повезло. Не сделай тебе начальник замечания, тебе был бы навсегда заказан путь наверх.

– Только не это! – Рассмеявшись, он обхватил голову руками.

– Кстати, раз уж ты пришел, у меня к тебе есть серьезный разговор. Готов ты меня выслушать?

– А что такое?

– Возмечтав посвятить свою жизнь банковской деятельности, ты, сам того не зная, следовал своему призванию, предначертанному тебе велением Бога, или, если угодно, волей Великой Природы. Только благодаря этому ты, совершенно не отвечавший критериям отбора, смог поступить на службу. Мое участие в качестве поручителя было бы недостаточным, чтобы невозможное сделать возможным. Посему ты должен осознать, что твоя теперешняя работа отвечает твоему жизненному призванию, и стремиться достичь в ней совершенства, чтобы исполнить свое предназначение.

– Вот оно что…

– Если ты этого не осознаешь, можешь ко мне больше не приходить. Это будет потеря времени для нас обоих.

– Но вы в первый раз заговорили об этом, а мне и в голову не приходило… Обещаю все серьезно обдумать.

– Я хочу, чтобы ты понял: ты и только ты можешь осуществить свое призвание, я в твою работу вмешиваться не намерен… Но мне бы хотелось, чтоб ты добился успеха, относясь сознательно к тому, что тебе определено. Поэтому-то, не боясь показаться сующим нос не в свое дело, я попрекнул тебя, когда в твоих манерах проскользнули застарелые рыбацкие ухватки. Если не исправишься, тебя будут считать невоспитанным и не оценят как должно… Я сам так и не сумел до конца отмыться от рыбацкой грязи, из-за которой много пострадал, может быть, поэтому я так щепетильно забочусь о тебе.

– Понятно…

Вскоре он ушел.

В следующий раз он пришел в сезон весенних дождей, в субботу, около трех.

Утром моя младшая дочь получила разрешение на учебу за границей, французское посольство выдало визу, и мы все облегченно вздохнули.

Дочь этой весной окончила высшие курсы женского колледжа. Она решила воспользоваться тем, что в открывавшемся в начале сентября международном съезде ПЕН-клубов от Франции должен был участвовать мой приятель Б., и поехать вместе с ним, чтобы поступать в Парижскую консерваторию. Готовясь к отъезду, она не докучала матери просьбами о помощи и сама собирала свой багаж. В Парижской консерватории уже училась наша третья дочь, писавшая нам каждую неделю и готовая устроить младшую сестру в том же женском пансионе, в котором проживала сама, так что в этом отношении жена была спокойна.

К несчастью, в ту эпоху и Япония и Франция испытывали большие экономические трудности, приходилось выполнять множество обременительных условий, и никак не удавалось получить разрешение на заграничную учебу даже за свой счет. Многие месяцы мы провели в беспокойстве, но вот наконец этим утром все благополучно разрешилось, и мы радовались всей семьей.

В половине четвертого, когда я спустился в столовую выпить чаю, пришел с визитом Ёсабуро. В отличие от своих прежних визитов, он был одет в элегантный пиджак. Его провели в столовую, предложив выпить чаю, и, едва сев на стул, он выпалил:

– Хочу поблагодарить вас за прошлый разговор. Теперь я каждое утро бесстрашно иду на работу с мыслью о том, что осуществляю свое предназначение, определенное мне Великой Природой.

– Да ну? И когда же ты это осознал?

– Через несколько дней после нашего разговора…

– Как же так? Если ты так быстро обрел уверенность, почему сразу не поблагодарил в письме или по телефону?.. Вот она – рыбацкая кость! Имеющие с тобой дело решат, что ты человек неблагодарный!

– Опять влип! – Улыбаясь, он схватился за голову.

– И все же, раз ты обрел уверенность в своем предназначении, ты сможешь лучше выполнять работу, это хорошо!

– На второй день после ваших наставлений, вечером, я позвонил своему однокурснику, о котором я вам уже говорил, поклоннику вашего творчества, мы встретились, и я пересказал ему ваши слова. Они произвели на него сильное впечатление, он сказал, что это главная идея вашего творчества, и многое подробно мне объяснил. Благодаря разговору с ним и его подробным разъяснениям я наконец-то все хорошо понял. Он настойчиво советует мне почитать ваши книги и обещал время от времени встречаться со мной и рассказывать о вашем творчестве. Я устыдился, каким же я был невеждой!

Пока мы беседовали, дочь заварила чай и расставила чашки. Я поднес чашку к губам, а жена, встретившись со мной взглядом, чему-то улыбнулась и повела глазами в сторону Ёсабуро. Он пил чай тихо, не прихлебывая, вполне пристойно. Я вспомнил нашу прошлую встречу и кивнул жене в ответ.

– Честно сказать, я заскочил к вам по дороге со службы, чтобы покаяться в своей дикости.

Он отставил чашку и, посерьезнев, начал рассказывать. В банке было принято решение учредить филиал в Нью-Йорке, а для работы в нем отобрать и подготовить двоих человек из поступивших на службу в этом году, в связи с чем объявили набор желающих. Он с радостью записался. Накануне объявления результатов экзамена его вызвали в отдел кадров. По словам начальника отдела, он прекрасно сдал экзамен, но поскольку человек с такими дурными манерами не подходит для жизни за границей, его не отобрали, на будущее же начальник дружески посоветовал ему усвоить столичный лоск.

– Усвоить столичный лоск, – сказал Ёсабуро, – это ведь то же самое, что, как вы выражаетесь, смыть с себя рыбацкую грязь. Я очень благодарен вам за ваши советы… Усвоить столичный лоск нелегко, но что, если жениться на женщине с хорошими манерами, не быстрее ли я добьюсь успеха?

– Женитьба не поможет. Чтобы смыть с себя рыбацкую грязь, человек сам должен потрудиться, другого пути нет. Такое не может исчезнуть после женитьбы, под влиянием жены. Надо учиться самому, внимательно наблюдая за поведением окружающих, и не только сослуживцев, работать над собой, иначе грязь пристанет навсегда. Знаю по своему опыту, если ты последуешь моему совету, все будет в порядке.

– Как все сложно!..

– Ничего не поделаешь! – невольно рассмеялся я. – Раз уж родился рыбаком… Но, поступив в университет, ты стал необъявленным изгоем, поэтому рыбаком тебе уже не быть… У тебя нет другого выхода, как смыть с себя рыбацкую грязь!

Надо сказать, что в начале февраля нынешнего (1989) года я передал издательству рукопись четвертой части, «Счастья человека», написанной по велению Великой Природы, и, вздохнув с облегчением, на некоторое время отошел от литературных трудов. Если позволяла погода, выходил в сад, прогуливался, созерцая деревья и травы, или, вынеся кресло, в праздности грелся на солнце.

Чаще же, устроившись в своем кабинете, разбирал письма, пришедшие в разгар моей работы, писал, в случае необходимости, извинения за то, что промедлил с ответом, просматривал книги и литературные журналы, присланные мне в течение года, наводил порядок, а когда уставал, присаживался к окну и праздно глядел на небо, следил за облаками, позабыв о времени.

Так в покое и праздности прошли дней десять, когда однажды от Великой Природы пришел строгий наказ: «Пиши пятую часть!» И даже была указана тема. Нынешние молодые люди, если и ставят перед собой какую-либо цель, легко впадают в отчаяние, и лишь немногие находят в себе волю добиться ее осуществления. Посему мне было приказано написать книгу, вдохновляющую людей, даже тех, кто испытывает отчаяние, добиваться своей цели, основываясь на мысли, что если уж цель избрана, она дарована Богом в качестве жизненного призвания.

Я почти не знаю нынешней молодежи. Да и возможностей узнать, чем живет молодежь, в моем возрасте не так много. Когда пишешь художественное произведение, не обойтись без героев, но я испытывал сильные затруднения, пытаясь выбрать подходящего для моей темы героя из современной молодежи, работа застопорилась. Прошло несколько дней, и Небесный сёгун, наблюдая за моими муками, не стерпел и дал мне любезный совет:

– Если хочешь воодушевить молодых людей, вряд ли тебе удастся найти героя среди нынешней молодежи. Но среди тех, кого ты встречал на своем долгом жизненном пути, найдется немало подходящих к твоей теме. Покопайся-ка в памяти…

Я молчал, и тогда Небесный сёгун вновь заговорил:

– Помнишь Ёсабуро, из банка М.? Разве он не один из них? Как бы там ни было. Бог в нетерпении – когда же ты возьмешься за труд! Ведь ты так порадовал Бога своей великолепной четвертой частью. Давай же взбодрись и сегодня же принимайся за работу!

И он стоял надо мной, вложив мне в пальцы перо и погоняя, пока я не дописал до этого места, взяв в герои Ёсабуро.

В те два года, с того дня, как Ёсабуро впервые явился ко мне с просьбой стать его поручителем, и до его визита в сезон весенних дождей, я очень часто уходил по делам ПЕН-клуба, поэтому, вообще-то говоря, удивительно, что он каждый раз, приходя, заставал меня дома.

В этой связи будет нелишним кратко коснуться моих отношений с ПЕН-клубом.

Говорят, что перед войной, в 1935 году, из японского посольства в Лондоне в Министерство иностранных дел пришло официальное письмо с предложением учредить в Японии ПЕН-клуб. За четыре года до этого Япония оккупировала Маньчжурию, за что, разумеется, подверглась изоляции со стороны цивилизованных стран Западной Европы, и японское посольство в Лондоне, сожалея об этом, решило, что было бы целесообразно организовать в Японии ПЕН-клуб по примеру тех, какие в то время получили распространение в странах Западной Европы, чтобы войти в международную организацию ПЕН-клубов.

Заведующим информационно-культурным отделом Министерства иностранных дел был поэт, ученик Симадзаки Тосона, поэтому он первым делом посетил своего учителя и посоветовался с ним. Тосон переговорил со своими друзьями, подолгу жившими в Европе, Масамунэ Хакутё и И кума Арисимой. Заведующий отделом, со своей стороны, пригласил к себе издателей, недавно вернувшихся из Западной Европы, которые должны были стать членами будущего клуба, и обсудил это дело с ними. Двое издателей сказали, что во время своего пребывания в Лондоне и Париже присутствовали на заседаниях ПЕН-клубов, и объяснили, как действуют ПЕН-клубы в этих странах. В конце концов, заведующий культурно-информационным отделом, проделав большую работу, в июне того же года открыл первое подготовительное собрание для учреждения японского ПЕН-клуба.

Через два дня меня посетил человек от Тосона с предложением стать главным казначеем ПЕН-клуба, председателем которого является сам Тосон.

Я сказал, что это невозможно, сославшись на то, что прохожу курс природного лечения от туберкулеза, но тотчас вспомнил, как некоторое время назад Ясунари Кавабата в своей литературной хронике устроил мне разнос, назвав «дилетантом, человеком, находящимся вне серьезной литературы», и, когда я был в подавленном настроении, авторитетнейший Тосон, с которым я был лично не знаком, прислал того же человека приободрить меня и передать, чтоб я не принимал близко к сердцу слова Кавабаты. Я сказал, что завтра утром зайду к Тосону и дам окончательный ответ.

На следующий день я посетил его логово в Адзабу, маленький домик в японском стиле. Войдя в тесную прихожую, я первым делом поблагодарил писателя за сочувствие и попросил избавить меня от обязанностей казначея, сославшись на свою болезнь. Тогда заговорил Тосон.

Члены ПЕН-клуба, в соответствии с английским названием PEN, поэты – Р (poets), издатели – Е (editors) и романисты – N (novellists), в современной Японии не самые обеспеченные люди и платить больших членских взносов не в состоянии. Однако ПЕН-клубу необходимо новое и достаточно просторное офисное здание. Кроме того, потребуются деньги на оборудование, на подбор справочной литературы. На должность секретаря нужен человек, имеющий большой доход, вроде главного редактора какого-нибудь популярного журнала. Ведь в обязанности секретаря будет входить в основном общение с иностранцами, что требует немалых расходов. Покрыть их одними членскими взносами невозможно. Но нашелся достойный человек, который немедленно откликнулся на просьбу Тосона. Договорились, что дважды в год он будет выделять деньги на нужды ПЕН-клуба. Самому Тосону придется стоять у руля, и это несколько смущало жертвователя, поэтому Тосон подумал о своем представителе, которому мог бы всецело доверять, и не нашел никого лучше меня. Работа главного казначея – дважды в год ходить к жертвователю и получать деньги. Все прочие бухгалтерские обязанности – в ведении секретаря.

– Прошу вас, дайте свое согласие! – воскликнул Тосон и отвесил низкий поклон. Я так расчувствовался, что согласился.

В октябре открылась первая конференция ПЕН-клуба, были утверждены: председателем – Тосон, его заместителями – Хоригути Дайгаку[13]13
  Хоригути Дайгаку (1892–1981) – поэт, переводчик.


[Закрыть] и Икума Арисима[14]14
  Икума Арисима (1882–1974) – художник, литератор.


[Закрыть], управляющим делами – Сэйитиро Кацумото, главным казначеем – ваш покорный слуга, а в следующем месяце открылся учредительный съезд ПЕН-клуба.