Текст книги "След крови"

Автор книги: Китти Сьюэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)

– Черт побери! – зло воскликнул Гордон, отскакивая в сторону. – Ну и куда мы теперь пойдем? Я мокрый и голодный.

Мадлен раскрыла зонтик.

– Я не ханжа и не гордячка, но я не хочу в этом участвовать!

Красивое лицо Гордона стало еще мрачнее. Он схватил ее за руку.

– Мне очень жаль, если я задел твои чувства. Послушай, Мадлен, я очень осторожен… они для меня ничего не значат. Значишь только ты.

Она стряхнула его руку и ядовито засмеялась.

– Что-то значу? Это правда?

Он преградил ей путь.

– Выслушай меня…

– Я никогда не требовала никаких обещаний! – воскликнула она, отталкивая его в сторону. – Я ничего от тебя не требовала! Но неужели ты не мог встречаться с нами по очереди?

Они не сводили друг с друга глаз. Гордон покачал головой.

– Меня уже не изменишь. Тот факт, что ты даже не пыталась, вносил свежую струю. Не стоит и начинать. Пожалуйста!

– Хорошо, – ответила она, сердито передернув плечами. – Не буду. – Она подождала несколько секунд, но поскольку ему добавить было нечего, продолжила: – Прощай, Гордон!

И направилась назад, к мосту.

– Мадлен, вернись! – крикнул он вслед.

Какая-то часть Мадлен надеялась, что он побежит за ней, обнимет, скажет, что не может без нее жить. Она услышала его шаги и посмотрела через плечо. Темный капюшон плаща развевался на спине Гордона, когда он удалялся в противоположном от нее направлении.

Час спустя Мадлен сидела в своей гостиной с большим бокалом рома в руках. «Чудесный день рождения, – подумала она, – совершенно изумительный». Телефон молчал. Росария, ее мать, страдала хроническим психозом и могла забыть о дне рождении дочери. Ее отец, Невилл, был слишком известен, напыщен и эгоистичен. Немногочисленным новым друзьям она о своем дне рождения не говорила – ну, сама и виновата. Ее коллега Джон и секретарша Сильвия, разумеется, знали о нем и уже пригласили ее на затянувшийся обед в потрясающий ресторан. Она потянулась к кофейному столику и взяла открытку, которую они подарили.

«Сколько необходимо психотерапевтов, чтобы поменять лампочку? – Разумеется, она знала ответ, но, уныло усмехнувшись, прочитала снова. – Всего один – если лампочку на самом деле нужно поменять. С любовью, Джон и Сильвия».

С любовью! От горечи и обиды Мадлен стиснула зубы. Она не плакала вот уже семь лет, с тех пор как погиб Форрест, и сейчас не собиралась давать волю слезам. Слезы были выплаканы, как будто ураган вымел из нее все чувства, оставив ей пустой и иссохшей. После многих лет целомудрия и самобичевания в ее жизни появился Гордон. Мадлен не считала, что любит его, но он ей очень нравился. А может быть, она нравилась себе в компании Гордона. У нее было такое ощущение, что он ее использовал. Он нарушил несколько неписаных правил Мадлен. Проблема была именно в этом: они прибыли с разных планет и играли по разным правилам. Слишком увлекшись самим процессом, они никогда не задумывались над тем, чтобы сравнить свои жизненные позиции. Он спас ее, заставил снова почувствовать себя женщиной. Вероятно, и она его тоже использовала.

В конечном итоге возвращение в Бат не помогло. Она опять была одна. Кроме того, что Мадлен скрашивала дни матери, чего она еще добилась? Малочисленные друзья на вес золота, четыре года обучения на психотерапевта и три года практики, груды зловещих картин с изображением муравьев. И Эдмунд.

Эдмунд! Она вскочила и направилась в прихожую. Жакет висел на стуле. Она полезла в карман за подарком ко дню рождения. И по форме, и по виду предмет напоминал яйцо. Оно было сделано из какого-то камня, зеленого с серыми прожилками, гладкого, отполированного до блеска. Яйцо, какая прелесть! Она покачала головой, размышляя над символическим смыслом подарка.

Мадлен уже собралась бросить его в вазу с бесполезными предметами, как что-то ее остановило. Она поднесла яйцо К уху и потрясла. Внутри явно что-то было. Она внимательно осмотрела камень. Вот оно: трещина, аккуратная, как надрез острой бритвой. Исполненная решимости добраться до содержимого, Мадлен взяла со столика в прихожей нож для бумаги, вернулась в гостиную и устроилась на диване. Она ковыряла яйцо, пока оно не распалось на две части.

Внутри лежала брошь. Это была витая веревка или шнур, сделанный из тусклого серого металла, вероятно, олова, в форме капли… Или петли? Она в ужасе отшатнулась. Большинство своих жертв Эдмунд задушил голыми руками, но с теми, кто был крупнее и сильнее его, он использовал верейку. Вероятно, она спешит с выводами. Разумеется, спешит.

Она его единственный друг, он бы не стал ее пугать. Разве веревка не символизировала единство душ, обязательства?

В искусстве веревка символизирует страсть, хотя в некоторых культурах она означает покорность и зависимость.

Она повертела брошь в руках. Ее трудно было назвать красивой, но Мадлен не интересовал внешний блеск. Чем больше она смотрела на брошь, тем больше привлекала ее простота. «Обязательство», – решила она, осторожно подбирая наименее страшное объяснение. Он был приговорен к нескольким пожизненным срокам. Он просил ее до конца оставаться ему другом (пока один из них не умрет). По крайней мере, она надеялась, что он имел в виду именно это.

«Над любовью смеяться нельзя, – хмелея, подумала она, и приколола подарок Эдмунда к платью. – Ее не так много вокруг».

Мадлен допила ром и опустилась на колени перед своим мирмекариумом.[4]4
  Искусственно созданный муравейник.


[Закрыть] Ее муравьи безостановочно перебегали по коридорчикам и цилиндрам из коробки в коробку, дисциплинированные и дотошные в своей работе, никогда не ленящиеся, никогда не останавливающиеся, всегда ищущие. Разница заключалась лишь в том, что они точно знали, куда бегут… и что ищут.

Глава вторая

– Что ты ищешь, юная Мадлен? – спросил Форрест, проводя пальцем по ее носу, изгибу губ, подбородку и дальше по шее.

Они лежали рядом, раскачиваясь в гамаке, привязанном между двумя индийскими березами в саду, раскинувшемся вокруг особняка в багамском стиле на Телеграф-лейн. Форрест сторожил этот дом.

– Неизвестный науке вид муравьев-листорезов, – ответила она, сдерживая улыбку.

– Ты маленькая дьяволица, – сказал он, щекоча ее голый живот. – Я спрашиваю, к чему ты стремишься в жизни. Ну, понимаешь, в глобальном смысле. Любовь, странствия, религия. Ты ведь, кажется, говорила, что твоя мать кубинская сантера?

На самом деле ей хотелось кричать: «Тебя! Я искала тебя!». Но она была слишком горда. Это новое чувство, любовь, захватило ее без остатка. Ей следовало сохранять здравомыслие, иначе она просто напутает Форреста и он убежит без оглядки.

– Α-a, все, что ты перечислил, – равнодушно ответила она. – Любовь, странствия, религия. Я родилась во время урагана, под покровительством богини Ойя.[5]5
  Языческая богиня, повелительница штормов и ураганов.


[Закрыть] Она будет оберегать меня и смотреть, чтобы я не сваляла дурака… особенно когда дело касается тебя.

– Знаешь, а ты маленькая ведьма. – Он обнял ее за талию. – Иди сюда.

Мадлен улыбнулась. Она уже была рядом и вряд ли сможет быть еще ближе. Она желала этого на протяжении долгих трех недель, с того самого мгновения, когда они столкнулись велосипедами на углу Флеминг и Лав-лейн. Даже само место было счастливым. В столкновении была виновата она, но он тут же взял вину на себя. Она оцарапала плечо. Порывшись в потрепанном рюкзаке, он достал бутылку воды, чистую салфетку – из ресторана «У Ренди», она ее хранит до сих пор – и начал обрабатывать рану. Это заняло довольно много времени, и когда он в конце концов оторвался от царапины, то настоял на том, чтобы угостить Мадлен кофе, а потом докатил ее велосипед до дома.

– Ух, ты здесь живешь? – изумился он, глядя на дощатый дом хаотичной постройки, а рядом с ним – величественный двухсотлетний баньян. – Значит, твой отец и есть наш знаменитый Хемингуэй от живописи?

Когда Форрест ее обнимал, Мадлен испытывала смешанные чувства: у нее на душе было сразу и сладко, и горько. Ведь совсем скоро ее здесь не будет. Папа Невилл, знаменитый Хемингуэй от живописи, и мама уже несколько месяцев постоянно ссорились. Папа хотел переехать назад в Лондон. Он говорил, что выжал из Ки-Уэста все, что тот мог дать художнику. Мама же никогда не жила нигде, кроме Ки-Уэста да еще Кубы, откуда она была родом. Она с отцом дважды ездила в Лондон и была напугана до потери сознания. Она сказала, что не увидела в городе ничего прекрасного – ни тебе цветов, ни пальм, ни запахов, ни теплого ветра. Но больше всего ей не хватало шума океана и изумительных закатов. Серое небо давило на миллионы живущих там людей, и от этого они болели. Чтобы успокоить жену, папа сказал, что они будут жить в Бате – красивом старинном городе, где бьют горячие источники и который окружен покрытыми лесом зелеными холмами. Мысль о переезде захватила Мадлен – пока она не встретила Форреста…

Он приподнялся на локте и посмотрел на нее сверху вниз. Под пронзительным взглядом светло-карих глаз она невольно вздрогнула. Все тело ее пылало.

– Я сказал своему старику, чтобы он подыскивал себе другого напарника, – заметил он, – по крайней мере, на год-два, потому что я решил отправиться в путешествие. Я всегда хотел побывать в Индии и Непале, увидеть Гималаи… А уж потом где-нибудь осяду. Ты меня понимаешь? Я собираюсь стать ловцом креветок и навсегда остаться в Ки-Уэсте. И если я сейчас не посмотрю мир, то когда же еще?

Она в изумлении уставилась на него. Значит, он тоже скоро уезжает! Она почувствовала себя оскорбленной и расстроенной.

– Да-а, – вздохнула она, стараясь говорить, как искушенная женщина, – я тоже уезжаю в Англию с предками. Мой отец известен и там. Ему необходимо продать картины в Лондоне, там он сможет заработать немало денег. Этот городок стал слишком мал для него.

Форрест посмотрел на нее. Мадлен приуныла, сожалея о своих словах.

– Я знаю, мы знакомы совсем недавно, но… Ты не хочешь поехать со мной? – спросил он.

Господи! Какой же она была непроходимой дурой! В ее душе боролись миллионы чувств. Форрест смотрел на нее светло-карими глазами, ожидая ответа. Она потянулась, запустила пальцы в его белокурые волосы и притянула его к себе. Они поцеловались – и не впервые, но этот поцелуй был особенным. Губы его были солеными на вкус, как само море, и пахло от него теплым песком.

Он три года рыбачил с отцом, его руки загрубели и покрылись мозолями. Он очень старался, чтобы не оставить затяжек на ее одежде. На ней была украшенная бисером короткая футболка и крошечная хлопчатобумажная юбка с запахом. На нем – только шорты. Все было сброшено в заросли папоротника под гамаком. Полог из листвы американских лип окаймлял заросли виноградной лозы, закрывая влюбленных от солнца. Каскады испанского мха, свисавшего с ветвей, почти касались их обнаженных тел. Когда он стал целовать ее грудь, она подумала: «Зачем куда-то уезжать? Нигде не будет так хорошо, как здесь».

После продолжительного молчания он приподнялся на локте и взглянул на нее. Его бронзовое тело блестело от пота, кончики взъерошенных волос отливали серебром.

– Тебе ведь нравится то, что между нами происходит? – спросил он.

Что она могла ответить? О да, она его любит и готова отправиться с ним на край земли, занимаясь любовью во всех постелях, какие только встретятся на их пути!

– Ты принимаешь контрацептивы?

– Да, – заверила она.

Он снова взглянул на нее, на этот раз более пристально.

– Значит, беспокоиться не о чем?

Она кивнула. Подружки рассказывали ей, что в первый раз хорошо не бывает, что не следует ожидать чего-то особенного. Она не хотела, чтобы он видел ее стиснутые зубы или перекошенное от боли лицо. Она почувствовала, что больше не в силах ждать, и притянула его к себе. Он медленно вошел в нее. Разрывающая волна боли на мгновение пронзила ее тело, но она знала, что даже об этом будет позже вспоминать с удовольствием. Ее подружки так ошибались! Первый раз имел свое очарование, которое уже никогда не повторится, подобно ритуалу посвящения в нечто новое, доселе неизведанное. Она прижимала его к себе, надеясь продлить мгновение, но в этом не было необходимости. Он занимался любовью, будто нанизывал звенья бесконечной цепи… с началом, но без конца. Он делал все размеренно, неторопливо и совсем не был похож на ее сверстников, которые временами набрасывались на нее в надежде пощупать. Форрест был мужчиной, взрослым девятнадцатилетним мужчиной. Она была еще «зеленой», но он обязательно ее всему научит.

Когда в конце концов они оторвались друг от друга, начало темнеть. Прохладный ветерок приятно обдувал влажное тело. Мадлен захотелось пить.

– Который час? – спросила она «засмеялась.

Он повернулся и принялся искать в шортах часы.

– Двадцать восемь минут десятого.

– Черт!

Она резко села, гамак перевернулся, и Мадлен упала прямо в заросли папоротника.

Он посмотрел на неуклюже растянувшуюся девушку и улыбнулся.

– Да, это было достойное окончание потрясающего секса!

Она его едва услышала. Папочка Невилл был человеком широких взглядов, но приходил в ярость, если дочь опаздывала на ужин… а поужинала семья уже два часа назад. Мадлен ползала в зарослях в поисках своих трусиков.

– Мне пора домой, – заявила она, не глядя на Форреста.

– Нет, останься. Не уходи. Давай насладимся этим местом. Завтра возвращаются хозяева особняка. – Он указал в сторону широкой веранды с огромными диванами из ротанга, балки которой покрывала искусная резьба. – Я приготовлю лучших на острове моллюсков в кляре. И мохито.[6]6
  Коктейль с алкоголем.


[Закрыть] И у меня есть косячок – колумбийский, легкий и приятный.

Он попытался схватить ее за руку и затянуть в гамак.

– И ты, конечно, не откажешься поплавать в бассейне.

Она, пряча лицо, отстранилась от него и поспешно оделась.

– Ты так и не ответила, – напомнил он. – Ты поедешь со мной?

Она замерла, стоя к нему спиной.

– Поедем вместе путешествовать? – повторил он вопрос. – Я накопил немного деньжат. Мы могли бы их спустить. – Он рассмеялся. – Мы даже можем поискать муравьев. Ты могла бы открыть неизвестные виды. – Лежа, он попытался дотянуться до нее. – Таинственная Мадлен! Королева муравьев моей мечты, поедем со мной!

Эти слова тронули ее сердце, но чувство безнадежности было намного сильнее. Она повернулась к нему.

– Я бы с радостью… Больше всего на свете я бы хотела поехать! Я поговорю с отцом, но, по правде говоря, сомневаюсь, что он меня отпустит.

Форрест встал. Несмотря на загрубелые, мозолистые руки, на покрытые рубцами и шрамами плечи, он в своей наготе выглядел как бог.

– Ты сама можешь принимать решение.

Она опустила глаза. Дальше откладывать было нельзя.

– Ты будешь ненавидеть меня за то, что я сейчас скажу… – Она запнулась. – Мне всего пятнадцать. Извини!

Прошло несколько томительных секунд. Форрест сделал шаг по направлению к Мадлен, и ей показалось, что он вот-вот ее ударит. Но он только коснулся ее подбородка, словно проверяя, настоящая ли она. Потом опустился в гамак.

– Пятнадцать… – простонал он. – Что я наделал? Ты еще девчонка, ребенок.

– Мне на самом деле очень жаль.

– Почему ты солгала? Зачем?

– Сам знаешь! – дерзко ответила она. – Иначе ты бы на меня даже не посмотрел.

Он обхватил голову руками.

– Для своего возраста ты довольно рослая, но я должен был догадаться, что тебе нет восемнадцати. По правде говоря, ты и не выглядишь на эти года. – Он взглянул ей прямо в глаза. – Ты сделала из меня преступника, Мадлен. Ты же несовершеннолетняя!

Что она могла ответить? Ей в голову даже не приходила такая мысль.

– Через восемь месяцев мне исполняется шестнадцать, – уныло сказала она.

Форрест соскочил с гамака и натянул шорты. Он обхватил ее голову руками, буквально кипя от гнева.

– С твоей стороны было крайне безответственно так поступить. Но и я хорош, что поверил тебе! Уходи, Мадлен. Мне придется очень постараться, чтобы вычеркнуть тебя из сердца. Господи! Если бы только мы не делали того, что сделали!

Они долго смотрели друг на друга. Он страстно прижался к ее губам, очень страстно. В глазах Форреста, когда он выпустил Мадлен из своих объятий, была боль. Он ударил себя кулаком в грудь.

– Ты ранила меня в самое сердце, маленькая ведьма!

Он повернулся и быстро пошел в дом, а плачущая Мадлен выскользнула через ворота в саду в новое будущее – уже без Форреста.

Лучший друг и коллега психотерапевт Джон встретил Мадлен в узком коридоре.

– Я уже опаздываю! – выпалил он, задыхаясь. – Еле-еле встал.

– Джонни, все, что ни делается, к лучшему, – заверила Мадлен и, протянув руку, коснулась его плеча.

– Не надо меня утешать. У меня ужасное похмелье, а надо встретиться с миссис Неттл. – Он сделал вид, что бьется головой о стену. – Я это не выдержу.

– Понедельник – тяжелый день, – посочувствовала она. Мадлен направилась к своему кабинету, когда Джон окликнул ее:

– Мы так и не занялись взаимным контролем. А уже давно пора.

– Может, на следующей неделе?

– Нет, Мадлен, тебе же известно, что говорится в руководстве по врачебной этике·, врачей, практикующих бесконтрольно, нужно подвешивать на ближайшем дереве и нещадно бить хлыстом. Поэтому мы организуем взаимный контроль сегодня вечером – после работы, за рюмочкой.

Она смотрела, как он старается открыть дверь в свой кабинет, пытаясь одновременно удержать портфель, коробку с завтраком и кипу корреспонденции. Криво сидящие на переносице очки, рыжеватая шевелюра дыбом, филейная часть намного шире, чем раньше… Похоже, житейские мелочи слишком тяжелы для бедолаги! Мадлен подбежала, чтобы поднять письма, которые Джон обронил, передала их ему и закрыла за ним дверь.

– Понедельник – тяжелый день, – мрачно повторила Мадлен в собственном кабинете и раздвинула шторы. Особенно после ужасного дня рождения, разрыва с любовником, субботних посиделок – чтобы прогнать тоску-печаль – с Патрицией, приятельницей, с которой они бегали по утрам, и Джейн, владелицей местной галереи. А после – воскресное похмелье, от которого буквально раскалывается голова.

Она наполнила кофейную чашку из графина с питьевой водой и полила цветы в горшке. В солнечном свете всюду отчетливо виднелся тонкий слой пыли, и Мадлен почти пожалела о том, что запретила Сильвии входить с тряпкой в свой кабинет. Она вытащила пару бумажных салфеток из коробочки возле стула пациента, смочила их водой и размазала пыль по поверхности стола. Она подняла телефонный аппарат, чтобы протереть под ним пыль, и на мгновение заколебалась. Можно позвонить Гордону и потребовать более детальных объяснений, почему он вел себя как донжуан. Нет, он сам все испортил, и если ему есть что сказать, черт возьми, то мог бы и позвонить!

Внезапно через стену, смежную с кабинетом Джона, донесся пронзительный женский крик. Опять миссис Неттл чем-то недовольна. Мадлен неоднократно во время сеансов взаимного контроля говорила, что Норе Неттл необходимо пролечиться у психиатра, а не у психотерапевта. Но Джон упрямо стоял на своем. Добрый старина Джон – внимательный и квалифицированный терапевт. Он был слишком мягок для подобной работы. Они встретились в институте Бата, когда проходили психотерапевтическую практику. Мадлен только что приехала в Великобританию, это было вскоре после смерти Форреста. Они с Джоном с самого начала почувствовали взаимную симпатию. А то, что она была родом из Ки-Уэста, оказалось отличной рекомендацией для этого весельчака. Казалось, самой судьбой им было предначертано начать совместное дело. В течение трех лет дела шли просто великолепно. Мадлен объясняла это тем, что ей трудно было бы найти коллегу, партнера и друга лучше Джона.

Зазвонил телефон. Должна была прийти новая пациентка, какая-то залетная пташка, записавшаяся в пятницу. Мадлен сняла трубку.

– Спасибо, Сильвия. Пусть войдет.

– Нет-нет, подождите, – сказала Сильвия приглушенным голосом. – Она как раз входит в приемную. Вам звонит мать.

– Моя мать? – Мама очень редко звонила ей, а на работу – лишь однажды. – Ладно. Соединяй. Мама, ке паса?[7]7
  Что случилось? (исп.)


[Закрыть] – обеспокоенно поинтересовалась Мадлен. – С тобой все в порядке?

Из-за сильного кубинского акцента голос Росарии звучал по телефону отрывисто, с придыханием.

– Поезжай домой, ми иха,[8]8
  Доченька (исп.).


[Закрыть] поезжай домой и запри двери.

Мадлен раздумывала, затевать нудный спор или же просто ответить «хорошо, поеду». Она терпеть не могла, когда ее выводили из равновесия перед приходом пациента.

– Хорошо, мама, поеду, если ты считаешь это необходимым.

– Со мной в ночи говорил Педроте, велел мне бросить ракушки каури, чтобы получить откровение свыше.

– Да?

– Я бросила, и откровение было однозначным. Сегодня для тебя день полон опасностей, ми иха. Ты слышишь, что я говорю? Незнакомый человек… незнакомец хочет ворваться в твою жизнь, он… – Ее голос затих, послышался резкий щелчок. Похоже, кто-то вырвал трубку из рук матери и положил на рычаг. Она явно вошла в сестринскую и самовольно сделала звонок.

Мадлен мгновение стояла как вкопанная, с трубкой в руке. Мама так внятно говорила… Это хороший знак, да? Она стряхнула оцепенение и нажала кнопку селекторной связи, велев Сильвии впустить пациентку.

Она быстро оглядела кабинет: салфетки (они должны быть на всех сеансах, но на первом особенно), стулья на месте, записи спрятаны. Она откинула со лба выбившуюся прядь и быстрым движением нанесла блеск на губы.

Раздался стук.

– Здравствуйте! – поздоровалась Мадлен, открывая дверь. – Вы, должно быть, Рэчел Локлир.

Она пожала посетительнице руку. Ответное рукопожатие – самый первый ключик к состоянию пациента, его прошлому и типу личности – было коротким и безвольным. Как у человека, не привыкшего пожимать руки. Возможно, из-за социального положения, и уж наверняка – из-за воспитания.

– Меня зовут Мадлен Фрэнк.

– Знаю.

– Пожалуйста, присаживайтесь.

Она сделала приглашающий жест, указывая на стул напротив своего стола.

Мадлен молча ждала, предпочитая дать пациентке возможность самой начать сеанс, не торопя се вопросами и не предпринимая попыток как-то успокоить. На вид женщине было года тридцать три. Немного грубоватая на вид, с суровым выражением лица и бегающими глазами. Едва заметные шрамы от подростковых угрей, выразительный контур сломанного носа… Несмотря на это, даже на слегка недружелюбную манеру поведения, она была на удивление привлекательна, можно сказать, красива. У нее было необычное лицо, в форме сердечка, с широкими скулами, и длинная, изящная шея. Волосы – густые, роскошного темно-рыжего цвета – доходили до лопаток. Самой яркой чертой ее были глаза: изумительные, светло-карие, раскосые и глубоко посаженные, они придавали лицу хитрое, как у лисы, выражение. Женщина была слишком худой; узкие черные кожаные джинсы, заправленные в поношенные ковбойские сапоги, обтягивали ее длинные ноги.

– По правде говоря, я не хотела сюда приходить, – заявила она после мучительно долгой паузы, – и у вас нет скидок для таких ранних пташек.

– Да, терапия – вещь дорогая, – заметила Мадлен нейтральным тоном. – Вы здесь вопреки своему желанию. Как такое возможно?

Посетительница взглянула на потолок.

– Знакомый работник социальной сферы настаивал на том, чтобы я попробовала терапию.

Мадлен решила никак не комментировать услышанное, но Рэчел Локлир вызывающе посмотрела ей в глаза, явно ожидая реакции на то, что пациент находится у врача по принуждению. За стеной продолжала вопить Нора Неттл. Мадлен мысленно выругалась.

– Она сказала, что я псих, что мне следует посетить психиатра и проверить голову.

«Я уверена, что социальный работник тебе именно так и сказала», – подумала Мадлен, внимательно слушая вошедшую, но никак не реагируя на весь этот вздор.

После еще одной минуты молчания Рэчел сказала:

– Думаю, теперь я могу себе позволить визит к врачу. Недавно умер мой отец. Он оставил мне двадцать восемь тысяч фунтов. И дом.

– Соболезную, – заметила Мадлен и отметила для себя, что, по-видимому, сама пациентка нисколько не переживает по этому поводу.

Рэчел Локлир выглядела безучастной.

– Правда?

И снова продолжительное молчание. Было очевидно, что Рэчел – заядлая курильщица: этот беглый взгляд на сумочку, эти нервные движения рук, лежащих на коленях.

– Может, расскажете мне о своих чувствах в связи со смертью отца? – попросила Мадлен, когда молчание явно затянулось.

– Я здесь не для того, чтобы говорить об отце, – отрезала Рэчел.

«Ладно, оставим отца в покое, – подумала Мадлен, пытаясь унять растущее раздражение, – Дадим ей время, она сама откроется».

– Все дело в моем бывшем приятеле, отце моего ребенка. Теперь у меня и у Саши из-за него неприятности. – Балансируя на краешке стула, Рэчел придвинулась ближе, вероятно, вспомнив, что этот визит стоит ей немалых денег. – Я раньше несколько лет жила в Лондоне, но я порвала с ним, с этим парнем, а когда отец умер и оставил мне дом, снова вернулась сюда. Но я, как бы сказать… пристрастилась к нему. Так говорилось в книге, я уже не помню ее названия. Как бы твердо я ни решил а держаться подальше, стоит ему появиться – и все, я уже с ним в постели. Прямо сердце разрывается! – Она гневно пожала плечами, как будто в таком порядке вещей была виновата не она, а кто-то другой.

– Что вас в нем так притягивает?

Рэчел откинулась назад и скрестила длинные ноги.

– Он очень красив, если вы об этом. Украинец, высокий черноволосый красавец. – Она впервые усмехнулась, обнажив ряд крепких ровных зубов, немного пожелтевших от табака.

– Что-нибудь еще?

– Черт возьми, ничего! Он грубый, непредсказуемый, ненадежный, жадный, жестокий, считает всех женщин дерьмом.

– Понятно, – сказала Мадлен, немного растерявшись. – Другими словами, очаровательный мужчина.

Рэчел разглядывала ее с холодной беспристрастностью.

– Он совсем еще мальчишкой воевал в Афганистане. По его рассказам, он со своими товарищами издевался там над людьми, так что понятно, почему он стал таким.

Мадлен попыталась представить себе то, о чем говорила Рэчел. Она вспомнила, что когда-то читала о жестокости советских солдат в этой бедной, раздираемой войной стране.

– Ему нужен Саша, – продолжала Рэчел. – Он считает, что если родители расходятся, то сын должен остаться с отцом. Саше только семь, и я до смерти боюсь, что он выкрадет мальчика и заберет его в Украину, Польшу ил и Венгрию. У его отца повсюду связи и родственники. А с братом у них совместный бизнес. Так что он действительно может сделать так, что я никогда больше не увижу своего мальчика. Зная его образ жизни, я уверена, что он оставит Сашу в глухой деревне на попечении одной из своих теток.

Мадлен чуть не поморщилась от апатичного тона, с которым сообщалась эта ошеломляющая новость.

– Какая же причина перевешивает, что вы не можете вычеркнуть его из своей жизни? Непреодолимое сексуальное влечение, о котором вы рассказывали, или петля, которую он набросил вам на шею?

Рэчел мгновение размышляла.

– И то и другое. Когда дело касается секса, я становлюсь одной из тех чокнутых женщин, которые тащатся от жестокости. Похоже, я именно из таких. Он десятки раз меня избивал. А сразу после этого мы заваливаемся в постель, и прямо окна запотевают. У меня в жизни было немало мужчин, но так со мной никто не обращался. После этого меня от самой себя мутит.

Мадлен изо всех сил попыталась скрыть, насколько ее заинтриговало услышанное. И не из-за самого признания, а потому что это были первые слова Рэчел, которые она, казалось, произнесла искренне. Она выглядела больной. По-видимому, чтобы отвлечься и вернуть самообладание, Рэчел вытянула руки на коленях и стала их рассматривать. У нее были длинные пальцы и короткие ногти без маникюра. Спустя мгновение она откинулась назад и расчесала пальцами копну волос, обнажив рубцеватые, изуродованные ушные раковины. Заметив взгляд, который бросила Мадлен на ее мочки, она быстро прикрыла уши волосами.

Глядя в окно, возможно, чтобы избежать взгляда Мадлен, она продолжала·.

– Он не знает, что отец умер и оставил мне дом… и деньги. Он нигде не жил, кроме Лондона, и совершенно не знает Бата. Я скрывала от него правду, пока завещание не вступило в силу и мы с Сашей не смогли сюда переехать.

Повисло долгое молчание. Временами Рэчел напряженно смотрела на Мадлен, а потом с раздражением отводила взгляд в сторону.

– Вы меня ни о чем не спросите? – наконец сказала она.

– Если не возражаете, я бы предпочла, чтобы вы сами выбирали то, чем хотите поделиться.

– Поделиться! – фыркнула Рэчел. – Мы разговариваем, а не делимся тайнами.

«Она права, – подумала Мадлен. – Нелепое выражение».

– И забудьте о чувствах и тому подобном дерьме, – продолжала Рэчел. – Я хочу знать, что мне делать дальше.

Мадлен попыталась скрыть улыбку. С этой дамочкой, несомненно, стоит подбирать выражения.

– Ладно, Рэчел, в этом-то и вся соль. Как вы представляете свою жизнь, скажем, через год?

Рэчел снова пристально посмотрела на нее, потом, как будто смутившись, опустила взгляд на руки.

– Ну-у… Знаете, сложившаяся ситуация, этот дом и деньги… Это, возможно, станет началом для меня и Саши. Я приехала туда, где попытаюсь взяться за ум. Мне кажется, я смогла бы дать своему мальчику нормальное воспитание теперь, когда у нас есть собственный дом. – Она подняла глаза и посмотрела прямо на Мадлен. – Через год я буду сидеть в уютном домике, где сорву со стен красные бархатистые обои и соберу новую мебель из магазина «ИКЕА», и буду ждать из школы чистенького и аккуратного сынишку, размахивающего ранцем. А потом мы затянем песню. И наша собака вместе с нами!

– Похоже на совершенно нормальную мечту здорового человека.

Зря она это сказала.

– Здорового! Перестаньте относиться ко мне снисходительно. Я уже и так сошла со своего чертового ума. Не знаю, как вести нормальную жизнь. Я хочу знать лишь одно: чем вы можете мне помочь?

Она выглядела взбешенной, и Мадлен на мгновение растерялась, не зная, что ответить. Она давно привыкла к приступам гнева. Он был частым явлением на сеансах, но чтобы на первом – большая редкость. Подобное проявление чувств было крайне необычным и, несомненно, интересным.

– Для начала, полагаю, я оставлю без внимания вашу злость.

– Бросьте говорить ерунду! – взорвалась Рэчел. – Все, что мне нужно, – знать, как вести себя с этим парнем, отцом моего сына. – Она откинулась назад и глубоко вздохнула. – Послушайте, извините меня. Я становлюсь сама не своя, когда не могу покурить. Я уже на грани срыва из-за сложившейся ситуации. Я чувствую, что скоро объявится мой бывший. Он, насколько я знаю, никогда не был в Бате, но если он решит нас найти… Я хочу быть к этому готовой. Не спасовать перед ним, как я обычно поступаю. В то же время я боюсь, что он заберет Сашу и сбежит. Он говорит, что так и сделает, если мы от него скроемся. Он имеет в виду, если мы не будем жить в Лондоне, и желательно вместе с ним.

Мадлен кивнула, наконец осознав всю чудовищность угрозы для этой женщины и ее сына. Несмотря на профессионализм, она не привыкла к таким сбивающим с толку и пугающим ситуациям. Должно быть, Рэчел почувствовала ее замешательство.