Текст книги "След крови"

Автор книги: Китти Сьюэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

Глава одиннадцатая

На безоблачном синем небе ярко светило солнце, но, как и на большинство майских праздников[23]23
  С 1978 г. официальный праздник в Великобритании – первый понедельник после 1 мая. Это дань старинной народной традиции, по которой англичане отмечали первое воскресенье мая как день начала весны.


[Закрыть] – на то они и майские – синоптики обещали местами грозы. В воскресенье Мадлен ехала но автостраде 5 в направлении Эксетера и чувствовала, что ее настроение немного улучшилось. Ей просто необходимо было развеяться. Минувшая неделя показалась ей бесконечной. После того как во вторник Рэчел не пришла, Мадлен поняла, что необходимо отвлечься. Она позвонила двум-трем приятельницам, которых не видела уже несколько месяцев, и они встретились за обедом в пабе. В пятницу, как обычно, она ездила к Эдмунду, но состояние его здоровья, похоже, снова ухудшилось. Одежда висела на нем мешком, и он постоянно странно скалился, обнажая ряды акульих зубов, – похоже, лицевые мускулы совершенно его не слушались. Его это приводило в замешательство, и выглядел он вялым и мрачным.

Мадлен вздохнула с облегчением, когда Бат остался позади. Они пришли с Джоном к компромиссу: вероятно, с Ангуса будет довольно и одной ночи, проведенной ею в загородном доме, а вчера она проигнорировала рекомендации «полковника Сандерса» насчет того, чтобы она какое-то время не виделась с матерью. Они съездили с Росарией на благотворительный базар в деревеньке Пиллбури-он-Эйвон. Это единственное развлечение, которое в последнее время любила мама, поскольку базар напоминал ей рынок в Гаване, недалеко от дома. Но на этот раз груды бесполезного хлама, выставленные оборванцами на шатких раскладных столиках, оставили ее равнодушной. Она крепко ухватилась за Мадлен и не переставая твердила о некой опасности, маячившей все ближе и ближе: это были обугленные трупы, плотоядные муравьи, злобные враги, слепота.

– Магдалена, твой отец ослеп, – твердила она снова и снова. – Я смотрю его глазами и ничего не вижу.

– Папа прекрасно себя чувствует, – попыталась убедить ее Мадлен. Честно говоря, Невилл еще никогда не чувствовал себя лучше. Ретроспективная выставка работ в Лондоне принесла ему целое состояние.

Мама ошибается, Господь ее храни! Если из-за принудительного курса электрошоковой терапии ее чувствительный «радар» включился снова, то он дает ложные сигналы. И перед Мадлен маячила не опасность или смерть, а возможное обретение потерянной дочери.

Мадлен привезла маму назад в Сеттон-холл и усадила в столовой пообедать, а сама тайком обыскала ее комнату в поисках оловянной броши. Она заметила у алтаря следы недавнего жертвоприношения. Росария поставила семь стаканов воды, предназначенных оришам, причем рядом с изображением каждого стояла икона его христианского «собрата». Как кубинские рабы прежде, она прятала своих богов за католическими святыми, хотя уже давно был упразднен закон, запрещающий исповедовать религию племени йоруба. Возле Бабалу-Айе, который скрывался под образом Святого Лазаря, лежала большая сигара и стояла чашка с ромом. Отец всех болезней, он был единственным богом, способным помочь маме наложить проклятие на убийцу, который подарил ее дочери эту мерзкую брошь. Продолжая поиски, Мадлен постоянно напоминала себе, что больше не исповедует сантерию и не верит в силу проклятий. Она хотела вернуть брошь лишь потому, что она ей нравилась. Однако броши нигде Не было видно: ни на алтаре, ни в комнате. Придется смириться с мыслью, что брошь исчезла.

Она свернула налево на автостраду 30. Погода стояла сказочная, поэтому Мадлен остановилась на придорожной площадке для автомобилей, сложила крышу старенького «меркьюри» Невилла, обмотала голову шелковым шарфом и надела большие солнцезащитные очки, купленные еще в прошлом сезоне. На обочинах дороги виднелись весенние цветы, а на ветках дубов и берез зеленели молодые листочки. На заднем сиденье ее автомобиля лежал букет еще не распустившихся тюльпанов, сумка с двумя бутылками розового испанского вина, большой пакет с настоящими фисташками, кусок копченого лосося и коробка дорогих бельгийских шоколадных конфет из «Маркс энд Спенсер». Как еще подкупить грозного и ревнивого Ангуса? Несмотря на сложное отношение к бой-френду Джона, она поняла, что просто жаждет провести день вдали от города. Ей крайне необходимо было время и место, чтобы подумать, стоит ли предпринимать дальнейшие шаги В отношении Рэчел. Мадлен не теряла надежды, что Ангус позволит им с Джоном поговорить с глазу на глаз.

Джон приобрел эту развалюху пять лет назад – больше из желания заполучить хобби, которое удерживало бы его вдали от города, чтобы по выходным заниматься чем-нибудь дельным, а не шляться по антикварным лавкам и не скупать вещи, для которых уже не находилось места. Кстати, и сам этот загородный дом – после реставрации – должен был стать вместилищем его сокровищ. Планировщики выпили из него немало крови, но в конечном итоге Джону удалось воссоздать из развалюхи живописный домик, каким тот был два столетия назад. Вспоминая об этом, Мадлен вновь ощутила боль разочарования. В то время ни у нее, ни у Джона никого не было, поэтому Джон предложил: как только строители уберут последнюю бетономешалку, отметим здесь новоселье. В первый же вечер, выпив слишком много шампанского, они расчувствовались и стали жаловаться друг другу, что у них нег детей. Тогда у Мадлен была отличная возможность рассказать о дочери, но у нее язык не повернулся. Когда они откупорили четвертую бутылку, в их мозгу уже созрел сумасшедший план – завести ребенка вместе. Они искренне любили друг друга, и в пьяном угаре на самом деле поверили в эту сума сбродную идею. Она была настолько пьяна, что начисто забыла о своем бесплодии (а ведь ее предупреждали несколько врачей и кубинская знахарка). Они геройски стали воплощать задуманное в жизнь, но необходимое соитие так и не было доведено до конца. А на следующее утро рыдающий Джон сказал ей, что все бессмысленно. Ему не нравятся женщины, и он боится, что в конце концов она его возненавидит за неспособность стать настоящим мужем. Хотя Мадлен признавала, что сама идея была бессмысленной, а цель явно недостижимой, она, тем не менее, очень переживала. В ее сердце затеплилась было надежда – и тут же угасла.

Она ехала еще добрых полчаса, прежде чем повернуть налево, направляясь уже на юг, в центр Дартмура. С того памятного вечера она бывала в этом загородном доме с десяток раз, поэтому приблизительно знала дорогу. Как бы там ни было, ее машина была оборудована навигатором – рождественский подарок от Гордона. Низкий чарующий мужской голос, называющий себя Брэдом, вел ее к месту назначения, пока проселочные дороги не стали совсем глухими, – тогда Брэд признал свое поражение.

Дом находился в самом сердце Дартмура – вероятно, самом отдаленном месте, какое только можно найти в юго-западной Англии, в десятке километров по едва заметной тропе от пустынной проселочной дороги. Тропу размыло недавними дождями, и она была вся в ухабах. Мадлен морщилась, когда слышала, как и без того разбитое днище «меркьюри» чиркает о дорогу. Тропа казалась бесконечной, лишь однажды встретилась развилка. По обеим сторонам – заброшенные луга, которые, вероятно, раньше были полями. Когда Мадлен поднялась выше на плато, пейзаж снова изменился: стал еще более унылым и менее зеленым. Издали болота выглядели неприветливыми, даже угрожающими. Мадлен изумилась, как в густонаселенной стране может существовать такая глухомань. В детстве она нигде не могла найти уединения, кроме как на заднем дворе своего дома. Крошечный остров, где она родилась, хотя и был покрыт буйной растительностью, едва ли мог похвастать такой первозданной природой, разве что мангровыми заводями и Атлантическим океаном с одной стороны и Мексиканским заливом – с другой.

Мадлен выехала из-за поворота и с трудом рассмотрела крышу небольшого дома. Ни один водитель не увидел бы его, если бы хоть на миг отвел взгляд, – домик прятался в овраге, скрытый от глаз несколькими каштанами-великанами. Она въехала через пролом в осыпавшейся каменной стене и, следуя за едва различимыми следами от шин, добралась до ворот. Новенький «Вольво-Эстейт» Джона был припаркован на засыпанной гравием площадке. Мадлен припарковала машину, едва не въехав в живую изгородь позади «вольво». Почти всю крошечную лужайку занимал микроавтобус «фольксваген» (Джон пользовался им еще во времена реконструкции дома), который должен был стать ее спальней. Мадлен улыбнулась при виде чугунной ступеньки у двери в окружении горшков с геранями и маргаритками – без сомнения, их поставили здесь, чтобы она чувствовала себя уютно.

Вышел Ангус. Интересно, он протягивает ей руку дружбы? Казалось, он был очень рад ее видеть. Воздушные поцелуи плюс ликующие крики «Ну что вы, зачем?» при виде ее гостинцев. Лысеющая макушка Ангуса блестела на солнце, а стильный красный шарф смотрелся на фоне белой рубашки ярким пятном. Тем не менее Мадлен не понимала, что сексуального нашел Джон в этом мужчине. Ангус был приземист, толстоват и буквально лоснился. К тому же он намного старше Джона. Она отругала себя за неблагодарность: они же изо всех сил постарались угодить ей.

– А где мой друг? – весело спросила она, оглядывая окрестности в поисках знакомой фигуры Джона.

– Вы, разумеется, имели в виду моего друга? – несколько натянуто улыбнулся Ангус.

– Да, конечно же, он ваш друг. Я хотела сказать «мой партнер, мой друг». – Мадлен глупо рассмеялась и добавила: – Но, черт возьми, я не против поделиться!

Из огня да в полымя… Она зажмурилась и решила больше ни за какие коврижки не пытаться шутить. Ангус сделал удивленные глаза и сказал:

– Что ж, я попробую.

– Я здесь всего лишь минуту, а уже опростоволосилась, – покаянно призналась она. – Уверена, Джон вас предупредил, что я сейчас не в лучшей форме.

Ангус протянул руку к ее поклаже.

– Позвольте взять вашу сумку.

Судя по наряду Ангуса, даже здесь, в глуши, обед был целой церемонией. Из уважения к хозяевам Мадлен переоделась. Ничего сексуального – Ангус и так еле сдерживает себя – но, повинуясь порыву, она выбрала темно-пурпурные шелковые брюки и рубашку в тон, в которой выглядела неотразимо.

– Господи боже! – воскликнули они в унисон, глядя на нее с искренним восхищением.

Джон подошел, пожал ей руку и прошептал:

– Отличный выбор! Ты просто обворожительна.

Несмотря на сомнительное начало, а может, именно благодаря ему, Ангус отказался от какой бы то ни было помощи и исчез в кухне – творить чудеса. Сидя под садовым обогревателем в форме гриба на маленькой террасе, Мадлен с Джоном, болтая о том о сем, выпили по бокалу джина с тоником. Сумерки сгущались, и холмы вокруг дома, прежде окрашенные в ярко-желтый и пурпурный цвета, становились все более туманными и мрачными, пока не растворились в темноте.

Мадлен допила остатки джина, понимая, что может позволить себе еще бокал, причем даже двойного.

– Туг есть муравейники, о которых нужно знать?

– Нет, но между кухонной дверью и кладовой, когда мы разгружаем продукты, муравьев бегает не счесть. Господи, они такие быстрые! Я рассказывал Ангусу, что тебе нравится изучать предмет в естественных условиях, но, боюсь, он все-таки разбросал средство от насекомых. – Джон потянулся к ее руке. – Но ты лучше помалкивай. Он все равно не поймет.

Средство от насекомых! Мадлен едва сдерживала недовольство. Нечестно судить человека только потому, что он рассыпал отраву. Она едва с ним знакома. Джонни с ним счастлив, разве не это главное? Нельзя все испортить и не подружиться с Ангусом! А тот, прервав ее попытки договориться с самой собой, позвал их к столу.

Мадлен нагнулась к Джону и, понизив голос, спросила:

– Завтра нам представится хоть малейшая возможность уединиться? Мне нужно тебе кое в чем признаться. Я должна была сказать тебе об этом давным-давно. Ты будешь потрясен, узнав правду.

– Боже правый! – испуганно воскликнул Джон. – Неужели все настолько плохо?

– Да, Джон. Мне нужен ты и твой… мудрый совет.

Он поднялся с расшатанного шезлонга и кивнул.

– У Ангуса болит спина. Он не захочет идти на прогулку.

Обеденный стол был накрыт с любовью: прелестный набор разношерстных тарелок, накрахмаленные салфетки и бокалы тонкого стекла. Мадлен немного успокоилась, когда они сели за стол при свете канделябра с пятью ароматическими свечками. Копченый лосось, которого она привезла, был мастерски разложен в форме розы на тарелках и украшен веточкой свежего укропа, долькой лимона и маленькими завитушками чесночного майонеза. Из невидимых колонок, подобно хрустальному дождю, доносились звуки «Времен года» Вивальди. Лишь жужжание генератора в гараже слегка заглушало звуки музыки.

– Красота! – от души воскликнула она, оценив таланты Ангуса и наградив его улыбкой. В ответ он только коротко кивнул.

Подали баранью ногу, запеченную в толченом миндале, – даже Мадлен попросила добавки. Из Джона энергия била через край: он пил слишком быстро и говорил слишком громко. В какой-то момент Ангус с Мадлен обменялись понимающими взглядами, в которых читалось. «Мы очень его любим, но, честно, говоря, когда он выпьет лишнего, то становится невыносимым». После очередной бутылки вина беседа за столом и смех стали еще более непринужденными. Мадлен решила: что бы она там ни думала об Ангусе, хозяин он безукоризненный.

Она спросила, кто он и откуда, и, к своему удивлению, узнала, что у него три дочери и несколько внуков.

– Господи, рано вы стали отцом!

– Мне было девятнадцать, когда родилась Леонора. Два года спустя у нас родились близнецы.

Джон уплетал бельгийские шоколадные конфеты.

– Все трое просто чудо. Ангус, а у меня и Мадлен нет детей. Однажды нам даже пришло в голову…

Мадлен бросила на него предостерегающий взгляд и едва заметно покачала головой. Ангус это заметил и нахмурился, переводя взгляд с одного на другую.

– Да, мы привыкли делиться всем, – сказала Мадлен, пытаясь закрыть тему. – Мы с мужем не могли иметь детей. Это все из-за меня, как нам объяснили, но мы так ничего и не сделали, не стали прибегать к лекарствам.

– Надо же, вы были замужем? – удивился Ангус. – Я и не знал.

Он бросил на Джона укоризненный взгляд. Тот нырнул в стеклянный буфет и зазвенел там бутылками. Ангус снова повернулся к Мадлен.

– И кто был тот счастливец? Он из Ки-Уэста? Джон говорил, что вы там родились.

– Да, он местный, – вздохнула Мадлен и постаралась свести свой рассказ до пары малозначащих фраз. – Я потеряла его. Вскоре после его смерти я приехала в Бат. Мой отец англичанин, и родители переехали в Англию в восьмидесятых годах. Я, можно сказать, почти местная.

Повисло неловкое молчание. Впрочем, ненадолго.

– Значит, вы приехали в Бат, чтобы «промывать людям мозги»? – задумчиво произнес Ангус, предпочитая не обращать внимания на тот факт, что она вдова. – Вы учились в Штатах?

– «Промывать мозги»! – воскликнула Мадлен, выдавив кривую улыбку. – Поосторожнее. Ваши слова многое говорят о том, как вы относитесь к нашей профессии. Джон, ты слышал?

Джон вернулся к столу, размахивая бутылкой коньяка и тремя огромными бокалами. Он едва не задевал макушкой низкий потолок дома и чуть не упал, зацепившись за край плитки. Его очки съехали набок, рубашка вылезла из брюк, на животе расплылось пятно от вина. Безукоризненно одетый Ангус смерил его страдальческим взглядом.

– Ангус немного старомоден. Английская чопорность, сама сдержанность. Не обращай на него внимания, – сказал Джон.

Ангус ничего не ответил и повернулся к Мадлен.

– Нет, действительно, расскажите, чем вы там занимались.

– Зарабатывала на жизнь живописью.

– Живописью? – Брови Ангуса поползли вверх. – Что разрисовывали? Дома или холсты?

Джон нахмурился и наклонился через стол к своему бойфренду.

– Мадлен – талантливая художница. Eе отец – Невилл Фрэнк. Я тебе об этом рассказывал.

Ангус потрясенно смотрел на Мадлен.

– Правда? Сам Невилл Фрэнк! И почему, скажите ради бога, вы забросили такое гламурное занятие и начали выслушивать жалобы больных?

Мадлен поняла, что никогда ему не понравится. Однако, несмотря на то что Ангус – снисходительный козел, он прав. Она выбрала свою профессию по нескольким причинам. Первая – патологическая потребность помогать людям. И вероятно, она надеялась, что если поймет людскую психологию, то это убережет ее от того, что произошло с матерью. Особенно когда она чуть не обезумела от горя.

– Я приехала в Бат, чтобы начать все с начала, – призналась она. – Вся моя жизнь изменилась, я попыталась забыть прошлое. И в результате занялась психотерапией. Отчасти потому, что в Бате имеются для этого великолепные возможности. – Она помолчала. – Мы учились вместе с Джоном. Но это вы знаете.

– Да-да, конечно, вы учились с Джоном.

В голосе Ангуса слышалось раздражение. Он махнул рукой, как будто призывая опустить подробности истории этой «сладкой парочки». Он явно не раз слышал ее от Джона.

Джон сунул ей огромный бокал коньяка, и Мадлен пришлось обхватить его обеими руками, чтобы не уронить. Ей на палец капнуло со свечи. На мгновение воск обжег, но ощущение было приятным. Почему она вернулась? У нее было объяснение: она не могла видеть улиц, по которым они гуляли с Форрестом, пристань для яхт, где был пришвартован их плавучий дом, баров, где они пили и ели, пляжей, где лежали и целовались. Она вернулась в Бат, потому что соскучилась по маме, ей было плохо одной. Но на Бат, если бы Мадлен была предоставлена самой себе, ее выбор вряд ли бы пал. Или она ошибается? Неужели она все еще надеется найти дочь?

– Что ж, – пробормотала она, делая маленькие глотки из пузатого бокала, – как бы я ни старалась, мне не стать настоящей англичанкой.

– Это правда, – с готовностью подтвердил Ангус. – Но вы и на американку не похожи. Вероятно, у вас есть что-то еще в родословной?

Повисла тишина, которую нарушал лишь Джон, многозначительно постукивающий по столу. Ангус, улыбаясь своей едва заметной улыбкой, пристально смотрел на Мадлен в ожидании остроумного ответа.

– Я должна расценивать ваш вопрос как комплимент? – поинтересовалась она. – А я-то сижу, волнуюсь, что покажусь вам чересчур похожей на американку. Джон сказал, что вы не любите Америку и американцев.

Она с вызовом взглянула на Ангуса, но тот лишь засмеялся.

– Да, это был комплимент. Мои слова главным образом относились к вашей внешности. Смуглая, черноглазая, с вьющимися волосами.

Краешком глаза она видела, как Джон напряженно играет желваками. Он был настоящим добряком, избегал конфликтов любого рода, но даже его терпению пришел конец.

– Я, скорее всего, потомок какой-нибудь прислуги из Гватемалы. – Она встала и потянулась, стряхивая оцепенение после долгого сидения. – Это все гены. Так что осторожнее.

Мадлен начала собирать со стола тарелки.

– Ой, нет-нет, – запротестовал Джон, поднимаясь со стула и пытаясь схватить ее за руку, – не стоит. Сядь.

– Нет, мне не трудно, – сказала она, толкая его на стул. – Я загружу посудомоечную машинку и вернусь.

– Только через мой труп! – завопил Джон. Он вскочил на ноги, бросил гневный взгляд на Ангуса и обнял Мадлен за плечи. – Идем, дорогая. Я провожу тебя в твою комнату.

Настала спокойная ночь, тишину которой лишь изредка нарушал крик ночной птицы. Мадлен со всех сторон подоткнула под себя одеяло. Через открытое окно в комнату залетал свежий ночной ветерок. Она не стала задергивать занавески – пусть будет видно небо. За микроавтобусом рос огромный дуб. Голые ветви затейливо переплетались над ее головой, а гонимые ветром облака в лунном свете создавали иллюзию того, что сами сплелись с ветками. Как зачарованная она следила за их, казалось, бесконечным движением.

Она совершенно не хотела спать, ей казалось, что она не спит уже несколько недель. Прошло шесть дней со времени их последней встречи с Рэчел – с тех пор она едва могла сомкнуть глаза. Мадлен понимала, что пытается найти логическое объяснение исчезновению Рэчел: например, она узнала об их родстве и поэтому бросилась прочь от психотерапевта (ее можно понять!).

Маленькое бледное личико Микаэлы беспрестанно накладывалось на повзрослевшее – Рэчел. Чем больше Мадлен думала об этом, тем большим ей казалось сходство. Умом она понимала, что верит в то, во что ей хочется верить, но ее душа восставала против самой возможности ошибки. Рэчел вполне могла быть ее потерянной дочерью. Помимо всего прочего, об этом говорила дата ее рождения.

Даже сама возможность была как пробуждение к жизни. Все чувства Мадлен обострились. Она слышала и видела то, что в обыденной жизни оставалось незамеченным, к тому же она потеряла контроль над происходящим. Казалось, она скользит по льду, скользит и падает, и ее несет в бездну. Почему так?

Чем все закончится?

Ее тревожило не только это. Если Рэчел ее дочь, она никогда не признает Мадлен своей матерью. Это открытие ее испугает, а учитывая интимные подробности жизни, в которых Рэчел призналась, она почувствует себя униженной и оскорбленной. Ее чуть ли не маниакальная сексуальная зависимость от сутенера, занятие проституцией, работа на лондонских улицах, наркотики, нервный срыв. Зная Рэчел, Мадлен была уверена, что та разозлится, просто с катушек слетит от негодования. Будет в ярости. Просто вне себя. И никогда не простит. Мадлен понимала, что может столкнуться с еще одной потерей, теперь уже невосполнимой.

Она должна успокоиться. Если она не поспит, от нее будет мало толку, и больше всех пострадает она сама. Раньше от вина ее клонило в сон, но в последнее время оно оказывало противоположное действие. Потом она вспомнила о снотворном, о перспективе забвения – приманке, соблазнившей ее приехать сюда на выходные. Добрый старина Джон, он, похоже, забыл свое обещание – или Ангус отказался расстаться с темазепамом. Люди иногда странно относятся к своим лекарствам. Она отчаянно жалела, что не взяла снотворное. Ночь будет мучительно долгой, и хотя Мадлен понятия не имела, сколько сейчас времени, вставать и искать часы ей было лень.

Должно быть, она все-таки забылась сном, потому что когда в следующий раз взглянула на небо, то уже облака рассеялись, а ветки дуба были освещены голубоватым светом. Птица затихла. Мадлен приподнялась на подушке, чтобы лучше видеть. Дом был залит ярким лунным светом. Он казался старинным и заброшенным – как раньше, когда стоял пустым и полуразрушенным. Было удивительно думать, что в одной из этих комнат спят, нежно обняв друг друга, двое сытых и счастливых мужчин.

Ее охватило чувство глубокого одиночества, но она постаралась не обращать на него внимания. В конце концов, она привезла с собой бестселлер, правда, скучный, «городской» роман, как будто реальная жизнь крутилась вокруг модных баров, наркопритонов и чердаков. Потом у нее всегда был при себе «Муравейник» – любимый журнал о муравьях, где как раз была потрясающая статья о недавно открытом в глубине амазонских джунглей виде муравьев-листорезов.

Но руки и ноги отказывались повиноваться. Включать свет и искать что-нибудь почитать совершенно не хотелось. Наверное, это хороший признак. Она закрыла глаза.

Мадлен проснулась и не поняла, где находится. Было жарко, невыносимо жарко. Она лежала на узкой кровати, в комнате кто-то храпел. Ветер врывался в открытое окно, развевал занавески. Она уловила особый запах: смесь дизельных выхлопов, морской соли и нечистот. И тут же все вспомнила. Она на молодежной турбазе (больше похожей на ночлежку) в Вера-Крус, в Мексике.

Что-то таилось в глубине ее подсознания, что-то очень важное. Да, теперь она вспомнила: сегодня ее двадцать первый день рождения. Сегодня она обретет статус взрослого человека.

Храп прекратился, раздался глубокий вздох и стон. Затем кровать скрипнула, и снова послышался храп. Это ее лучшая подруга, Джина, крупная девушка с пышной грудью.

Мадлен потянулась за часами и попыталась разглядеть циферблат в тусклом утреннем свете, пробивающемся с улицы. Половина седьмого. Ей с Джиной было нелегко, их биологические часы совершенно не совпадали. Джина относилась к разряду тех людей, которые могут спать сутками напролет, причем неважно где, когда и как, а Мадлен, несмотря на свинцовую усталость, засыпала с трудом. В ее голове непрестанно бродили мысли. Как бы она хотела оставаться ко всему равнодушной, как Джина, – такого спокойного человека еще поискать! Ничто ее не трогало, ее совесть словно закована в ледяной панцирь, ей не знакомы такие понятия, как «вина», «позор», «ответственность», «обязательство». Порой Мадлен пыталась заставить подругу позвонить родителям в Ки-Уэст, но все заканчивалось тем, что она просила свою соседку миссис Вудс заглянуть к родителям Джины и сообщить, что та жива-здорова, хотя и без копейки в кармане. Не могли бы родители выслать немного денег? Потертый рюкзак, двое трусов, пара джинсов, шорты, сарафан, две футболки, да еще у каждой по расческе – вот и все, с чем они приехали на побережье Мексиканского залива. Мадлен последние несколько месяцев работала по ночам в «Неряхе Джо» и носила на поясе под платьем пять сотен долларов, заработанных кровью и потом. У Джины деньги быстро закончились, и она стала по часу в день попрошайничать на улицах. До такого бы Мадлен опуститься не смогла. Никогда, ни за что на свете!

Мадлен громко вздохнула, лежа в полутемной комнате. Ей очень хотелось отметить эту дату с кем-то из близких. Она уже год не была в Бате, не видела ни маму, ни Микаэлу. Это было слишком тяжело, слишком странно: Малышка ее даже не узнает, а маму, похоже, вполне устраивает такое положение дел. В итоге за четыре года она побывала в Бате лишь три раза. И каждый раз возвращалась расстроенная.

По поводу ее дня рождения там состоялся бы, вне всякого сомнения, шумный праздник Отец и Элизабет только что поженились и переехали в модную квартиру в Найтсбридже. Они непременно устроили бы вечеринку, Элизабет обожает подобные развлечения. Она бы заказала громадный торт с двадцатью одной свечкой и осыпала Мадлен деньгами и подарками.

Солнце уже пекло вовсю, но на мощеных улочках стояла тишина, нарушаемая только пронзительными криками продавца хлеба из крошечного белого фургончика. Заспанные женщины в домашних халатах открывали двери и протягивали деньги, получая взамен горячий хлеб и пакетики со сладкими кексами. Мадлен догнала фургон, когда тот уже свернул за угол, и протянула мужчине горсть мелких монет. Он дал ей две огромные лепешки. Мужчина был красив, как красивы обычно мексиканские индейцы, но небрит, а под ногтями грязь.

– Ноу es mi cumpleanos,[24]24
  Сегодня у меня день рождения (исп.).


[Закрыть] – подчиняясь неожиданному порыву, призналась она.

– Que edacî tienes, nina?[25]25
  И сколько лет тебе исполняется, крошка? (исп.)


[Закрыть] – засмеялся он.

– Veinti uno,[26]26
  Двадцать один (исп.).


[Закрыть] – гордо заявила она, точно не зная, празднуют ли в этой стране совершеннолетие в двадцать один.

– Enhorabuena.[27]27
  Поздравляю (исп.)


[Закрыть] – Он театрально поклонился до земли и протянул ей кекс.

Мужчина скользнул глазами по ее длинным голым ногам. На секунду ей показалось, что он пригласит ее в свой фургончик. Легла бы она на этот хрустящий, вкусно пахнущий хлеб? Позволила бы ему заняться с ней любовью? Одна только мысль об этом, пусть и мимолетная, шокировала ее. Прошло уже много лет с тех пор, как ее укладывали в постель, но как еще ознаменовать свое взросление? Нет, только не с незнакомцем. Это епархия Джины.

Мадлен взяла кекс, оторвала липкую бумажку и с удовольствием съела его, пока шла по узким аллеям, пытаясь припомнить дорогу к площади. В телефонной будке воняло пивом и сигаретами, на полу стояла наполовину пустая бутылка из-под вина. Она недовольно поджала губы: только туристы способны на такое. Чертовы иностранцы!

Мадлен оставила дверь распахнутой и стала набирать мамин номер телефона. Она долго слушала длинные гудки. Трубку никто не брал. Который в Бате час? Наконец включился автоответчик, и она услышала голос Невилла: «Это автоответчик Росарии Фрэнк. С ней невозможно связаться по этому номеру, но, пожалуйста, перезвоните…»

Что? Телефон Невилла! Неужели мама переехала к нему? Отец совсем недавно женился на Элизабет, но кто знает – может, на него снизошло озарение (или Элизабет его бросила) и он снова сошелся с мамой? Сердце Мадлен екнуло. Какой отличный подарок на день рождения! Она тут же набрала номер отца.

В трубке что-то щелкнуло.

– Невилл! – закричала она, – Невилл!

– Мадлен! – откликнулся он. – Слава богу, ты позвонила.

– Вы волновались обо мне? – ошеломленно спросила она.

– Нет, дорогая, но ты, честно говоря, могла бы звонить чаще. У меня плохие Новости.

Мадлен почувствовала, как по спине пробежал противный холодок, руки и ноги онемели.

– Что? Какие новосги?

– Послушай, ты должна приехать. У тебя есть деньги? Ты где? Я закажу тебе билет, если у тебя нет денег.

– Что, черт возьми, происходит? – Повисла пауза, и Мадлен спросила: – Ты меня слышишь?

– Я тебя прекрасно слышу. Знаешь, твою маму… поместили в клинику для душевнобольных. Недель пять назад. Когда ты в последний раз звонила, я еще об этом не знал. А потом не мог с тобой связаться. Микаэлу… удочерили приемные родители. Не волнуйся, только не волнуйся, они прекрасные люди.

– Невилл, – закричала она, – что все это значит? Что значит «в клинику для душевнобольных»?

– Понимаешь… она в психиатрической лечебнице. У нее случился нервный срыв.

Господи! Время шло, а в воображении Мадлен одна за другой разыгрывались ужасные сцены. Нет, всему должно найтись самое простое объяснение. Может, мама занималась магией и на нее донесли в полицию? Решили, что она спятила. Никто в Англии ничего не понимал в сантерии. Вероятно, случилось нечто подобное.

– Боже мой! Бедная мама… Ты должен забрать Микки.

– С ней все отлично. Она в надежных руках. Меня больше заботит твоя мать.

– Да, но забери Микаэлу. Не оставляй ее в чужой семье.

– С ней все в порядке. Кстати, дорогая, твоя дочь – это твоя забота.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Мадлен! Давай приезжай, да пошевеливайся. У меня выставка в Токио.

– Уже еду! Забери ребенка. Нельзя оставлять Микки в приемной семье.

– Мадлен! – заорал отец в ответ. – Послезавтра я должен быть в Токио. У меня, черт возьми, открытие выставки! Я забронирую для тебя билет. Где ты находишься?

– В Мексике. – Слезы застилали ей глаза. – Успокойся и расскажи мне, что произошло с мамой. Невилл?

– Да, я слышу. По-видимому, это началось уже давно. Один из соседей сообщил в социальную службу… Росария закрасила все окна черной краской, а потом вынесла мебель и стала жечь ее в гараже. В саду на деревьях она развесила тушки кур и других животных. Разговаривала сама с собой. Она по нескольку недель не выходила из дому. Одному богу известно, что там происходило.

Мадлен замерла. Это совершенно не похоже на маму! Новость ее напугала.

– А ты? – воскликнула она. – Ты же обещал, что не оставишь их. Ты говорил, что каждую неделю ездишь к ним. Тебе на них плевать, да?