Текст книги "След крови"

Автор книги: Китти Сьюэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

Немного резковато, подумала Мадлен, но зато можно ответить.

– Великий Невилл Фрэнк делает горшки! Не думала, что доживу до этого дня.

Невилл не стал выпускать когти. Мадлен увидела, как они с Элизабет переглянулись. Что-то здесь нечисто. Невилл своей огромной лапищей взял бокал с красным вином и осушил его одним глотком, будто наперсток.

«Неужели?…» Она была настолько занята собственными проблемами, что ей просто не приходило это в голову. Невиллу уже стукнуло семьдесят девять. Он больше полувека держался молодцом, целенаправленно проходя десятилетия портретов, пейзажей, натюрмортов, зарабатывая признание по обе стороны Атлантики. Сейчас, глядя на отца, она поняла: он постарел. Черт возьми, он разочаровался в жизни, устал! Даже художники должны уходить на покой. Возможно, и отец решил отойти от искусства, но из гордости не хотел в этом признаться. Может быть, работы его стали уже не те. По правде сказать, последние несколько картин, которые она видела, – нечто абстрактное, напоминающее цветы, – были явным отклонением от его педантичной манеры письма и абсолютно не соответствовали его уровню. Неужели выставка последних работ стала свидетельством заката его карьеры – как для него самого, так и для публики, покупателей и коллекционеров? Вероятно, агент посоветовал Невиллу остановиться, пока он был еще лидером. Благодаря такому шагу могла возрасти и стоимость его картин.

Мадлен вскочила и обняла отца за плечи.

– Мне кажется, керамика – это просто отлично. Я тебя дразню, потому что именно этого ты от меня и ждешь. – Она наклонилась и заглянула ему в глаза. – Мы должны поддерживать друг друга во всем. Верно, дружище?

– Да иди ты к черту! – стряхнул Невилл руки дочери. – Не нужно меня опекать. И потом, ты все равно ничего не понимаешь в керамике.

Мадлен, присмирев, снова опустилась на диван и сделала глоток из бокала, который Элизабет поставила на столик рядом с ней. На самом деле она разбиралась в керамике и время от времени покупала необычные работы. Когда она попыталась показать их отцу, тот, удостоив ее приобретения беглого взгляда, лишь снисходительно хмыкнул. Но любой может передумать, у любого могут появиться новые увлечения. Лишь бы это шло на пользу!

Невилл схватил с кофейного столика пульт управления и включил телевизор. Мадлен нахмурилась. Она редко видела, чтобы отец смотрел телевизор, и уж точно никогда при гостях. Он переключал каналы, не сводя глаз с экрана, а другой рукой протянул пустой бокал Элизабет, которая покорно встала и наполнила его из бутылки на столе. Мадлен удивлялась все больше и больше. Невилл был эксцентричным и частенько вздорным, но все двадцать лег брака относился к жене с уважением и обожанием. Он очень гордился тем, что соблазнил дочь английского аристократа, которая была даже моложе Росарии. Женщину, разделявшую его интересы, любившую пирушки, склонную к легкомысленным поступкам, обожавшую красиво одеваться и вкусно поесть и в то же время респектабельную, с образцовым произношением, не хуже его собственного (ничем таким Росария никогда не обладала). Поэтому казалось непостижимым, что он позволяет себе обращаться с ней вот так – с надменной бесцеремонностью.

Мадлен, прищурившись, посмотрела на Элизабет. Та ответила ей многозначительным взглядом, чуть покачав головой, а Невилл наконец наткнулся на какую-то мыльную оперу. Собственные трудности Мадлен постепенно уступили место раздражению. В комнате повисло напряжение. И это только потому, что она что-то не то сказала… Отец всегда дулся до тех пор, пока не вливал в себя достаточную порцию вина, после чего его настроение улучшалось и все были просто обязаны веселиться ему в угоду. В этом смысле ничего не изменилось. Невилл всегда был пупом земли, а мир вращался вокруг его потребностей и его настроения. Прибавьте к этому славу и богатство – вот вам и тяжелый случай нарциссизма. Он часто звонил дочери? Интересовался, как у нее дела? Вообще интересовался ее жизнью? Часто спрашивал у Мадлен о Росарии, если не считать редких вопросов об оплате счетов?

Какое-то время они сидели молча. Мадлен и Элизабет потягивали свои напитки, а Невилл глушил вино бокалами.

Молчание нарушила Мадлен.

– Невилл, мне нужно с тобой поговорить.

– Я вас оставлю.

Элизабет встала и с многозначительным видом покинула комнату. Мадлен была сбита с толку. Может, они поругались? Да, это единственное объяснение. Она повернулась к отцу, но тот не сводил глаз с телевизора.

– Мы никогда не говорили о Микаэле, верно?

Он пожал плечами.

– А о чем тут говорить? Мы о ней ничего не знаем.

– Похоже, ты ошибаешься. Есть вероятность, что мы с ней уже пару месяцев знакомы.

Невилл оторвал глаза от экрана. Он выглядел удивленным.

– Есть вероятность? Что ты хочешь этим сказать?

– Я не уверена… Дело в том, что в марте у меня появилась новая пациентка.

– Господи! Что я могу сказать? Скорее всего, ты ошиблась.

– Вот это я и пытаюсь выяснить.

– Что ж, если это она, ты должна подумать, как от нее избавиться.

– Что?

– Послушай, Мадлен, – сказал он, глядя на дочь снисходительно и отстраненно, – я дам тебе отцовский совет. Не увлекайся сентиментальной ерундой. Как просто быть слезливой и романтично-наивной! Но даже если ты и не ошиблась, подобные встречи ничем хорошим не заканчиваются. Не усложняй себе жизнь, девочка. Лучший выход для тебя – придумать предлог, чтобы прекратить сеансы.

– И все? – Она не сводила с него глаз, в смятении качая головой. – Это и есть твой отцовский совет?

– Мадлен, черт возьми, ты забываешь, что Микаэла не хочет с тобой знаться! Разве ты не внесла свое имя в какие-то там списки? Она не разделила твое желание познакомиться. Эта девушка уже больше двадцати лет не твоя дочь. Прошлого не изменишь. Смирись.

Мадлен напряглась. Следовало бы предвидеть отцовскую черствость, его прагматический ответ. Но насколько он прав?

– Это же твоя внучка! Твоя плоть и кровь!

Невилл поморщился.

– Я никогда не верил в зов крови. Всегда считал, что люди преувеличивают.

Мадлен почувствовала, как вспыхнуло лицо.

– А кто же тогда мы, Невилл? Просто знакомые?

Он беспечно отмахнулся рукой.

– Ох, только не нужно напыщенности! Мы совсем другое дело.

– Нет, не другое.

Повисло молчание. Его взгляд вернулся к телевизору. Казалось, Микаэла его больше не интересует. Мадлен затошнило от злости и разочарования. Ей самой всегда недоставало настоящего отца…

Она постаралась перекричать телевизор.

– Ты не знаешь, кто удочерил Микаэлу? Я имею в виду, не сказал ли этот мешок с дерьмом из опекунского совета, Форбуш или как его там, по секрету, кто приемные родители? Я припоминаю, что вы с ним имели несколько милых бесед.

Невилл преувеличенно глубоко вздохнул.

– Разумеется, нет. Подобного рода информация держится в секрете.

– А фамилия Локлир тебе ни о чем не говорит?

– Нет.

– Значит, ты не можешь сообщить мне ничего нового? Пожалуйста, Невилл, мне и вправду нужно разобраться в этом. Моя пациентка, вполне вероятно, моя дочь. Мало того, что я хочу знать правду, – под ударом и моя репутация психотерапевта. Неужели ты мне не поможешь? Неужели ничего не помнишь?

Невилл покачал головой.

– Послушай, я же не последняя сволочь. Я знаю не больше твоего. Ничем не могу тебе помочь. Кроме того, у меня есть собственные проблемы. Просто забудь об этом, Мадлен. Поезжай отдохни, или потрахайся, или займись чем-нибудь…

– Потрахайся? Ты что, смеешься?

– Я не хотел… – Он запнулся и взглянул на дочь. – О черт! – Он глубоко вздохнул и почесал грудь. – Послушай, я расскажу тебе все, что знаю, и ты поймешь, что ошибаешься. Пара, которая удочерила твою дочь, носила фамилию Коксворт. Тот чумазый парень, Форбуш, однажды проговорился, когда мы беседовали по телефону. Их фамилия застряла в моей памяти по единственной причине – уж очень смешная. Помню, я еще посочувствовал девчушке. Как она пойдет в школу с такой фамилией? Коксворт, надо же! – Он хихикнул. – Их фамилия не Локлир, моя дорогая, если так зовут твою пациентку. Если, конечно, Локлир не ее фамилия по мужу.

«Нет. К тому же она и не Микаэла», – подумала Мадлен с упавшим сердцем. Можно сменить фамилию, но чтобы сразу фамилию и имя… Остается только дата рождения. Дата рождения… и глаза.

– Мне необходимо развеять малейшие сомнения на тот случай, если она… возобновит сеансы. Мне придется провести дополнительное расследование.

– Полагаю, тебе не стоит суетиться, Мадлен. Я абсолютно уверен, что Форбуш упоминал о том, что Коксворты уезжают в Ньюкасл как только уладят все формальности с удочерением. Они родом оттуда. – Он покачал головой и сделал очередной глоток вина. – Брось, милая. С чего бы Микаэле переезжать именно в Бат?

В дверях появилась Элизабет, у ног которой нетерпеливо скакал Брут.

– Собаке необходимо прогуляться. – Элизабет остановилась, уловив повисшее в гостиной напряжение. – Может, вместе прогуляемся, Мадлен? Мы могли бы пойти в Гайд-парк, сделать кружок вокруг Серпантина¹.

Мадлен посмотрела сначала на мачеху, потом на отца, который уже потерял интерес к их беседе.

– Хорошо, пойдем.

Мадлен подождала, пока Элизабет наденет ошейник на собаку, которая вертелась под ногами в ожидании прогулки. Невилл даже не взглянул в их сторону, даже не пошевелился в кресле.

Они не спеша направились в сторону парка, ожидая, пока собачка задирала лапу у автобусных остановок, столбов и мусорных ящиков. На Слоун-стрит Элизабет[28]28
  Узкое искусственное озеро в Гайд-парке.


[Закрыть] останавливалась перед каждой витриной, бросая оценивающий взгляд на выставленные товары. Мадлен и в лучшие времена было совершенно наплевать на дорогущие наряды от кутюрье, а сейчас она просто плелась вслед за Элизабет. Голова пухла от мыслей. Коксворт… Она никогда не слышала этой фамилии, а тот факт, что семья вернулась в Ньюкасл, должен был развеять последние сомнения. Если Невилл прав, она вынуждена признать, что ошиблась.

– Взгляни на эти туфли. На тебе они будут сидеть просто изумительно, Мадлен.

– Перестань. – Она потянула Элизабет за руку. – Это все – новое платье короля.

Мадлен по привычке тянуло к тому входу в парк, где их ожидала монументальная скульптура «Буйство зелени» – творение Якова Эпштейна. Еще будучи молодым, Невилл познакомился с Эпштейном, и Мадлен много раз слышала рассказы о великом мастере. Особенно один – о том, как скульптор спешил закончить свой шедевр «Буйство зелени» в день собственной смерти. Для Мадлен смерть творца была неразрывно связана с жизнью скульптуры, с летящими длинноногими фигурами, с преследующим их Паном. Но она вгляделась в скульптуру сегодня, и ее сердце замерло. Здесь был и другой смысл, подтекст, то, на что указала ей мама: чтобы жить, нужно бежать.

Элизабет потянула Мадлен за руку. Похоже, она уже по горло сыта искусством и художниками.

– Мы тысячу раз разглядывали эту ужасную фигуру, – пожаловалась она. – Пойдем, ради бога!

Они перешли дорогу и вошли в парк. Казалось, здесь был весь Лондон. По дорожкам прохаживались целые семьи, бегали дети, гуляли собаки на поводках. Было много роллеров и велосипедистов. Мужчины и женщины на лошадях грациозно скакали вокруг Серпантина по песчаной дорожке, предназначенной для всадников. На озере было не счесть гребных лодок и пловцов, храбро купающихся в холодной темной воде.

Брут помчался прямо к деревьям. Они пробирались между разложенными для пикника одеялами и влюбленными парочками, расположившимися прямо на траве, не спуская собаку с поводка на случай, если Брут решит присесть возле чужой корзинки с припасами. Вдали от толчеи они были вынуждены нарушить молчание, и Мадлен решилась спросить:

– Что между вами произошло? Что за странное поведение?

Элизабет минуту колебалась, а потом взяла Мадлен под руку и печально призналась:

– Невилл слепнет.

Мадлен остановилась как громом пораженная.

– Что?

– Он слепнет. И с этим ничего нельзя поделать. Он уже давно это понял. Больше не может рисовать.

– Господи, нет! – воскликнула Мадлен. – Только не это!

– Увы, это правда.

Мадлен недоверчиво покачала головой.

– Что с ним? Почему это происходит?

– Пигментная дегенерация сетчатки. Слышала о таком?

Мадлен нетерпеливо кивнула.

– И давно это началось?

Брут натянул поводок, они пошли в сторону поляны.

– Года два…

Мадлен не могла оправиться от потрясения. Бедный Невилл! Какая трагедия для художника! Отсюда и керамика, и придирки, и новая привычка командовать. Неудивительно, что он не в духе.

Взглянув на Элизабет, Мадлен внезапно почувствовала к ней большую жалость, чем к отцу. Невилл прожил славную жизнь, и на склоне лет его неизбежно должен был настичь какой-нибудь недуг. Никто не властен остановить старость. Мудрый человек воспримет слепоту как возможность заглянуть внутрь себя, особенно если он, как Невилл, все воспринимал глазами. Но подобного рода мудрость – явление редкое. Она встречала всего нескольких пациентов, пожилых мужчин и женщин, которые, узнав, что конец близок, начали посещать сеансы, чтобы расширить и углубить внутреннее самосознание. Ее отец не из таких. Он проживет остаток дней, каждую секунду негодуя на свое бессилие.

Мадлен обняла Элизабет за плечи.

– Мне так жаль… Теперь все становится на свои места.

– Он запрещает мне говорить об этом кому бы то ни было. Но ты же видишь, как нам непросто. Я не люблю притворства. Он стал очень… утомительным.

Мадлен посмотрела на нее. Утомительным? Раньше Элизабет никогда бы не позволила себе употребить подобное слово в отношении Невилла. Они всегда были «как дети» – так можно было охарактеризовать их модель отношений. И хотя с годами дружба между Мадлен и мачехой укрепилась, Элизабет воздерживалась от обсуждения с падчерицей подробностей своего брака. И правильно. Невилл, в конечном счете, был родным отцом Мадлен.

– Если бы он смог с этим смириться… – сказала Элизабет. – С болезнью не поспоришь.

– Боже! Элизабет, как ты думаешь, он совсем ослепнет?

– Невилл теряет зрение постепенно. Боковым зрением он почти ничего не видит. Говорит, что видит все как будто через соломинку.

– И надо же, чтобы именно глаза… – испуганно сказала Мадлен. В ее ушах стоял дрожащий голос Росарии: «Твой отец не видит, Магдалена. Я смотрю его глазами и ничего не вижу». – И как же быть?

Элизабет обернулась и многозначительно посмотрела на Мадлен.

– А ты что думаешь по этому поводу?

Ее вопрос застал Мадлен врасплох.

– Разумеется, это ужасно. Все, что в моих силах…

В голосе ее звучала растерянность, слова казались неубедительными.

Элизабет молчала. Мадлен разглядывала мачеху. Вздернутый носик придавал ей молодой и озорной вид. Нежная кожа, длинные, заплетенные в косу золотистые волосы. Она по-прежнему оставалась красавицей, одновременно будучи сильной и одаренной женщиной. Как мачеха и друг она была проницательной и чуткой. Похоже, настало время, когда они по-настоящему смогут поддержать друг друга. Возможно, для Мадлен пришло время поделиться с мачехой собственными проблемами. Она просто обязана объяснить цель своего визита. Мадлен положила руку Элизабет на плечо и легонько встряхнула ее, чтобы привлечь внимание.

– Знаешь, если тебе интересно, о чем я приехала поговорить с Невиллом… Мне действительно нужно знать твое мнение…

– И еще… – прервала ее Элизабет. Говорила она убедительно, можно сказать, страстно. – Это может показаться предательством… но я собираюсь уйти от твоего отца. – Она подняла руку, отметая любые возражения. – Последние несколько лет выпили из меня все соки. С ним стало так тяжело, Мадлен. И это уже не изменить. Я не могу провести остаток жизни, обслуживая инвалида. Я умру от тоски. – Ее лицо перекосилось. – Пожалуйста, Мадлен, пойми меня! Мы прожили вместе много прекрасных лет. Я полагаю, что сделала его счастливым. Я всегда была его музой. Была человеком, на которого он мог опереться. Я не возражала против того, чтобы оставаться в тени его гения, но превратиться в служанку, сиделку, быть на побегушках… я не хочу. Я уже устала, а ягодки еще впереди. Мне только пятьдесят два…

Она замолчала. Женщины не сводили друг с друга глаз.

– Но, Элизабет…

– Прошу тебя, не надо! – воскликнула она. – Я знаю, что это его убьет, но я так больше не могу. И еще одно: никто и ничто не заставит меня изменить решение, поэтому даже не пытайся.

– Ты что, пока еще ничего ему не сказала?

Элизабет взглянула на Мадлен с мольбой.

– Может, ты скажешь?

– Я? – удивилась Мадлен. – Ни за что! Это твое решение, сама и говори. И поскорее.

– В среду я отправляюсь к сестре в Швейцарию. Я не вернусь в эту квартиру, когда приеду назад в Лондон.

Мадлен покачала головой, возмущенно глядя?ia мачеху.

– Боже мой, вот так просто уедешь и не вернешься? И ты ничего ему не сказала?

– Мне от него ничего не нужно, – заявила Элизабет, как будто речь шла о деньгах. – Он за эти годы и так положил немалую сумму на мое имя.

Бруту не нравился тон их разговора. Он постоянно оглядывался на хозяйку и Мадлен, испуганно склоняя на бок голову.

Какое-то время они шли молча. Элизабет достала из кармана смятую бумажную салфетку и смахнула пару слезинок.

– И как, ты думаешь, он поступит? – спросила наконец Мадлен.

– Не знаю, – ответила Элизабет внезапно посуровевшим голосом. – Теперь это твоя забота. Я имею в виду, ты могла бы переехать в Лондон.

– Ты шутишь! – Мадлен от удивления остановилась. – Ну ты и придумала! У меня же пациенты. И нужно же позаботиться о Росарии.

Они повернули и пошли назад той же дорогой. Мысли Мадлен прервал голос Элизабет:

– …помощь по дому, может быть, сиделку. Я не знаю. И помни, здесь пруд пруди молодых женщин, поклонниц знаменитого художника, готовых на все ради денег и славы великого мастера. Он обязательно кого-нибудь найдет. У него на счету миллионы, и даже если он все спустит, остается еще квартира.

Поклонницы знаменитого художника… Внезапно Мадлен захотелось ударить мачеху. Как она могла? Как можно из любящей жены превратиться в безжалостного постороннего человека?

– Послушай, – тихо сказала она, – делай, что хочешь, но лучше тебе обсудить с Невиллом его желания и потребности. Ты должна помочь ему с этим справиться. Это твой долг.

Первое, что они услышали, когда открыли дверь, – раскатистый храп, прерываемый фырканьем и хрюканьем, от которого чуть ли не дрожал потолок.

– Он спит, – вздохнула Элизабет. – Это уже не первая бутылка за сегодня.

– Ты удивлена? – кисло поинтересовалась Мадлен.

– По правде сказать, я считаю, что тебе лучше уехать прямо сейчас. Движение на дорогах просто ужасное. К тому же он, когда проснется, будет не в настроении. Подумай над тем, что я тебе сказала. Ты его дочь.

Мадлен остановилась и посмотрела на отца, который крепко спал в кресле. Рот у него был приоткрыт, и, наверное, поэтому, несмотря на крупное тело, Нсвилл казался маленьким и несчастным, как та женщина, которую он бросил двадцать лет назад. И неважно, насколько он стал богаче, чего достиг, на какую блистательную женщину променял ее мать – свою жизнь он закончит таким же одиноким и покинутым, как и Росария. «Чему быть, того не миновать», – подумала Мадлен, криво усмехнувшись.

Словно в лучах яркого света она увидела себя, создание этих двоих, увидела неумолимо приближающуюся старость и одиночество. Казалось, она не способна удержать любовь: та просачивалась у нее между пальцами или она сама ее отдавала. Что-то еще грызло ее…

Впервые она подумала о мальчике.

Саша

Глава тринадцатая

Росария стояла у алтаря спиной к двери. На ней было шелковое платье изумрудного цвета, которое когда-то давно купил Невилл. Платье до сих пор прекрасно сидело на ее стройной фигуре. Ни возраст, ни болезнь никак не отразились на красоте ее ног, облаченных в черные чулки. Но туфель на ногах не было. Вопреки обыкновению, мать распустила волосы – все еще густые, доходящие почти до бедер. Росария вернула волосам первоначальный цвет – цвет воронова крыла, и теперь со спины ее легко можно было принять за молодую женщину.

Мадлен стояла в дверном проеме и молча наблюдала за матерью. Дары, приготовленные орише Бабалу-Айе, располагались перед ней на алтаре: стакан кокосового молока, чашка с жареной кукурузой, ломоть хлеба, погруженный в оливковое масло. (Невилл, чувствуя свою вину, проявлял невероятную щедрость, поэтому мама имела все, что ни пожелает.) Крошечный флакон с прахом африканского предка стоял на плоском камне, а маленькая безволосая кукла, покрытая чем-то, напоминающим запекшуюся кровь (чью, интересно?), стояла, прислоненная к статуе божка.

Бабалу-Айе редко поклонялись в дневное время – он не выносил дневного света, но, тем не менее, мать потревожила оришу в четыре часа дня. Какое заклинание она готовит? Нельзя назвать простым совпадением тот факт, что ориша Росарии был повелителем инфекций, властвовал над оспой и всеми кожными заболеваниями. Появление ВИЧ на планете приписывали гневу именно Бабалу-Айе. Он же мог вызвать рак, паралич, сифилис и проказу. А его сексуальную силу трудно даже описать: он был необычайно популярен среди любовников, которые ищут колдовское зелье, чтобы достичь высот удовольствия и страсти. И среди влюбленных, которые боятся потерять свою вторую половинку.

Мадлен размышляла над тем, стоит ли прерывать обряд. Санитарки и нянечки уже явно привыкли к маминым причудам, поэтому оставили ее в покое. В противном случае, Мадлен была уверена, мать бы не занималась тем, что делает сейчас. Росария повернула голову в ее сторону и бросила на дочь такой ледяной взгляд, что та поневоле вздрогнула. Она явно помешала таинству.

– Хорошо, что ты приехала, Магдалена. Мне нужно выкурить сигару.

Мать взяла с алтаря еще не распакованную сигару. Невилл, точнее, его адвокат Рональд Трэпп, каждый месяц доставлял в Сеттон-холл коробку кубинских сигар. Невилл отлично помнил, какое удовольствие доставляет его бывшей жене-кубинке хорошая сигара. Но он, очевидно, забыл, что сигары – неотъемлемая часть обрядов Росарии.

– Выведи меня на улицу, Магдалена. Быстро!

Погода стояла отличная, только ветреная, поэтому Мадлен полезла в шкаф за курткой и парой подходящих туфель. Потом помогла матери обуться.

– Отлично, пойдем вниз, распишемся, что мы уехали, – сказала она. – У тебя есть спички?

– Не говори глупостей, – усмехнулась Росария. – Неужели ты думаешь, что мне могут дать спички? От этого места уже давно осталось бы одно пепелище.

Они часто так шутили, поэтому понимающе засмеялись.

Сделав отметку об уходе, мать и дочь пошли на лужайку. Поскольку погода позволяла, тем пациентам, к которым приехали посетители, чай додали прямо на открытом воздухе. Повсюду виднелись голубые плетеные столики, накрытые белыми крахмальными скатертями. Мадлен усадила Росарию за столик под дубом и пошла заказать крепкого кофе, очень крепкого, и попросить зажигалку.

– Ты принесла выпить? – шепотом спросила Росария, когда дочь вернулась.

Мадлен полезла в сумочку и, достав бутылку, украдкой плеснула в пластиковый стакан хорошую порцию рома. Росария наконец закурила сигару, и воцарился покой. Когда мать курила, она витала где-то на седьмом небе. Она, прикрыв глаза, со знанием дела выпускала дым, наслаждаясь хорошей кубинской сигарой.

– Мама, где брошь?

Росария вынула сигару изо рта. Несмотря на лекарства, она соображала довольно быстро.

– Какая брошь?

– Та, которую ты вытащила из моей сумочки.

Росария продолжила курить, выпуская кольца дыма.

– Ты потеряла свои стекляшки, чикитила?[29]29
  Крошка, малышка (исп.).


[Закрыть] – спросила она, усмехнувшись собственному чувству юмора.

– Это не смешно. – Мадлен нагнулась к матери. – Ты занимаешься запрещенными делами? Или ты попросила Педроте помочь тебе? Попросила, мама?

Росария сердито посмотрела на дочь.

– Мне больше не нужна помощь Педроте.

«Так я и думала», – вздрогнула Мадлен. Ее совсем не понравилось то, что она услышала. Если бы она продолжала верить в колдовские приемы сантерии – а она в них больше не верит, – она бы непременно решила, что мама налагает проклятия. К познаниям Росарии в сантерии добавьте скрытые психические способности, затем еще душевное нездоровье – смесь получится взрывоопасная. Она могла представлять угрозу для всех и каждого. К тому же с кем могла Мадлен поделиться своими опасениями? Никто бы ей не поверил, разве что Невилл. В конце концов, именно колдовские таланты Росарии приворожили отца.

– Мама, – решительно начала Мадлен, – ты помнишь, как когда-то давно учила меня сантерии? Ты всегда говорила, что насылать проклятья и желать людям зла – удел колдунов, а не настоящих сантер.

– Корректо, ми нинья.[30]30
  Верно, доченька (исп.).


[Закрыть]

– Бабалу-Айе не понравится то, чем ты занимаешься. Ты будешь лишена силы, которую он тебе даровал. Он может наслать на тебя ужасную болезнь.

Росария сидела с закрытыми глазами.

– Именно он и руководит мною, – отрезала она.

– Разве ты забыла, что я чуть не умерла от «дурного глаза»? Ты же не станешь так поступать с другими людьми, верно, мама?

– Я обязана защитить своих детей, Магдалена. Я использую всю свою силу и уничтожу любого, кто попытается причинить им вред или забрать их у меня. – Она пожала плечами и принялась рассматривать сигару, которую держала в руке. Потом пристально взглянула на дочь. – Любая мать поступила бы точно так же. Разве нет?

Господи боже! Мадлен достала из сумки бутылку рома и сделала большой глоток из горлышка, не заботясь о том, как это может выглядеть со стороны. Крепкий ром обжег горло.

– Твоих детей? – прошептала она. – И сколько же у тебя детей, мама?

– Двое, Магдалена. Но ты и сама это знаешь. У меня двое детей.

Мадлен не сводила с матери изумленных глаз. Внезапно Росария встала и швырнула сигару на землю.

– Второй ребенок! – закричала она, глядя на Мадлен безумными глазами. – Ты, гадкая девчонка, что ты наделала? Что стало с ней?

– Ну-ну, Мадлен, я же предупреждал вас, что это не очень хорошая идея, – сказал Реджис Форбуш, неловко похлопывая ее по плечу. – Постарайтесь успокоиться.

Он выхватил из коробки на столе пачку бумажных салфеток и сунул их в руку Мадлен.

– Успокойтесь. Ведь вы сами настаивали на этой встрече. Это был ваш шанс… Ну… Я пойду за Карен. Уверен, она где-то поблизости.

Она видела, что ему не терпится уйти. Полы его коричневого шерстяного кардигана развевались на сквозняке, когда он открыл дверь. Дверь с громким стуком захлопнулась. Мадлен промокнула салфеткой глаза, сожалея о том, что накрасила ресницы тушью. Кого она собиралась поразить? Микаэлу?

Уж лучше бы она опоздала, чем пришла заранее. Ожидание было невыносимым. Пара, удочерившая се дочь, вероятно, очень понимающие люди: с их стороны не последовало никаких возражений – своеобразный акт милосердия. Ей необходимо было увидеть Микаэлу еще раз, но пока минуты томительно тянулись к последнему «прощай», Мадлен просто оглушила ужасающая неотвратимость решения, к которому ее принудили. И дело не в том, что она не отдавала себе отчета в бесповоротности удочерения – изменить потом уже ничего будет нельзя. Она сделала все возможное, чтобы убедить социальные службы, что может стать достойной матерью Микаэле, но куда бы она ни обращалась, поддержки не получила нигде. Даже Невилл счел за лучшее не вмешиваться (Мадлен поклялась, что никогда ему этого не простит).

Чтобы смягчить удар, мысленно она оставляла за собой место для маневра, полагая, что еще есть время отсрочить приговор – конечно же, кто-нибудь ей поможет, подскажет выход. Это казалось каким-то наваждением. С каждым днем Мадлен все сильнее и сильнее осознавала, что Микаэла – ее, дочь, а не Росарии, не Форбуша, не социальных работников, не правительства, не неких мистера и миссис Икс. Однако едва в ней проснулись материнские чувства, как у нее вознамерились отобрать дочь навсегда. Решение, разумеется, принималось, «исходя из интересов ребенка». И хотя раньше Мадлен по-настоящему не ощущала себя матерью, теперь где-то в глубине естества она чувствовала дочь – в ней росло и крепло чувство, будто она вновь вынашивает свое дитя.

Когда в комнату вошла Карен Энберг, Мадлен уже пребывала в состоянии паники. Она подбежала и схватила годящуюся ей в матери чиновницу за руку.

– Послушайте, Карен, – всхлипнула она. – Я не смогу через єто пройти. Не смогу!

– Хорошо, хорошо, милочка. Я все понимаю, – успокоила ее Карен. – Я скажу им, что встреча отменяется. Уверена, они вздохнут с облегчением. Это было так неумно – настаивать на встрече.

– Нет! – продолжала плакать Мадлен. – Я имею в виду удочерение. Я не могу на него пойти. Я передумала.

Карен обняла Мадлен за плечи.

– Ты уже подписала документы. Ты же понимаешь: назад пути нет. Мистер и миссис Икс сделали тебе огромное одолжение тем, что привезли сюда Микаэлу. Супруги тебе искренне сочувствуют, это так, но они недвусмысленно дали понять, что хотят начать жизнь с чистого листа. Ради счастья Микаэлы.

Она подвела ее к ряду пластмассовых стульев у стены.

– Ты сама еще ребенок, дорогая. Вернешься во Флориду, встретишь хорошего человека, выйдешь замуж, нарожаешь целую кучу ребятишек… Вот увидишь.

Мадлен вспыхнула от ярости.

– Не нужно меня утешать, Карен. Неужели вы думаете, что именно это я хочу слышать? Я ведь вам говорила, что у меня, возможно, никогда больше не будет детей. После рождения Микаэлы врачи сказали, что шансы вновь забеременеть сводятся к двадцати процентам.

Карен погладила ее по плечу.

– Не верь никому, – тихо, проникновенно ответила она, усаживаясь на шаткий стул рядом с Мадлен. – Конечно же, у тебя еще будуг дети.

Они уже не раз возвращались к этой теме. Карен рассказала Мадлен, что ее мать сорок лет назад отдала сестру Карен на удочерение, и лишь совсем недавно сестры узнали друг о друге. Сегодня все больше и больше детей и их биологических родителей находят друг друга благодаря помощи общественных организаций.

– Когда Микаэла вырастет, велика вероятность того, что вы возобновите отношения и станете подругами. Вы сможете опять стать сестрами.

– Для меня это слабое утешение. Уж вы-то должны бы понять! – плакала Мадлен.

Карен успокаивающе похлопала ее по колену.

– Пожалуйста, успокойся. Нельзя, чтобы Микаэла увидела тебя заплаканной. Это ее расстроит.

Спустя десять минут, когда обе уже не знали, что еще сказать, дверь открыл Реджис Форбуш, но заходить не стал, а только впустил маленькую девочку. Мадлен бросилась к ребенку, но тут поняла, что дочь не узнает ее. Девочка продолжала стоять у двери, одетая в нарядную розовую куртку и красные брючки, на ногах – черные лакированные туфельки.

– Хочу к маме!

– Привет, Микки.

Мадлен опустилась перед девочкой на колени, сдерживая слезы и пытаясь вести себя естественно. Девочка заметно выросла, волосики у нее потемнели. Несмотря на испуганное личико, выглядела она здоровым розовощеким ребенком.

– Давайте сядем, – весело предложила Карен, беря инициативу в свои руки.