Текст книги "След крови"

Автор книги: Китти Сьюэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

Глава первая
Бат

Мадлен Карли Фрэнк, психотерапевт-гуманист, скромная художница, специалист по редким видам муравьев-листорезов Южной Флориды, стояла за запертыми дверями тюрьмы. Но не в качестве заключенной, а как посетитель тюрьмы с официальным на то разрешением. Одиноким узникам предоставлялась подобная поблажка – дружеские визиты таких же одиноких благодетелей с нечистой совестью.

«Я прячусь за благими делами», – подумала она с кривой усмешкой. Ее совесть никогда не была кристально чистой, а после восьми лет вдовства друзья окрестили ее Мадлен-отшельницей.

– Чему вы улыбаетесь? – поинтересовался Эдмунд Фьюри, объект ее благодеяний. – Вы витаете где-то в облаках, моя прелесть. Вам со мной не скучно, нет?

Ее руки покоились на краю заслонки, он потянулся, чтобы коснуться их.

– Скучно? Никогда, – ответила она, качая головой. – Все, что угодно, только не скучно.

Она отдернула руку. Судьба этого заключенного интересовала ее, но Мадлен не хотела, чтобы он прикасался к ней, особенно если учесть, что именно он сотворил этими самыми руками. К тому же прикасаться друг к другу не позволяли тюремные правила.

– Все что угодно?

Она засмеялась.

– С моей стороны было непростительной ошибкой надеяться, что я отделаюсь подобной отговоркой. Ладно, слушайте, я околдована, взволнована, изумлена, удивлена… Что еще? – Она театральным жестом почесала затылок.

– Вам так свербит творить благие дела?

Она поперхнулась смехом. Похоже, он читает ее мысли.

Губы Эдмунда растянулись в улыбке, которая на его лице выглядела неестественно. Кроме того, внимание неизменно приковывали его зубы. Они были весьма необычными: их было слишком много, и на нижней челюсти они наползали друг на друга, так что казалось, будто их два ряда – прямо как у акулы. Несомненно, в наше время и в его возрасте хороший стоматолог порекомендовал бы удалить некоторые и выровнять остальные с помощью пластины. Не один раз она боролась с искушением предложить Эдмунду консультацию дантиста, но, в конечном счете, если бы его это беспокоило, он мог бы и сам решить проблему с зубами.

– Можете не отвечать, дорогая. Лучше расскажите, как прошел ваш день, – продолжал он.

– Нет, Эдмунд. Мы всегда скатываемся на разговоры обо мне.

– Рассказывайте. Я люблю слушать о вашей работе. Какие загадки человеческого сознания вы решали сегодня?

– На ум не приходит ничего, что было бы вам интересно, – ответила она. – К тому же вы понимаете, что неэтично с моей стороны сплетничать о пациентах.

Она перенесла вес тела на другую ногу. Для ее спины было непростым испытанием простоять целый час, разговаривая с заключенным через окно в двери камеры. В самом начале, больше года назад, Мадлен попросила сначала капеллана, а потом и самого начальника тюрьмы позволить ей заходить в камеру к Эдмунду или хотя бы сидеть на стуле в проеме открытой двери. Мистер Томсон удивленно взглянул на нее: она явно не отдает себе отчета, насколько опасен и непредсказуем Эдмунд.

Эдмунд щелкнул пальцами у нее перед лицом.

– Ну! Вы же знаете, Мадлен, мне можно доверять. Я никогда вас не скомпрометирую. Запомните. Я, может, и убийца, но друга никогда не подведу. А мы с вами друзья, верно?

Минуту они молча смотрели друг на друга. Сейчас они знали друг друга довольно хорошо. Правильнее сказать, он знал ее как свои пять пальцев. Видел насквозь.

– Да, Эдмунд. Я ваш друг.

Она на самом деле так считала, несмотря на свое отношение к его преступлениям. Она подумает об этом на обратном пути. Длинная дорога всегда предоставляет возможность поразмыслить над такими понятиями, как искренность или, по крайней мере, компромисс в отношении ее дружбы с убийцей-психопатом.

Эдмунд прижался лицом к двери, пытаясь получше рассмотреть гостью. Она напомнила себе, что психопаты на самом деле не влюбляются, что бы им ни казалось. Он зациклился на ней, но она не слишком-то переживала из-за этого. И в его взгляде не было похоти. Однажды он признался, что сексуальная сторона жизни его больше не интересует, и она ему поверила. Все из-за матери, которая привила ему отвращение к собственному пенису, – как бы то ни было, тот, по-видимому, и так «работал не как часы». Эдмунд был преждевременно состарившимся пятидесятидвухлетним мужчиной; он никогда не был женат, не имел ни детей, ни братьев, ни сестер, ни каких-нибудь иных родственников.

– Слушайте, – сказал он, – расскажите о дьяволе… Еще одном вашем приятеле.

Он на секунду нагнулся, затем поднес руку к заслонке. По ней бежал маленький желтый муравей.

– Я обнаружил немало этих жучков в своей камере.

– Вероятно, это самые истребляемые создания в цивилизованном мире, – улыбнулась. – Это Мономориум фараонис – фараонов муравей. Они вольготно живут в госучреждениях, наверное, потому что здесь тепло и светло, а рядом большая кухня. Эти ребята знают, что им нужно. Для насекомых они очень умные.

– Этот маленький парнишка хочет сказать… – Эдмунд поднес руку ко рту и продолжил писклявым голосом: – С днем рождения, повелительница муравьев!

Мадлен изумилась.

– Откуда вы узнали?

– Должно быть, вы сами упоминали об этом.

– Нет, я никогда не сообщаю пациентам… – Она запнулась. – То есть я хотела сказать…

Эдмунд смерил ее гневным взглядом.

– Значит, на самом деле мы не друзья.

Он хлопнул ладонью по руке, и Мадлен подпрыгнула. Эта ужасная вспышка агрессии заставила ее вспомнить о том, что забрать жизнь другого человека для Эдмунда сущие пустяки. Какое-то время они стояли молча. Эдмунд покачал головой, вероятно, сожалея, что раздавил муравья. Не в его интересах отпугивать Мадлен: она единственная, кто навещает его в тюрьме.

– Черт возьми! Я смогу смириться с тем, что я ваш пациент. Все лучше, чем быть объектом благотворительности, – заявил он.

– Ох, Эдмунд, перестаньте. Вы ни то и ни другое.

Она понимала, что бессмысленно пытаться отрицать или оправдываться, хотя эти глупые слова просто сорвались у нее с языка.

Он задумчиво разглядывал пол, злые искорки в его глазах потухли. Его грубое морщинистое лицо резко контрастировало с гладкой, белой как снег макушкой, которая в полоске яркого света блестела, как бильярдный шар. Если бы он отпускал волосы (то есть если бы они вообще у него росли), они, вне всякого сомнения, были бы белыми – судя по белоснежным бровям и ресницам. Он был почти альбиносом, таких она раньше не встречала; по крайней мере, в Великобритании альбиносы были большой редкостью. Как-то раз она поинтересовалась цветом его волос, и он признался, что в качестве наказания за то, что он писался в постель, мать заставляла его пить отбеливающий раствор. От этого он весь стал белым (неужели подобное возможно?). Он получил ужасное воспитание, жизнь сурово обошлась с ним, поэтому неудивительно, что он выглядит настоящей развалиной.

Вспомнив эту беседу о его матери, случившуюся месяцев восемь назад, Мадлен смягчилась. Глубоко внутри этого приземистого, отбеленного человека жил маленький мальчик, который ужасно страдал. Вне всякого сомнения, его мать применяла к сыну жестокие и необычные наказания, и в результате у мальчика рано развилось маниакально-навязчивое расстройство, а критичности он сохранил ровно настолько, чтобы окончательно не свихнуться. Еженедельные визиты Мадлен стали для него настоящей опорой, а ритуал приготовления к ним занимал у него целый день. Эдмунд прервал поток ее мыслей.

– Ладно, раз мы уж затронули этот вопрос… Какого черта вы на это пошли? Зачем тратите свое драгоценное время на эту так называемую дружбу со мной, особенно если учесть, что каждую неделю вы встречаете десятки людей с нервными расстройствами? Зачем вам эти поездки и все остальное?

Мадлен задумалась, понимая, что он дает ей возможность исправить оплошность. Мадлен могла бы ответить на этот вопрос подробно, но тогда следовало погрузиться далеко в прошлое. Был ответ и покороче.

– Не уверена, почему я это начала, – сказала она, – но сейчас я приезжаю потому, что искренне жду наших встреч. Я работаю неполный рабочий день, а получаю довольно много, поэтому общение с вами кажется мне чем-то настоящим.

Она посмотрела ему в глаза.

– Кроме того, я живу прекрасно, передо мной открывается множество возможностей и перспектив. Мне пойдет только на пользу, если я увижу другую сторону жизни. – Она улыбнулась. – Как видите, я делаю это исключительно из эгоистичных соображений.

– Исключительно из эгоистичных соображений… Мне нравится ваш ответ. Современная культура пронизана табу на эгоизм. А я бы сказал, что эгоизм – самый действенный и обоснованный человеческий порыв, и, следуя этому стихийному порыву, человек делает многое для общественного блага.

– Господи, однажды я попрошу вас объяснить, что вы имели в виду! – воскликнула Мадлен, прекрасно осознавая, что никогда этого не сделает. Его слова были слишком тесно связаны с оправданием собственных преступлений: избавить мир от всякой нечисти – это общественное благо.

Он положил руки по обе стороны заслонки и, просунув голову в отверстие, пристально рассматривал ее бледно-серыми глазами.

– У нас с вами сложились не обычные человеческие отношения, мы можем быть честны друг с другом. Мы можем общаться только через это маленькое отверстие в двери, поэтому дозволено все… Разве нет?

– Не совсем так, Эдмунд. – «К чему он клонит?» – подумала она. – Мы определили для себя границы. По крайней мере я.

– Хотите дружеский совет? Она строго взглянула на него.

– У меня такое чувство, что вы дадите совет независимо от моего желания.

– Избавьтесь от своего дружка. – Он замолчал, шаря по ее лицу пронзительным взглядом. – Что бы вы ни говорили, счастливой вас не назовешь.

Мадлен прищурилась.

– Я абсолютно счастлива, – холодно отрезала она. – И не нуждаюсь в советах относительно своей личной жизни.

– Я думаю иначе, – возразил он, ухмыляясь. – Вы можете обладать всеми этими модными квалификациями и развесить на стенах дипломы, но, как вам известно, я и сам отчасти психолог. Я знаю вас намного лучше, чем вам кажется, поэтому вижу проблему. У вас это на лице написано.

– Он меня полностью устраивает, – раздраженно отрезала Мадлен.

Эдмунд покачал головой, отметая ее слова.

– Послушайте. Если вы не можете от него отделаться… то есть если он не хочет уходить… Я могу вас кое-чему научить.

Мадлен отвернулась. «Держу пари, что можешь, – подумала › она. – Кое-каким трюкам: цистернам с негашеной известью или огромным глыбам бетона».

– Милая Мадлен! – Голос его звучал приглушенно, бархат-вето, как мед. – Не стоит так тревожиться. Я только стараюсь помочь. Мы должны заботиться друг о друге. Я знаю: вы, как м я, чувствуете себя не в своей тарелке.

– Перестаньте. Вы так решили, потому что я американка. – С ее губ сорвался нервный смешок. – Я совершенно не испытываю неловкости.

«Да, я не в своей тарелке».

Эдмунд угрожающе наклонил голову.

– Мадлен, избавьтесь от него.

Он с силой ударил по створкам. Так сильно, что Мадлен взглянула в сторону надзирателя, чтобы убедиться, что он неподалеку.

– Я не стану этого слушать, Эдмунд, – предупредила она. – Вы срываетесь. Прочтите какую-нибудь интересную книгу и расскажете мне о ней на следующей неделе, договорились?

– Держу пари, что Гордон сейчас где-то развлекается.

– Нет, вы не правы, – отрезала она. Она не могла припомнить, чтобы упоминала его имя. Это было бы в высшей степени недальновидно и неразумно.

– Откуда вы знаете?

– Прекратите.

– Мужчина остается мужчиной, моя красавица. Вам следует держать его на поводке покороче. Если вообще сумеете удержать, что вам совсем ни к чему.

Эдмунд часто проделывал подобные трюки, когда наступало время прощаться. Это происходило из-за разочарования от чувства утраты, утраты единственного человека, которому, казалось, он был небезразличен. И поскольку он каким-то образом узнал, что сегодня ее день рождения (откуда он мог узнать?), то верно предположил, что она окончит день в объятиях мужчины – другого мужчины. Мадлен понимала его душевные терзания.

Она услышала, как лязгнула дверь, и краем глаза заметила, что Дон Миллиган подает ей знаки. Шесть часов.

– Наше время вышло, – заявила она, коротко махнув Эдмунду на прощание. – Держитесь, приятель. Увидимся на Следующей неделе.

– С днем рождения, – тихо сказал он.

В окошке показался его кулак, и Мадлен инстинктивно отшатнулась. Но нет, он сжимал что-то в руке. Подчиняясь внезапному порыву, она протянула руку, и он передал ей небольшой предмет. Слишком поздно она вспомнила, что принимать что бы то ни было от заключенных – серьезное правонарушение. «Что, черт возьми, я делаю?» – спросила она себя, отходя от камеры, и в замешательстве, отвернувшись от камеры видеонаблюдения, незаметно опустила переданную Эдмундом вещь в карман жакета.

На обратном пути из Роквудской королевской тюрьмы в Бат – а дорога занимала час с четвертью – начался проливной дождь. Хотя стояла середина марта, весной и не пахло. Прогноз погоды на неделю не отличался новизной, разве что обещали еще и мороз. Но, несмотря на ливень, Мадлен пришлось побороться за местечко на автостраде 4 с теми, кто выезжал за город, а потом она застряла за фургоном для перевозки лошадей на автостраде 46.

Автострада 46 проходила вдоль восточного склона узкой и крутой лощины. В низинах по обе стороны дороги тянулись поля, а потом лощина, извиваясь, как и сама дорога, под уклоном спускалась к глубокому водоему. Там внизу, между рекой Эйвон и лесистыми холмами, раскинулся древний город Бат. А еще ниже, невидимый глазу, находился другой город, возведенный искателями счастья из Римской империи на две тысячи лет раньше.

Дождь прекратился, и в сгустившихся сумерках Мадлен разглядела очертания города, большое аббатство на центральной площади, освещенное голубоватыми прожекторами, что придавало ему схожесть с огромной крепостью, сделанной изо льда. Панораму города прорезали мириады церковных шпилей и одинаковых домиков цвета липового меда, сливающихся с окружающими холмами. Римские воины прибыли сюда через сорок три года после Рождества Христова, вдохновленные легендами об этой цитадели друидов. Они, вероятно, стояли над этой лощиной и смотрели на круглый бассейн реки, где росли деревья небывалой высоты, а в воздух поднимались облака пара. Там среди ржаво-красных скал били горячие источники, управляемые Сулисом – загадочным богом друидов.

Поскольку Мадлен приехала из Нового Света, ей очень нравился этот период истории Бата, его темное прошлое (неужели это простое совпадение, что она спит с археологом, человеком, увлекающимся историей города?). Еще семь тысяч лет назад, когда охотники каменного века открыли эту долину, именно вода, вырывающаяся из недр земли, привлекла сюда человека. «Но только не меня, – с беспокойством подумала она, – меня сюда привлекла не вода».

Она продолжила путь, пытаясь отогнать болезненные воспоминания о причинах, по которым вернулась в Бат. Оторвавшись от пейзажей Сомерсета, она сосредоточилась на бампере фургона впереди.

Спустя какое-то время звонок телефона в сумочке вывел ее из задумчивости. Она вздрогнула. Она уже въехала в город, свернула на центральную улицу, Лондон-роуд, и теперь, похоже, намертво застряла в пробке. Мадлен не стала отвечать – за один день она и так нарушила слишком много правил. Подумав об этом, она полезла в карман и нащупала предмет, который дал ей Эдмунд. Предмет был маленьким, яйцеобразной формы, но довольно тяжелым.

Она пересекла реку по Кливленд-бридж между постами у заставы, где взимается дорожный сбор, проехала под арками железнодорожного моста и вскоре оказалась у своего дома в южной части города. Здесь располагался ряд низеньких домиков восемнадцатого столетия, построенных для каменотесов, трудившихся в каменных карьерах Бата и доставлявших каменные глыбы на вершину холма.

Она припарковалась на лужайке за домом и некоторое время посидела в машине. На телефон пришло голосовое сообщение. «Надеюсь, это не Гордон сообщает об отмене свидания». По ее мнению, он стал делать это слишком часто. Она достала мобильный и прижала его к уху.

«Алло, это Сильвия. Без десяти пять. Говард Барнс отменяет вашу встречу утром в понедельник. Опять! Мне жаль тебя разочаровывать, но если ты размечталась о том, чтобы поваляться в постели со своим сексуальным археологом, то ничего не получится. Всего несколько минут назад приходила некто мисс Рэчел Локлир. Она хочет встретиться с терапевтом-женщиной. Поэтому я проявила инициативу и записала ее на утро понедельника. Знаю, знаю, тебя ждут другие пациенты, но уже слишком поздно всех обзванивать. Я лишь надеюсь, что она придет только один раз… она не похожа на твоих обычных солидных пациентов. Ты же понимаешь, что я хочу сказать? Что ж, с днем рождения еще раз! И отлично провести выходные».

Мадлен улыбнулась. Что бы она делала без знаменитой инициативы своей секретарши? Едва ли нежилась бы в постели с неуловимым Гордоном!

Гордону Реддону было тридцать шесть, и он был почти на семь лет моложе Мадлен. Хорошо это или плохо – Мадлен так и не смогла решить, но он казался даже моложе своих лет, как внешне, так и внутренне. Она старалась не льстить себе или, боже упаси, рассыпаться в благодарностях, но тем не менее была довольна собой.

Час спустя, когда она уже успела смыть с себя въевшийся запах тюрьмы и переодеться в простое черное платье, натянуть практичные шерстяные колготки и сапоги по колено, в дверь позвонил Гордон. Она скользнула по нему взглядом, пока он стоял в ореоле света от уличных фонарей. Он был на пару-тройку сантиметров ниже Мадлен, но она не видела в этом проблемы. Для человека такой «приземленной» профессии он был явно полон самомнения о собственной внешности. Черные джинсы, бледно-розовая приталенная сорочка, дорогой с виду пояс и туфли подчеркивали мускулистое тело. Поверх всего этого он накинул черный плащ с капюшоном.

– С днем рождения! – улыбнулся он и достал из-за спины маленький букетик желтых роз. – Ты ведь сама сказала…

– Да, я не из тех старух, которые ненавидят свои дни рождения. Каждый прожитый год – ода выносливости и долговечности. Почему бы это не отпраздновать?

Она запечатлела поцелуй на его гладко выбритой в салоне красоты щеке и пригласила войти.

– Ты восхитительно выглядишь, – засмеялся Гордон и обнял ее за талию. – Я никак не могу поверить, что ты становишься все старше и старше.

Она не совсем была готова к подобным комплиментам, поэтому отстранилась от него и прошла в гостиную.

– Куда ты меня приглашаешь?

Он усмехнулся.

– Куда пожелаешь. Принеси-ка нам по бутылочке пива; любимая.

Слегка нахмурившись, она отправилась в кухню, а Гордон подошел к большой картине, прислоненной к стене в гостиной. Это была ее последняя работа из серии «Пещеры». Мадлен принесла картину из студии на чердаке, чтобы посидеть на диване и оценить слабые и сильные стороны своей работы. Изрядное количество алкоголя высвобождало ту часть мозга, которая отвечала за способность реально смотреть на эти произведения искусства – потакание ее слабостям.

– А что сейчас пишет мой любимый специалист по муравьям? – обратился к ней Гордон.

Она улыбнулась, представляя, как он наклоняет голову, пытаясь понять суть лихорадочного движения муравьев в черной, по-видимому, огромной пещере. Понимая, что на самом деле Гордона совершенно не интересует современное искусство, Мадлен не могла его винить. Он всегда демонстрировал желание и готовность с искренним интересом выслушать ее пространные комментарии, если она выказывала желание таковые дать. Единственная тема ее картин – муравьи – с самого начала заинтриговала его.

– Как видишь, – отозвалась она из кухни, – это простые муравьи, бегущие на работу и обратно. Муравьиный час пик.

– Это гигантские муравьи-монстры или их жилище – лишь крошечная трещина в тротуаре, намеренно изображенная похожей на пещеру?

– А какое объяснение тебя больше устраивает?

– Господи боже! – скрипуче засмеялся он. – Что, мой мозг подвергается обследованию? Держу пари, что это как-то связано с неким комплексом в отношении размера моего пениса.

Мадлен наконец обнаружила литровую бутылку с пивом в ящике для хранения овощей. Она накануне выпила половину, но, черт возьми, пробка так крепко завинчена! Со злорадством – вроде «авось пронесет», когда незваным гостям приходится спать на уже не свежих, после предыдущих гостей, простынях – она налила выдохшееся пиво в высокий бокал и принесла его Гордону.

– Я не расслышала, – сказала она, ставя стакан на стол. – Что там с размером твоего пениса?

– Ну ты и стерва! – проворчал он и попытался схватить ее за руку. – Иди сюда и сама проверь.

Она выскользнула из его объятий и села на стул напротив. В глазах Гордона зажегся озорной огонек. Она засмеялась, не в силах решить, с ним или над ним смеется. Хотя Мадлен спала с этим человекам полтора года, она не могла воспринимать его серьезно на все сто процентов. Термин «молодой любовник» приходил ей на ум чаще, чем следовало. А справедливо ли это по отношению к нему?

Она наблюдала, как его рука потянулась к бокалу. Он поднял его и оценивающе посмотрел на янтарную жидкость, потом поднес бокал к губам и на секунду поджал их, прежде чем сделать глоток. Прошла еще секунда, и он зарычал от досады. Гордон считал себя знатоком пива, а она нарочно оскорбила его чувства. Постоянно испытывая склонность к самоанализу, она задала себе вопрос: и что, испытала облегчение?

Несмотря на ледяной дождь они вышли из дома и пошли вдоль канала, вдоль черной стоячей воды к верховью. На берегу, где канал впадал в реку, величественная плакучая ива опустила ветви в воду. Гордон остановился здесь, как и много раз до этого, и страстно припал к ее губам.

– Раб привычки, – прошептала она, прижимаясь к его щеке, но когда увидела, как опустились уголки его губ, тут же пожалела о своих словах. Гордон был достаточно импульсивным и обладал искаженным чувством юмора, даже если сам и не являлся объектом шутки.

– Вот и верь после этого в любовь! – резко ответил он, хватая ее за руку и ведя по железному мостику, переброшенному через реку, и под каменными арками, за которыми открывался город.

Она выбрала новый рыбный ресторан неподалеку от Палтни-бридж. Старинные здания тяжело нависали над рекой и казались еще массивнее из-за обилия людей в ресторане наверху. Им достался последний свободный столик. Отнюдь не в укромном местечке, а на пересечении между мужским туалетом и кухней. Устроившись за столиком, они с сожалением поняли, что ошиблись, но менять решение было поздно. Гордон был привередлив к еде и окружающей обстановке, однако вечер уже стал развиваться по непредвиденному сценарию. Ситуация усугублялась еще и тем, что он постоянно смотрел на часы.

– Ты спешишь? – поинтересовалась она, стараясь придать голосу беспечность.

Он прищурился.

– Разумеется, нет.

Они не смотрели друг другу в глаза.

– А чем ты занимался? – спросила она после недолгого молчания.

Он резко повернулся.

– Что ты имеешь в виду?

Она пожала плечами.

– Вряд ли подобный вопрос требует объяснений, Гордон. Мы не виделись девять дней.

Он расслабился, его губы тронула грустная улыбка.

– Сейчас я по большей части работаю в лаборатории, – ответил он. – Изучаю находки из раскопа в Саутгейте. Ты же меня знаешь, я предпочитаю ползать на коленях по раскопкам. Как в прошлом году весной.

Она кивнула, вспомнив, как он загорелся, когда нашел мастерскую сапожника: огромную коллекцию римской обуви двухтысячелетней давности вместе с инструментом для изготовления обуви и одежды из кожи. Все это сохранилось под сточной канавой, в водонепроницаемом слое глины в самом центре города. Он написал прекрасную работу о римской обуви, и его даже пригласили в США выступить с циклом лекций.

Гордон пытался завладеть вниманием официанта, одновременно жалуясь на полнейшую скуку «организационной» работы археолога, а особенно на то, что некоторые детали римской напольной мозаики, по его предположению, исчезли в карманах сторожа. Внимание же Мадлен было приковано к сорокатрехлетней женщине, чье отражение она видела в большом зеркале как раз за спиной Гордона. Уже сорок три! Как и большинство женщин, она прекрасно знала, как выглядит, но сейчас не узнавала свое отражение. Украдкой разглядывая себя в зеркале, она изумилась, насколько на самом деле похожа на иностранку. «Иностранщина» сквозила в разговоре, смехе, жестикуляции. Совершенно сбивала с толку ее постоянная манера двигаться медленно, с ленцой. (Неужели она так ведет себя и при пациентах?) Хотя она была наполовину англичанкой, ее вторая половина явно принадлежала латиноамериканке. Она заметила, насколько смуглее ее кожа в сравнении с окружающими бледными посетителями ресторана. Проведя все детство под безжалостным солнцем Ки-Уэста, Мадлен получила в подарок естественный загар на весь год. К тому же ее мать была кубинкой, а пра-пра-прабабка (хотя об этом никто никогда не догадался бы) – рабыней, которую испанцы привезли из самого черного региона Африки, из земли народа йоруба, на Кубу, чтобы она возделывала сахарный тростник на плантациях. Однако Мадлен являлась и дочерью своего отца: она была высокой, стройной и не красилась, не унаследовав от матери ни ее приземистую фигуру, ни сексапильные латиноамериканские изгибы, ни взрывной темперамент.

Взглянув на свое отражение в последний раз, она решила, что у нее прямо на лбу написано «плутовка». Ее непринужденная улыбка, манера двигаться, то, как она отбрасывала с лица прядь черных волос, – все говорило о том, что эта женщина довольна собой, хотя, по правде сказать, Эдмунд Фьюри был прав: она чувствовала себя не в своей тарелке.

Она повернулась к Гордону, у которого именно в этот момент в кармане пиджака пронзительно зазвонил мобильный. Он мог бы и не отвечать, однако отвернулся и приглушенным голосом стал с кем-то говорить. Мадлен попыталась не придавать значения этому назойливому звонку, но, когда разговор был окончен, не сдержалась и отпустила комментарий насчет его невоспитанности и постоянно включенного телефона.

– Сейчас не помешало бы и выпить, – спокойно заметила она.

– Да, но не здесь.

Гордон встал и направился к двери. Мадлен пришлось быстренько схватить сумочку, жакет и зонтик, чтобы не отстать от него. За ними с высокомерным видом наблюдал официант.

– Прошу прощения, – пустилась в объяснения Мадлен, – мы опаздываем на трамвай.

– Мадам, – нахмурился мужчина, – в Бате нет трамваев.

– А в вашем ресторане, сэр, нет официантов! – отрезала она, протискиваясь мимо него.

Под Палтни-бридж тихо перешептывались воды Эйвона. Гордон шел немного впереди, направляясь в ресторан на Аргайл-стрит. Руки он засунул глубоко в карманы плаща, капюшон которого был небрежно откинут на плечи. Мадлен хорошо знала эту привычку идти немного впереди, когда он раздражен. Она старалась его догнать, а он все убыстрял шаг. Эта была одна из привычек Гордона, которую она так и не смогла перебороть.

Ускорив шаг, она дотянулась до его руки и сказала:

– Эй, брось! Давай не будем портить вечер. Ты сердишься, потому что голоден, вот в чем дело. Может, просто вернемся ко мне? Лучший бар в городе тот, где дают поесть. Я запаслась провизией в супермаркете «Сейфуэй» на все выходные.

Он чуть замедлил шаг и снисходительно сжал ее руку.

– «Сейфуэй» – дрянь. Я отовариваюсь в «Марксе».

– Ладно, тогда пойдем к тебе, – ответила Мадлен, заставляя его остановиться и посмотреть ей в глаза.

На одно мгновение его лицо изменилось.

– Нет, пойдем лучше к тебе.

Она пристально посмотрела ему в глаза. Мадлен всегда доверяла своим инстинктам – обостренным, улавливающим едва различимые звоночки.

– К черту, забудь о еде! Давай пойдем к тебе – просто для разнообразия.

Он снова взглянул на часы.

– Мне нужно поменять белье, простыни и…

Она долго не сводила с него взгляда.

– Почему-то мне внезапно пришло в голову, что на этих простынях уже кто-то лежит.

По лицу Гордона промелькнула тень, но секунду спустя его напряженные плечи расслабленно опустились.

– Брось, Мадлен, мы никогда ничего друг другу не обещали. У нас же отношения иного рода, верно?

Она уставилась на него, не зная, что ответить.

– Я раньше никогда об этом не задумывалась, – наконец сказала она.

«До сегодняшнего вечера. Спасибо, Эдмунд». Она не могла поверить, что была такой наивной. Критически оценивая развитие их отношений, она никогда не поднимала вопрос о верности. Он упорно настаивал на предохранении, несмотря на то что она снова и снова уверяла, что они могут обойтись без неудобств подобного рода. По словам Эммы Уильяме, ее гинеколога, беременность Мадлен практически не грозила. Она отчаянно хотела забеременеть все четырнадцать лет своего замужества, но чуда не произошло. Тем не менее Гордон педантично продолжал пользоваться презервативами. Еще бы! Его совершенно не беспокоила нежелательная беременность, все дело в венерических заболеваниях, которыми он боялся заразиться от других женщин. С его стороны очень ответственно заботиться о ее безопасности. И какая глупость с ее стороны – не сложить два и два.

– Мадлен, не злись, – сказал он, обнимая ее за плечи и заглядывая в глаза. – Послушай, нам же хорошо вместе. Нет причин для расставания. Не считая того, что ты самая экзотическая и красивая женщина, которую я знаю, ты самая рассудительная, взрослая и независимая. Это в тебе и привлекает. Брось. Будь благоразумна.

– Я подумаю над этим.

Гордон еще крепче обнял ее за плечи и слегка потряс.

– Черт, не забивай себе голову! Прислушайся к сердцу.

– Она сейчас у тебя дома?

– Какая разница? Речь сейчас о нас.

– Дома?

– Я сейчас с тобой, разве ты не заметила?

– Да или нет?

– Нуда. И скоро она меня не ждет.

– А знаешь, меня не устраивает, что другая женщина ждет в твоей постели, пока мы разговариваем, – заметила она. – Честно признаться, абсолютно не устраивает.

– Брось! Зачем обращать внимание на мелкие проступки? Сейчас я там, где хочу быть. С тобой.

Мимо них прошла нарядно одетая пара под огромным зонтом, а они продолжали стоять, глядя друг другу под ноги. Мадлен не хотела никуда идти, хотя с ее волос уже начали стекать капли дождя. В ней взыграла феминистка. Проступок? Одновременно она ощутила легкий прилив гордости. Ее нельзя назвать ошибкой. Но сколько этих других? И почему? Может, она предлагала ему недостаточно? Или он неисправимый бабник? В любом случае он ясно дал понять, что не любит однообразия. На смену первому потрясению пришло негодование. В его постели какая-то девка ждет своего часа. Если это так, то правда и обратное: он пришел к ней прямо из объятий другой женщины. При этой мысли ее перекосило от злости. Мимо проехало такси, причем настолько близко к тротуару, что обрызгало обоих.