Текст книги "Ночной рейд"

Автор книги: Клайв Касслер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

– А обстановка оригинальная? – спросил Питт, дотрагиваясь до телеграфного ключа.

– В подавляющем большинстве. Бюро Хардинга стояло здесь, когда мы купили дом. Печку вытащили из груды мусора, Анни спасла сейф, нашла в магазине скобяных товаров в Селкирке. Но главный приз – вот это.

Маджи снял кожаный кожух, предохраняющий от пыли, под которым стояла шахматная доска. Фигуры, вырезанные вручную из черного дерева и березы, потрескались и потрепались с годами.

– Шахматы Хайрама Мичума, – объяснил Маджи. – Его вдова отдала их мне. Пулевое отверстие от выстрела Масси так и не залатано.

Питт молча изучал доску в течение какого-то времени. Затем посмотрел на темные окна.

– Почти ощущаешь их присутствие, – наконец сказал он.

– Часто сижу здесь в одиночестве, стараясь воспроизвести ту злосчастную ночь.

– Вы видите проносящийся мимо «Манхеттен лимитед»?

– Иногда, – мечтательно сказал Маджи. – Если моему воображению ничто не мешает…

Он остановился и подозрительно посмотрел на Питта.

– Странный вопрос. Почему вы задали его?

– Поезд-фантом, привидение, – ответил Питт. – Говорят, что он до сих пор совершает свой призрачный пробег по старому железнодорожному полотну.

– Долина Гудзона – плодородная почва для мифов, – усмехнулся Маджи. – Есть и те, кто утверждают, что видели даже всадника без головы, спаси Господи. То, что начинается с небылицы, быстро превращается в слухи. Приукрашенные временем и преувеличенные местным фольклором, слухи превращаются в полноправную легенду, выходящую за грань реальности. Явления поезда-фантома начались через несколько лет после разрушения моста. Некоторые верят, что «Манхеттен лимитед» никогда не сможет прийти в великое депо на небесах, пока не пересечет реку.

Питт рассмеялся:

– Мистер Маджи, вы великий скептик.

– А я и не отрицаю этого.

Питт посмотрел на часы.

– Мне пора.

Маджи проводил его, они пожали друг другу руки на старой станционной платформе.

– Я провел замечательный вечер, – сказал Питт. – Большое спасибо вам и вашей жене за гостеприимность.

– Мы также рады вашему визиту. Возвращайтесь к нам. Мне нравится беседовать о поездах.

Питт колебался.

– Существует одна вещь, которую вам стоит иметь в виду.

– Что же это?

– Легенды – забавная штука, – сказал Питт, взглядом ища глаза Маджи. – Как правило, они зарождаются из правды.

В лучах света от дома добродушное лицо немного помрачнело и стало задумчивым, не более. Затем Маджи уклончиво пожал плечами и закрыл дверь.

32

Даниэла Сарве тепло приветствовала премьера провинции Квебек Жюля Гуэррьера в коридоре больницы. Его сопровождали секретарь и Анри Вийон.

Гуэррьер расцеловал Даниэлу в обе щеки. Ему было далеко за семьдесят. Как премьер провинции, он также был лидером франкоязычной партии жителей Квебека.

– Замечательно, что я встретила тебя, Жюль, – сказала Даниэла.

– Старым глазам приятно видеть прекрасную женщину, – галантно ответил он.

– Шарль не может дождаться встречи с тобой.

– Как он чувствует себя?

– Врачи говорят, что у него всё хорошо. Но на процесс выздоровления потребуется много времени.

Сарве сидел, обложенный подушками, его кровать стояла около большого окна с видом на здание парламента. Сестра взяла их пальто и шляпы, затем они расположились в креслах и на диване вокруг кровати. Даниэла налила всем коньяк.

– Мне разрешили угостить всех посетителей коньяком, – сказал Сарве. – Но, к сожалению, алкоголь несовместим с моими лекарствами, поэтому я не могу присоединиться к вам.

– За твое быстрейшее выздоровление, – произнес тост Гуэррьер.

– За быстрейшее выздоровление, – поддержали остальные.

Гуэррьер поставил свой стакан на край стола.

– Для меня большая честь, что ты пожелал видеть меня, Шарль.

Сарве серьезно посмотрел на него.

– Меня только что проинформировали, что ты готовишь референдум по вопросу полной независимости.

Гуэррьер пожал плечами.

– Давно настало время для окончательного выхода из конфедерации.

– Согласен, намерен предоставить тебе полную поддержку.

Заявление Сарве удивило всех. Гуэррьер заметно напрягся.

– На этот раз не станешь бороться?

– Да, хочу, чтобы это произошло, и покончим с этим раз и навсегда.

– Слишком давно тебя знаю, Шарль, чтобы не заподозрить скрытый мотив в твоей неожиданной доброжелательности.

– Ты неправильно понимал меня, Жюль. Я не отступаю, как натасканная собака. Если Квебек хочет самостоятельности, то пусть он ее получит. Ваши референдумы, ваши мандаты, ваши бесконечные переговоры. Всё это в прошлом. Канада достаточно настрадалась. Конфедерация более не нуждается в Квебеке. Мы выживем без вас.

– А мы без вас.

Сарве саркастически улыбнулся.

– Посмотрим, как вы начнете с нуля.

– Мы как раз и собираемся начать с этого, – ответил Гуэррьер. – Парламент Квебека закроем, назначим новое правительство. Возьмем за основу правительство французской республики. Напишем свои законы, будем взимать свои налоги, установим официальные связи с иностранными государствами. Естественно, что валюту сохраним общей, как и другие экономические связи с англоязычными провинциями.

– Ты не можешь съесть пирожок и иметь его, – сказал Сарве, его голос стал жестким. – Квебек должен напечатать свои деньги, все торговые соглашения должны быть пересмотрены. Также будут построены пункты таможенного досмотра вдоль наших общих границ. Все канадские институты и правительственные представительства будут отозваны с территории Квебека.

Лицо Гуэррьера исказилось от злости.

– Это суровые меры.

– Раз население Квебека поворачивается спиной к политическим свободам, процветанию и будущему объединенной Канады, разрыв должен быть безусловным и полным.

Гуэррьер медленно приходил в себя.

– Ожидал большего понимания со стороны коллеги-француза.

– Мои соотечественники-французы погубили пятьдесят невинных человек, пытаясь убить меня. Тебе повезло, Жюль, что я не обвиняю никого из партии сторонников свободного Квебека. Грубое нарушение закона и кнут нанесли бы непоправимый урон твоему делу.

– Даю тебе честное слово, что партия сторонников свободного Квебека не имеет никакого отношения к крушению самолета.

– А что ты скажешь о террористах из «Общества свободного Квебека»?

– Никогда не поощрял и не прощал действия «Общества свободного Квебека», – сказал, защищаясь, Гуэррьер.

– Всего лишь пустые слова. Ты ничего не сделал, чтобы прекратить их.

– Они как призраки, – запротестовал Гуэррьер. – Никому не известно, кто их возглавляет.

– Что же будет после провозглашения независимости, когда он предстанет перед общественностью?

– Как только Квебек получит независимость, не будет причины для существования «Общества свободного Квебека». Он и его организация зачахнут и уйдут в небытие.

– Ты забываешь, Жюль, что террористические движения имеют отвратительную привычку превращаться в законные и формировать оппозиционные партии.

– «Общество свободного Квебека» будет запрещено новым правительством Квебека.

– С тобой во главе, – добавил Сарве.

– Надеюсь, что да, – сказал Гуэррьер без намека на эгоизм. – У кого еще есть мандат народа на создание нового славного государства?

– Желаю удачи, – скептически сказал Сарве.

Он думал, что нет никакого смысла в страстных утверждениях Гуэррьера. Французы всегда были мечтателями. Они думают лишь о возвращении к романтическим временам, когда во всем мире царила геральдическая лилия. Благородный эксперимент потерпит неудачу, не успев начаться.

– Я не буду стоять на твоем пути. Но предупреждаю тебя, Жюль, никаких радикальных выступлений, никакого нарушения политического равновесия, которые могли бы оказать неблагоприятное воздействие на остальную Канаду.

– Уверяю тебя, Шарль, – доверительно сказал Гуэррьер, – рождение пройдет мирным путем.

Это доказывало лишь то, что обещания были напрасны.

Вийон был взбешен, Даниэла видела все признаки этого. Он подошел и сел рядом с ней на скамье около больницы. Она молча дрожала от холодного весеннего воздуха, ожидая взрыва, который последует обязательно.

– Негодяй, – наконец вырвалось у него. – Лукавый негодяй отдал Квебек Гуэррьеру без борьбы.

– До сих пор не могу поверить в это, – сказала она.

– Ты знала, должна была знать, что на уме у Шарля.

– Он ничего не говорил, не было никаких признаков.

– Почему? – прервал он с яростью на лице. – Почему он так резко изменил свои взгляды на объединенную Канаду?

Даниэла не отвечала ни слова, храня молчание. Она инстинктивно боялась его злобы.

– Он вытаскивает ковер у нас из-под ног, мы не успели еще построить мощную базу. Как только мои партнеры в Кремле узнают об этом, они отзовут все свои начинания.

– Что может выиграть Шарль? С политической точки зрения, он совершает самоубийство.

– Он затеял хитрую игру, – сказал Вийон, восстанавливая равновесие. – С дряхлым, старым дураком у руля Квебек будет не более чем марионеточным режимом Оттавы, умоляя о подачках, долгосрочных займах и торговых кредитах. Как государство Квебек еще хуже, чем провинция.

Она посмотрела на него, выражение ее лица стало суровым.

– Но так не должно случиться.

– О чем ты говоришь?

Она сжала ему руку.

– Похорони «Общество свободного Квебека». Действуй открыто, организуй кампанию против Гуэррьера.

– Я недостаточно силен, чтобы пойти против Жюля.

– Французы отчаянно нуждаются в более молодом, более напористом лидере, – настаивала она. – Анри Вийон, которого я знаю, никогда не пойдет на поклон к английской Канаде или к Соединенным Штатам.

– Твой муж уничтожит меня до того, как я успею сделать и полшага. Не имея времени для создания новой организации, всё это просто невозможно.

– Да, если Жюль Гуэррьер внезапно не погибнет.

Впервые Вийон рассмеялся.

– Маловероятно. У Жюля могут быть перечислены все возможные заболевания в его медицинской карточке, но сила духа позволит ему пережить нас всех.

На лице Даниэлы отразилось удивительное напряжение.

– Жюль должен умереть за дело спасения Канады.

Вывод был кристально понятен. Вийон вернулся к своим мыслям и хранил молчание почти целую минуту.

– Убийство тех пятидесяти было другое дело, это были инородцы. Их смерти были политической необходимостью. Но Жюль – преданный француз. Он сражался в течение более длительного времени, чем все мы.

– За нашу победу это ничтожная цена.

– Цена никогда не бывает ничтожной, – сказал он, как человек, который погрузился в свои мечты. – Недавно я думал о том, кто умрет последним перед тем, как всё будет кончено.

33

Глай перегнулся через испачканную раковину к зеркалу и приступил к изменению своего лица.

Наложил протез, изготовленный из белого пенистого каучукового латекса, на свой сломанный нос, удлиняя кончик и поднимая переносицу. Это фальшивое дополнение приклеивалось терпентинным маслом, оно было подкрашено специальным косметическим составом, предназначенным для тонирования поверхности каучука. Свой измененный нос припудрил полупрозрачной пудрой, чтобы избавиться от блеска.

Его естественные брови были выщипаны. Он отклеил искусственные брови с подложки и начал наклеивать креповые волосы терпентиновым маслом, аккуратно размещая отдельные крошечные пучки на месте с помощью пинцета. Дуга новых бровей размещалась выше, они были более густыми.

Сделал паузу, отступил от зеркала назад на некоторое время, сравнивая свою работу с фотографиями, приклеенными к нижнему краю зеркала. Удовлетворенный своими достижениями, добавил несколько оттенков более темного цвета, чем белый, к светлому косметическому средству и нанес его на лицо, начиная от точки на подбородке вдоль линии челюсти до точки под каждым ухом. Далее под подбородком нанес бледный землистый тон. В результате его художества овальная челюсть приобрела более прямоугольный, точеный вид.

Выровнял губы, покрыв их основным косметическим средством, а затем провел линию под нижней губой соответствующей по цвету губной помадой. Губы стали толще и более выпяченными.

Теперь очередь дошла до контактных линз. Эта часть работы вызывала у него отвращение. Изменение цвета глаз с коричневого на серый было равноценно изменению души. Теперь, после установки линз, он не узнавал Фосса Глая в этом человеке.

И последним штрихом был парик. Опустил его на свою гладко выбритую голову двумя руками, словно корону.

Наконец отошел назад и внимательно изучил лицо в фас и в профиль, освещая себя небольшой лампой под разными углами. Почти совершенство, решил он, почти совершенство, учитывая примитивные условия в крошечной ванной комнате ветхой гостиницы, где он зарегистрировался.

За стойкой не было ночного дежурного, когда Фосс проходил через вестибюль. Сначала улица с двусторонним движением, затем аллея. Он сидел за рулем «мерседеса». Еще раньше в тот день он украл его с парковки у банка и поменял номера.

Он ехал по старому району города Квебека, который назывался Нижний город, близко к тротуару спокойных тихих улочек, сигналя случайным пешеходам, уступавшим ему дорогу только после того, как замечали агрессивный взгляд Глая.

Было несколько минут десятого, огни Квебека отражались на льдинах, плывущих по реке Святого Лаврентия. Глай проехал ниже мимо известной гостиницы «Шато Фронтенак» и выехал на магистраль вдоль реки. Движение было оживленным, вскоре он оказался рядом с парком «Бэттлфилдс» в долине Авраама, где британская армия одержала триумфальную победу над французами в 1759 году, завоевав Канаду для империи. Затем повернул в фешенебельный пригородный район Силлери. Огромные каменные дома казались вечными, подобными фортам, защищающим богатых и знаменитых людей провинции. У Глая не возникало ощущения безопасности. Эти дома казались ему огромными чудовищными склепами, населенными людьми, которые не знали, что они мертвы.

Остановился у тяжелых железных ворот и представился в переговорное устройство. Ответа не последовало. Ворота распахнулись, и он въехал в круглый проезд, ведущий к гранитному особняку импозантного вида, окруженному несколькими акрами газона. Припарковал машину перед передним порталом и позвонил в дверной звонок. Шофер-телохранитель премьера Жюля Гуэррьера вежливо провел Глая в фойе.

– Добрый вечер, монсеньор Вийон, это такая неожиданная радость.

Глай был польщен. Изменение лица прошло первый тест.

– Я навещал друзей в Квебеке и подумал, что могу заглянуть и выразить свое уважение монсеньору Гуэррьеру. Мне говорили, что он неважно себя чувствует.

– Слег с гриппом, – сказал шофер, принимая пальто Глая. – Самое страшное позади. Температура снизилась, но к работе он сможет приступить не сразу.

– Если он не готов к столь позднему визиту, возможно, я приеду завтра.

– Нет, пожалуйста. Премьер смотрит телевизор. Знаю, что будет рад увидеть вас. Я провожу вас к нему в комнату.

Глай отклонил это предложение.

– Не беспокойтесь. Я знаю дорогу.

Он поднялся на второй этаж по широкой круговой лестнице. Там он сделал паузу, чтобы сориентироваться. Запомнил план всего дома, в уме отметил каждый выход на случай поспешного бегства. Спальня Гуэррьера, как он знал, была третьей дверью справа. Он тихо вошел без стука.

Жюль Гуэррьер, полусидя в огромном очень мягком кресле, смотрел телевизор. Шелковый халат с рисунком был накинут поверх пижамы. Он не заметил вторжения Глая, потому что сидел спиной к двери.

Глай бесшумно прошел по ковру к постели. Взял большую подушку и подошел к Гуэррьеру сзади. Начал опускать подушку на лицо Гуэррьера, но заколебался.

«Он должен увидеть меня», – думал Глай. Его эго требовало признания. Он должен вновь доказать себе, что может стать Анри Вийоном. Казалось, Гуэррьер почувствовал постороннее присутствие. Он медленно повернулся, его глаза оказались на уровне пояса Глая. Взгляд медленно поднимался от груди к лицу, глаза расширились не от испуга, а от изумления.

– Анри?

– Да, Жюль.

– Ты не можешь быть здесь, – сказал Гуэррьер тихо.

Глай обошел телевизор и посмотрел на премьера.

– Но я здесь, Жюль. Я здесь, в телевизоре.

Именно там он и был.

Изображение Анри Вийона заполняло всю центральную часть экрана. Он произносил обращение по поводу открытия нового центра искусств в Оттаве. Рядом с ним сидели его жена и Даниэла Сарве.

Гуэррьер был не способен полностью осознать то, что его глаза передавали клеткам мозга. Передача шла без записи. У него не было никаких сомнений. Он получил официальное приглашение и заполнил программу событий церемонии. Речь Вийона была назначена именно на это время. Он пристально разглядывал лицо Глая, у него отвисла челюсть.

– Но как?

Глай не ответил. Он подбежал к креслу и прижал подушку к лицу Гуэррьера. Вырвавшийся крик ужаса затихал, становясь не более чем приглушенным животным звуком. У премьера не было сил для неравной борьбы. Его руки нашли толстые запястья Глая и слабо пытались оторвать их прочь. Его легкие словно пылали, охваченные огнем, превращаясь в огненные шары. Перед самым наступлением полной темноты у него в голове вспыхнул чрезвычайно яркий свет.

Через тридцать секунд руки ослабили свой захват и беспомощно опустились на подлокотники кресла. Старческое тело ослабело, но Глай не уменьшал давления еще полных три минуты.

В заключение он выключил телевизор, наклонился и послушал сердцебиение. Все жизненные функции прекратились. Премьер Квебека умер.

Глай быстро прошел через комнату и проверил холл снаружи. В нем никого не было. Вернулся к Гуэррьеру, снял подушку и бросил ее на кровать. Осторожно, чтобы не порвать ткань, снял халат и положил его на спинку кресла. Успокоился, увидев, что премьер не обмочился. Следующими были домашние тапочки. Он небрежно бросил их перед кроватью.

Глай не испытывал отвращения, не ощущал даже малейшей тошноты, когда взял труп и положил его на кровать. Затем с клинической собранностью он с усилием открыл рот и начал проверку.

Первое, что исследует полицейский патологоанатом при подозрении на удушение, – язык жертвы. Гуэррьер сотрудничал; на языке не было следов зубов.

Однако были слабые признаки синяков внутри рта. Глай достал из кармана небольшой набор с косметическими средствами, выбрал мягкий розоватый жирный карандаш. Он не мог добиться того, чтобы обесцвечивание исчезло полностью, но он мог изменить цвет, сделав его одинаковым с окружавшими тканями. Он также убрал бледность вокруг внутренней части губ, ликвидируя еще один намек на удушение.

Глаза смотрели невидящим взглядом, Глай закрыл их. Он массировал искаженное лицо, пока оно не расслабилось, принимая почти умиротворенное выражение. Затем он придал телу положение мирного сна и поправил покрывала кровати.

Незначительное, навязчивое сомнение возникло у него в уме, когда он отходил от постели. Это было сомнение человека, склонного к педантизму, который всегда чувствовал, что пропущена какая-то мелкая, но важная деталь. Он спускался вниз по верхнему пролету лестницы, когда увидел, как из буфетной появился телохранитель с подносом, на котором стоял фарфоровый чайник.

Глай замер на месте. Он внезапно понял, что он пропустил. Зубы Гуэррьера были слишком хорошими. До него дошло, что они наверняка вставные.

Он скрылся из вида перед приближающимся телохранителем и бегом вернулся в спальню. Пять секунд, и они уже у него в руках. Где старик хранит их до утра? Он должен опускать их в чистящий раствор. На прикроватном столике ничего не было, кроме часов. Фосс нашел пластиковую миску, заполненную голубой жидкостью на полке в ванной. Времени на анализ содержимого не было. Он опустил туда протезы. Глай открыл дверь спальни в тот момент, когда телохранитель взялся за ручку двери со стороны холла.

– О, монсеньор Вийон, я подумал, что вы и премьер не откажетесь от чашки чая.

Глай кивнул через плечо в сторону кровати.

– Жюль сказал, что чувствует себя усталым. Думаю, он уснул, как только его голова коснулась подушки.

У телохранителя были свои соображения по этому поводу.

– Не хотите ли вы выпить чашку чая перед уходом, сэр?

Глай закрыл дверь.

– Спасибо, нет. Пора уходить.

Они вместе вернулись в фойе. Телохранитель поставил поднос и помог ему надеть пальто. Глай задержался на пороге, чтобы удостовериться, что человек Гуэррьера увидел «мерседес».

Пожелал доброй ночи и завел машину. Ворота открылись, и он выехал на опустевшую улицу. Через восемь кварталов он припарковал машину к краю тротуара между двумя большими домами. Закрыл дверцы и пяткой затоптал в землю ключ зажигания.

Что может быть более обычным зрелищем, чем «мерседес», стоящий в стильном жилом районе. Люди, живущие в особняках, редко разговаривают со своими соседями. Каждый может подумать, что машина принадлежит друзьям, приехавшим с визитом в дверь рядом. На машину никто не обратит никакого внимания в течение ряда дней.

Глай вернулся в Квебек в десять часов десять минут на автобусе. Экзотический яд, который он приготовил, был все еще у него в кармане. Это был надежный метод убийства, используемый коммунистической службой разведки. Ни один патологоанатом не сможет определить его присутствие в трупе с уверенностью.

Решение использовать подушку было принято мгновенно уже потом. Она оказалась инструментом, который как нельзя лучше соответствовал претензиям Глая на нонконформизм.

Большинство убийц действуют по одной хорошо разработанной схеме. Схема Глая заключалась в том, что он вообще не имел схемы как таковой. Каждое убийство совершенно отличалось по исполнению от предшествующего. Он не оставлял никаких улик, которые могли связать его с прошлым убийством.

Он почувствовал прилив возбуждения. Первое препятствие устранено. Осталось еще одно, самое сложное, самое чувствительное из всех.