Текст книги "Книга о Человеке"

Автор книги: Кодзиро Сэридзава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 46 страниц)

Печально то, что большинство людей считают Великую Природу просто природой и не знают, что она – Великая Родительница. Поистине жаль! Не боясь показаться навязчивым, хочу еще раз посоветовать поклоняться Великой Природе как Великой Родительнице, вглядываться в нее, сближаться с ней, упражняться в том, чтобы сердцем следовать ее указаниям.

Великая Природа, для которой все люди – возлюбленные чада, какая бы перед ними ни встала проблема, обязательно с любовью поможет решить ее. Будь то дела глубокой старины или события далекого будущего, она поведает обо всем. Изливая безграничную родительскую любовь, она наполнит нас радостью. В самом начале конечно же требуется усилие, но вскоре станет легче, веселее, и вот уже без всякого труда беседуешь с Великой Природой и не только замечаешь в себе мощный духовный подъем, но и начинаешь постигать, сколь необъятна Великая Природа. От одного только сознания, что Великая Природа – наша Родительница, изливающая на нас безграничную любовь, жизнь может стать поистине райской…

После радостного дня одиннадцатого ноября, который я с таким восторгом встретил в одиночестве, меня нисколько не занимало литературное собрание с самодеятельным концертом, которое двенадцатого ноября в мемориальном центре Янагава устраивало Общество. Я решил про себя, что на собрание не пойду и буду писать, наверстывая проведенный в праздности день одиннадцатого ноября.

Однако ночью Небесный сёгун меня жестко отругал:

– Вижу, тебя не тянет на завтрашнее собрание и ты решил из дома не выходить? Из-за этого завтра будет плохая погода! А это доставит участникам лишние неудобства. Но даже если ты останешься дома, я обязательно пойду, так и знай! Это же сто пятидесятый юбилей ежемесячных собраний! Я буду внимательно слушать Синъитиро Накамуру. Если ты стар, это не значит, что надо быть капризным. Ты как хочешь, а я пойду.

Тем не менее у меня не возникло желания присутствовать на собрании. Двенадцатого с утра было ясно. Я, как обычно, хотел подняться в десять в свой кабинет, когда Небесный сёгун сказал дочери:

– Давай пообедаем часиков в двенадцать, ничего особенного не готовь!

Усевшись за письменный стол, я склонился над рукописью, но не мог выдавить из себя ни слова. Вскоре Небесный сёгун поднялся.

– Надо надеть белую рубашку, – говорил он сам с собой, – но холодно, надо бы выбрать что-нибудь потеплее… Нужно быть в галстуке. Раз уж он попросил прощения, надеть, что ли, тот, который он мне прислал?

Небесный сёгун достал из ящика комода яркий галстук, который мне прислал на шестидесятилетие прежний Столп Истины Тэнри Сёдзэн Накаяма, и завязал двойным узлом. Галстук явно не подходил к рубашке. Не обращая на это внимания, он надел костюм, как бы показывая, что сборы закончены.

Мемориальный центр Янагава находится в пяти минутах от моего дома, но выходит не на улицу, а в узкий проулок. Четыре года назад, когда я еще мог свободно ходить, этого здания не было. Сейчас в одном здании с центром располагается картинная галерея Янагава.

Небесный сёгун собрался уходить, поэтому пообедали раньше часа. Я тоже решил пойти и колебался, идти ли пешком, опираясь на палку, когда Небесный сёгун сказал дочери:

– Поедем на машине! Перед центром есть стоянка.

Дочь села за руль, а я точно испарился, все действия за меня совершал Небесный сёгун.

Не успели опомниться, как уже приехали. Я с важным видом, опираясь на палку, поднялся по узкой лестнице на второй этаж. Меня провели в узкий, но роскошный салон. Элегантная дама лет пятидесяти, подавая чай, сообщила, что Общество получило возможность использовать этот центр в последний раз, поскольку и сам центр закрывается. Картинная галерея уже закрылась в конце октября, и выставлявшиеся в ней произведения искусства отданы в дар провинциальному музею. Приехав в Токио с большими надеждами, она учредила этот центр, чтобы вместе с другими столичными жителями наслаждаться изобразительным искусством и музыкой, но никто сюда не ходит, поэтому, посоветовавшись с дочерью, она решилась закрыть галерею и концертный зал, с тем чтобы после необходимой внутренней перестройки превратить центр в элитный жилой дом и сдавать квартиры деятелям культуры, нуждающимся в жилье.

– Здесь удобно с транспортом, – сказала она, – так что на этот раз, надеюсь, все получится…

Не выдержав, я прервал ее:

– Вы держали концертный зал и картинную галерею потому, что любите музыку и изобразительное искусство?

– Разумеется, люблю, ради этого я приехала в Токио и хотела вместе с другими наслаждаться искусством…

– Но, превратив здание в жилой дом, вы изменяете своей воле.

– Ничуть. Это было бы так, если бы я просто вернулась в деревню. Но, прожив два года в Токио, я узнала этот город. Теперь мы с дочерью можем более свободно, в любое время, наслаждаться здесь любимой музыкой, искусством, театром. Мы полностью осуществили свою первоначальную волю. И шутим с дочкой, что усилия, потраченные в течение этих двух лет, – высокая плата, которую нам пришлось заплатить за обучение…

– Собрание, наверно, вот-вот начнется, оно на втором этаже?

– Зал на первом.

Я сильно заторопился, спустился с грехом пополам по длинной узкой лестнице, опираясь на палку, и вышел к боковому входу в зал. Человек из Общества сразу провел меня в зал.

Это был небольшой концертный зал, слева бросался в глаза рояль, но трибуны для выступлений не было. Сидя за столом, член Общества Ёсико Сугита читала доклад. Меня провели в зал, и какая-то женщина, сидевшая в первом ряду, уступила мне место.

Молча поклонившись выступавшей, я сел и успокоился, но плохо слышал голос госпожи Сугита, говорившей в микрофон. Правда, мой слух ослаб, но все же не настолько. Уж не испортился ли микрофон, заподозрил я, но тут меня одернул Небесный сёгун:

– Естественно, что ты не слышишь. Слушаю – я!

Вот в чем дело! Я грустно улыбнулся и стал осматривать зал.

Это был тесный зальчик, в котором едва могла вместиться сотня человек, но был он, кажется, полон и почему-то погружен в полумрак. Встретивший меня у входа А. присел на стул. Наверно, он ведущий… Впрочем, о том, что это концертный зал, свидетельствовал лишь рояль, своей величественностью мозолящий глаза. Если б здесь не доклады читали, а устраивали концерт, музыка бы звучала ужасно громко…

Тут раздались бурные аплодисменты, и госпожа Сугита раскланялась. Я тоже похлопал и поблагодарил ее взглядом. Тут ведущий сказал:

– Просим господина Накамуру! – и отошел в сторону.

В это время Небесный сёгун обратился ко мне:

– Теперь исчезни! Я тебя представляю. Но сделаю так, чтобы ты слышал выступление Накамуры. Слушай внимательно. Понятно?

Вскоре появился Накамура. Его встретили бурными аплодисментами. Накамура, стоя на том же месте, где до него выступала госпожа Сугита, поклонился, и тогда я, сидевший в первом ряду, встал и, к своему удивлению, отвесил глубокий поклон. Накамура, назвав тему своего выступления – «Место Кодзиро Сэридзавы в современной литературе», медленно заговорил.

Сжав коленями палку, я внимательно смотрел на стоящего передо мною Накамуру. Как же он постарел! – сокрушался я.

Когда мы с ним встречались в последний раз? Уже больше десяти лет мы не виделись. Посылаем друг другу вышедшие книги, с удовольствием читаем все, что каждый из нас публикует, но встретиться все как-то не доводилось. Ведь я не хожу на мероприятия, имеющие отношение к литературному истеблишменту, а он тем временем постарел, ему уже, наверно, семьдесят. Впрочем, семьдесят лет не слишком отличаются от девяноста, поэтому во мне укрепилось чувство родства и доверия к нему.

Накамура рассказывал на конкретных примерах о том, что в то время, когда я вступил на литературное поприще, и вплоть до начала войны типичный японский писатель был бедным, неприкаянным, презираемым всеми как антиобщественный элемент, после чего заявил, что среди всех этих писателей я выделялся по-человечески достойной и безупречной жизненной позицией… Затем рассказал, как однажды посетил меня, и спросил, есть ли тайный рецепт, как стать писателем, и я ответил: «Если у тебя есть твердая уверенность, что можешь писать три страницы в день, становись писателем!» Мои слова придали ему решимости, и потому он считал меня своим благодетелем… По его словам, я добился замечательных результатов, мои книги не уступают произведениям великих французских романистов, и, назвав их по именам, он в восторженных выражениях сравнивал их творчество с моим…

Слушая, я внутренне соглашался, но вообще-то главная причина моих успехов не в том, что я какой-то особо выдающийся или даровитый. Я обычный человек, но из-за того, что с детства был так несчастен, в моей душе скопился изрядный запас горечи и обид, вот, собственно, и все. Кроме того, в зрелом возрасте я перенесся из феодальной Японии в демократическую Францию и прожил там три года в напряженных занятиях, стараясь усвоить все стороны французской культуры. Вдобавок я заболел туберкулезом, считавшимся неизлечимой болезнью, и боролся за жизнь в высокогорной клинике Отвиля вместе с тремя молодыми французами, учеными и высокообразованными людьми, став для них братом, провел с ними год, а затем, вернувшись в Японию, по счастливой случайности опубликовал свое первое произведение, но так и не смог стать «японским писателем» и жил так, как живут писатели во Франции. К тому же я начал заниматься писательством только потому, что в течение десяти лет, обреченный на «природное лечение» туберкулеза, не мог выполнять никакую другую работу.

Накамура говорил обо мне как о человеке материально обеспеченном, но европейский особняк, в котором я жил до войны, был резиденцией тестя, промышленника в Нагое, и мы с женой, по сути, всего лишь присматривали за домом. Жизнь наша тогда была не особенно легкой, но протекала в духе любви, равенства и братства – основ французской духовной культуры, и в том же духе я старался обходиться со всеми, с кем меня сводила судьба, поэтому окружающие, возможно, считали меня материально благополучным человеком. Но в действительности я был нищим.

Особенно когда после войны, потеряв в пожаре все свое состояние, чтобы не заморить голодом семью из пяти человек, я стал батраком, возделывающим пером рукописи, и днем и ночью, без отдыха, писал все, что мне заказывали. Даже моя жена стала женой батрака. Сейчас мне стыдно за многое из написанного тогда, многое я хотел бы уничтожить…

Накамура неизменно давал высокую оценку моим произведениям, расхваливал меня, но я бы с удовольствием переадресовал эти хвалебные слова самому Накамуре. Когда несколько лет назад Шведская академия поручила мне выдвинуть японских и французских писателей, достойных Нобелевской премии, я предложил трех японцев. Один, Ясунари Кавабата, премию получил. Другим был не кто иной, как Синъитиро Накамура. На иностранные языки переведено мало его произведений, но я послал в Нобелевский комитет его книги, выразив в сопроводительном письме уверенность, что его кватрология «Четыре времени года» найдет широкое признание, и понадеявшись, что члены отборочного комитета каким-нибудь способом, может быть сделав перевод, познакомятся с его творчеством и еще при моей жизни присудят ему Нобелевскую премию.

Об этом я думал, с почтением глядя на Накамуру и слушая его. Как только его прекрасное выступление закончилось, я, превратившись в Небесного сёгуна, быстро встал, вышел вперед и, когда Накамура, поклонившись, поднял глаза, пожал ему руку, коротко поблагодарил и, проследовав за ним из зала, проводил до выхода. Вокруг меня столпились знакомые мне читатели, все наперебой восхищались выступлением Накамуры, а я только кивал в ответ.

Видимо, теперь должен был начаться концерт, по крайней мере служащий отставил стол и начал двигать рояль. Те, кто был в зале, стали выходить на улицу. Вскоре потянулись к выходу и окружившие меня люди, и я наконец смог встать.

Стоянка снаружи была запружена людьми. Небесный сёгун, заметив меня, бросил:

– Председатель Общества проводил господина Накамуру до станции. А ты – домой?

Я позвал дочь, и она посадила меня в машину. Приехали. Дочь вернулась в концертный зал, а я вместе с Небесным сёгуном уселся на диване в гостиной и тяжело вздохнул.

С тех пор как я покинул зал, меня не оставляла одна мысль.

Шестьдесят лет назад на литературном факультете Сорбонны, в аудитории № 40, выступал любимый ученик Жида Анри К. с докладом на тему: «Место Андре Жида в современной литературе». В зале собрались не только студенты, но и просто почитатели творчества писателя, мужчины и женщины, человек триста. Зал был переполнен. И атмосфера в зале, и обстановка очень напоминали сегодняшнее мероприятие. Вместо Накамуры стоял и говорил Анри К. На моем месте сидел сам Жид. Я же сидел на пять рядов позади него…

Как только Анри закончил выступление, Жид подошел к нему, пожал руку, коротко поблагодарил и вышел вместе с ним из зала. Точно так же вел себя Небесный сёгун в отношении Накамуры.

Вернее, видя, как Небесный сёгун обходится с Накамурой, я внезапно вспомнил литературное собрание с Жидом шестидесятилетней давности.

И терялся в догадках, почему Небесный сёгун подражал Жиду.

Опустившись на диван в гостиной, я, разумеется, перво-наперво искренне поблагодарил Небесного сёгуна:

– Спасибо за услугу, очень тебе признателен.

Впервые я обращался к Небесному сёгуну с такими ласковыми словами. Некоторое время мы молчали, после чего Небесный сёгун тихо сказал:

– Бог радуется! Вчера был день радости Бога, сегодня – день твоей радости.

Мягкость его тона удивила меня, я поднял на него глаза, а он продолжал:

– Бог печалится, что твое творчество не оценено по достоинству в этой стране. Став писателем, ты провозгласил: «Литература облекает в слова неизреченную волю безмолвного Бога». Легко сказать, сделать трудно. Вот и ты много лет отдавал все силы, но в конце концов понял, что потерпел поражение. Поэтому приготовился к смерти. Совершил, так сказать, самоубийство в отношении журналистики. С того времени твое творчество перестали ценить в этой стране, не ценят и теперь. Но с тех пор как ты умер, чудесным образом подтвердилось твое убеждение, что литература облекает в слова неизреченную волю Бога. Бог возрадовался!.. Сколько было людей, которые, прочитав «Человеческую судьбу», перестали помышлять о самоубийстве! Как много людей обрели мужество продолжать жить!.. Потому что это и есть истинная литература!

– У меня нет таланта… я не способен создать подлинное произведение искусства, и мне стыдно за это перед Богом…

– Вот что, слушай внимательно! Бог, желая отблагодарить тебя за труд, выбрал самого выдающегося писателя этой страны и попросил высказаться о твоем творчестве. Я слышал, и ты слышал. Твои читатели были безмерно рады, что наконец-то ты оценен по достоинству. Бог тоже этому радовался… Ты начал писать, осознав, что именно в этом твое призвание, данное тебе Великой Природой. И на протяжении долгой жизни осуществлял свою волю, посвятив себя литературе. Поэтому, приступив к Спасению Мира, Бог попросил тебя помочь ему своим пером. И эти четыре года, отрекшись от своего «я», ты потрудился на славу. В награду Бог даровал тебе силы… Для Бога-Родителя Великой Природы все люди – возлюбленные чада, поэтому Он всем равно дает предназначение. Всякий, кто это поймет и всю жизнь будет стараться исполнить свое предназначение, обязательно преуспеет. А тому, кто, отбросив алчность и высокомерие, будет праведен душой. Бог дарует еще и удивительные силы. Разве не об этом ты пишешь в «Воле человека», в пятой части книги о Боге?

Я так расчувствовался, что не мог вымолвить ни слова.

– Вчера Бог радовался за все человечество. А сегодня рад за тебя! Ибо все, видевшие тебя сегодня, почувствовали, как в твоем облике проступает идея, которую ты хочешь выразить в «Воле человека». Перестань тревожиться о пятой части. Бог сказал, что тебе можно немного расслабиться…

Не в силах больше сдерживаться, я поднялся, вошел в кабинет, сел за широкий письменный стол и положил на него голову, слезы вскипели, я едва сдерживался.

Не знаю, как долго это продолжалось, но только, очнувшись, вижу – рядом со столом стоит Небесный сёгун. Смотрит на меня с грустью.

– Я только и делаю, что причиняю Богу беспокойство, я очень виноват! – сказал я, вытирая слезы.

Схватил шариковую ручку и склонился над рукописью. Эту великолепную шариковую ручку подарил мне Кэндзабуро Оэ, видимо, выискав где-то за границей: железная, толщиной и весом она напоминает мою любимую ручку «Монблан», писать ею очень удобно.

Этой ручкой я, воспрянув душой, вывел на листе бумаги: «12 глава» – и сказал себе: если я не приложу стараний, Оэ будет вправе посмеяться надо мной. Но тут вошла дочь и сообщила, что явилась госпожа Родительница.

Я не торопясь спустился вниз. Госпожа Родительница, уже облачившись в алое платье, ждала меня в комнате с циновками. Я поспешил извинился, что заставил себя ждать, и сел перед ней.

Госпожа Родительница сразу начала говорить. Голос у нее тихий, мне с моим тугим слухом правильно понять содержание ее слов трудно, но обычно я слушаю, ни о чем не беспокоясь, поскольку знаю, что после смогу внимательно прослушать запись на пленке. Однако на этот раз я был в смятении и, как ни напрягал слух, ничего не улавливал, только приходил в еще большее замешательство.

Какая досада! Не могу расслышать, о чем она говорит!.. Я постарался успокоиться. Не знаю, как долго это продолжалось, но наконец слова госпожи Родительницы понемногу начали достигать моего слуха.

– Второго декабря люди во всем мире узрят на острове Мальта в Средиземном море истинный образ того, чему так возрадовался Бог одиннадцатого ноября, и воспоют гимн ликования и благодарности. Смотри в этот день телевизор! Лидер коммунистической России Горбачев и лидер США Буш, впервые проникшись божественным духом, встретятся на Мальте, обсудят наиважнейшие проблемы мира, о которых печется Бог, и примут по ним решения… На этом холодная война закончится, и мы встретим новую зарю… Зарю «жизни, полной радости», предписанной Богом. Да, это первый шаг на пути к Спасению Мира. Отныне Бог во всех областях человеческой деятельности, в каждой узкоспециальной отрасли, отделив хорошее от плохого, устранив все лживое, пестуя все доброе, создаст прекрасную культуру, великолепную цивилизацию… То-то радость!

Да, Кодзиро, своим пером ты помогал Богу спасать мир. Бог доволен… Продолжай же своими книгами радовать людей! Бог хочет, чтобы ты писал еще лет тридцать… И чтобы тебя читали на протяжении тысячи, двух тысяч лет! Ради этого Бог дарует тебе «сокровище жизни». Второго декабря, в радостный день Мальты… Тогда ты действительно сможешь прожить еще долго-долго и насладиться в этом мире «жизнью, полной радости»… До сих пор я, чтобы тебя подвигнуть, ругала тебя, отчитывала, только и делала, что упрекала, и никогда ничем не радовала… Но сегодня, узнав, что Бог ниспосылает тебе «сокровище жизни», я поспешила к тебе, чтобы поскорее обрадовать… Спасибо за труды!

Госпожа Родительница ушла, а я не мог даже вымолвить слова благодарности, не мог приподняться, так и сидел на циновке и не проводил ее. Мне казалось, стоит мне пошевельнуться – и я разражусь рыданиями…

Глава двенадцатая

В последние, самые несчастливые для меня месяцы войны я читал французские и японские книги о жизни Иисуса Христа и христианстве – те, что отыскались в моей библиотеке. Во-первых, потому что мой названый брат, адмирал Хякутакэ, посоветовал исподволь готовить душу к послевоенной жизни, но также потому, что с приближением мира меня все сильнее захватывала радостно волнующая мысль о клятве, которую я и три моих товарищах дали в Отвиле на Пасху в тот год, когда мне было тридцать три, – встретиться вновь на Пасху через двадцать пять лет.

Расставаясь, мы говорили, как, посвятив эти двадцать пять лет избранной работе, вместе порадуемся при встрече, рассказывая друг другу о значительных результатах, которых смогли добиться.

Астроном Жак сказал, что приложит силы к изысканиям во всех тех областях, которые позволят человеку совершить полет в космос. Морис – что прекратит заниматься экономикой и будет помогать в работе отцу, имеющему бизнес на юге Франции, заботясь об общественной пользе. Жан, племянник знаменитого скульптора, – что бросит науку, чтобы заняться производством и продажей женской одежды, и прежде всего постарается освободить женщину от корсета.

Несмотря на то что все трое были молодыми учеными и католиками-позитивистами, они постоянно увлеченно рассуждали о Силе Великой Природы – Едином Боге. Я не знал, как соотносится эта Сила Природы с Богом христианства, но они не посещали католического храма в Отвиле и называли заснеженную возвышенность на высокогорье «нашим святилищем», часто брали меня с собой, и мы вчетвером молились на ней и возносили священные гимны. Я часто расспрашивал Жака, но он всякий раз отвечал, что если я не познакомлюсь с христианством, я не смогу понять самых простых его объяснений. Однако в то время я не находил в себе душевных сил, чтобы изучать христианство.

С тех пор прошло худо-бедно тринадцать или четырнадцать лет. Вскоре, через десять лет, мы должны вновь встретиться. К этому времени мне хотелось иметь собственное ясное мнение о Силе Великой Природы – Едином Боге, в которого верили три моих товарища. Вот я и решил, что настал подходящий момент узнать, что из себя представляет Иисус Христос и христианство.

Вначале я взялся за жизнеописание Христа. Я не только читал. Читая, я сосредоточенно размышлял. При этом я постоянно вспоминал слова, которые Жак говорил на высокогорье в Отвиле, и углублял тем свои размышления…

В результате за каких-то два года я приобрел удовлетворившие меня общие знания и представления об этом предмете, какими бы наивными они ни показались… Коротко изложу их.

Сила Великой Природы – Единый Бог сошел на Иисуса, поведал о любви Бога к людям и сообщил благую весть: если люди будут любить друг друга, то обретут мир и счастье. Благая весть, которой поучал Иисус, стала основой прекрасной религии – христианства, но в процессе существования организации под названием христианская церковь исподволь в нее проникли эгоизм, себялюбие и даже жажда власти, церковь отклонилась от того, чему учил Иисус, и даже среди братьев по вере дошло до религиозных войн. Чтобы почерпнуть подобные поверхностные сведения, достаточно ознакомиться с какой-нибудь одной популярной книжкой, но мне этого было недостаточно. Сколько потребовалось преодолеть трудностей и препятствий, пока я не уверовал в Силу Великой Природы – Единого Бога!

Слово «Бог» не сходит с языка, многие вроде бы верят в существование Бога, но, по моим скромным наблюдениям, в действительности в Бога мало кто верит.

Если вдуматься, кого под именем Бога почитают в наших храмах, в кого веруют, то окажется, что это – люди, когда-то помогавшие своим ближним или имеющие выдающиеся заслуги перед государством, или же священные предметы вроде «трех сокровищ» императорского трона, дошедшие до нас из глубины веков как историческое предание.

Для людей, возводивших храмы, они, возможно, были своеобразным объектом поклонения, но к жизни современных людей они не имеют никакого отношения и, разумеется, не являются Богом.

В последнее время в Японии, как эпидемия, распространяются новые веры и религии, но когда познакомишься с ними поближе, понимаешь, что во всех предмет культа – творение человеческих рук, какое уж тут бытие Бога!

Уж лучше думать, что Бога нет. Когда-то и я так думал.

Но что касается меня, Великая Сила Природы, о которой мне так часто проповедовал астроном Жак, внезапно пробудилась в моем сердце, и я стал о ней серьезно размышлять.

Благодаря Жаку я стал понимать, что такое космос. Я приобрел широкие знания о безграничной Вселенной, о Солнце, Луне и звездах, которые можно наблюдать простым глазом, и не мог надивиться тому, что Солнце, Луна, звезды, наша планета, как, впрочем, и вся Вселенная, движутся по траекториям, никогда от них не отклоняясь. Жак говорил, что это вполне естественно, поскольку все движет Сила Великой Природы, и старался объяснять мне, что это за Великая Сила.

Если кратко изложить его теорию. Сила Великой Природы на протяжении долгих десятков миллионов лет существовала во Вселенной, являвшейся миром смерти, пока не задумала себе в утешение сотворить на Земле живые существа. Это (как рассказано в «Сказании о Море грязи») заняло десятки миллионов лет, но наконец ей удалось создать человека, и на свет появилось наше современное человечество, поэтому именно Сила Великой Природы – Родительница человека, и если существует Бог, то это Сила Великой природы – Единый Бог…

И не один только астроном Жак, все три моих товарища в Отвиле верили в Силу Великой Природы, верили, что этот Единый Бог сошел на Иисуса и проповедовал ему любовь.

В конце войны, в это несчастное для меня время, я, прочитав несколько книг о жизни Иисуса, мучительно размышлял, способен ли я поверить в Силу Великой Природы как в Единого Бога, но как-то ночью произошла удивительная вещь. Я услышал голос Жака, говорившего по-французски:

– Стань душой трехлетним ребенком! Тогда сможешь уверовать. Ибо вера не имеет отношения к религии. Веруя, обретешь силу, и перед тобой откроется новый мир. Если же не уверуешь, при нашей будущей встрече ты не сможешь понять моих слов…

Удивившись, я повернулся на голос, но там никого не было.

В моей комнатке, совмещавшей кабинет и спальню, спрятаться было негде. Я опустился на стул у письменного стола, но тело мое продолжала бить дрожь. Жак! Жак! Жак! – трижды позвал я, но ответа не было, на глаза навернулись жаркие слезы, я положил голову на стол, но слезы текли и текли.

Даже по прошествии лет случившееся кажется чудом, но в тот несчастливый период, когда я страдал в одиночестве. Сила Великой Природы, в которую верили три моих отвильских брата, сжалившись надо мной, внезапно явилась, дала мне силы и желание жить, поэтому я плакал слезами восторга и благодарности.

Передо мной не стояло проблемы, верить или не верить. Мысль о том, что через какое-то время я смогу встретиться с тремя моими друзьями, придавала мне сил, я смог искренне уверовать в Иисуса и, проводя каждый день в радости, научился не замечать невзгод. Это произошло благодаря Силе Великой Природы, и я мечтал рассказать об этом своим троим друзьям.

Через несколько дней после того, как я обрел веру, я вместе с третьей дочерью эвакуировался на дачу в Каруидзаве. Через пять месяцев крупные японские города, за исключением Киото и Нары, подверглись массированной бомбардировке и были сожжены в ходе рейдов американской авиации, японская армия капитулировала, долгая мучительная война закончилась, и началась жизнь в условиях американской оккупации.

Настало ужасное, голодное время, когда уже трудно было говорить, что «поражение лучше победы». Радовало только, что японская военщина прекратила свое существование…

Но смог ли я, в конце концов, вновь встретиться с моими тремя друзьями и исполнить нашу клятву?

Более, чем кого-либо другого, я хотел известить их, что благополучно дожил до окончания войны. Хотел рассказать, что уверовал в Силу Великой Природы и обрел счастье. Но у меня сгорели записные книжки и дневники с их адресами, я не мог послать им письма.

Как я уже писал выше, на шестой год после окончания войны оккупационные власти позволили мне присутствовать в составе японской делегации на международном съезде ПЕН-клубов в Лозанне, на обратном пути я заехал в Париж, и знаменитая газета «Фигаро» в связи с выходом французского перевода «Умереть в Париже» напечатала обо мне большую статью, благодаря чему, к моей радости, меня разыскали многие из моих старых друзей и знакомых, но от трех моих дорогих друзей никаких вестей не было.

По этой причине я решил съездить в Отвиль и попытаться узнать их адреса в высокогорной клинике. Но к этому времени туберкулез стал обычной болезнью, поэтому клиника закрылась, и я нашел лишь унылую зимнюю деревню. Спросил в деревенской мэрии, но там никто ничего не знал.

Во время этой бесплодной двухдневной поездки я вдруг вспомнил название научного института Жака. Вернувшись в Париж, я отправился туда, и мне сообщили, что накануне вторжения немецких войск во Францию Жак бежал в Голландию, надеясь перебраться в США, и там погиб. Вновь при мысли о войне я почувствовал гнев и печаль.

Мы часто обсуждали с женой, что сталось с двумя другими, и я говорил, что раз мы поклялись, то непременно когда-нибудь встретимся. На что жена всегда отвечала:

– Так же как они, ты уверовал в Единого Бога, поэтому Бог непременно устроит вам встречу.

И вот что произошло, когда мне было шестьдесят восемь, одним осенним утром. Я в кабинете писал «Любовь и смерть», третий том второй части «Человеческой судьбы», когда жена воскликнула:

– Они таки живы! – и протянула мне письмо в заграничном конверте.

Я взглянул и поразился – письмо было от Мориса Русси. Поспешно открыл конверт.

Написано по-французски, неразборчивым почерком. Письмо через тридцать пять лет после разлуки! Навернулись слезы, я никак не мог разобрать написанное, но общий смысл был таков.

Он получил приглашение от университета города Монпелье на юге Франции, с которым был тесно связан по работе, на празднование столетнего юбилея основания университета. Приглашение его обрадовало. К своему удивлению, он узнал, что в этом провинциальном университете учатся несколько японцев, и добился с ними встречи. На этой встрече с семерыми студентами он упомянул мое имя и спросил, не преподаю ли я в каком-нибудь университете, но все они с гордостью принялись ему рассказывать, какой я ныне знаменитый писатель. Адреса моего никто не знал, но они сказали, что если послать письмо в издательство, оно обязательно дойдет, и дали ему адрес издательства. На следующий день он позвонил в японское посольство, и ему сразу же дали мой адрес. После расставания и клятвы встретиться через двадцать пять лет он продолжал обо мне помнить, но, не зная моего адреса, не мог со мной связаться. Но почему ему не пришло в голову сразу же справиться в японском посольстве? Если бы он это сделал десять лет назад!.. Был бы жив Жак, как бы он посмеялся над его недогадливостью! Но, увы, он погиб во время войны. Жан, как и желал, добился успеха в производстве и торговле женской одеждой и держал в Париже магазин. Сам же Морис Русси унаследовал дело отца, успешно вел бизнес на юге Франции и жил счастливо.

Все трое, выжившие в эту труднейшую эпоху, мы добились успеха в работе и обрели счастье по благодати Силы Великой Природы, о которой нам проповедовал наш гениальный друг Жак, ей должны мы воссылать благодарность. На этой фразе письмо заканчивалось.