Текст книги "У смерти два лица"

Автор книги: Кит Фрик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

7. СЕЙЧАС. Сентябрь

Херрон-Миллс, Нью-Йорк

Мартина терпеливо ждет, когда ее соединят с Анной Чиккони, находящейся в центре для трудных подростков «Тропы». Телефон поставлен на громкую связь и лежит на кухонном столе. Все подготовлено к записи. Она берет с тарелки остывшие ломтики жареных бананов – остатки вчерашнего ужина, дожидавшиеся ее в холодильнике, когда она вернулась домой. Остальное, должно быть, забрал с собой на работу папа. Она думает, не разогреть ли оставшиеся бананы, но слишком голодна, чтобы ждать. Рука тянется за солью.

Она хотела съездить в Бруклин, чтобы лично встретиться с Анной, но в центре очень жесткие правила. Только члены семьи, и более того – только взрослые. Мартина не проходит по обоим критериям. Да и матушка все равно бы ее не отпустила. Ей не нравится сама идея подкаста и уж тем более не понравится, если ее дочь поедет в исправительное учреждение на встречу с преступницей. Но Мартина все равно поехала бы, если бы ее пустили в «Тропы». Мартине семнадцать, она только что пошла в выпускной класс в школе имени Джефферсона. Скоро придет пора подавать документы в колледж и переезжать. Она собиралась переехать в город, чтобы учиться одновременно на журналиста и социолога в Нью-Йоркском университете. Она уже почти взрослая. Если матушка этого пока не знает, то ничего страшного.

Мартина внутренне сжимается и благодарит свою счастливую звезду, что не сказала это вслух в присутствии соседей. Прошел целый месяц с ареста Анны. Осознание того, что Зоуи действительно мертва, едва успело дойти до Мартины, до всех вокруг. Несмотря на то, что ее тело, или, вернее, то, что от него осталось, было обнаружено. Несмотря на то, что члены семьи ее опознали, а анализ зубной карты подтвердил личность. Семья до сих пор не может провести похороны – для этого нужно тело. Результаты вскрытия еще не пришли. Все совсем не как в телесериалах, где отчеты патологоанатомов поступают с молниеносной скоростью и дела закрываются к концу часовой серии.

Все еще кажется невозможным поверить, что ее нашли в пропавшей лодке Кэтрин Хант – только на дне близлежащего озера Пэрриш, а не в океане. Насчет лодки Мартина ошиблась. Но она была права в главном: Зоуи не пыталась сбежать. Кто-то положил тело Зоуи в лодку. Кто-то затопил ее в озере. И этим кем-то могла быть Анна.

Мартина знает, что та во всем призналась, и понимает далеко не блестящие перспективы девушки, с которой она познакомилась только эти летом. Но, как и в пустых полицейских версиях о Зоуи-беглянке, в признаниях Анны Мартина видит множество нестыковок. Официально подробности не будут оглашены до передачи дела в суд, но, похоже, всем вокруг известно, что Анна рассказала полиции. В Херрон-Миллс тайны недолго остаются тайнами, а благодаря Кейли, подруге Анны, известия разлетелись, будто лесной пожар. Она рассказывала любому, кто был готов выслушать, как неправдоподобна история Анны, но, услышав это от Кейли, все почему-то сразу начинали верить. Что Анна в тот вечер напоила Зоуи, после чего та упала с балкона Уиндермера. Что Анна отвезла ее тело к озеру и спрятала в лодке… Мартина кладет в рот еще кусочек банана.

– Мартина Дженкинс?

Она торопливо проглатывает банан:

– Да, у телефона.

– У вас есть десять минут, чтобы поговорить с мисс Чиккони. Вам ясно?

Мартина слышит тихий шорох на другом конце линии. Потом слышится голос Анны:

– Мартина?

– Привет. Ничего, если я буду записывать?

Следует секундная пауза.

– Конечно. Все равно с этой стороны все записывают.

– Прости, что раньше не позвонила. Я была… зла. Сначала. И очень расстроена. А потом эта трехступенчатая процедура получения разрешения всего лишь на телефонный звонок.

– Ага. Они тут любят из всего устраивать процедуру. – Анна издает звук, отдаленно напоминающий смешок.

– Я хотела сказать, что работаю над новым эпизодом подкаста.

– Да? Зачем?

Мартина делает глубокий вдох и готовится произнести слова, которые репетировала с того самого момента, как вышла из школы:

– Думаю, еще куча вопросов по поводу той ночи остается без ответа. Думаю… Я не уверена, что ты могла сделать то, о чем рассказала. Или, возможно, просто не понимаю, но хочу понять. Я бы хотела поговорить с тобой, Анна. Еще раз.

– Типа интервью?

– Именно. Я бы договорилась о нем с «Тропами» или как-то так. Ты готова?

Мартина и сама осознает формальность своих слов. Вся легкость, которую она начала ощущать в общении с Анной за лето, начало того, что казалось настоящей дружбой, теперь погребены под гнетом случившегося с Зоуи, того места, где сейчас держат Анну, и обстоятельств, окружающих этот звонок.

– Думаю, да, – наконец отвечает Анна. – Кажется, у меня самой начинают возникать вопросы. По поводу той ночи.

– Мы обе хотим одного и того же, – осторожно говорит Мартина. – Просто понять, что случилось. Получить настоящие ответы для Астер и ее родителей.

Больше всего, даже больше, чем раскрыть что-то важное, что даст ей возможность попасть в Нью-Йоркский университет, несмотря на слабые результаты квотирования (а она очень кочет попасть в университет), ей хочется получить ответы для лучшей подруги. Настоящие ответы Она видела, как с обнаружением тела Зоуи погас последний огонек надежды в глазах Астер. Она видела, как та страдает. Мартина не может вернуть Астер сестру. Это никому не под силу. Но она сделает все, чтобы дать Астер хоть какое-то утешение. Ответы, убедительные и окончательные, которые позволят спокойно спать по ночам.

– Ты мне поможешь? – спрашивает она.

– Да, – отвечает Анна. – Помогу.

Мартина выдыхает.

Тут голос Анны замирает:

– Я могу тебя кое о чем спросить?

– Конечно.

– Кейден… что-нибудь говорил… обо мне?

Мартина прикусывает щеку изнутри. Когда она росла, то ощущала смутную связь с Кейденом, хотя он и учился на три класса старше. Когда живешь в таком белом городе, как Херрон-Миллс, поневоле обращаешь внимание на одного или двоих (в ее случае – двоих) других детей от смешанных браков, которые учатся с тобой в одной школе. Может быть, вы и не дружите по-настоящему, но переглядываетесь, присматриваете друг за другом. Но Кейден в последние полгода совершенно не шел на контакт. Та связь, которую она ощущала прежде, исчезла.

– Он вернулся в Йель, – наконец отвечает она. – Я его не видела.

– Конечно, – быстро отвечает Анна. – Разумеется.

– Я договорюсь о новом звонке, – еще раз говорит Мартина, и девушки прощаются.

Снова оставшись одна на кухне, Мартина нажимает на телефоне красную кнопку «отбой». Сейчас Анна уже сама должна была бы учиться в колледже. Мартина задается вопросом: получится ли у нее это хоть когда-нибудь? Или ей придется доучиваться в тюрьме? Она смотрит на оставшиеся бананы и решает, что больше не голодна.

Ей бы сейчас самой задуматься о колледже, а не о том, действительно ли это сделала Анна. Но, конечно же, именно это ей и необходимо выяснить. Ради Астер и Зоуи, ради семьи Спанос, ради самой себя. Потому что полиция снова ухватилась за имеющееся объяснение. У них есть подозреваемый и признание. У них есть простой ответ. Хотя даже Мартина видит как минимум три зияющих дыры в услышанной истории Анны. Она уверена, что полиция попросту решила не обращать внимания на эти дыры, чтобы поскорее закрыть дело.

Мартина видела все документальные фильмы на криминальную тематику, какие только есть на «Нетфликс» и «Дискавери», прослушала достаточно эпизодов «Пропавших», «Криминала» и «Гаража настоящих преступлений», чтобы у нее выработалось здоровое недоверие к правоохранительным органам. Она видела записи, на которых детективы выуживали признания из несовершеннолетних в отсутствие родителей. Она слышала душераздирающие расе каты несправедливо обвиненных и истории о том, как полицейские управления и шерифы наспех стряпают дела из-за нехватки ресурсов, информации или опыта, а то и просто на основании убеждения, что взяли именно того, кто им нужен.

В то же время Мартина нутром чует, что Анна лжет. Возможно, она невиновна. Или, возможно, случившееся в ту ночь было еще хуже, чем она рассказала полиции. Она хочет доверять Анне, но Анна никогда не рассказывала Мартине о сообщениях от Зоуи в ее телефоне. Что еще Анна скрывает? Может быть, в ее признании столько нестыковок, потому что Анна манипулирует подробностями? В конце концов, обвинение в причинении смерти по неосторожности смотрится куда лучше, чем обвинение в преднамеренном убийстве.

Мартина дает себе то же слово, которое дала, когда в феврале записывала первый эпизод «Пропавшей Зоуи». Она сделает все возможное, чтобы выяснить, что произошло с сестрой ее лучшей подруги. Она найдет применение своему интересу к журналистике и расследованиям, чтобы получить ответы на те вопросы, которыми стоило бы задаться полицейским. Если Анна невиновна, она использует все свои небогатые возможности, чтобы постараться не допустить судебной ошибки. Но если она виновна, то Мартина собирается докопаться до истины ради семьи Спанос и раскрыть настоящую историю, кроющуюся за туманным признанием Анны.

8. ТОГДА. Июнь

Херрон-Миллс, Нью-Йорк

Идет дождь. Каскады воды извергаются из облаков сплошной стеной. Капли колотят по крыше Кловелли-коттеджа, по земле, превращают край бассейна в бурный водопад. Еще только половина одиннадцатого, а Пейсли уже устала от игры в слова и в «Билет на поезд». Я предлагаю посмотреть «Моану», потом «Делай ноги», потом «Матильду». Пейсли не в настроении. Пейсли хочется чем-нибудь заняться.

День явно не подходит для отдыха на пляже, и едва ли в ближайшее время погода позволит выйти в город. Я слышу, как Эмилия в своем кабинете оживленно говорит по телефону. Что-то о результатах работы и надежных поставщиках высококачественной печатной продукции или типа того. Придется самой придумывать какое-нибудь веселое занятие, ради которого не надо выходить из дома.

Я обещаю Пейсли, что если она сама уберет игры, то я придумаю для нее какой-нибудь утренний сюрприз. Она смотрит так, будто видит меня насквозь, но соглашается, изящным жестом пожав мне руку. Я выскальзываю из комнаты, совершенно не зная, как выполнить обещанное. Я пытаюсь вспомнить, что делала со мной мама, когда я была в возрасте Пейсли. Чаще всего она отправляла меня побегать на улице с соседскими ребятишками или сажала перед телевизором. Она много работала. Мы никак не могли позволить себе няню.

Но иногда мы вместе пекли. По утрам в выходные мы готовили тесто для блинчиков, или для банановых хлебцев, или для черничных кексов. На праздники она доставала вафельницу, и мы пекли партию за партией тонкое итальянское вафельное печенье, которое и мама, и папа любили в детстве. Я готова поспорить, что Пейсли – сладкоежка, и направляюсь на безупречно чистую кухню Беллами в надежде, что Мэри, их кухарка, не будет слишком возражать, если мы немного похозяйничаем там до трех часов, когда она придет готовить ужин.

Основные продукты находятся быстро: мука, сахар, масло, яйца, молоко. В одном из шкафчиков обнаруживается вращающийся лоток со всевозможными пряностями, а рядом с ним – какао-порошок, шоколадная крошка, разрыхлитель, ваниль и множество прочих ингредиентов. Мы в деле!

Опершись руками о рабочую поверхность, я просматривают рецепты в телефоне, когда входит Пейсли.

– Вот ты где! – она рассматривает расставленные передо мной продукты. – Печенье? – спрашивает она, и ее личико тут же расцветает; я облегченно вздыхаю про себя.

– Или, может быть, шоколадные кексы. Я как раз ищу рецепт.

– Давай сделаем печенье с арахисовым маслом и джемом! – предлагает Пейсли.

Я начинаю набирать ее запрос в строке поиска, и тут Пейсли указывает пальцем на красивый каменный ящичек, стоящий на рабочей поверхности у самой стены, рядом с встроенной разделочной доской:

– Оно есть в коробке с рецептами.

– Ага…

Я убираю телефон и поднимаю тяжелую, прохладную на ощупь крышку. Я и не думала, что кто-то еще хранит рецепты в коробках, но, судя по убористому почерку и пожелтевшим краям на большинстве карточек, я готова предположить, что они достались хозяевам от предыдущего поколения. Внутри все аккуратно разложено по категориям – рыба, птица, закуски и т. д. Я дохожу до десертов.

Рецепт печенья с арахисовым маслом и джемом стоит первым. В отличие от других, эта карточка розовая, и рецепт на ней был распечатан и наклеен. В верхнем левом углу – маслянистый развод. Похоже на засохшее арахисовое масло.

Пейсли опытным глазом сразу же находит кухонный комбайн и недостающие ингредиенты, я ставлю разогреваться духовку, и мы беремся за работу. Приготовить тесто проще простого – нужны только яйца, сахар, арахисовое масло и ваниль. Пейсли большим пальнем выдавливает в центре каждого печенья небольшое углубление, которое мы заполняем абрикосовым, клубничным или малиновым джемом из батареи маленьких баночек в холодильнике.

К обеденному времени у нас уже остывают три партии печенья, четвертая стоит в духовке, а еще две готовы отправиться туда же. Наверное, мы слегка перестарались, но я уверена, что у Пейсли есть друзья, которые готовы с руками оторвать свежее печенье.

Я даю задание Пейсли вернуть оставшиеся продукты в холодильник и начинаю загружать посуду в посудомоечную машину. Дождь перешел в скучную серую морось, и если солнце все же выйдет, то мы сможем провести вторую половину дня разнося печенье по соседям.

Устроившись на террасе под навесом и уплетая печенье и сэндвичи с креветками и водяным крессом, которые Мэри оставила нам на обед, мы с Пейсли составляем план на оставшуюся часть дня. Она точно знает, какие семьи, скорее всего, сидят дома, находятся в пешей доступности и не страдают аллергией на арахис. Наверное, в начальной школе такое должно быть известно всем. Едва мы встаем, чтобы отнести тарелки в дом, как первые робкие солнечные лучи начинают играть на блестящих поверхностях лужайки и бассейна. Воздух еще плотный и сырой, но тучи над головой побелели и стали быстро рассеиваться. С дождем покончено.

Единственные бумажные тарелки, которые мне удается найти на кухне, вычурно украшены цветочным орнаментом с тонкой золотистой каймой по краю. Я сомневаюсь, можно ли открыть упаковку, но дверь кабинета Эмилии все еще плотно закрыта, а в худшем случае мне просто придется купить новые за свой счет. Я оставляю на кухне записку для Эмилии с парой десятков печений. Пока я раскладываю остальные по тарелкам и обтягиваю пищевой пленкой, Пейсли отходит от стола и тянется к кнопкам на плите. Я резко оборачиваюсь.

– Что ты делаешь, Пейсли?

Она смотрит на меня с виноватым видом.

– Она не выключена, – говорит она. – Яне хотела, чтобы у тебя были проблемы.

– Ох…

Руки опускаются. Я оставляю печенье, подхожу к Пейсли и сажусь перед ней на корточки.

– Прости, пожалуйста. Это я виновата, а не ты. В следующий раз просто скажи мне, если я где-нибудь налажаю, хорошо?

Она кивает:

– Договорились.

Я приобнимаю ее за плечи, потом как следует нажимаю пальцем на кнопку выключения духовки. Пытаюсь убедить себя, что это пустяк. Едва ли дом сгорел бы дотла за те пару часов, что нас не будет. Но если бы это заметили Эмилия или Мэри, они могли бы не согласиться. В животе начинает урчать, и мне приходится приложить усилия, чтобы не посмотреть в сторону шкафчика с выпивкой, висящего прямо над головой.

Проходит пять минут, тарелки с печеньем сложены в большую сумку вместе с парой бутылок воды и солнцезащитным кремом, и мы с Пейсли пускаемся в путь. На улице духота еще сильнее, чем на террасе, и я взмокла, еще не выйдя за ворота. Тучи почти совсем рассеялись, и солнце жарит изо всех сил. Еще мокрые от дождя лепестки азалий превращаются в крошечные зеркала Влажные пряди волос липнут к шее, и я пытаюсь пальцами нащупать на запястье резинку, которой там нет. Я достаю из сумки солнцезащитный крем и прошу Пейсли остановиться, чтобы намазать лицо и руки, прежде чем мы пойдем дальше.

Пейсли запланировала четыре остановки. Первая из них – через два дома дальше по Линден-лейн, в том же направлении, в котором мы вчера шли в город. Пока мы, позвонив, стоим у ворот и ждем, чтобы нас впустили, Пейсли объясняет: Клодия старше нее меньше чем на год, но учится на класс старше, потому что так выпали дни рождения. Она была лучшей подругой Пейсли до прошлой весны, когда Клодия призналась, что ее в классе дразнят за дружбу со второклашкой. В переговорном устройстве раздается треск, и мы называем себя. Когда ворота распахиваются, Пейсли, наморщив носик, сообщает:

– Когда начались каникулы, она стала такой милой. Вроде как решила, что все может быть как раньше, когда рядом нет никого из ее класса.

– Что ж, с твоей стороны очень любезно принести ей печенье. Когда-нибудь она поймет, что настоящие друзья намного важнее, чем мнение девчонок, которые и сами понятия не имеют, о чем говорят.

– А если не поймет?

– А если не поймет, то это ее беда. Ты заслуживаешь того, чтобы рядом с тобой были люди, всегда готовые тебя поддержать.

Пейсли все еще радостно улыбается мне, когда нам открывает дверь чуть полноватая блондинка с подкрашенными под седину острыми прядями. Она одета во все черное, если не считать массивного красного ожерелья из тех, что призваны оттягивать на себя все внимание. Глаза густо накрашены, с черной подводкой и тушью. Такое скорее ожидаешь увидеть в Вест-Виллидж[2]2
  Вест-Виллидж – богемный район на Нижнем Манхэттене в Нью-Йорке, западная часть более крупного района Гринвич-Виллидж. – Прим. пер.


[Закрыть], а не в Хемптонсе.

– Пейсли! – восклицает она, а я тем временем пытаюсь собрать волосы в хвост и затолкать его сзади под майку, чтобы как можно меньше походить на Зоуи. Солнечные очки я не снимаю.

– Здравствуйте, миссис Купер! – Пейсли с улыбкой смотрит на женщину – как я понимаю, мать Клодии.

– Я – Анна, – говорю я, протягивая руку. – Няня Пейсли.

К счастью, на лице женщины не отражается ни малейшего потрясения, никаких попыток потереть глаза, никаких неловких оценивающих взглядов.

Она просто пожимает мне руку, и я обращаю вни мание на то, что ее ногти покрыты насыщенно красным лаком в цвет ожерелью.

Миссис Купер милостиво принимает поднесен ное Пейсли печенье и поясняет, что Клодия до четырех будет на занятиях по верховой езде.

– Планы на завтрашний день не изменились? – спрашивает она.

Я непонимающе смотрю на нее.

– Девочки собираются поплавать вместе в бассейне, – говорит она после минутного молчания. – Нужно просто привести Пейсли к двум. Думала, Эмилия об этом упоминала.

Пейсли кивает и тянет меня за руку.

– Мы говорили об этом за завтраком, – напоминает она.

– А… Конечно, – бормочу я (в самом деле?). – Все без изменений, – говорю я и улыбаюсь, пытаясь собраться с мыслями.

Дальнейший маршрут уводит нас с Линден-лейн и в сторону от Мейн-стрит, глубже в жилые кварталы Херрон-Миллс. Два из трех семейств дома, и мы около часа проводим в гостях у Полсон-Госсов. Пока Пейсли и Рэйчел бегают на втором этаже дома, который, к моему облегчению, больше похож на обычное жилище в пригороде, мы с Элизабет болтаем о моих планах на учебу в колледже (да, я собираюсь жить в общежитии; нет, я еще не выбрала направление обучения), сидя на кухне с запотевшими стаканами зеленого чая со льдом.

Уловив взгляд, брошенный Элизабет на часы на панели микроволновки, я поднимаюсь наверх за Пейсли и объясняю, что нам предстоит сделать еще пару остановок, хотя на самом деле это был конечный пункт нашего маршрута. Мы с Пейсли быстро возвращаемся в Кловелли-коттедж. Нам жарко, мы вспотели. Всякий раз, стоит мне прикрыть глаза, передо мной встает мерцающий индикатор температуры духовки. Как неосторожно. Мы окунемся в бассейн, чтобы смыть дневную грязь.

К половине пятого мы обе уже приняли душ и переоделись к ужину. Полотенца и купальники сушатся на настиле у бассейна. Я заглядываю на кухню за мелкой морковкой и хумусом и вижу там Мэри, высокую полную женщину в хорошо подогнанной поварской куртке с черными пуговицами, усердно трудящуюся над чем-то, от чего пахнет чесноком и белым вином. У меня аж слюнки текут.

– Ужин в половине седьмого, – напоминает она, и я обещаю, что мы не станем наедаться закусками.

Она показывает глазами на горку печенья, все еще лежащую на тарелке на кухонном столе:

– Вижу, Пейсли показала тебе свое любимое лакомство.

– Пожалуй, мы немного перестарались, – признаю я. – Пожалуйста, угощайтесь.

Я вспоминаю о четвертой бумажной тарелке, которая все еще стоит в сумке у входа, и внезапно мне в голову приходит идея.

– Пейсли, – я выскальзываю из кухни в общую комнату.

Там Пейсли, одетая в белые хлопковые шорты и футболку, сидит на диване и смотрит по телевизору какую-то незнакомую мне детскую передачу. Я ставлю хумус и морковку на кофейный столик перед ней и предлагаю:

– Не хочешь отнести последнюю тарелку печенья соседям?

Она, смешно сморщив нос, смотрит на меня и говорит:

– Андерсоны до августа уехали в Люцерн.

– К соседям с другой стороны. К Толботам.

Под летним загаром Пейсли мертвенно бледнеет.

– В Уиндермер? – спрашивает она неожиданно тихим, чуть слышным голосом.

Она мотает головой так яростно, что все еще мокрые светлые волосы хлещут по спинке дивана. Я хмурюсь, не понимая, что происходит с Пейсли. Такой я ее еще не видела.

– Да, в Уиндермер, – говорю я. – Думаю, Толботы тоже любят печенье.

– Ни за что! – Пейсли подтягивает колени к подбородку, и светлые волосы перьями облепляют ее руки и ноги; глядя мне прямо в глаза, она шепотом произносит: – Там водятся привидения.

Я сажусь на диван рядом с ней, поправляю сарафан на коленях и стараюсь не рассмеяться. Уиндермер явно знавал лучшие времена, и я понимаю, почему ребенка может напугать запущенная растительность, не дающая разглядеть дом с дороги. Он действительно немного напоминает дом из готического романа.

– Нет в нем никаких привидений, – убеждаю я ее. – Его просто нужно немного привести в порядок. А Кейден, кажется, очень даже мил.

Пейсли кивает, стукнувшись подбородком о колени, все еще прижатые к груди.

– Да, Кейден милый, – соглашается она. – Но я туда не пойду.

Она снова поворачивается лицом к телевизору, и я понимаю, что утратила ее внимание.

Я скольжу взглядом по двери кабинета Эмилии – все еще закрыто. Она может этого не одобрить, но, наверное, если я выскочу на пару минут, ничего страшного не произойдет. В конце концов, Мэри же здесь. Я засовываю голову на кухню, чтобы попросить ее приглядеть за Пейсли ненадолго.

Достав печенье из сумки, я направляюсь по дорожке к воротам, потом поворачиваю налево, к Уиндермеру.

У ворот я целую минуту ищу среди разросшегося плюща кнопку звонка. Обнаружив наконец светлую кнопочку на плоской панели на одном из каменных столбов, я понимаю, что это скорее обычный дверной звонок, чем сложное переговорное устройство вроде тех, что установлены в Кловелли-коттедже и в других домах, где мы сегодня побывали. Я нажимаю на кнопку, и под пластмассой загорается огонек, вселяя в меня смутную уверенность, что где-то внутри дома прозвенел звонок.

Я жду минуту, которая растягивается до трех.

Я вижу, что на дорожке возле дома припаркованы две машины: довольно старый спортивный автомобиль и что-то длинное, черное и дорогое на вид. Дома кто-то есть. Я думаю: а вдруг здесь все же есть переговорное устройство, просто динамик сломан? Похоже, звонок не дал ни малейшего результата. Я вытаскиваю ступню из сандалии и начинаю скрести большим пальцем ноги по икре дру-г ой ноги – там, несмотря на все старания залиться репеллентом с головы до пят, набухло красное пятно от комариного укуса.

Вот бы Кейли сейчас посмеялась. Каждое лето, что бы я ни делала, все комары слетались на меня, не обращая на нее никакого внимания. Я представила себе ее на пляже с Иеном – парнем, с которым она втихаря то встречалась, то расходилась весь выпускной класс. Как они собирают вещи на пляже в лучах солнца, начинающего медленно клониться к горизонту. Меня одолевает чувство вины – я ведь до сих пор так ей и не позвонила. Я решаю в следующий раз взять трубку, несмотря ни на что.

Едва я задумываюсь, стоит ли мне позвонить еще раз или сдаться и вернуться, передняя дверь открывается, и на крыльцо выходит Кейден. Он направляется в мою сторону, и я с удивлением вижу, что он приоделся. Никаких джинсов и клетчатой рубашки – вместо них отглаженные свободные брюки цвета хаки, аккуратно заправленная оливковая рубашка на пуговицах и коричневые туфли. Видимо, в Уиндермере тоже принято одеваться к ужину. По пути к воротам он пытается разглядеть меня за перекладинами и завитками. Шаг у него не совсем уверенный. Должно быть, он меня не узнал.

– Я Анна, – громко говорю я. – Няня Пейсли.

Он проходит еще немного, потом останавливается по другую сторону ворот, ничего не говоря в ответ. Я наконец-то могу разглядеть его лицо, и что-то словно оживает в груди. Кейден при свете дня. Черты лица тонкие, но не заостренные. Мягкие. Если не считать бровей – два резких мазка кисти по лбу. Под ними – на удивление холодные глаза. Они сужаются, разглядывая меня. Что бы там ни ожило внутри меня, оно замирает вновь. Анна при свете дня – явно не то, что он надеялся увидеть.

Я чувствую, как щеки заливаются краской, и, поняв вдруг, что он до сих пор не проронил ни слова, поднимаю тарелку с печеньем, подумывая просто просунуть ее через прутья и убежать.

– Это мы с Пейсли испекли, – говорю я с предательской дрожью в голосе.

Кейден нажимает на что-то с той стороны столба, и ворота со скрипом начинают скользить в сторону, исчезая в щели в камне. Качнув головой в сторону дома, он предлагает войти.

Я иду по дорожке к Уиндермеру, так и сжимая в руках печенье, и чувствую взгляд Кейдена, рассматривающего мое лицо. Я стараюсь смотреть куда угодно, только не на него. Слева от нас пруд, о восстановлении которого он говорил. Лужайка вокруг него недавно пострижена, а на берегу ближе к воротам свалена большая куча водорослей и мусора.

Мой взгляд скользит по лужайке к дому, все еще сохраняющему величественность и не настолько запущенному, чтобы серьезно пострадать. Стоило бы просто позвать кого-нибудь. чтобы вырубили плющ и расчистили участок, и девяносто процентов дела сделано. Но я плотно сжимаю губы. Это не мое дело.

– В худи ты выглядишь совсем иначе. – говорит наконец Кейден возле самого крыльца.

Он останавливается. Я тоже останавливаюсь и заставляю себя повернуться к нему лицом. Мы оба стоим на первой ступеньке, словно застряв между крыльцом и дорожкой. Наши тела оказываются неожиданно близко. Я в его личном пространстве, хотя и не хотела этого. Хочу отступить чуть назад, но не могу решиться – вдруг это окажется еще более неловко? Я не успеваю принять решение. Он вдруг медленно протягивает ко мне руку и аккуратно показывает темный комочек пуха.

– Вороны, – говорит он.

Над нами я слышу шорохи и крики и делаю шаг назад, спускаясь с лестницы на дорожку. Кейден опускает руку и сует ее в карман. Я задираю голову как раз в тот момент, когда облако черных перьев срывается с балкона на третьем этаже – в небо взмывает десятка два птиц, если не больше.

– Вороны, – снова говорит Кейден, как будто я не расслышала в первый раз. – Мама держит птиц. В основном попугайчиков, иногда – канареек. Дикие птицы чуют еду, они всегда рядом.

В его голосе, жестах чувствуется какая-то напряженность. Совсем не так, как в тот вечер, когда он небрежно облокотился о столб и вел непринужденную беседу. Возникает ощущение, что он просто изображает вежливость, и в животе все сжимается.

Я не спускаю глаз с балкона, глядя, как разлетаются вороны, и вдруг испытываю сильный приступ головокружения. Он налетает внезапно – не то балкон вдруг начинает клониться прямо на меня, не то дорожка под ногами пошла волнами. Меня качает вперед, я падаю…

Свободной рукой я опираюсь о стену, пытаясь устоять на ногах, а Уиндермер качается вокруг меня и начинает падать. Все вокруг начинает падать. Я закрываю глаза и жду, пока бурые доски стены снова не обретают твердость под моими пальцами, пока головокружение не прекращается и мир не приходит в норму. Я делаю глубокий вдох.

– С тобой все в порядке? – встревоженно косится на меня Кейден.

– Просто голова закружилась на секунду. Наверное, слишком резко ее запрокинула, – звучит убедительно, но не уверена, что так оно и есть.

Я всегда побаивалась высоты, но смотреть снизу вверх для меня никогда не было проблемой. Есть в этом балконе что-то такое, от чего мир летит вверх тормашками.

Кейден кивает, удовлетворившись ответом, потом резко разворачивается и поднимается по ступеням к двери.

– Тебе лучше зайти, раз уж ты здесь, – говорит он, широко распахивая дверь.

Я тут же слышу лай, и нам навстречу выбегает средней величины коричнево-белая собака, какой-то спаниель.

– Это Джек, – говорит Кейден, теребя длинные уши пса. – Он добрый.

Я поднимаюсь к Кейдену на крыльцо даю Джеку обнюхать мою руку, в которую тут же утыкается его теплый нос. Шерсть у Джека блестит, и выглядит он ухоженным, но стоит мне присесть, чтобы погладить его, как приходится одержать дыхание. От него воняет. Просто разит.

Я выпрямляюсь и делаю шаг в сторону дома. Тут-то до меня и доходит, что это пахнет не Джек. Запах идет из Уиндермера.

В холле сразу становится понятно, что это за таинственный запах. Помещение просто кишит птицами – и их пометом. Клетки повсюду: развешены то тут, то там, расставлены на некогда красивой мебели, – но дверцы открыты, и весь холл находится в полной власти птиц.

Должно быть, у меня отвисает челюсть, потому что Кейден говорит:

– Ты ведь здесь на все лето, верно? Рано или поздно ты бы это увидела.

Я закрываю рот и стараюсь дышать сквозь зубы.

– Моя мама больна, – говорит он. – Кажется, я в прошлый раз говорил.

Он небрежно машет в сторону портрета красивой молодой женщины со светлой кожей и блестящими каштановыми волосами, висящего у начала высокой, плавно изгибающейся лестницы по левую руку от меня. Перила, когда-то великолепные, покрыты пылью и птичьим дерьмом.

– Ей было около тридцати, когда был написан этот портрет. Мужчина на портрете рядом с ней – мой отец. Он умер, когда я был маленьким. Я почти не помню его.

Родители Кейдена оба, судя по всему, белые, и я задумываюсь, не приемный ли он. Но сейчас не время для подобных вопросов.

– Мне очень жаль, – говорю я. – Насчет твоего отца.

Кейден пожимает плечами, но ничего не говорит.

– И что твоя мама больна, – добавляю я.

Я чувствую себя грабителем, случайно вломившимся в их дом. Когда-то он явно был прекрасен. Мебель в холле выглядит старой и крепкой и, наверное, стоила немалых денег. На одной из стен висит запыленный гобелен, а слева от меня, за лестницей, видна парадная гостиная или, скорее, зал. Окна от пола до потолка плотно закрыты шторами, и комната погружена в затхлый полумрак. Неужели он пригласил меня внутрь, чтобы посмотреть, как я таращу глаза? Или это, так сказать, проверка моего характера? Если так, то, кажется, я эту проверку не прохожу.