Текст книги "Книга о Человеке"

Автор книги: Кодзиро Сэридзава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 46 страниц)

А вот в Японии в одной только префектуре Тиба несколько сот площадок для гольфа! Ну не безумие ли? Накамура не мог в это поверить. Работая в муниципалитете Токио, он, чтобы развеять свои сомнения, навел справки. Посетил компании, вложившие деньги в их устройство, расспросил служащих, – ответ был один и тот же. Площадки для гольфа используется для переговоров и заключения сделок несколькими топ-менеджерами, а персонал не имеет к ним никакого отношения. Он спросил, играют ли в гольф сотрудники уровня начальников отдела и выше. В принципе, могут играть по субботам во второй половине дня и по воскресеньям, но поскольку плата слишком велика, мало кому это по карману. Случается, они получают приглашение на игру – примерно раз в год, не чаще. Короче говоря, сотрудники компаний площадками не пользуются.

Накамура посетил множество площадок для гольфа и убедился, что на этих спортивных сооружениях, даже в воскресные дни редко где заметишь людей, всюду тишина и покой. Он каждый день просматривал спортивные страницы в газетах, и что же? О гольфе пишут лишь в связи с выступлением спортсменов-профессионалов. Кто с каким счетом сыграл, какой получил гонорар, имярек за год заработал сто миллионов иен, вот, собственно, и все… Пустейшие заметки. Словом, площадки для гольфа в Японии существуют ради горстки профессиональных спортсменов. И впрямь самое настоящее безумие!..

– Заводя разговор на эту тему, муж часто сетует на то, что японцы так равнодушно разрушают свою родную природу… И я с ним полностью согласна… Но что делать? Нам остается только рассмеяться, сказать: «Слава богу, у нас своих дел хватает!» – и уйти с головой в свою работу.

– Забавно…

– Был у нас еще один интересный разговор. Во всем мире считают, что Япония – самая богатая в мире страна, страна богачей, но мы, японцы, каждый по отдельности никакие не богачи, так где же те наши громадные деньги, которым дивятся иностранцы? Я как-то задала мужу этот детский вопрос, и его ответ кажется мне чрезвычайно любопытным.

«После окончания войны, – сказал он, – Либерально-демократическая партия бессменно стояла у власти, ни разу не уступив оппозиционным партиям, поэтому все это время она правит в нашей стране практически монопольно. Из-за этого политики, как в правящей партии, так и в оппозиции, разложились, по сути перестали быть политиками. Ведь что такое политик? Человек, который, отказавшись от собственной выгоды, от собственных интересов, постоянно печется о народном благе, о том, чтобы люди были счастливы, образованны, жили в мире. В развитых странах Европы и Америки таких политиков много, а в современной Японии днем с огнем не сыскать…

Деньги, которым изумляется мир, полагая, что Япония стала невероятно богатой, минуя карман трудящихся, скапливаются в нелепейших местах и взывают: тратьте нас! Ну, конечно, политики сразу же положили на них глаз. „Так и быть, будем тратить!“ – и, подлащиваясь к деньгам, набивают ими свои карманы… Вначале они отравили себя, потом отравили политику, наконец, отравили и народ…»

Смеясь, он добавил, что больше полугода сотрясающий всю страну коррупционный скандал с фирмой «Рекрут» – яркий тому пример.

«Сейчас благодаря телевидению, – продолжал он, – стало возможно вблизи наблюдать лица политиков. И что? Какие же у всех японских политиков алчные, похотливые рожи! Ты, наверно, сама заметила, среди них нет ни одного, с которым бы хотелось познакомиться. Посмотри на лица европейских и американских политиков! Как много среди них людей с благородной, привлекательной внешностью… Японские политики и близко не стояли. А почему? Потому что душа прогнила. Деньги, деньги, одни только деньги – вот что ими движет, они забыли, каково назначение политика. Огромные, несметные деньги бездарно растрачиваются ради личной корысти и эгоизма и тем самым пятнают все общество. Вот уже несколько месяцев, как, превысив все мыслимые пределы, всплыл скандал с фирмой „Рекрут“ и изумил не только Японию, но и весь мир. Но бесстыдство позиции, которую заняли по отношению к нему наши политики, настолько возмутительно, что просто нет слов. Часто говорят, что низы подражают верхам. Когда верхи только и алчут денег, денег, денег, люди внизу хором подхватывают: денег, денег! И вот мы читаем в газетах, как из-за денег сын убил родителей, жена лишила жизни мужа. Неужто и впрямь настали последние времена? Печально, если мир катится в пропасть».

Сказав это, он горестно вздохнул.

«Но что может исцелить духовно оскудевших японцев?» – спросила я.

На это муж сказал:

«Революция».

«Революция? Ты имеешь в виду социальную революцию?» – спросила я.

«Разумеется. Революция, которая сделает людей равными, каждый получит возможность самоутверждения, люди будут взаимно уважать друг друга, жить в мире и счастье…»

После этого он напомнил мне о Великой французской революции. Сказал, что сейчас одна только Франция принимает беженцев отовсюду, независимо от их цвета кожи. Рассказал о конкретных фактах, чему был свидетелем во время учебы. Он больше привязан душой к друзьям-французам, сказал муж, и больше доверяет их дружбе, чем дружбе с соотечественниками.

– Вы ведь тоже долго жили за границей, вы согласны в этом с моим мужем?

– Ну… Мои друзья и там и здесь все поумирали… Но я испытал то же, что Накамура. Таких друзей, как Жак и умершие за последние два года Морис и Жан, которым бы я всецело доверял и которые бы оказали на меня столь благотворное влияние, в Японии раз-два и обчелся.

– Вот как?.. Муж утверждает, что это результат Великой французской революции… Мол, вот если бы в Японии произошла Великая революция… В следующем году во Франции будут справлять двухсотлетие революции как государственный праздник; муж полагает, что Япония в своем культурном развитии отстает от Франции как раз на двести лет. Когда я с ним не согласилась, он, смеясь, предложил вместе съездить на этот праздник во Францию, чтобы я убедилась собственными глазами. А вы как думаете, нужна ли Японии социальная революция?

– Нужна ли Японии социальная революция? Это сложный вопрос.

– Я сказала, что если произойдет революция, мы первые будем ее жертвами, на что муж заявил: «Мы не будем ни жертвами, ни палачами. Для этого надо учиться, учиться и еще раз учиться». Рассмеявшись, он поднялся, развел широко руками, сделал глубокий вдох и приступил к своим занятиям. Вот я и гадаю, шутил он или говорил всерьез!..

После этого Хидэко извинилась за свой долгий визит и собралась уходить.

– О революции не беспокойся! – сказал я. – И ты, и Накамура, и супруги Суда осознали, что вы являетесь детьми Великой Природы, и, как я уже говорил, именно благодаря этому обрели счастье, воплотив в себе идеал Великой Природы. Но с 1987 года Сила Великой Природы приступила непосредственно к Спасению Мира, поэтому наверняка в скором времени появится немало таких, как вы, ее любимцев. Если народится много любимцев Великой Природы, общество достигнет счастья мирным путем, не понадобится никакой революции. Успокойся и в следующем году отправляйтесь во Францию – в запоздалое свадебное путешествие.

Через несколько дней неожиданно пришла Фуми Суда.

Спускаюсь в гостиную – сидит Фуми, как и Хидэко, со счастливым видом. Взглянув на меня, она сказала с улыбкой:

– Зашла, надеясь, что вы будете мне рады.

Только я сел, она достала из сумочки письмо и положила на стол:

– Письмо от отца. Столько лет прошло с тех пор, как он решил считать меня умершей, и вот – получила ответ.

Радостно сообщив об этом, она объяснила, как было дело.

В свой прошлый визит, после нашей долгой беседы, уже собравшись уходить, она объявила о своем решении написать отцу письмо и искренно рассказать ему все, как есть, попытавшись по своей инициативе восстановить связь, прерванную не по ее вине, но она не могла и предположить, что так быстро получит столь благоприятный ответ. Поскольку Фуми написала по моему наущению, она попросила меня прочесть ответное письмо.

Пришлось это сделать. Вот оно, размашисто написанное кистью письмо:

Прочитал письмо от неведомой мне женщины по имени Фуми Суда, поскольку пришло оно заказной почтой. Раз прочел. Ничего не понимаю. Второй раз прочел, третий, и тут до меня постепенно начало доходить, что это письмо от Фуми Судзумото. Я-то уже отмечал десятую годовщину, как Фуми Судзумото, отвернувшись от Бога и от родителей, скончалась в несчастье, чтобы возродиться, но поскольку в этом письме приводятся милостивые слова живосущей Родительницы, меня вдруг осенило, что это моя непочтительная Фуми переродилась… Слезы хлынули из глаз, так что я не мог продолжать чтение.

Все приверженцы Тэнри твердо верят в то, что на столетний юбилей живосущая Родительница явилась, чтобы спасти мир. После столетнего юбилея прошло три года. И в то время, как верившие в явление Родительницы полагали, что так оно и есть в принципе, из письма я узнаю, что живосущая Родительница не только в принципе, но и в действительности творит дела спасения. Как тут не разрыдаться от счастья! Ведь та самая Фуми, сердце которой закоснело в неверии, благодаря ласковым словам госпожи Родительницы переродилась…

Фуми! Возблагодарим судьбу за то, что тебе дарован такой прекрасный супруг, как профессор Суда, что ты живешь в счастье и благополучии. Как говорит госпожа Родительница, все это благодаря любви Божьей. Будь мужу преданной женой! Ты меня утешила. Могу ли я не радоваться, что ты поверила в Бога-Родителя и посвятила жизнь вере!

Я ни на минуту не расстаюсь с письмом переродившейся Фуми. Оно доказательство того, что Родительница действительно живет и трудится на наше благо, такое от него исходит благоухание.

Жду не дождусь дня, когда по предопределению Божьему смогу увидеть богоподобного профессора Суду, любезного внука и, конечно, мою переродившуюся Фуми.

– Прекрасное письмо! Твой отец действительно рад. Как хорошо… Хотелось бы прочитать, что ты написала отцу. Если у тебя есть копия, покажи.

– Никакой копии нет. Я ведь не писала ничего особенного. Только обращенные ко мне слова госпожи Родительницы и то, как я счастлива, то, как я живу и что все это по милосердию Бога-Родителя и благодаря тому, что отец свою жизнь посвятил Богу. Вот и все, что я написала.

– Ты сказала, что по своей инициативе восстановила связь, не по твоей вине прерванную, но, как видишь, связь вовсе и не прерывалась.

– Читая письмо отца, я вновь подумала, как же мне повезло с мужем! Не приди он в то время мне на помощь, я бы наверняка умерла с горя. Чем дольше я с ним живу, тем лучше понимаю гармонию и красоту наших отношений, а потому постоянно счастлива… Последнее время он сблизился с мужем Хидэко, они подружились, стали как братья, теперь и «вечера очищения» вместе организуют… И все, работающие на кафедре мужа, видят в Накамуре своего коллегу.

– Это замечательно.

– Давеча случилась интересная вещь. Дело в том, что не так давно в журнале немецкого научного общества опубликовали статью мужа в моем переводе на немецкий, получившую высокую оценку, и вот пришло письмо о том, что будущей весной во Фрайбургском университете в Западной Германии открывается европейский научный конгресс по патологии, и они хотят, чтобы он прочел доклад на тему своей статьи и ответил на вопросы… Муж ничего не слышал о Фрайбургском университете, поэтому позвонил Накамуре, но того не было дома. Однако на следующее утро Накамура пришел с утра пораньше, до того, как муж ушел на работу, принес карту и справочники и рассказал все, что ему известно об этом университете. Покончив с делами, Накамура между прочим, говоря о вас, назвал вас своим духовным отцом. Муж был изумлен: «Что? Ты тоже его духовный сын? И я тоже… Не знал, не знал! Вот оно как… Значит, мы с тобой братья!» На что Накамура рассмеялся: «Так вот почему у нас так много общего! Только, чур, я старший брат!» Тогда муж: «Кто из нас старший, надобно спросить у сэнсэя, думаю, он скажет, что мы с тобой – близнецы!» Вот так они подшучивали друг над другом… Но, глядя на них со стороны, я остро почувствовала, что все мы так счастливы благодаря вам. Спасибо!

– Не стоит меня благодарить. Ведь все люди – дети Великой Природы. Осознав этот факт, понемногу исправляя сердце, каждый по ее милости может стать счастливым. И у тебя, и у Хидэко, и у меня в доме царит счастье. Поэтому все мы, наверно, любимцы Великой Природы. Но не мы одни. С прошлого года Сила Великой Природы приступила непосредственно к Спасению Мира, поэтому, хоть мы их и не знаем, наверняка повсюду уже живет в счастье множество любимцев Великой Природы. Среди них не бывает раздоров, они умеют жить в мире и радости, в согласии с идеалом Великой Природы, и мы все вместе должны прилагать силы к тому, чтобы таких людей стало как можно больше…

Говоря это, я вдруг вспомнил, что после войны, в июне 1951 года, участвуя в качестве японского делегата на Всемирном конгрессе ПЕН-клубов, открывшимся в швейцарской Лозанне, я провел один день во Фрайбургском университете.

– Вспомнил! Тридцать семь лет назад я участвовал в Международном конгрессе ПЕН-клубов в Лозанне, и на один день заседание перенесли во Фрайбургский университет. Это тихий, красивый город, прекрасный университет.

– Вот как! Вы там были!

– Плохо помню, но мне понравился и тихий университет, и сам город… Когда Суда поедет туда, обязательно поезжай вместе с ним.

– Как замечательно! Муж тоже обрадуется, когда узнает, что вы бывали во Фрайбургском университете.

С этими словами Фуми убрала письмо в сумку и, поднявшись, сказала:

– Вот еще что. Два ваших сына обсуждают: когда у отца появится свободное время, не выбраться ли куда-нибудь всем вместе… А когда вы закончите рукопись четвертой части?

– Я должен сдать ее в издательство в конце февраля будущего года.

– Получается март… Думаю, сыновья будут ждать с нетерпением.

Улыбнувшись на прощание, Суда ушла, а я провожал ее до ворот, думая, какая же великая вещь – счастье!

Глава двенадцатая

На исходе 1988 года и в начале следующего, 1989 года одно за другим произошли события, равных которым мне не доводилось переживать за всю мою долгую жизнь. Я был в полном замешательстве.

Чуть раньше жившая под моим присмотром внучка заявила, что приближающиеся новогодние каникулы она хочет провести с родителями в столице Судана, где работает ее отец, и поедет туда одна.

То, что пятнадцатилетняя девочка, ученица Американской школы, собралась ехать одна в малоразвитую африканскую страну, вполне объяснимо тем, что она впервые жила без родителей. Но для этого надо было пройти сложную бюрократическую процедуру, а ни я, ни моя дочь ничем не могли ей помочь и пребывали в замешательстве.

– Да ладно вам, я все устрою сама! – сказала девочка беспечно, но и в самом деле, не прибегая к посторонней помощи, сама позвонила в МИД, во время школьных переменок несколько раз съездила в министерство и получила загранпаспорт.

Чтобы добраться до Хартума, столицы Судана, надо лететь до Парижа и там пересесть на самолет «Эр Франс», следующий в Судан через Египет, другого пути нет. И вот как-то вечером внучка сообщила мне, что, изучив расписание, она выяснила: чтобы попасть на самый удобный рейс, ей придется провести ночь в Париже.

– Что ж, хорошо, – сказала моя дочь. – Остановишься у Хисако, она тебя встретит в аэропорту…

– Мне было бы проще переночевать в гостинице.

– Позвони маме и посоветуйся с ней. Мама наверняка скажет, чтобы ты обратилась к Хисако, да и Хисако будет рада.

Хисако, чтобы было понятно, – старшая дочь моей старшей дочери. Она окончила Парижскую музыкальную школу, вышла замуж в Париже, преподает игру на скрипке и ведет концертную деятельность. Моя внучка вместе со своей матерью уже как-то раз встречалась с ней в Париже.

В тот же вечер внучка позвонила матери. «Я не смогу встретить тебя в Париже, позвони Хисако», – таков был ответ. Внучка сразу же перезвонила в Париж и договорилась с Хисако.

Наблюдая со стороны за действиями пятнадцатилетней девочки, я втайне радовался. Собирая вещи перед отлетом, она ни к кому не обратилась за помощью, сама достала и набила громадный чемодан, в день отлета рано утром закончила сборы, сама обратилась в международный отдел Министерства иностранных дел, сама вызвала машину, чтобы доехать до Хакодзаки… Я волновался, что никто ее не провожает до аэропорта, и, чтобы меня успокоить, она сказала, смеясь:

– Доехать до Хакодзаки – все равно что уже сесть в самолет. Поэтому, дедушка, не переживай!.. Я воспитана в американском духе – самостоятельной, все будет хорошо!

Когда приехала машина, она сама отнесла свой громадный, неподъемный чемодан и, крикнув: «Пока-пока!», укатила.

Немного обеспокоенный, я сел за стол, но работа не спорилась. В час, как обычно, мы сели обедать, и домработница вздохнула: «Где-то сейчас ваша внучка летит…» Прошло полчаса, мы еще сидели за столом, когда позвонила внучка:

– Вылет самолета запаздывает, но скоро уже полетим. Случайно оказалось, что этим же рейсом летит моя подруга, одноклассница, у нее родители в Лондоне. За болтовней не успеем заметить, как окажемся в Париже, так что, дед, не волнуйся!

И впрямь волноваться было не о чем, и все же я никак не мог успокоиться. В свое время она сама решила, что будет смотреть телевизор только раз в день, полчаса после ужина, то были сплошь идиотские мультяшки, и поначалу я подумал, что пятнадцатилетняя девочка стала жертвой их примитивных жизненных установок, но когда дошло до дела, она, сославшись на присущий ей американский дух самостоятельности, повела себя великолепно, как какая-нибудь юная леди. Наступила новая эпоха, мне остается только наблюдать со стороны, подумал я и решил выкинуть все из головы.

На четвертый день вечером раздался звонок.

– Дед, благополучно прилетела. Папа и мама здоровы. Думала, будет жарища, но здесь прохладно, как летом в Каруидзаве. Передаю трубку маме…

Вот и весь разговор.

У дочери в консерватории также начались зимние каникулы. Наконец-то мы могли вдвоем, отец и дочь, встретить окончание года в тихой и спокойной обстановке. Вот уже четыре года я, к стыду своему, не рассылал никому новогодних поздравлений. Кое-кто уже считал меня умершим. Я решил, что на этот раз обязательно пошлю новогодние открытки. Но в это время был болен император, по радио и в газетах с утра до вечера передавали подробные сводки об ухудшении его состояния, согласно им положение было критическим, император мог скончаться в любую минуту. Если несчастье случится накануне Нового года, не покажутся ли неуместными мои новогодние поздравления? Поэтому я заготовил около трехсот открыток, избегая в тексте слов «поздравляю», «радуюсь» и т. п.

Вспоминая одного за другим дорогих мне людей, я надписал адреса к тремстам открыткам, но оставалось еще несколько десятков адресатов.

Дочь предложила вместо меня надписать открытки с уже напечатанным текстом, но я решил, что с меня хватит, пусть кому-то это и покажется невежливым, и вздохнул с облегчением. Это было тридцатого декабря, во второй половине дня. И вдруг в этот момент Небесный сёгун приказал мне:

– Срочно вышли Кэндзабуро Оэ «Замысел Бога»!

– Что, сейчас? Когда уже отпечатан седьмой тираж? Два года назад, когда вышла «Улыбка Бога», я, как обычно, собирался послать книгу Оэ, но передумал, решив, что с моей стороны было бы нехорошо принуждать его читать книгу о Боге. И вот теперь посылать третью часть… Как-то глупо… Даже неприлично…

– Что ты там бормочешь! Повеление Бога! Твое дело – выполнять его. Живей!

Как быть? Я выложил на стол экземпляр «Замысла Бога», присланный из издательства три дня назад.

– Надпиши и сразу пошли по почте! И приложи трехстишие:

 
Новый год!..
Дотянул худо-бедно
До девяноста трех.
 

Понял?

– Что ты такое говоришь! Ну что это за трехстишие!.. Ерунда какая-то… ты издеваешься надо мной!

– Уши заложило, не слышишь, что тебе говорят?

 
– Новый год!..
Дотянул худо-бедно
До девяноста трех.
 

По форме это, разумеется, трехстишие, но уж больно никудышное. Лучше объясни, почему Бог велит мне в такое время, когда и без того хлопот не оберешься, срочно посылать Оэ «Замысел Бога»?.. Новый год на носу, Оэ наверняка сильно занят, еще подумает, что я хочу обратить его в какую-то веру, обидится… Ведь Бог – это не что иное, как Великая Природа, а ей нет дела до каких-то там религий. Такой мудрый человек, как Оэ, наверняка способен своим умом дойти до того, что требует от нас Великая Природа…

– Ладно, объясняю… Господь Бог верит в него и охраняет, как никого другого из молодых японских писателей. Твой друг Жак из Истинного мира также старается оказать ему поддержку. Видишь ли, его посреди дороги постигла беда. Обычный человек, случись с ним такое несчастье, проклял бы свою участь и всю жизнь провел в страданиях, а он сумел принять выпавшее на его долю несчастье как свой удел, ободрил жену и отчаянным усилием воли обратил свою несчастную судьбу в счастливую. Это напряженное усилие оказало благотворное влияние на его творчество и воодушевляет читателей. Бог-Родитель всегда сочувствовал и споспешествовал его подвигу. Утешение, ободрение, во всем этом проявляется родительское милосердие Великой Природы. Понял? Так что выполняй веление Бога. И побыстрей!

Я раскрыл книгу, собрался надписать на титульном листе посвящение, но сразу не смог. Дело в том, что почти шестьдесят лет я возделывал свои рукописи с помощью толстой перьевой ручки «Монблан», из-за чего верхний сустав на указательном пальце моей правой руки искривился вправо, я потерял возможность пользоваться любимой ручкой и уже два года как перешел на обычную шариковую ручку, но из-за того, что все эти шариковые ручки слишком тонкие, я постоянно испытываю затруднение при написании иероглифов. И вот, решив, что будет невежливо надписывать книгу в подарок шариковой ручкой, я отыскал в ящике стола свой старенький «Монблан», но он был не заряжен чернилами. Я вспомнил, что для этой ручки требуются особенные чернила, порылся в других ящиках, там обнаружился красивый пузырек, наверно подаренный мне по какому-то поводу, но чернила высохли, и набрать ничего не удалось. Два года назад я хотел купить новые чернила в ближайшем магазине канцелярских товаров, но мне там сказали, что этот импортный товар они больше не заказывают, и мне волей-неволей пришлось перейти на шариковую ручку. Другого выхода не было, как надписывать книгу шариковой ручкой, но как я ни давил на нее, линии выходили бледные. Сгодится ли? – засомневался я.

– Чего медлишь. Поторапливайся! – продолжал понукать меня Небесный сёгун.

В конце концов, я вывел на титуле:

Уважаемому Кэндзабуро Оэ,

 
Новый год!..
Дотянул худо-бедно
До девяноста трех…
 

Кодзиро Сэридзава.

Ручка писала так бледно, что я втайне надеялся – пока книга дойдет до Оэ, надпись сотрется…

Я попросил дочь побыстрее отправить книгу бандеролью, но ближайшее почтовое отделение было уже закрыто, поэтому пришлось отложить на завтра.

Тридцать первое декабря мы с дочерью провели совершенно беззаботно. Я знаю, что предновогодние хлопоты всегда плохо сказываются на здоровье и лучше не менять издавна установившегося жизненного уклада. Двадцать девятого, как и каждый год, мои читатели-земляки любезно прислали мне новогодние лепешки. В первый день нового года на обед я решил съесть мое любимое новогоднее блюдо – бульон с овощами и клецками. На ужин, как и в прошлом году, госпожа Родительница приготовила новогоднюю собу[9]9
  Соба – лапша из гречишной муки.


[Закрыть] и, пожелав мне счастливого Нового года, удалилась.

Первый день нового года для нас обоих был самым обыкновенным днем. Господин Г., который каждый год заходил в одиннадцать, возвращаясь с празднования Нового года у его высочества наследного принца, в начале декабря слег в больницу и был в плохом состоянии. Наши юные друзья супруги А., всегда приходившие к нам вечером с новогодними поздравлениями и проводившие с нами несколько часов за неторопливой веселой беседой, прислали поздравительную открытку, извинившись, что не смогут зайти из-за траура в семье. Поэтому я, пролистав утренние газеты, поднялся в свой кабинет и, по велению Великой Природы, начал корпеть над рукописью.

Но вечером неожиданно вместе с пачкой новогодних открыток принесли письмо и посылку от Оэ.

Не думая, что это могло быть благодарственное письмо за посланную накануне книгу, я решил, что у него какое-то дело ко мне, и поспешил открыть. От удивления у меня сперло дыхание. Я был растроган до слез. За всю мою долгую писательскую жизнь из писем, адресованных мне японскими писателями, так же сильно меня растрогало только одно – пришедшее несколько лет назад письмо Синъитиро Накамуры. Письмо Оэ было коротким, уместившись на одной странице.

Обычно я не привожу в своих произведениях адресованных мне писем, но по долгом размышлении я решил, поскольку этот, четвертый том, написанный по наущению Великой Природы, должно считать не столько моим произведением, сколько произведением Великой Природы, привести это драгоценное письмо все целиком. Надеюсь, Оэ не будет на меня в обиде.

1 января 1989

Уважаемый Кодзиро Сэридзава!

Спасибо за «Замысел Бога». То, что Ваше выдающееся, своеобразное, но при этом не претендующее на внешний эффект произведение было хорошо принято вдумчивыми читателями, удивило меня, обрадовало, ободрило.

Я читаю Ваше продолжающееся сочинение по мере выхода новых томов. Я тоже в последние десять лет, в связи с Блейком и Данте, исподволь склоняюсь к мистицизму. Я говорю «исподволь», потому что хотел бы постигать трансцендентное, оставаясь верным реализму, обусловленному миром действительности.

В Ваших книгах реальность свободно сообщается с тем, что ее превосходит, и это более всего меня в них привлекает. Меня всегда пленяло в Вашем творчестве то, как Вы черпаете внутри себя и вовне знание мельчайших подробностей индивидуальной человеческой жизни.

В прошлом году, после кончины Сёхэя Ооки, единственное, что могло разогнать гнетущую меня тоску и подать мне хоть какую-то надежду, – это мысль о том, что ныне здравствуют мои старшие современники – Сэридзава и Ибусэ. Вероятно, мое настроение передалось Вам, раз вы прислали мне «Замысел Бога», во всяком случае, я воспринял это как приятное и естественное событие.

Еще раз примите мою благодарность. Желаю Вам здоровья,

Кэндзабуро Оэ.

Это короткое письмо так сильно взволновало меня прежде всего потому, что оно пришло невероятно быстро. Бандероль, которую я отправил тридцать первого, в самый последний день года, пусть и скоростной почтой, по словам почтовых служащих, должна была прибыть по назначению первого числа, поэтому даже если допустить, что она была доставлена тридцать первого, это могло произойти только поздно ночью. Между тем письмо помечено сегодняшним, первым числом, и пришло оно в два часа дня, поэтому можно предположить, что Оэ написал и отослал его рано утром.

Этот факт еще раз дал мне остро почувствовать искренность, любовь, прямоту, великодушие Оэ. Каким сердцем одарила его Великая Природа! И благодаря ему я с раскаянием осознал, насколько я, напротив, вял и ленив в своих сердечных побуждениях.

Кроме того, я не мог не испытывать признательности за то, что, хотя я и не стал посылать ему трилогию, он прочел ее по собственному побуждению.

Когда, перевалив за девяносто, я написал и опубликовал трилогию, я был убежден, что тем самым начинаю свою вторую литературную жизнь. Даже если кто-то отнесется к моей трилогии пренебрежительно, как к произведению выжившего из ума старика, я писал ее, поощряемый Великой Природой, питавшей меня, точно корни в зимнее время. Благодаря ее поддержке я смог за последние три года опубликовать этот объемистый труд, заканчивая в год по книге, и сейчас пишу четвертый том, а ведь даже в самый плодотворный мой период, когда мне было сорок-пятьдесят лет, я на такое был не способен. Невозможно передать, какого тяжкого уединенного труда мне это стоило, мне, перевалившему за девяносто! Вот почему меня так тревожит результат. Ведь я чувствую свою огромную ответственность перед людьми и Всемогущей Природой!

И вот Оэ, которому из всех молодых японских писателей я более всего доверяю, в своем коротком письме говорит о моей трилогии с пониманием и одобрением. Ну как тут не растрогаться?..

Взволнованный, я некоторое время пребывал в рассеянной задумчивости, как вдруг:

– Отлично! Расцени это как еще одно проявление Истинного мира!

Голос Небесного сёгуна заставил меня вздрогнуть, но сам он не показался, и тут мне на глаза попала пришедшая от Оэ большая посылка, которую я все еще не открыл.

Я поспешил развернуть ее. Тонкая, большого формата книга. На обложке, под крупными черными буквами «Мицу Оэ», набрано рыжевато-бурым шрифтом: «Сочинения для фортепьяно». Что же это такое?

Открываю. Издано в 1988 году. Справа шариковой ручкой надписано: «Мицу Оэ». Внизу – именная печать.

Листаю страницы – шестнадцать коротких пьес для фортепьяно. В конце – текст Кэндзабуро Оэ «Музыка как Grace». Прочитав, я еще больше расчувствовался.

«Когда Мицу родился, обнаружилось, что с головой у него непорядок. После операции он впервые стал подлинно жить в нашем мире», затем следовало подробное объяснение, каким образом старший сын писателя, несчастный настолько, что это невозможно выразить словами, обрел в музыке уникальный способ самовыражения. Написав отдельно о каждой пьесе, Оэ добавляет: «Я – человек нерелигиозный, но не могу не признать, что нахожу в музыке благодать. Понимая слово „grace“ как изящество, как красоту, как благодарственную молитву, я вслушиваюсь в музыку Мицу и слышу в ней то, что возвысилось над его отошедшим на задний план феноменальным „я“».

Я читал, мысленно соглашаясь: «Именно так, именно так!», и, когда закончил, долго не мог успокоиться, мне все хотелось взять Оэ за руки, выразить ему свою радость, свою благодарность, свое сочувствие.

Схватив сборник, я поспешил в ателье моей дочери, сел за рояль и решил для начала сыграть первую пьесу: «Окончание занятий». Впервые за двадцать лет я прикоснулся к клавишам, но пальцы мои давно потеряли гибкость и не хотели повиноваться, в особенности же из-за простоты мелодии музыка мне никак не давалась. Зашедшая в ателье дочь, не вытерпев, заняла мое место и начала играть с первой пьесы. Закончив играть третью пьесу «Аве Мария», она сказала:

– Чудесная музыка! Ясная, трогающая душу… В мае в нашей консерватории состоится концерт учащихся, кто-нибудь наверняка будет петь соло «Аве Мария», и я попрошу кого-нибудь из выступающих исполнить на фортепьяно эту «Аве Мария»… Она сделает чище молодые сердца.

– Не сыграешь ли мне все, чтобы я мог высказать Оэ свое впечатление?