Текст книги "Книга о Человеке"

Автор книги: Кодзиро Сэридзава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 46 страниц)

У этого юноши выдающиеся способности к языкам, но какие еще в нем заложены таланты, я не знаю. Осуществить свои способности – это веление Великой Природы, долг по отношению к Великой Природе, его судьба. И при этом он, как последний глупец, хотел совершить самоубийство! А прошло-то всего каких-то пару месяцев!..

Решившись, я, стоя перед ним, положил ему на плечи руки и серьезно сказал:

– Вот что, больше не помышляй о самоубийстве!

Едва я произнес эти слова, мои глаза защипало от слез. Он молчал.

– Одна-единственная просьба.

Только я это сказал, как он припал головой к моей груди, задыхаясь от слез. Естественно, я его обнял, но в душе встревожился – значит, он не оставил мысль о самоубийстве… Некоторое время мы стояли так, обнявшись. Но вот он поднял голову, хотел утереть ладонями слезы, но я поспешил передать ему платок, которым сам только что утер свои слезы…

– В то время, – сказал он, – я был одинок, очень одинок. Сейчас у меня есть отец. Есть мать. Есть вы, мой духовный отец. Моя смерть нанесла бы смертельный удар моему отцу, матери, вам, дорогой учитель, поэтому я теперь ни за что не совершу самоубийства! Ибо эта жизнь дарована мне Великой Природой…

– Ты меня успокоил, – сказал я, улыбаясь, и легонько потрепал его по плечу.

– Учитель, – сказал он с серьезным лицом, – живите долго! По крайней мере, пока я не повзрослею.

И, точно застыдившись своих слов, поспешно удалился.

После этого от него не было никаких известий, прекратились звонки с утренними приветствиями. Я уж забеспокоился, не случилось ли чего, но, не зная ни адреса его, ни телефона, не пытался как-либо с ним связаться. И решил забыть обо всем этом: «Появится, когда я ему понадоблюсь», но на сердце было как-то тоскливо. Странные отношения!..

Это было на следующий день после Пасхи.

Вновь наступили холодные дни, вдобавок каждый день лили дожди. Вечером того дня меня посетила известная писательница Митико Нобэ, которая к тому же является протестантским пастором, возглавляет церковный приход и ведет миссионерскую деятельность.

Мы познакомились, когда она, бросив учебу в женском университете, дала мне прочесть рукопись своего романа, и вот уже почти шестьдесят лет мы поддерживаем дружеские отношения. Эти шестьдесят лет вместили бедственные времена, когда Япония вела войну против всего мира и потерпела поражение. Митико изредка навещала меня и поддерживала.

Но не это привело ее в мой дом на следующий день после Пасхи.

После долгого перерыва она опубликовала рассказ в апрельском номере одного литературного ежемесячника. Прочитав его, я обрадовался. Это был настоящий шедевр, в котором она не выпячивала, как прежде, свое «я», ни в стиле, ни в разработке главной темы. Этот превосходный рассказ свидетельствовал, что она полностью состоялась как писатель. Я был рад, что благодаря своему долголетию смог наконец-то увидеть расцвет ее писательского таланта. Я даже подумывал, как бы это отпраздновать.

В тот же вечер я позвонил ей и передал свою радость и поздравления.

Именно поэтому она, несмотря на занятость, пришла ко мне, я же, напротив, был смущен. Получая журнал «Большой источник», который ежемесячно издает ее церковь, я знаю, как широко по стране распространилась ее миссионерская деятельность, но… Даже до того, как она стала пастором, она признавалась мне, что пишет во время готовки в кухне, где же она пишет теперь – в электричке?..

– Мне звонили литературные критики и хвалили мой рассказ, но ваши слова, ах, они по-настоящему меня успокоили. Ведь ваша похвала – это похвала человека, который наблюдал за моим развитием на протяжении всей жизни, поэтому я так рада! Я же всегда хотела быть прежде всего писателем…

Видя, как живо она радуется, я вдруг спросил себя, сколько же ей сейчас лет? Должно быть, под восемьдесят, на ней сшитое по фигуре платье, столь же элегантная шляпка скрывает седые волосы, но может быть, жизнь, отданная вере и проповеди, скрадывает годы…

И как раз в это время домашние передали мне, что пришел Минору. Я провел его в комнату и представил Митико Нобэ. При этом я сказал:

– У госпожи Нобэ два сына, и оба учились в Токийском университете, младший, кажется, еще студент, или уже поступил в аспирантуру?

Я взглянул на Нобэ.

– Ну зачем же вы… – сказала она, улыбаясь, и рассказала юноше, как после войны она, прихватив своего сына-младенца, посетила меня в моем временном жилище в Мисюку. Я тогда содержал своим литературным трудом семью из пяти человек, поэтому, с головой уйдя в работу, задержался в своем кабинете на втором этаже. Волей-неволей ей пришлось сунуть грудь плачущему малышу, и как раз в этот момент я спустился со словами: «Госпожа Нобэ… У вас еще один?..»

– Кажется, что это было всего три-четыре года назад, но время летит быстро, младенец давно уже закончил университет, – рассмеялась она и начала втолковывать Минору, как следует студенту с пользой для себя проводить время.

Я тоже прислушался к ее наставлениям, подумав, что впервые слышу, как она проповедует, выступая в роли пастора. Она минут пятнадцать с пафосом увещевала юношу, и он слушал молча и внимательно.

Закончив, госпожа Нобэ заторопилась уходить, я проводил ее до ворот. Минору вышел вместе со мной.

Когда она ушла, Минору, вздохнув, сказал:

– Несчастная женщина.

– Выдающийся человек!

– Может, и выдающийся, но все же несчастный.

– Почему ты решил, что она несчастна?

– Такие дивные цветы глицинии… Темно-зеленые листья отливают красным, а она даже не обратила внимания.

– Да нет же, просто она в рассеянности засиделась и торопилась домой.

– В таком случае могла бы не читать мне четверть часа нотации.

– Так нехорошо говорить. Нобэ очень добрая женщина… Уж скорее ты глуп, раз посреди этой дивной Природы несешь такую чушь.

– Это точно! – расхохотался он и, встав передо мной, вежливо поклонился: – Я давно у вас не был и сегодня мне показалось, что деревья сада велят мне извиниться перед вами, и вот я бегу к вам, а тут эта выдающаяся женщина-пастор принимается читать мне проповедь… Я-то думал, что пасторами и священниками бывают только мужчины, но что пастор – женщина, да еще писательница, привело меня в замешательство. Видать, она и в самом деле выдающийся человек!

– Да, госпожа Нобэ замечательная женщина. Но хватит об этом. Глупый отец и его глупый сын встретились после долгой разлуки. Давай же весело наслаждаться Природой.

Однако выражение лица и поведение юноши выдавали, что ему не терпится что-то мне сообщить. Я волей-неволей приготовился слушать. Но, слушая, по своей глупости никак не мог сообразить, что же его так сильно угнетает.

Оказывается, в прошлый свой визит, уходя, он вдруг решил, что совершил бестактность, явившись без приглашения и отняв у меня время. Обдумывая характер наших отношений, он устыдился, что ведет себя слишком своекорыстно. Если так, то скоро его невзлюбят. Он напряженно думал, каким образом укрепить, как продлить наши отношения. И не нашел другого способа, как заглушить нарождающуюся в нем привязанность ко мне и погрузиться с головой в учебу, чтобы когда-нибудь доставить мне радость своими успехами, а к тому времени, глядишь, и наши с ним отношения войдут в обыкновенное русло. Он тотчас приступил к осуществлению своего плана. Не позвонил, вернувшись домой, и перестал каждый день звонить с утренним приветствием. При этом рьяно взялся за учебу. Но оттого ли, что душа его не лежала к учебе, никаких особых результатов он не добился. Прошло много дней, и вот как-то раз мать неожиданно зашла к нему в комнату.

– Ты знаешь, что сэнсэй любит – из еды?

– Я его не спрашивал.

– Чтобы знать, не обязательно спрашивать.

– Понятия не имею. А что?

– Ты, кажется, давно не навещал его, я подумала, может, пошлешь ему что-нибудь из того, что он любит…

– Это только смутит его. Лучше я сам к нему схожу.

Отдав должное проницательности своей матери, почувствовавшей, что у него на уме, он тотчас вышел из дома. И уже подходил к моему дому, когда выстроившиеся вдоль улицы дубки его обругали:

– Сын, не почитающий отца!

Почему же, вдруг подумал он, сэнсэя нет в саду, где так красиво отливают красным дубовые листья! Уж не заболел ли?.. Он поспешно нажал на звонок у входа. Вышла дочь. Он спросил: «А сэнсэй…», и она сразу провела его в салон.

Там он увидел, что я здоров и занят разговором с пожилой дамой, похожей на гадалку. Он удивился, когда я представил ее как известную писательницу и пастора, а она, едва завидев его, с ходу пустилась не то проповедовать, не то поучать, как должно жить молодому человеку.

Проводив эту замечательную женщину и стоя со мной в саду, юноша, точно спасенный милостью прекрасной Природы, просветлев лицом, сказал:

– Вдоль дороги стоят несколько дубков, и я поразился. У всех у них подстриженные в виде шара кроны отливают красным, нет ни одного зеленого листика, точно они превратились в огромные круглые букеты, собранные из маленьких красных цветочков… С ними что-то произошло? Прежде это были обычные деревья…

– Они откликаются на зов весны.

– Но разве на зов весны откликаются не цветами?

– Дубам не дано распускаться цветами… Потому они каждый листочек превратили в красный цветок. Посмотри внимательней!

– Действительно листья, а выглядят точь-в-точь как цветы. И эти красные листья в конце весны тоже увянут и опадут, как цветы?

– Нет, перед сезоном дождей они вновь позеленеют.

– Неужели? Они на такое способны?

– Чудесное дерево! Получив жизнь от Природы, оно старается как может отблагодарить ее.

– А как нам возблагодарить Природу за нашу жизнь? – рассмеялся юноша и как бы между прочим спросил: – Так что же вы больше всего любите из еды?

– Я все люблю, ничему не отдаю предпочтения.

– Вы хотите сказать, что нет ничего, чем бы вы брезговали?

– Точно так. Не припомню ничего подобного.

– Вы ставите меня в трудное положение.

– Тоже выдумал!

– Но что же я скажу маме?.. – улыбнулся он, покачав головой.

Глава четвертая

После того как Минору засыпал меня вопросами о Митико Нобэ, я и сам удивился – как давно мы знакомы.

Уже шестьдесят лет. Я был в растерянности: с чего начать рассказ и о чем стоит рассказать в первую очередь?

Я вспомнил, что за все время нашего длительного знакомства я только раз услышал от нее жалобы на свою судьбу, и при этом – незадолго до смерти.

Кажется, это было в мае 1959 года.

За два года до этого, в июне, я закончил продолжавшееся двенадцать лет строительство моего нынешнего дома.

Таким образом, мы с женой обрели наконец спокойное пристанище в новом доме. Младшая дочь, обычно помогавшая вести домашнее хозяйство, уехала в Париж заниматься музыкой, жена же, объявив себя женой батрака, стала делать все сама, обходясь без посторонней помощи. Впрочем, на то были и экономические причины…

Как бы там ни было, после войны, как я уже писал неоднократно, я превратился в батрака, возделывающего пером рукописи и этим содержащего всю семью. Благодаря помощи Великой Природы, две старшие дочери счастливо вышли замуж, две младшенькие по своему желанию отправились в Париж заниматься музыкой. Для батрака – в денежном отношении – это было почти неподъемно.

Накатани, мой старинный друг со времен учебы в Первом лицее, а в то время – заместитель директора банка М., постоянно убеждал меня:

– Нельзя брать в долг деньги у частных людей, для этого существуют банки. Возьми в банке кредит!

Последовав его совету, я избавил себя от необходимости перед кем-либо унижаться и забыл о своем бедственном положении, хотя, разумеется, банк М. выдавал кредит не задаром, надо было постоянно выплачивать проценты, поэтому мой кошелек всегда был тощим.

В то время я как-то раз сказал жене:

– Я уже перестал быть батраком и наконец-то вернулся к настоящей писательской работе, так что и тебе пора вновь стать супругой писателя и, как и прежде, не отказывать себе в нарядах и косметике.

Жена, тихо улыбнувшись, ответила:

– Став женой батрака, я впервые познала счастье женской доли, и вообще мне так комфортнее, поэтому уж лучше я и дальше буду оставаться женой батрака.

Она сказала это веселым тоном и, держа чашку с чаем, ушла в кухню, но при этом она прекрасно знала, как сильно мы стеснены в средствах, и наверняка втайне страдала от нужды.

В то время в галерее на Гиндзе проходила выставка «Современная французская живопись», и, возвращаясь из редакции газеты «Асахи», я зашел туда. Картины меня разочаровали, но я случайно столкнулся там с художником С., которого давно не видел.

Художник С. занимался живописью в Париже, но во время Тихоокеанской войны на последнем корабле, отплывающем в Японию, вернулся с семьей на родину. Он намеревался вернуться в Париж, когда вновь наступит мир, и оставил там дом. Однако, когда война окончилась, экономические условия изменились, он не имел возможности поехать в Париж, а в Японии, которой было тогда не до искусства, он, как художник, бедствовал.

Выйдя из галереи, мы зашли в ближайший ресторан и непринужденно болтали о том о сем, и тут он неожиданно обратился ко мне с просьбой. Если у меня будет возможность, обязательно посадить в саду при моем новом доме, в солнечном месте, саженец магнолии. Через несколько лет магнолия начнет распускаться красивыми белыми цветами, тогда он сможет ее нарисовать, и получится великолепная картина.

Я вспомнил, что его картина, изображающая цветущую магнолию, высоко ценилась и получила известность в Париже, и мне она нравилась. Поэтому, расставаясь, я пообещал ему, что поговорю с садовником.

Не откладывая, я передал его просьбу садовнику, и тот сказал, что в восточной части сада много свободного места, поэтому там, у дороги, вполне можно посадить магнолию.

Два дня спустя ранним утром старый садовник пришел со своим сыном и сообщил, что нашел саженец магнолии. Саженец высотой всего два метра, но он скоро вытянется и корни раздадутся, поэтому перед посадкой необходимо хорошо вскопать почву.

Положившись на садовника, я погрузился в работу в своем кабинете.

Через какое-то время садовник радостно закричал, что нашел каменный фонарь «Каннон – святая Дева Мария», – впрочем, я, кажется, уже писал об этом. Я и тут доверился садовнику. Фонарь он установил в западной части сада возле дороги. Его было хорошо видно из комнаты жены.

Этот фонарь для христиан символизировал радость обретения свободы веры, и я подумал, что из тех, кто бывает в моем доме, по крайней мере Митико Нобэ будет ему рада.

В тот же вечер я работал в своем кабинете на втором этаже, когда вошла жена. Она беседовала внизу с Митико Нобэ, но ей было необходимо сходить за покупками, и она попросила меня занять гостью. Я давно не общался с Митико, поэтому поспешил к ней. Думал – кстати поговорим о фонаре…

Она сидела в комнате жены, едва завидев меня, вскочила и, ни слова не говоря, отвесила глубокий поклон. Но то была не прежняя Митико.

Какая-то не то скорбь, не то тоска читалась на ее лице, и она, даже не поздоровавшись, неожиданно сказала:

– Вот я пришла к вам наконец с просьбой… Если я умру, мои сыновья соберут мои произведения и издадут одной книгой, вы уж тогда, пожалуйста, не откажите им в помощи.

– Но чем же вы больны? – сказал я, не в силах сдержать удивления.

– Кажется, рак.

– Что говорят врачи?

– Я не обращалась к врачам…

– Вас не осматривали врачи?

– Я лучше, чем кто-либо другой, знаю все о своем организме.

Как только я это услышал, на глаза мои навернулись горячие слезы, я не мог произнести ни слова, переполненный скорбью и состраданием. Я мучился от бессилия, от невозможности помочь этой достойной женщине, которая никогда не поддавалась горю, была воплощением счастья, а ныне попала в такую беду. Точно уже не вспомню, какими словами я постарался, глотая слезы, выразить обуревавшие меня мысли, но, кажется, примерно так:

– Госпожа Нобэ, вы с малых лет воспитывались матерью-христианкой. Ваш супруг – старший сын японского представителя всемирно известного христианского объединения. И вы сама – христианка. Я тоже верую в христианского Бога-Родителя, и, заболев, прошу помощи Него, у Великой Природы. Именно сейчас вы должны положиться на помощь Бога-Родителя. Если вы на это не способны, вы не христианка. Забудьте о смерти и радостно вручите свою жизнь Богу.

Я говорил с жаром, но не знаю, достигли ли мои слова ее слуха и сердца. Как бы там ни было, она молча ушла.

Обессилев, я продолжал оцепенело сидеть в комнате жены. Внезапно мне на глаза попался фонарь святой Девы Марии, я пожалел, что не рассказал ей о нем, и начал молиться Богу Великой Природы, чтобы Он спас ее жизнь.

Вернувшись из магазина, жена увидела, что Митико ушла, а я один сижу неподвижно в ее комнате.

– И Нобэ и я воспитаны так, что стыдимся заговаривать о деньгах, точно родились в раю… – сказала она. – Получив от рождения истинную жизнь, мы были счастливы… Но началась война со всеми ее тяготами, и Бог Великой Природы нам, людям, наделенным истинной жизнью, облегчил существование – меня сделал женой батрака, ее – экономкой, на плечах которой лежит все домашнее хозяйство… Так что не бери в голову…

– Ты сказала, что Нобэ стала экономкой?

– Даже и не экономкой, простой домработницей… Я тоже одно время ходила пригнув голову, все искала, не уронил ли кто монетку… Наверняка и Митико переживает нынче нечто подобное.

– Ты говоришь так беззаботно… Но она выглядит ужасно ослабевшей, точно при смерти.

– Я тоже какое-то время чувствовала себя ослабевшей и умирающей. И Митико скоро поправится… Так же, как и я, она владеет истинной жизнью.

Услышав это, я вернулся к себе в кабинет. Сразу сел за работу, но на душе было неспокойно. В голове неотвязно крутились слова жены, что, мол, и она и Митико словно бы родились в раю.

То, что у моей жены было безоблачное детство, я хорошо знал, но про Митико услышал впервые. Пытаясь во всем этом разобраться, я стал вспоминать ее в молодые годы. Кстати, и Минору особенно интересовался ее юностью…

Впервые она пришла ко мне в 1934 году.

Дочь моего близкого друга попросила меня почитать рукопись своей студенческой подруги, мечтающей стать писательницей, и представила мне Митико Нобэ. Было это весной.

В то время я боролся с туберкулезом легких и лишь изредка публиковал в журналах рассказы, у меня не было знакомых в литературных кругах, а так как за предложением почитать рукопись обычно стоит просьба посодействовать с публикацией, я ничем не мог помочь. А надо сказать, что когда я, будучи во Франции, принял решение стать писателем и вернулся на родину, то был поражен тем, что общество в Японии все еще феодальное и порядки в литературных кругах остались феодальными, хотя по идее должны бы олицетворять свободу, словом, я решил тогда вопреки обстоятельствам жить так, как живет писатель во Франции.

Девушке, ходатайствовавшей за подругу, я сказал:

– Могу только прочесть рукопись – и ничего более.

Через несколько дней она вновь подступила ко мне с настойчивой просьбой, говоря, что достаточно будет, если я прочту и выскажу свое мнение.

Таким образом, Митико Нобэ весной 1934 года принесла мне свою рукопись. К моему удивлению, пришла она с огромным подарком.

Обычно посещающих меня гостей я принимал у себя в кабинете на втором этаже, но ее провел в гостиную внизу. В кабинет ко мне изредка захаживали молодые литераторы, а в нижней гостиной, по обычаю нашей семьи, гостями занималась жена.

По словам хлопотавшей за нее подруги, отец Нобэ был заместителем директора компании, выпускавшей газету «X», сама Митико на втором курсе бросила учебу в женском университете и собиралась стать писательницей, при том, что училась она отлично, еще у нее был прекрасный характер, и друзья ее любили.

С виду и не скажешь, что девушка из столь известной семьи. Никакой косметики, простенькое платье, держится скромно.

Пройдя в гостиную, явно смущенная, она, видимо, стеснялась, не зная, как ей подобает ко мне обратиться, и пробормотала только:

– Вот то, что я написала. Прошу вас! – и положила на стол рукопись страниц на двадцать.

– Мне сказали, что вы хотите стать писательницей, это так? – заговорил я не слишком ласково.

– Да…

– И с каких же пор у вас такое желание?

– Со школы…

– Отчего же у вас, барышня, возникло такое желание?

– Ну, мне нравится… Читать, писать…

– В Японии к писателем относятся с презрением, а ваши родители знают о вашем желании и согласны?

– Да.

– Допустим, и все же… Чтобы стать зрелым писателем, требуется потратить много труда, преодолеть множество препон, даже среди мужчин не счесть примеров тех, кто за всю жизнь не смог добиться успеха… Вы думали об этом?

– Да. Я готова всю жизнь…

– Неужели? Тогда простите, что приставал к вам с неприятными вопросами, – сказал я и посмотрел на нее повнимательней.

Она на все отвечала только: «Да, да…» – и никак не хотела приоткрыться, но может, эта немногословная девушка обладает литературным талантом не меньшим, чем был у Хигути Итиё[39]39
  Хигути Итиё (1872–1896) – известная японская писательница.


[Закрыть], кто знает. Я уже испытывал интерес и любопытство к лежащей на столе рукописи и в то же время понял, что с девушкой надо поговорить серьезно.

Вот что я ей сказал.

Рукопись я прочту, но не стану выносить никаких критических суждений о содержании, поскольку боюсь, что это, в конце концов, может только повредить ее произведению. А вот что касается стиля, я готов откровенно высказать свое мнение о нем. Писатель посвящает всю жизнь тому, чтобы выработать свой стиль и довести его до совершенства, поэтому следует с благодарностью и вдумчиво воспринимать чужую критику и советы по поводу стиля. Только так и можно довести его до совершенства.

– Забираю вашу рукопись, приходите за ней через десять дней, – сказал я в заключение.

Она только изредка кивала, не задавала никаких вопросов, не высказывала никаких сомнений и просьб.

Я попросил жену угостить нашу гостью кофе, а сам поднялся в кабинет.

На одиннадцатый день она в простеньком платье, как и в прошлый раз, пришла к нам с подарком.

– Для того чтобы прочесть рукопись, нет нужды в столь щедрых подношениях. Приходите с пустыми руками! – смеясь, встретил я ее.

– Да, – как и в прошлый раз, кротко сказала она.

Я проводил ее в гостиную и поднялся в кабинет за рукописью.

Прочитав рукопись, я понял, что это не Итиё, но не мог бы утверждать, что девушке напрочь заказан путь в литературу.

Стиль рассказа меня не удовлетворил. В нем было слишком много китаицизмов, и он не соответствовал содержанию, к тому же был слишком витиеватый. Он совершенно не соответствовал и внешнему облику девушки – простому и безыскусному. Стиль должен выражать пишущего, а то, как она писала, никак с ней не вязалось. На пробу я попытался исправить особенно витиеватые фразы, но, дойдя до четвертой страницы, бросил.

Словом, взяв рукопись, я спустился в гостиную и сел перед ней.

– Сэнсэй, я принесла еще одну рукопись, – сказала она и положила на стол только что написанные двадцать-тридцать страниц.

Развернув предыдущую рукопись, я начал высказывать свои впечатления и критические замечания по поводу стиля. Она кротко слушала, кивая, и, когда я окончил, не задала ни одного вопроса. Поэтому пришлось спрашивать мне.

– Вы читали Сосэки, Огая, Итиё?

– Да, главные вещи, все…

– А писателей следующей эпохи – Тосон, Сюнсэй, Хакутё?

– Да, главные вещи читала.

– Ну а писателей из объединения «Сиракаба»?

– Да, Сига Наоя, Мусянокодзи…

– В таком случае вы должны знать, что стиль каждого писателя определяется его эпохой и его индивидуальностью, и у каждого он свой. Вы должны писать стилем писателя, живущего в тридцатые годы нашего века.

– Да.

– Конечно, сразу у вас вряд ли получится, но это должен быть ваш собственный стиль, и если вы посвятите этому всю жизнь, возможно, добьетесь успеха.

– Да.

Под конец я сказал, что прочитаю новую рукопись за две недели, и поднялся в кабинет.

Когда Митико Нобэ в третий раз пришла к нам в дом, она уже была без подарка и казалась более живой. Я провел ее в гостиную, заговорил о стиле второго рассказа, но прежде она привела меня в замешательство, достав третью рукопись.

Под конец я решил задать ей один серьезный вопрос. А именно, что она думает по поводу замужества.

– На днях за меня сватался один человек, но как только мать упомянула, что дочь пишет романы, сразу же разговор о помолвке прекратился.

– И вы довольны?

– Да…

– Вы хотите сказать, что, если не объявится мужчина, согласный на то, чтобы его жена была писательницей, вы не станете выходить замуж?

– Да…

– Есть ли такие среди современной молодежи?.. Поскольку вы решили всю жизнь посвятить литературе, не объявляйте сразу, что собираетесь стать писательницей, если к вам посватаются… Не лучше ли вначале пообщаться, понять, не это ли суженый, посланный вам Богом?

– Нередки трагедии, когда, женившись, муж узнает, что жена – писательница, и выгоняет ее из дома. И вообще, поскольку я посвятила жизнь литературе, я не думаю о замужестве.

Она впервые заговорила так откровенно, поэтому я, под впечатлением от ее слов, в дальнейшем избегал касаться этой проблемы.

Вскоре все мои домашние подружились с ней. Особенно жена прониклась к ней симпатией, поскольку обе они, как выражалась жена, «родились в раю».

Но как сильно Митико ни сблизилась с нами, она твердо защищала свою частную жизнь, во всяком случае, никогда не заговаривала ни о своей семье, ни о себе самой. Жена объясняла это все тем же «рождением в раю» и потому испытывала еще большее к ней доверие.

Через несколько лет, когда мы проводили лето на даче в Каруидзаве, Митико как-то раз прожила у нас с неделю.

Моя старшая дочь училась в токийской миссионерской школе, и Митико, приходя к нам, любезно опекала ее, точно семейная учительница. Собравшись на дачу, дочь уговаривала ее приехать к нам. Жена тоже ее зазывала. Она отнекивалась, но накануне праздника Бон дочь с дачи позвонила ей и попросила посмотреть ее летнее задание. Митико не смогла отказать и согласилась неделю пожить у нас.

Только что с дороги, она разговаривала с женой и дочерью на веранде, я же был в своей рабочей комнате, но все хорошо слышал. Тогда-то я впервые узнал кое-что из ее личной жизни.

– Моя маленькая собачка, видимо, почувствовала, что меня не будет целую неделю… Вчера весь день за мной увивалась, а сегодня с раннего утра жалобно скулила и не отходила ни на шаг, я не знала что и делать… Маму попросила… И точно тайком убежала, – рассказывала она, смеясь, и мои домашние впервые узнали, что она держит дома маленькую собачку и относится к ней с большой любовью.

Итак, мы прожили вместе неделю под крышей маленькой дачи.

Необходимо написать об обстоятельствах моей жизни в то время.

В тот год, когда я вернулся из Франции, мой тесть, промышленник в Нагое, которому по делам работы необходимо было пару раз в месяц приезжать в столицу, построил в Токио новый дом в качестве своей резиденции. Намереваясь поселить нас в нем под предлогом необходимости присматривать за домом, он оборудовал для меня, собиравшегося стать ученым, просторный кабинет и комнату отдыха. Вот так получилось, что в Токио мы жили в огромном, поражавшем всех своей роскошью особняке.

Но в действительности это не был наш дом, мы всего лишь присматривали за ним. Домашним хозяйством заведовала вместо тещи старая экономка, долгое время служившая в семейном доме в Нагое, еще было три-четыре девушки прислуги. Что касается этих девушек, то в связи с экономическим кризисом станционный смотритель подведомственной тестю Нагойской железной дороги и другие служащие, желая сократить число ртов, просили взять их дочерей, окончивших женский колледж, в служанки, якобы для того, чтобы те научились хорошим манерам, и тесть никому не отказывал. По этой причине в токийском доме всегда было несколько девушек-служанок.

Расходы на содержание дома оплачивал тесть, а мы, как присматривающие за домом, жили в нем бесплатно. Редкие гонорары я клал на счет в банке и оплачивал из них наши личные расходы.

Когда я получил в качестве премии за повесть «Буржуа» тысячу пятьсот иен, банковского счета у меня не было, и я взял наличными. И вот в то лето, когда я отдыхал на источнике Хосино в Каруидзаве, прислушавшись к совету тогдашнего председателя нижней палаты парламента, я решил построить на вершине холма с источником домик рядом с его дачей. Участок отводился бесплатно, строительство дома должно было обойтись в триста пятьдесят иен, которые я мог заплатить из премии, полученной за «Буржуа», поэтому я не стал ни с кем советоваться, даже с тестем.

За дом платил, разумеется, я, а все продукты и предметы домашнего обихода можно было брать в кредит, обходясь без наличных денег и расплачиваясь в течение года. Вот такое было вольготное время.

Митико Нобэ прожила у нас неделю через несколько лет после того, как дача была построена. На даче жили мы с женой и три наших дочери, старшая училась в женском колледже, вторая – в младших классах, а третья ходила в детский сад. Кроме того, у нас жили три девушки-прислужницы, выпускницы колледжей. Для маленького домика народу многовато, я сочувствовал нашей гостье, однако Нобэ не жаловалась, радуясь тому, какой у нас, как она говорила, «вкусный» воздух.

Когда нас посещали родственники, жена брала машину в Хосино и возила их осматривать окрестные «достопримечательности». На следующий день после приезда Митико она устроила такую же экскурсию и для нее. Старшая дочь, относясь к Митико как к домашней учительнице, выставила под деревья стол и стулья, превратив сад в классную комнату, и не отходила от нее ни на шаг.

Вспоминаю, жили мы в то время на нашей даче как в раю! По всему саду в траве цвело множество прекрасных цветов, мелкий кустарник пестрел прелестными ягодами. На холме – всего лишь четыре дома, людей мало, пройдя по тропинке две-три минуты, выходишь на дорогу, ведущую в Асаму, вокруг – никаких строений, куда ни глянешь – луга, собирай свои любимые цветы сколько душе угодно. Ночью мигали огоньки светлячков. Бесами в этом земном раю были только осы, но, сколько их ни изничтожай, одолеть невозможно, прилетают в самый неподходящий момент, хоть тресни…

Жители дач могли бесплатно пользоваться баней на горячих источниках в Хосино, и старшая дочь вместе с Митико Нобэ постоянно ходили туда в половине третьего.

Но в тот день старшая дочь, едва уйдя на купанье, вернулась бегом. Бросившись ко мне – я лежал в шезлонге в саду, – она выпалила:

– Беда! Нобэ ужалила оса, нога вот так распухла… – И она показала на своей ляжке.

Я был огорошен, но в этот момент в сад по тропинке вошла сама Нобэ.

– Говорят, тебя ужалила оса, – поднялся я ей навстречу.

– Да.

– Когда это произошло?

– Еще утром, я ее сразу убила.

– Что? Утром!.. Это же так больно! Ты чем-нибудь помазала?