Текст книги "Ориентирование (ЛП)"

Автор книги: К.М. Станич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

Глава 10

Шарлотта Карсон — выпускница Академии Адамсон

Прошло десять минут с момента начала визита моего отца в Борнстед, и – если не считать того единственного объятия, которое он мне подарил, – я уже подвергаюсь его придиркам.

– Не думай, что только потому, что ты выходишь замуж за богатого парня, тебе не нужно учиться, – предъявляет он претензию, пока я изо всех сил пытаюсь устроить ему экскурсию по нашему новому дому. – Твоё имя указано в документах на этот дом?

– Да, – осторожно отвечаю я, прищуривая на него глаза. Я оглядываюсь через плечо, когда мы приближаемся к верху лестницы, собираясь войти в гостиную на третьем этаже. – А что? Это всё, что тебя сейчас волнует? Ты же знаешь, что я бы вообще не поступила в универ, если бы не эти парни. В мои планы входило жить в Санта-Крузе на диване у друга, заниматься серфингом и подрабатывать на набережной, – я пожимаю плечами в ответ на поджатые губы папы и поворачиваюсь обратно.

Он следует за мной на кухню, а затем выходит на задний дворик, где ждут парни. Голубые глаза Арчи устремляются прямо на Черча и задерживаются на нём. Давным-давно, в чертовски далёкой галактике (Натмег, Коннектикут), папе действительно нравился Черч. Какое-то время ему правда нравился Черч даже больше, чем я. Но потом, знаете ли, он узнал, что я была помолвлена с этим парнем, а также спала с ним, и с тех пор всё испортилось.

– Мистер Карсон, – приветствует Черч, делая шаг вперёд, как будто думает, что его действительно может обнять будущий тесть. Я бросаю быстрый предупреждающий взгляд, на который он совершенно не обращает внимания, обнимая моего отца, когда мужчина напрягается, спина становится прямой, как шомпол, когда он принимает вежливое объятие, стиснув зубы. – Я так рад, что вы смогли приехать.

Папа отстраняется и выглядит так, словно его вот-вот стошнит.

«Лучше бы ему не портить мою грёбаную свадьбу», – думаю я, скрещивая руки на груди и стараясь не обращать внимания на отвратительный нервный спазм в животе. «Я должна рассказать ему об обручении. Мне придётся. Просто… не прямо сейчас. Позже после того, как у него будет немного времени, чтобы свыкнуться с…»

– Я выхожу замуж за всех пятерых парней.

Слова слетают с моих губ непрошеными, это симптом моего безудержного словесного поноса, который заставляет меня нести чушь, разрушающую мою жизнь.

Дорогой Бог Дыр для смущённых людей, ты ни разу не принял мои молитвы, так что давай просто перейдём к сути и скажем: «Пошёл ты нахуй».

Мои глаза распахиваются так же широко, как у моего отца, когда он поворачивается ко мне, кожа меняется, как у хамелеона, приобретая странный пурпурно-красный оттенок.

– Очевидно, что не юридически. Я не могу этого сделать. Но как бы… духовно. После основной свадьбы у нас здесь будет частная, и я бы хотела, чтобы ты присутствовал.

Тишина.

Вот что следует далее.

Мёртвая, блядь, тишина.

– Иисус, блядь, Христос. – Это от Рейнджера, потому что это его самое любимое ругательство во всём мире. Я бросаю на него взгляд, когда он отворачивается, проводя пальцами по волосам. Спенсер стискивает зубы и ругается себе под нос, но на самом деле именно близнецы забивают последний гвоздь в мой пресловутый гроб.

– Можно мы будем называть вас папой? – спрашивают они, обменявшись взглядами, а затем снова поворачиваясь к Арчи.

Он резко разворачивается, входит в дом и закрывает за собой дверь.

– Лучший способ сорвать пластырь, Чак-лет, – Спенсер вздыхает и неторопливо подходит, чтобы встать рядом со мной, руки в карманах, бирюзовый взгляд устремлён на заднюю дверь. – И у нас есть целый день, чтобы остановить его эмоциональное кровотечение перед репетиционным ужином.

Я усмехаюсь, когда другие парни подходят и встают вокруг меня.

– Ну, если ему это не нравится, тогда он может просто сваливать, – я произношу эти слова, но не имею их в виду. Я не говорю, что сейчас не время и не место разрывать токсичные отношения, но отстранять своего в основном любящего (хотя и придурковатого) папу из-за того, что он с тобой не согласен, возможно, тоже не лучший выбор.

– Он одумается, – утешает Черч, но, с другой стороны, у него самые лучшие родители из всех нас. С какой стати он может говорить об этом? Его мама и папа поклоняются романтике, как будто это их бог. У Рейнджера, с другой стороны…

– Я не приглашаю свою мать, – заявляет он, скривив губы, отводя взгляд от остальных и проводя рукой по лицу. – Она закоренелая католичка, ей это не понравится.

– Тебя это устраивает? – спрашиваю я, но Рейнджер уже уходит, и я знаю, что ему, вероятно, понадобится сеанс выпечки голышом, чтобы справиться со своей болью. Он очень много выпекал голым после всего того инцидента с «культом, который погнался за нами в лес, и там меня пырнули ножом». Очевидно, ему было тяжело узнать, что его отец отдал Дженику на заклание. Но я думаю, что ещё труднее было наконец раскрыть эту тайну, которая преследовала его практически всю его жизнь. С тех пор как ему исполнилось восемь лет, он скучал по старшей сестре и задавался вопросом, почему она погибла на дереве в кампусе академии.

Теперь, когда тайна была раскрыта, ему больше не нужно было задаваться вопросом, что, в конце концов, означало прощание навсегда. Я не уверена, что он в полной мере оплакал её потерю, ни тогда, ни после секты, ни даже сейчас. Итак, все эти свадебные дела? Это его растревожит, я знаю это. Дженики не будет на нашей церемонии обручения; его матери там не будет; его отец в тюрьме вместе с Риком, парнем Дженики.

Черч сказал Рейнджеру, что у него были связи, чтобы заставить Рика исчезнуть, находясь за решёткой, но мы пока не видели, чтобы он пошёл по пути Эпштейна (прим. Джеффри Эпштейн – преступник, которому был предоставлен иммунитет по многим уголовным обвинениям и был приговорён к 18 месяцам тюрьмы, вместо положенного пожизненного заключения. После освобождения был повторно осуждён и проведя в тюрьме 2 месяца, был обнаружен мёртвым в своей камере). Может быть, Рейнджер хочет, чтобы он сначала пострадал?

– Ты должна пойти за отцом, – мягко убеждает Тобиас. – Мы найдём Рейнджера.

Я киваю и следуя его совету, бросаюсь за Арчи и нахожу его посреди гостиной, он стоит, уперев руки в бока и склонив голову.

– Из-за чего ты так расстроен? – спрашиваю я, но он лишь вздыхает. Когда отец оборачивается, чтобы посмотреть на меня, он, по крайней мере, немного менее похож на фиолетового человека, чем был раньше. – Все эти парни богаты, сексуальны и по-настоящему добры ко мне. – Чёрт, подождите, это ложь: они все мудаки. Но я не могу признать это прямо сейчас. Я решаю двигаться дальше ради целесообразности. – В чём проблема?

– Проблема в том, что это не реальная жизнь, Чак. Ты никогда… – он замолкает, когда я приподнимаю бровь в знак протеста. Арчи снова вздыхает и придвигается немного ближе ко мне. Его лицо мягче, чем обычно, краснота исчезает, пока он не становится раздражённым, но не сердитым. – Ты никогда не принимала реальность, ты знаешь это? Мечтая о серфинге в Санта-Крузе, думая, что мы с твоей мамой снова будем вместе… – мои щёки вспыхивают при упоминании о моей детской фантазии, но теперь я с этим покончила. Честно говоря, меня устраивает Йен Дэйв для неё. Ну, он был супер грубым библиотекарем, а также секретным агентом ФБР, но он неплохой парень. Он делает её счастливой, и это самое главное. Кроме того, он следит за тем, чтобы она была здорова и не принимала наркотики, так что я действительно не могу жаловаться. – А теперь это? – папа указывает на дом, щёлкает пальцами в направлении заднего дворика, как будто имея в виду парней. – Это не настоящая жизнь, Шарлотта. Особняк в горах, муж-миллиардер, – тут он с трудом сглатывает, как будто не может понять, что собирается сказать дальше, – стайка незаконных любовников.

– Стайка? – спрашиваю я, а затем хихикаю. – Можно и так сказать.

– Будь серьёзна, Шарлотта, – мой папа делает ещё один шаг вперёд и кладёт руки мне на плечи. – Ты должна понимать, что подобные фантазии не длятся вечно.

Со вздохом – со своей стороны – я кладу свои руки поверх папиных и сжимаю достаточно сильно, чтобы он понял, что я серьёзно отношусь к этому. Я смотрю ему в глаза и чертовски надеюсь, что он действительно готов выслушать меня по этому поводу.

– Я знаю, почему ты всё это говоришь, – он скептически смотрит на меня, пока я говорю, но я ещё не закончила. – Дай мне хоть раз закончить, ладно?

– Я слушаю, – он говорит так, словно ему подпиливают коронку у дантиста, но, эй, каждому своё. До тех пор, пока его рот остаётся закрытым, а уши открытыми.

– Ты говоришь мне всё это, потому что любишь меня и не хочешь, чтобы мне было больно. Я поняла. Я знаю, как выглядит моя жизнь, как невероятно это звучит. Поверь мне: я живу этим, и иногда «Я» всё ещё не верю в это. Но знаешь что? Я должна сделать собственный выбор. Я должна совершать собственные ошибки. Может быть, для тебя всё это выглядит безумием, но прямо сейчас для меня это идеально. Я бы не изменила свою жизнь, даже если бы у меня была волшебная палочка. – Ладно, может быть, я бы попросила прибавить мне дюйм или два роста, способность летать, а также сделала себе магическую операцию по коррекции зрения, но это совсем другая история. – Так что прямо сейчас, ты не можешь просто позволить мне быть счастливой? Я не причиняю вреда ни себе, ни своему будущему. Во всяком случае, это разумное деловое решение. Никакого брачного контракта, помнишь?

– Шарлотта… – начинает Арчи, но затем просто испускает глубокий вздох. – Я всё это знаю. Я… – и тут он замолкает, и, клянусь Богом, происходит нечто, чего я никогда раньше не видела: он становится настолько эмоционально подавленным, что в уголках его глаз появляются слёзы, и у меня возникает желание убежать. Кто этот человек и что он сделал с моим отцом?! – Ты умнее, чем я думал, я просто… Я боюсь увидеть, как ты вырастешь и бросишь меня.

И вот оно.

Мои собственные глаза наполняются слезами, а нижняя губа дрожит.

– Даже если ты придурок, я люблю тебя, – говорю я ему с небольшой заминкой, и он смотрит на меня с раздражением.

– Мне всё равно, сколько тебе лет и даже, что скоро ты станешь замужней женщиной. Ты не называешь своего отца придурком, или бумером, или кем бы вы там, дети… – его слова обрываются, когда я обвиваю руками его талию и сжимаю. Мгновение колебания, прежде чем он обнимает меня в ответ.

Держа его вот так, я могу понять, почему Марни так сильно страдает. Потерять отца всего три месяца назад – это, должно быть, был ад. Я полна решимости помочь ей найти выход из этого дерьма с дедовщиной. Будь то услуга Монтегю, деньги или кулаки моих парней, я позабочусь о том, чтобы она была в безопасности.

Я бы, наверное, не смогла наслаждаться раем своей будущей супружеской жизни, если бы этого не сделала.

– А как насчёт детей? – спрашивает папа позже тем же вечером, сидя перед камином с бокалом скотча и стараясь не смотреть на Черча. Несмотря на то, что я сказала ему, что выхожу замуж за остальных, его враждебность по отношению к моему законному будущему мужу сохраняется. Может быть, потому что Арчи считает, что мои отношения с другими парнями хуже (даже сама мысль об этом раздражает меня), или, может быть просто потому, что он чувствует, что Черч – босс?

– Что ты хочешь этим сказать? – я напрягаюсь, сидя напротив него на диване с Рейнджером по одну сторону, Спенсером – по другую. Они полностью привержены тому, чтобы показать моему отцу, что настроены серьёзно, скрестив руки на груди, с выражением мудаков на лице. К тому же они оба полностью прижаты ко мне с обеих сторон, так что дышать негде. Честно говоря, мне нравятся подобные вещи, но бровь Арчи продолжает подёргиваться, что однозначно выдаёт его раздражение.

– Закуски? – спрашивает Черч, ставя две тарелки на кофейный столик. За ним следуют близнецы с ещё четырьмя тарелками, представляя нам впечатляющий ассортимент вкусностей, приготовленных Рейнджером. Конечно, здесь есть выпечка, но также финики, завёрнутые в бекон, запечённый бри с мёдом и миндалём, свежий хлеб на закваске, а также блюдо из косточковых фруктов, стручковой фасоли и буррата. Я не знала, что такое буррата, ещё пять минут назад, но, эй, это сыр. Он как моцарелла. Любопытно.

– Спасибо, – папа даже не смотрит на Черча, когда он устраивается на диване рядом с ним. Мой будущий муженёк – один из них, храбрый ублюдок. Близнецы усаживаются в кожаные кресла с откидными спинками по обе стороны от журнального столика, идеально повторяя движения друг друга. Они скрещивают ноги в коленях, кладут руки на упомянутое колено, зевают. Когда они оба одновременно наклоняются вперёд, чтобы взять что-нибудь из еды, папа вздрагивает и оглядывается на меня. – Я спрашиваю вот о чём: как вы вшестером планируете заводить и растить детей вместе?

– Всё просто: у нас их не будет. Мир чрезвычайно перенаселён. Не уверена, смотрел ли ты по сторонам в последнее время…

– Хватит пустословных комментариев, Шарлотта. Я задаю реальный вопрос.

– Я был бы признателен, если бы вы не называли её пустословной, – начинает Рейнджер, разжимая скрещённые руки и пододвигаясь вперёд на диване. Он берёт нож и энергично нарезает буррату, намазывая сыр на кусок хлеба и добавляя сверху ломтик персика и листик базилика. Я скептически смотрю на него, когда он передаёт это мне, но всё же, он только что заступился за меня перед отцом, и я думаю, что влюблена. Если он считает, что я должна это съесть, кто я такая, чтобы сомневаться в этом? На самом деле, я определённо влюблена, и – как только я откусываю первый кусочек – убеждаюсь в этом снова. Это хорошее дерьмо. – Но что касается вашего вопроса, то, когда у нас появятся дети, мы будем растить их как семья. Они будут знать, кто их биологический отец, у них будет мама, и четверо дядей, которые живут в одном доме и заботятся о них, как о собственных детях.

– Когда? – эхом отзываюсь я, мне не нравится направление этого разговора.

– И мы будем стремиться к тому, чтобы у каждого было по одному ребёнку, а потом покончим с этим. Все сделаем вазэктомию, – это от Спенсера. Мика одобрительно кивает ему, а затем развивает эту идею – ту, которую я слышала раньше и отвергала раза три или четыре.

– Мы с Тобиасом говорили об этом, и – учитывая, что мы однояйцевые близнецы – мы всё равно не знали бы, чей биологический ребёнок бы был чьим. Мы не против того, чтобы у нас был один ребёнок на двоих, так что Шарлотте на самом деле нужно родить только четверых.

Я швыряю в него фасолью, но он такой засранец, что ловит её своим ухмыляющимся ртом и хрустит ей между зубами.

– На самом деле Шарлотте нужно родить только ноль, – повторяю я, но сейчас меня всё это не волнует. Мне восемнадцать. Какое мне дело до детей? Кроме правила – определённо не хочу их сейчас. Мы разберёмся с этим позже. Я имею в виду, если это та цена, которую ребята просят у меня за то, чтобы я сохранила их всех… Я бы, наверное, так и сделала. Они знают, что я бы сделала это, и я знаю, что они никогда не попытались бы навязать мне детей против моей воли. Мы – брак, заключённый на небесах.

– Я понимаю, – это то, что говорит Арчи, когда он конкретно ничего не понимает. Но не беспокойтесь. Он найдет, в чем покопаться. – Как ваше спальное место будет работать?

– О, у нас у всех есть свои спальни, – отвечает Черч, и папа хмурится.

– Вы все живёте здесь? Все шестеро?

– Ну, не официально, – признаю я, бросая взгляд на Спенсера. Он заставляет себя расслабиться, разжимает скрещённые на груди руки, а затем приступает к приготовлению крекера с кусочком сыра бри для меня. Парням правда нравится кормить и баловать меня. Не могу сказать, что я жалуюсь на это. – Не раньше следующего года.

– Я понимаю.

Жуй, жуй, жуй, глотай. Получай новую закуску от Тобиаса. Жуй, жуй, жуй, глотай. Получай новую закуску от Мики. И так далее, и тому подобное, и снова. К пятому и последнему парню, который меня кормит, папа действительно начинает стискивать зубы. Я знала, что наш предыдущий семейный момент не продлится долго.

– Что, если из-за этого соглашения возникнут юридические проблемы? Что касается опеки над детьми, имуществом, совместного проживания и тому подобного?

– Они все Богатенькие Ричи, папа, – я ерошу пальцами свои вьющиеся волосы и на минуту закрываю глаза. – Их не волнуют дома и всё такое прочее. Они пойдут и купят новые. Что касается опеки над детьми после нашего развода… Может быть, сначала мы хотя бы разберёмся с браком? У нормальных пар тоже есть проблемы с опекой. Это не значит, что нам нужно идти по всем возможным жизненным путям. – Я снова открываю глаза, и папа наконец-то… неохотно… смягчается.

Несколько минут мы едим вместе в тишине, слышен только рёв огня.

Почему папа должен был приехать на день раньше всех остальных? Просто чтобы помучить меня? Да. Звучит правдиво.

– Богатенькие Ричи? – спрашивает Спенсер, поглядывая на меня. Я чувствую, как моё лицо вспыхивает, и бросаю на папу предупреждающий взгляд. К сожалению, он любит травмировать меня и разрушать мою жизнь, поэтому он погружается в эту тему.

– О, так Чак обычно называла богатые семьи благотворителей, которые приходили на университетские мероприятия по сбору средств. В детстве она была абсолютно одержима тем ужасным фильмом 1994 года «Богатенький Ричи» и смотрела эту ужасную штуку на повторе.

– Спасибо, папа, за этот очаровательный анекдот, – моя бровь дёргается, доказывая, что у нас с Арчибальдом одинаковый тик. Как мило. У этого человека сильная ДНК. – Почему бы тебе не вспомнить все постыдные истории, которые ты знаешь обо мне, и не угостить нас ими?

– Я имею в виду… – папа хрипло смеётся, допивая виски, когда я приподнимаю бровь. Он протягивает его, чтобы выпить ещё, и Черч – ангел, какой он есть, – бросает на меня лукавый взгляд и подмигивает, прежде чем налить вторую изрядную порцию. Она, по меньшей мере, втрое больше. – Этот фильм, должно быть, один из худших фильмов, которыми Шарлотта была одержима в детстве. – Здесь он делает паузу, чтобы переложить стакан из одной руки в другую, прежде чем отметить несколько унизительных фильмов, которые и близко не отражают мою личность. – «Двое: Я и Моя тень» – с теми близняшками Олсен, – папа фыркает и качает головой. – Может быть, именно потому у неё начались отношения с близнецами? – парни МакКарти хихикают и фыркают на это, а я бросаю в сторону Тобиаса оставшийся кусочек груши. Не-а. Результат тот же: он ловит его ртом. – Она любила «Крепкий орешек» – с ним её познакомила мать. Я бы никогда не позволил ей смотреть такое. Каждое чёртово Рождество нам приходилось смотреть этот фильм. «Храбрая сердцем» хотя бы был, по крайней мере, терпимым для меня.

– Ты можешь остановиться? – шепчу я, умоляюще отодвигаясь на край дивана. Папа допивает свой напиток в рекордно короткие сроки и жестом просит ещё. – Ты собираешься напиться сегодня вечером, да?

– Мой зять предлагает мне виски «Маккаллан» тридцатилетней выдержки, который стоит больше пяти тысяч за бутылку. Конечно, я собираюсь выпить её до дна. Подливай на здоровье, сынок.

– Да, отец, – бормочет Черч, и, хотя мой папа настороженно смотрит на него, он ничего не говорит. – Я рад предоставить вам авиабилеты и проживание в любое время, когда вы захотите приехать, чтобы увидеть Шарлотту. В любое время, днём или ночью. Всё, что вам нужно сделать, это написать мне.

– Жополиз, – бормочет Спенсер себе под нос, и пристальный взгляд моего отца устремляется на него.

– Не начинайте с такого отношения, мистер Харгроув. Не думайте, что я забыл, что вы торговали травкой в моём кампусе, – папа усмехается, и у Спенсера открывается рот.

– Как он может всё ещё казаться директором, когда мы наконец-то свободны от его тирании? – шепчет Мика с ошеломлённым смешком.

– Это его особая сила, – бормочу я в ответ, хватая финик, завёрнутый в бекон, и запихивая его в рот.

– Хотите, я расскажу вам о том времени, когда Шарлотта решила, что собирается стать поп-звездой? – мой отец весь трясётся от смеха, на глаза наворачиваются слёзы. Его бровь больше не дёргается, но моя практически дрожит.

– Папа, – это сквозь стиснутые зубы. – Не начинай.

– Мы ходили на восемь прослушиваний, и она провалила их все, – папа делает ещё один глоток из стакана, когда все парни поворачиваются, чтобы посмотреть на меня.

– Но ты не умеешь петь, – начинает Мика, и Тобиас заканчивает за него.

– И не умеешь танцевать. Сопровождая это заявление, он бросает на меня извиняющийся взгляд, но меня так всё это раздражает, что я встаю, чтобы уйти.

– Если ты так любишь истории, почему бы тебе не рассказать парням о том времени, когда ты был убеждён, что обнаружил редкую монету в антикварном магазине. Он отвёз её в три разных места, чтобы её оценили. Последний парень швырнул её ему в лицо и сказал, что это даже не монета, а просто круглый кусок металла с отпечатанным на нем дерьмом – и что он ничего не стоит.

– Эта ночь не обо мне, Шарлотта. Она о тебе, – папа продолжает пить, и истории льются из его уст водопадом, потоки чепухи наполняют комнату, которую парни впитывают, как самый лучший алкоголь.

– Я ненавижу свою жизнь, – бормочу я потом, рывком открывая верхний ящик нового комода. Он заполнен совершенно новыми пижамами, которые, знаете ли, классные, при условии, что парни не трогают мои любимые спортивные штаны, забрызганные краской.

– Не очень приятно такое говорить, – Рейнджер материализуется из воздуха позади меня, и я резко оборачиваюсь, чтобы увидеть, что он стоит слишком близко. – Твой папа вырубился на моей кровати, – он говорит это со своей обычной грубостью, скрестив руки на груди, мускулистый, покрытый чернилами и… восхитительный. Он приподнимает бровь, когда я заканчиваю пялиться (и, вероятно, пускать слюни) гораздо дольше, чем любой человек назвал бы «нормальным».

Я прочищаю горло, держа в руке случайную пижамный топик. Взгляд Рейнджера опускается с моего лица на предмет одежды, а затем по его губам расползается мрачная похотливая ухмылка.

– Мы немного задержались, чуть дольше, чем следовало бы. Я предлагаю переночевать здесь сегодня.

– В каких кроватях? – спрашиваю я, указывая на большое пустое пространство, куда грузчики должны были поставить изготовленную на заказ чудовищную кровать в день свадьбы. Они и не подозревают, что мы уже окрестили её. Я изо всех сил стараюсь не фыркнуть, но это всё равно происходит.

– Как насчёт… – Рейнджер протягивает руку, выпутывая топ из моих пальцев и держа его перед моим лицом. Мне требуется примерно три моргания, чтобы понять, что это кружевная вещица. Что-то вроде нижнего белья. Он отводит его назад, за пределы моей досягаемости, когда я пытаюсь схватить его. – Пойдём испечём со мной. А потом мы сможем поспать на диване.

– Вместе? – спрашиваю я, и он небрежно пожимает плечами, отворачивается и выходит в коридор. Выругавшись, я следую за ним и обнаруживаю, что парни расселись веером у кухонного островка. Кружевное изделие лежит перед ними. На самом деле, они передают его по цепочке и изучают.

– Кружевное бюстье Кокетка от «Нейман Маркус», – Черч улыбается, передавая его близнецам, которые слишком долго ласкают его, прежде чем отдать Спенсеру. Раздражённо фыркнув, он засовывает его в карман своего расстёгнутого свитера.

Когда я захожу на кухню, то вижу, что под ним ничего нет.

Гребаный ад.

Я почти задыхаюсь от нахлынувшего желания, когда свитер сползает с одного плеча и обнажает его сосок.

Они все поворачиваются, чтобы посмотреть на меня, и я вижу, что модный виски теперь распространяется среди парней.

– Вы, ребята, кажется, больше взволнованы идеей этой дурацкой кружевной штуки, чем тем, что я на самом деле её ношу.

– О, тебе это только кажется, – бросает вызов Тобиас, подпирая голову рукой и подмигивая мне. Я игнорирую его.

– Как продвигается приготовление свадебного торта? – спрашивает Черч, поворачивая вращающийся табурет в сторону, чтобы можно было скрестить ноги в коленях.

– Это секрет, – Рейнджер достаёт из шкафа пару фартуков и передаёт один мне. Он начинает раздеваться прямо здесь и сейчас. Я молюсь буквально любому богу из любого пантеона, чтобы мой отец продолжал спать и не пришёл посмотреть на это дерьмо.

И…что?

– Ты готовишь свадебный торт? – спрашиваю я, стараясь смотреть на лицо Рейнджера, а не на его член. Он отворачивается от меня, наклоняясь, чтобы снять брюки и нижнее бельё, и мне открывается прекрасный вид на его задницу.

– Попробуй подтереть слюнки, – Спенсер бросает в меня тканевую салфетку, но я игнорирую её, наслаждаясь видом, пока он у меня есть. Когда Рейнджер выпрямляется и оборачивается, чтобы увидеть, что я всё ещё стою на месте, на его лице появляется одно из его восхитительно раздражённых выражений.

– Фартук. Вперёд. Сейчас же.

– Свадебный торт…

Он обрывает меня.

– Конечно же, я готовлю свадебный торт. Ты что, спятила? Нет никого другого, кто мог бы сделать это лучше.

Он начинает раскладывать ингредиенты на столе, а я отворачиваюсь и начинаю раздеваться, игнорируя горячие взгляды и шевеление у меня за спиной. Я чувствую их, когда раздеваюсь, звук отодвигаемых стульев, лёгкие шаги.

Держу пари, кто-нибудь наклонит меня и трахнет прямо сейчас. Папа в отключке из-за виски, так что всё будет в порядке…

При звуке шагов на лестнице я оборачиваюсь и вижу, что все, кроме Рейнджера, поднимаются.

– Подождите, куда вы идёте? – я начинаю, как раз перед тем, как опустить взгляд и увидеть, что фартук, который на мне надет, белый, кружевной и абсолютно прозрачный. О… О… Ладно. Я смотрю на Рейнджера и вижу, что он стоит с развязанным собственным фартуком, свободно свисающим с шеи. Он переводит на меня разгорячённый взгляд, окидывая им с головы до ног, прежде чем снова посмотреть на миску для смешивания ингредиентов перед собой.

И тут я вижу, что глазурь, которую он обещал на днях, разложена на прилавке в прозрачных кондитерских пакетах. Внутри радуга пастельных тонов.

– Ты выглядишь мило, – говорит он мне, его щеки немного краснеют. – А теперь иди помоги мне с этими кексами. Они на завтра. После репетиции мы устраиваем здесь ужин, чтобы все могли увидеть новый дом.

– Ох. Ага. Конечно. – Я неуверенно подхожу ближе, пряча вопрос «Не мог бы ты завязать мне фартук?» там, где ему самое место, спрятанным далеко-далеко. Если Рейнджер встанет у меня за спиной и начнёт завязывать этот фартук, что ж… мы не будем печь кексы.

«Может быть, я не хочу печь кексы?» – думаю я, но потом оглядываюсь и вижу слегка отстранённое выражение на его лице.

– Ты в порядке? – спрашиваю я, и Рейнджер вздыхает, как будто испытывает облегчение от того, что кто-то заметил и спросил.

– Я в порядке. – Он начинает смешивать сухие ингредиенты, и я знаю, что он хочет, чтобы я занялась влажными. Так или иначе, я всегда мокрая, да? – Что касается яиц, убери желтки. Отложи их в сторону, и мы приготовим из них французский сливочный крем.

– Разве у нас уже нет глазури… – начинаю я вопрос и затем замолкаю, когда Рейнджер бросает на меня многозначительный взгляд. Мм-м. Да, пожалуйста. Похоже, что глазурь даже отдалённо не подходит для использования на кексах. Мы продолжим с того места, на котором остановились на днях. Я протягиваю руку, чтобы коснуться своей головы сбоку. Она всё ещё болит, но травма была настолько незначительной, что я даже не потрудилась рассказать об этом отцу. – И что ты подразумеваешь под «в порядке»? Я не хочу, чтобы с тобой просто всё было в порядке, я хочу, чтобы ты был счастлив.

Я отделяю белки от желтков, а затем взбиваю их вместе с молоком, сметаной, растопленным сливочным маслом и – самое главное – пастой из бобов ванили. Я узнаю этот рецепт кексов; они будут просто зашкаливающими.

– Это не ты, не свадьба и не универ заставляете меня так себя чувствовать. Все это пиздец идеально, – я вздрагиваю от того, как он произносит пиздец. Просто в этом есть что-то грубое и злое, и мне это нравится. – Но, вся эта хрень с дедовщиной? Это серьёзно действует мне на нервы, чёрт возьми, – Рейнджер размешивает сухие ингредиенты раздражёнными, судорожными движениями, пока думает об этом. – Какие-то левые типы не испортят моей девочке первый год в универ.

– Как только мы с Черчем поженимся, это должно прекратиться, – я кладу руку на плечо Рейнджера, и он напрягается, щёки становятся ещё более красными. Я не могу сказать, разозлился ли он или считает меня милой. Он краснеет от обеих эмоций.

– Я знаю. Но они причинили тебе боль, Чак. Никто, блядь, тебя не тронет и не останется в живых, чтобы рассказать об этом.

Он жестом показывает мне, чтобы я добавила ингредиенты в его миску, взбивая всё вместе, когда он смотрит на меня, его взгляд опускается на мои соски. Они ещё сильнее заметны из-за кружевной накладки, а не менее. Я обсасываю губу… Я имею в виду прикусываю! Я прикусываю губу. Тьфу. (прим. игра слов nipple [нипл] – сосок, nibble [нибл] – прикусить)

– Значит, ты собираешься убить каких-то засранцев-студенток? – спрашиваю я, когда Рейнджер опускает взгляд на масло для кексов.

– Я думал над этим, – он указывает подбородком. – Приготовь французский сливочный крем. Тебе понадобится миксер на подставке и термометр.

– Вы, ребята, действительно обо всём подумали? – спрашиваю я, низко наклоняясь и роясь в шкафчиках. Рейнджер издаёт низкий горловой стон, переходящий в рычание.

– Когда ты наклоняешься вот так… – он издаёт мрачный, мужской смешок, изображая рукой какую-то фигуру, как будто что-то обхватывает. – Ты похожа на спелый персик.

– Да, ну, когда ты наклоняешься, твои шары покачиваются, как колокольчики, – я качаю пальцем туда-сюда, как будто имитирую какие-то звенящие шарики. Я имею в виду колокольчики. Колокольчики! Чёрт. Я игнорирую язвительную улыбку Рейнджера, как у акулы, и достаю то, что он меня просил.

– Значит, ты смотрела? – парирует он, и в его голосе слышится флирт. – Приятно это знать.

Я оглядываюсь в поисках термометра для сладостей и замечаю его на декоративной полочке над раковиной. Он всё ещё в коробке, часть милой экспозиции, которую устроил там один из парней. Новая баночка для печенья, похожая на красно-белый цирковой шатёр, несколько растений со свисающими зелёными усиками, набор аниме-фигурок из Гостевого Клуба школы Оурана.

Я улыбаюсь этому, привставая на цыпочки и протягивая руку за маленькой красной коробочкой. Там есть ещё несколько новинок, которые тоже всё ещё лежат в своих коробках. Термометр для мяса, несколько разных форм обёрток для кексов, маленькая стеклянная баночка, полная ванильных зёрен.

Я напрягаюсь так сильно, как только могу, кончиками пальцев касаясь края…