Текст книги "У смерти два лица"
Автор книги: Кит Фрик
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)
33. Октябрь
Бей-Ридж, Бруклин, Нью-Йорк
– Ты должна мне рассказать.
Я меньше двух суток как вернулась домой. Мама взяла отпуск на пару дней, чтобы побыть со мной. Большую часть расходов на адвокатов покрыл сбор средств, который был организован ею в сети, но она не может позволить себе оставаться дома надолго, чтобы нянчиться со мной. Впрочем, пока все хорошо. Я еще не готова выходить из дома под любопытные взгляды соседей.
Но сейчас поздно, и мама сидит дома, смотрит какой-то сериал, а Кейли – здесь, рядом со мной, возле пожарного выхода. На улице холодно, но не слишком. Мама приготовила нам горячий шоколад – удивительно материнский поступок, – и даже странно потягивать из термоса сладкий молочный напиток вместо привычной водки с соком. Странно, но приятно.
Кейли вздыхает и откидывается головой на кирпичную стену.
– Я хотела, – говорит она после минутного молчания. – Я пыталась убедить тебя приехать домой, чтобы поговорить. Но ты вместо этого поперлась к копам.
– Знаю.
– Ты должна понять – ты ничего не помнила. Несколько месяцев ты не помнила совсем ничего. Мы – Иен, Майк и я – думали, что это и к лучшему. Чтобы ты просто забыла.
– Но потом началось. Я начала вспоминать.
– И у тебя в голове все перепуталось.
– Так просвети меня, Кей. Расскажи, что произошло в новогоднюю ночь.
Кейли делает долгий неторопливый глоток из термоса. Потом закрывает глаза и начинает говорить. Я тоже закрываю глаза, и передо мной проплывает та ночь, словно один из фильмов Кейдена на экране в Уиндермере.
* * *
Новогодняя ночь. Мы в квартире Старр, и у меня слипаются глаза. Я слишком сильно и слишком рано напилась. На мне нарядное платье, я лежу, свернувшись калачиком, на потертом синем диване. Кейли сидит передо мной на корточках и пытается запихнуть мои ноги в неуклюжие зимние ботинки. Я сама настояла на том, чтобы пойти в них, чтобы не угробить туфли в снегу, который сегодня замерзнет тонкой корочкой на тротуарах, прежде чем утром кто-нибудь пройдется по ним лопатами и солью.
– Давай, Анна! – говорит она с раздражением в голосе. – Пора гулять.
Я в ответ только мычу.
– Все собираются на пляж. Давай, подруга. У тебя откроется второе дыхание.
Она оставляет попытки натянуть на меня ботинки и садится рядом на диван, потом убирает с моего лица как обычно спутанные волосы и откидывает их за плечо.
– Вы идете?
Это голос Майка. Я моргаю раз, другой, пытаюсь посмотреть на него. Взгляд не фокусируется. Я вижу только размытые контуры рук и подбородка. Кейли начинает смеяться.
– Да, мы идем, – говорит она. – Давай, Анна, надо вставать!
Через пятнадцать минут мы уже на пляже на Кони-Айленде, толпимся на узкой полоске песка между мутной серой водой и скрипучими досками набережной. За нашими спинами, за дорожкой – луна-парк. Аттракционы закрыты и неподвижны. Стоит мороз. На часах где-то около десяти. Для танцев еще слишком рано, а сидеть дома и чего-то ждать уже поздно. Иен прикладывается к бутылке с дешевым виски, потом передает ее Кейли.
Холод не дает мне уснуть, но я еле держусь. Заставляю себя оглядеться. Мы сегодня здесь не одни. В нескольких метрах дальше по пляжу, достаточно далеко, чтобы в свете фонарей вдоль набережной они казались детьми, кучка парней использует старую детскую площадку на песке вместо спортзала, подтягиваясь на турниках и отжимаясь от металлического рельса, врытого в землю. Некоторые лавочки на набережной еще открыты, и люди, несмотря на мороз, лакомятся мороженым. Для купания сейчас не сезон, но пляж не закрыт, если не считать того участка, где мы разбили лагерь. Наша часть пляжа огорожена редкими красными флажками, которые бьются и хлопают на ветру, силясь отпугнуть людей от деревянного причала, костлявым пальцем выдававшегося в океан. Мы не должны быть здесь… Но кому какое дело? Глубокая тень укрывает нас в ночи от пристальных взглядов полицейских и пьянчуг.
– А я пойду искупаюсь! – заявляет Старр; в лунном свете белеют только ее руки и лицо.
Майк фыркает:
– Ты спятила!
– Гляди! – говорит Старр и направляется к причалу.
Но мы на нее не смотрим. У Майка звонит телефон, и он поднимает палец, прося секунду тишины, а потом направляется в сторону детской площадки. Кейли расправляет взятое с собой одеяло, накидывает его на плечи, и они с Иеном плюхаются на песок, обнимаясь и целуясь. Я оставляю их миловаться. На набережной, опершись на перила, стоит паренек из местных. Я его знаю – мы с ним раньше встречались. Его волосы то падают на глаза, то снова открывают лицо, напоминая мне, что он очень даже симпатичный. Кажется, как-то раз прошлой осенью я у него ночевала. Помню, он был очень даже мил. Я бреду по песку в сторону набережной.
– Я тебя знаю!
Он смотрит на меня сверху вниз. Вряд ли он помнит, как меня зовут. Но его имя тоже не осталось у меня в голове, так что мы на равных. Он приседает на корточки, и наши лица оказываются на одном уровне по разные стороны ограждения. Он протягивает мне половину косяка, и я принимаю. С минуту мы молча курим, передавая косяк друг другу. Я называю ему клуб, куда мы потом собираемся, и он вбивает его в свой телефон.
– Может, увидимся там, – говорит он, и я улыбаюсь в ответ, но чувствую напряжение.
– Где Старр? – долетает до меня голос Кейли сквозь разреженный ночной воздух.
Она одновременно и близко, и далеко. Со мной что-то не так. Мне кажется, будто я парю над океаном и в то же время закопана глубоко в песок. Я с трудом шевелю пальцами и не могу понять, до чего я дотрагиваюсь. На ощупь мягкое, но зернистое и немного влажное.
– Анна, проснись. Пора идти. Нужно еще найти Старр, – Кейли трясет меня за плечо, и ее голос бьет по ушам, словно она кричит в мегафон.
– Не так громко… – бормочу я.
Я с трудом продираю глаза и жду, пока они сфокусируются. Я лежу на одеяле Кейли, растянувшись на животе. На секунду оно кажется мне ковром-самолетом, на котором мы парим высоко в облаках.
Я пытаюсь сосредоточиться. В том косяке, похоже, было еще что-то кроме травки.
Я приподнимаюсь на локтях. Кейли рядом нет. Оглядываюсь и вижу, как она бежит по причалу.
– Старр! – кричит она. – Черт! Ребята!!!
Я с трудом сажусь, потом встаю на колени. Кто-то помогает мне подняться на ноги. Иен. Его глаза, кажется, вот-вот просверлят во мне дыру.
– Анна, ты как? Похоже, ты в кетаминовой дыре.
– Да?.. – бормочу я.
Кетамин. Наверное, вот что было добавлено в косяк у этого симпатяги.
С причала над песком разносится голос Кейли:
– Вот ее куртка! Ее платье! О боже!
Через минуту Майк уже рядом с ней.
– Успокойся на хрен, Кей!
Я заставляю себя идти. Океан мерцает тусклыми отблесками, напоминающими не то штормовые облака, не то двери машин. Я ковыляю по причалу, Иен идет следом.
Когда мы доходим до конца, зрение окончательно фокусируется. Куртка Старр, ее платье и туфли валяются на досках. Ее огромной сумки нигде не видно. Кейли одной рукой держит возле уха телефон, другой нервно похлопывает себя по бедру.
– Не берет трубку. Черт побери, Старр!
– С ней все в порядке, – убеждает ее Майк. – Она просто нас разыграла.
– С чего ты взял? – спрашивает Иен.
Майк пожимает плечами:
– Ее сумка пропала, верно? Или она пошла плавать с сумкой, или взяла с собой смену одежды. Старр и раньше выкидывала всякие шутки.
Мы все ненадолго замолкаем. Насчет сумки Майк не ошибается. Если только ее кто-нибудь не спер. Но кто-нибудь из нас видел, как она входила в воду? Колени подгибаются, и вот я уже стою на четвереньках на краю причала и смотрю вниз. Вода мутна и непроницаема. Легко поверить Майку. Поверить, что со Старр все хорошо, что она стоит за нашими спинами на набережной и посмеивается. Потому что если он ошибается, то мы все виноваты. Мы все слышали, как она сказала, что собирается в воду, и никто из нас даже не поинтересовался, что с ней. Я пялюсь в воду, пока мне не начинает казаться, что я вижу девичью руку, тянущуюся к поверхности. Я вздрагиваю.
– Старр! – кричу я, и тут же руки Кейли крепко обхватывают мои запястья, и она пытается оттащить меня от края.
Потому что там ничего нет. Только жадная мутная вода, исходящая пеной, словно дикий зверь, терзающий зубами опоры причала…
* * *
– В такси ты отключилась, – говорит Кейли.
Ее подбородок дрожит, но голос остается ровным.
– Это было по пути в клуб. Майк настоял, что мы все равно должны поехать, хоть Старр и пропала. Что мы должны вести себя как обычно. Думаю, он нас почти убедил, что это был розыгрыш. А если и нет, то звонок на девять-один-один принесет нам только проблемы. Если она действительно осталась там, спасать ее было уже поздно.
Она делает еще один долгий глоток из термоса.
– Я все равно позвонила из туалета клуба.
Сказала диспетчеру, что видела женщину, отплывавшую от причала. Повесила трубку, не назвав имени, – она поворачивает голову и смотрит мне в глаза. – Даже тогда я уже все понимала. Слишком мало и слишком поздно.
– А где была я? Где, черт побери, была я?!
– Солнышко, да ты и до клуба не доехала. Ты совсем отрубилась в такси, и мне пришлось отправить тебя домой на другом такси.
Я снова закрываю глаза.
В такси пахло индийскими пряностями и старой кожей.
Кажется, я это помню, но я не уверена.
Я откидываю голову на кирпичную стену за нашими спинами. Слова Кейли окружают меня, проникают внутрь, оставляя глубокие раны. Старр. И я позволяю себе вспомнить. Я вспоминаю воду, ветер, хлещущий по щекам. Вспоминаю темноту. Сырой туман, висящий в воздухе. Вспоминаю, как гляжу на воду, в глубине души понимая, что это был не розыгрыш. Что моя подруга где-то там. Тело девушки, укрытое волнами. Вспоминаю чувство вины. Потому что мы даже и не попытались помочь. Мы хотели верить, что Майк сказал правду. Потому что альтернатива была слишком ужасна.
Поэтому я даже ее не рассматривала. Я заглушила правду дешевым виски, и травкой, и бог знает чем еще. Я похоронила ее в глубине сознания на многие месяцы, не признавая ее существования, не пытаясь ее осмыслить, пока не приехала в Херрон-Миллс. Пока не узнала о Зоуи. Пока две истории о девушках, которых поглотили темные воды, не перемешались в моей голове.
Я позволила Майку убедить себя, что Старр на следующей неделе переехала в Орландо. Он сказал, что она нашла там работу в одном из парков развлечений и что приступить нужно было немедленно. И я ему поверила. Зачем ему было бы врать об этом?
И никто ее не искал. Не у всех девушек есть семьи, как у Зоуи. Старр жила отдельно от своих с шестнадцати лет. Из-за нас, из-за наших действий никто даже и не узнал о ее исчезновении.
Старр часто говорила о переезде на юг, где тепло. Я скучала по ней. Я ненавидела ее за то, что она не отвечает.
Хотя при этом была рада, что у нее все так хорошо сложилось.
Кейли протягивает руки и обнимает меня за плечи. Я кладу голову ей на грудь. И начинаю плакать.
34. Октябрь
Херрон-Миллс, Нью-Йорк
Кейден опаздывает. Во вторник после школы Мартина ждет в более новой из двух кофеен на Мейн-стрит за столиком возле входа. Она пощелкивает ногтями по кружке – огромной керамической посудине в черно-розовую косую клетку. Симпатичное местечко, но кофе мог бы быть и покрепче.
Она смотрит в телефон, проверяя время. Не так сильно и опаздывает, всего на несколько минут. Она пришла заранее, очень нервничая перед личной встречей с Кейденом. Теперь, раз уж она пришла, ей хочется поскорее со всем покончить.
Прошло пять дней с тех пор, как Мартина и Астер отправились к развалинам конюшни в Уиндермере. Пять дней с тех пор, как их отвезли на допрос в полицейский участок, и Мартину почти сразу же выпустили, когда миссис Толбот отказалась выдвинуть обвинение во вторжении на ее территорию. Впрочем, это мало помогло. Мама с папой все равно, конечно же, были в ярости. Она под домашним арестом до особого распоряжения, и сегодня она здесь только потому, что соврала насчет школьного проекта после занятий. Она снова проверяет телефон. Если Кейден в ближайшее время не появится, ей придется уйти. У нее всего несколько минут.
Вчера были слушания по делу Астер. Она тоже под арестом, но хотя бы дома, а не в исправительном центре. Мартина не смогла связаться с подругой. Она знает, что Астер обвиняют в сокрытии тела сестры, но больше ей почти ничего не известно. Она видела, как полицейский подобрал сережку с пола конюшни. Она знает, что той ночью Астер допрашивали и она вернулась домой только утром с родителями. Что в какой-то момент после того, как они покинули Уиндермер, Астер передумала и решила сознаться.
– Привет! – Мартина поднимает голову и видит Кейдена; он отодвигает стул, разматывает шарф на шее и садится напротив. – Прости, я задержался. Понадобилось больше времени, чем я рассчитывал.
– Ничего страшного, – Мартина робко улыбается Кейдену.
Он приехал только на один вечер. Она понимает, как ей повезло, что он согласился встретиться с ней после того, как закончит давать последние свидетельские показания для Холлоуэй и Мейси.
– Я хотела…
– Я не…
Они начинают говорить одновременно, и Кейден смеется:
– Давай сначала ты, Дженкинс.
Мартина откашливается и делает небольшой глоток кофе.
– Я хочу извиниться. Прошлой зимой я была очень расстроена тем, как шло расследование. Я не извиняюсь за то, что донимала тебя просьбами об интервью, но то, что я наговорила в том эпизоде подкаста, где рассматривала версию о друге, было безответственно. Я думала о тебе как о подозреваемом, не как о человеке.
– Спасибо, – говорит Кейден. – Я это очень ценю.
Мартина выдыхает и откидывается на спинку стула.
– Как все… как все прошло в участке?
– Ты ведь не записываешь, верно? – Кейден с улыбкой чуть наклоняется вперед.
– Честное скаутское! – говорит Мартина. – Подкаст пока отложен. Мне нужно сделать какой-нибудь финальный эпизод, но… Честно говоря, я пока к этому не готова. Все это время я пыталась выяснить правду, добиться справедливости для семьи Зоуи. А потом…
– А потом оказалось, что виновна Астер?
– Да, что-то в этом роде, – она допивает кофе. – Могу я тебя кое о чем спросить?
Кейден кивает.
– Флэшка. Зачем ты оставил ее там, где кто-нибудь мог ее найти?
– Откуда ты?.. – пытается спросить Кейден.
– Ах да… В общем, Анна нашла ее этим летом вместе с открыткой для Зоуи. Перед самым пожаром.
– Ага… – Кейден проводит ладонью по глазам, потом опускает ее на стол. – Ладно. В общем, я нашел флэшку Зоуи в конюшне через несколько дней после того, как та исчезла. Я решил, что Зоуи разозлилась на меня и уехала из города, чтобы наказать. Скрыться на время. Я действительно думал, что к началу семестра она объявится, – он замолкает, глядя на собственные руки. – Когда я в первый раз приехал домой весной, я положил флэшку в стойло и написал открытку. На всякий случай. Я не подумал, что кто-то кроме Зоуи может ее найти. Но, пожалуй, это было не столько извинение для нее, сколько напоминание для меня. Потому что я понимал: если она не вернется домой…
Несколько секунд они оба молчат.
– А Тиана? – спрашивает наконец Мартина.
– Ну, в итоге у нас так и не сложилось. Когда Зоуи исчезла, все стало сложно. И печально. Мы оба чувствовали свою вину.
– Мне очень жаль, – говорит Мартина после минутного молчания.
Кейден пожимает плечами:
– Извинения приняты. Думаю, нам обоим есть о чем жалеть. Просто мне очень жаль, что так и не смог извиниться перед Зоуи.
Мартина смотрит в пустую кружку, по краям которой подсыхает полоска молочной пенки.
– Еще кое-что, – говорит она, наконец подняв глаза. – Когда я буду делать последний эпизод, я хочу включить в него воспоминания о Зоуи от тех людей, кто ближе всего ее знал. Тебе будет интересно в этом поучаствовать?
– Конечно, – улыбается Кейден – Вот такое интервью о Зоуи я дам с радостью.
– Спасибо, – улыбается в ответ Мартина, потом смотрит на телефон. – Мне пора. Я вроде как под арестом за то, что вломилась в твой дом на прошлой неделе.
Кейден смеется:
– А я, пожалуй, задержусь. Выпью кофе. Пока. Дженкинс!
Мартина встает из-за стола, вешает на плечо сумку с учебниками. Потом протягивает руку. Ей кажется, так будет правильно. И Кейден отвечает рукопожатием.
– Увидимся.
35. Октябрь
Бей-Ридж, Бруклин, Нью-Йорк
Вранье началось с самого моего рождения. Теперь, вернувшись домой, я целыми днями выуживаю правду из массива лжи, рассортировывая воспоминания по временам и местам, к которым они относятся. У нас с мамой состоялся разговор, очень долгий разговор, о моем раннем детстве. Теперь, когда я услышала ее рассказ, увидела фотографии, которые она прятала, мне стало проще. Вот это – мое лицо в таком-то году. Вот это происходило там-то. Теперь, когда все вскрылось, я начинаю понимать. Все, что прежде было перепутано, теперь начинает распутываться. Я могу извлечь из памяти воспоминание и изучить его, и другие воспоминания не будут мне мешать, превращая все в безумное варево, сжигавшее мой мозг все лето.
Но я не могу избавиться от снов. По ночам мне снится, что я лежу в «Тропах», свернувшись калачиком на своей койке. Мне снится, что я в Уиндермере в окружении птиц. Мне снится, что я в конюшне, которая горит, и я сгораю вместе с ней.
Уже почти Хэллоуин. В Бей-Ридж некоторые соседи уже по обыкновению вовсю украшают дома и лужайки. Настоящие инсталляции с ведьмами и зомби, убийствами и увечьями. Я не приглядываюсь. Когда мама посылает меня в магазин, в прачечную, в аптеку, я не отрываю глаз от тротуара, по которому ветер разносит хрустящую бурую осеннюю листву. Я дважды оборачиваю шарф вокруг шеи и застегиваю джинсовую куртку, наслаждаясь ледяным воздухом.
Осень. Я на улице.
Учитывая обстоятельства, колледж в Нью-Палце разрешил мне приступить к учебе с весеннего семестра. Чистый лист в моей жизни подождет еще пару месяцев. Но ничего страшного. Я дома, в Бруклине. Я свободна.
Сегодня у меня нет никаких особых планов.
Я просто гуляю, вслушиваясь в хруст листьев под ногами и позволяя знакомым домам, мимо которых я прохожу, навевать воспоминания.
Первым приходит в голову даже не воспоминание – мамин рассказ. Ей следовало рассказать мне это давным-давно. Она сказала, что это была ее тайна, но, думаю, она начинает понимать, что это и моя тайна.
Теперь, когда мы можем наконец об этом говорить, мама рассказала мне, что, едва я появилась на свет, она сразу поняла – я не дочь ее мужа, Джона. Я была плодом маминой периодической летней интрижки с ландшафтным архитектором, обычно спокойным, но иногда подверженным вспышкам страсти, с которым она познакомилась во время одного из летних отпусков в Херрон-Миллс. Потому что мы бывали в Херрон-Миллс – Джон не был таким уж скупым. Просто был не очень хорошим мужем. Большую часть отпуска он проводил не обращая на нее внимания, углубившись в свою работу, и в конце концов она встретила Джорджа Спаноса.
Не было никакого Стоун-Харбора. Только Херрон-Миллс.
Это многое объясняет в поведении моей матери, когда я рассказала о работе няни, и почему она не хотела, чтобы я уезжала. Она очень боялась, что я встречу Джорджа. Или Зоуи, об исчезновении которой она даже и не знала. Что они увидят, что я – одна из них. Потому что мама никогда и никому не рассказывала о моем происхождении – ни Джону, даже когда они развелись, ни Джорджу, ни тем более мне. Послушать ее, так нам и вдвоем было прекрасно. Нам не нужен был ни Джон, ни Джордж, который ко времени развода моих родителей успел воссоединиться со своей женой, Джоан. Я это понимаю. Но все же она могла мне обо всем рассказать. Если бы она это сделала, все могло бы обернуться совсем иначе…
Когда я созналась, когда поклялась маме, что знаю Зоуи и что мы прошлой зимой были вместе в Херрон-Миллс, она мне поверила. Конечно же мы снова нашли друг друга. Теперь я понимаю, почему мама решила, что я говорю правду. По той же причине, по которой это казалось логичным и мне самой. Да, я часто перепивала и отключалась. Да, случалось, что меня привозила домой полиция. В моей истории было ровно столько правды, сколько было нужно, чтобы она казалась правдоподобной.
Выслушав рассказы мамы, теперь я знаю, как все было на самом деле.
* * *
Мне – три, Зоуи – пять. Зоуи – моя летняя подружка, на два года старше и бесконечно умнее. Ее папа и моя мама ведут нас есть мороженое в кафе Дженкинсов на Мейн-стрит, пока мой папа работает. Папа всегда работает – на столе в маленьком домике, который мы снимаем, открыт ноутбук, разложены газеты, телефон постоянно возле уха. Папа – деловой человек, а значит, всегда в делах. Я рада, что у мамы есть друг. Рада, что у меня есть Зоуи.
Я заказываю шоколадное мороженое с блестящей крошкой в вафельном рожке, который, по утверждению мистера Дженкинса, не протечет, потому что внизу находится кусочек твердого шоколада. Зоуи заказывает то же, что и всегда: фирменное мороженое, обведенное голубой рамкой на доске, которая служит меню. Шоколад-карамель-попкорн.
– В стаканчике! – настаивает она, хотя в рожке вкуснее.
Зоуи не любит, когда лицо перемазано мороженым, и предпочитает аккуратно есть его пластмассовой ложечкой.
Ее отец смеется, когда мы выходим из кафе на Мейн-стрит. Мое лицо уже измазано в шоколаде, а Зоуи аккуратно вытирает чистые щечки платком.
– Моя маленькая принцесса, – говорит он ей.
В застекленном бассейне за домом Зоуи мы расположились на шезлонгах с мягкими подушками. Уже далеко за полдень, четыре или пять часов – самая жаркая часть дня. На мне ярко-голубой купальник с россыпью белых звездочек. На Зоуи – ее любимый желтый раздельный купальник. Ее отец включил кондиционер на полную мощность, и прохладные струи прорезают сырой и теплый воздух. Он сидит на качелях за нашими спинами вместе с мамой. Они пьют коктейли и смеются.
У нас с Зоуи свои коктейли – розовый лимонад с шипучей водой и льдом. Ее папа называет их «Лимонный шприц». На краю стакана Зоуи лежит маленький желтый зонтик, а у моего стакана есть крышка, поэтому мой зонтик лежит рядом на шезлонге.
В ногах у Зоуи на шезлонге лежит щенок бишон фризе, Красавица. Я была бы не против, если бы Красавица подошла и ко мне, но ее тянет к Зоуи словно магнитом, и она не отходит ни на шаг. У Зоуи всегда получается находить общий язык с животными. Даже белки не разбегаются, когда она выходит во двор, чтобы насыпать им семечек вдоль садовой ограды.
– А где твоя мама? – спрашиваю я, и Зоуи делает большой глоток.
– Она работает в городе, – наконец отвечает она. – Папа говорит, что у нее очень важная работа, поэтому пока ей приходится жить там вместе с моей младшей сестрой. В конце дета я поеду к ним в гости, а папа останется здесь. Они решили пока «взять паузу», – она рисует кавычки пальцами в воздухе.
– У моего папы тоже важная работа, – говорю я. – Он очень занят. Поэтому никогда не гуляет с нами.
Зоуи торжественно кивает, а я задумываюсь: вдруг мои родители тоже решат «взять паузу»? Но они оба живут в городе. Куда тогда поедет папа?
Вдруг небо темнеет, и над стеклянным потолком пролетает длинный огненный хлыст молнии. Глаза еще не успевают отойти от вспышки, как грохочет близкий раскат грома, и Зоуи начинает кричать. Я смотрю вверх, завороженно наблюдая, как по стеклу начинают стучать капли.
– Все хорошо, – говорю я Зоуи, но она уже свернулась в шар, а ее лимонад растекается лужицей под нашими шезлонгами. Мистер Спанос подхватывает ее и уносит в дом, обещая, что гроза не причинит ей вреда, что они вместе переждут ее в чулане в холле.
Мама садится рядом со мной на опустевший шезлонг Зоуи и берет меня за руку.
– С тобой все хорошо, радость моя? – спрашивает она, и я киваю в ответ.
– Почему Зоуи боится грозы? Она ведь не может навредить нам здесь.
Мама пожимает плечами:
– Многие дети боятся грома и молнии. Я рада, что ты не боишься. Надеюсь, у Зоуи это скоро пройдет.
Я стою на балконе Уиндермера. Кончается день, кончается лето – последнее лето, которое мои родители проведут в отпуске в Херрон-Миллс. День солнечный и ясный и, к счастью, не слишком жаркий. Толботы устраивают один из своих классических приемов по поводу последних летних дней. Мама пьет розовое вино и болтает с женами друзей Джорджа. Папа внизу, за домом, расхаживает из стороны в сторону подальше от шума вдоль конюшни и загона, чтобы без помех совершить очередной деловой звонок. Если мама и Джордж и ведут себя слишком откровенно, флиртуя и болтая между собой, то мой отец не может этого заметить, потому что его нет рядом.
Я играю с Зоуи и Кейденом в юго-восточном углу балкона. Кейден – наша публика, хотя и не очень благодарная. Ему пять, как и Зоуи, и он легко отвлекается. Они вместе ходят в школу, но сегодня будет первый – и последний – раз, когда мы увидимся с Кейденом. Я имею в виду, на ближайшие четырнадцать лет. Мы с Зоуи стоим спиной к перилам балкона и рассказываем часть стихотворения, которому она меня научила, пока Кейден играет с галстуком-бабочкой.
Я запинаюсь на незнакомых словах, но Зоуи помнит их наизусть. Она узнала эти стихи из какого-то фильма под названием «Энн из Зеленых Крыш», который мама обещает взять напрокат, когда мы вернемся домой. Она говорит, что я еще слишком мала для него, но мне все равно. Если он нравится Зоуи, то и мне понравится.
Стоит нам закончить ту часть стиха, которую я выучила, Кейден срывается с места и исчезает в доме, оставляя нас с Зоуи снова вдвоем.
Она берет меня за руки, и мы кружимся на балконе с переплетенными руками, весело смеясь. Смех Зоуи напоминает переливающийся в летнем воздухе лучик солнца. На мне белое платье с желтым поясом, потому что Зоуи говорит, что желтый – самый красивый цвет после золотистого. Зоуи одета как балерина – блестящая золотом верхняя часть платья пришита к кремовой тюлевой юбке. В наших черных волосах – одинаковые розовые заколки. Мы кружим и кружим, и солнечный свет пляшет на нашей коже словно снежинки, пробиваясь сквозь высокие кроны кленов и дубов.
Пара сильных рук подхватывает меня за талию, и вот уже Зоуи сидит на балконе, а я взлетаю все выше и выше в небо. Руки свешивают меня за перила балкона, и я начинаю хныкать, глядя, как внизу качается земля.
– Скажи мне, кто ее отец, Глория!
– Что ты делаешь?! – мамин голос – громкий шепот, смесь паники и жгучего желания не привлекать внимания гостей.
Земля снова раскачивается, расплывается перед глазами.
– Мы просто играем, – шепот над ухом, от отца Зоуи пахнет виски. – Не бойся, Анна.
– Джордж, поставь ее. Сейчас же! – слезы, собравшиеся в маминых глазах, катятся по щекам.
Внизу трава то приближается ко мне, то снова отступает. Я начинаю хныкать еще сильнее.
– Просто скажи мне правду, Глория. Ведь это я – ее отец, верно?
Его руки скользкие от летнего пьяного пота. Мое платье начинает в них скользить. Я плотно закрываю глаза и тихо молюсь, чтобы он поставил меня на ноги. Чтобы все поскорее закончилось. Потом его руки снова соскальзывают, и на секунду я начинаю падать. В глазах все расплывается, и я начинаю падать вперед желто-белым огоньком.
Потом его руки сжимаются на моих, и я вишу. Я снова закрываю глаза, и он поднимает меня обратно на балкон, в безопасность, под всхлипы мамы.
* * *
После того лета мы больше не возвращаемся в Уиндермер. Не возвращаемся в Херрон-Миллс.
Мама решает попробовать наладить отношения с отцом, но через два года он уезжает искать лучшей жизни. Искать кого-нибудь получше нас. В Лос-Анджелес, как теперь говорит мама. Мы переезжаем в маленькую квартирку в Бей-Ридж. Мама находит работу, потом вторую. Я забываю Зоуи. Почти забываю. Я почти забываю Херрон-Миллс. Пока спустя четырнадцать лет мне не подворачивается чудная работенка в семье Беллами, и обрывочные воспоминания раннего детства начинают мелькать перед глазами, будто смутные тени в конце долгого летнего дня.
Теперь я живу сегодняшним днем. Мамины рассказы и фотографии позволяют мне четче видеть собственные воспоминания. Я сворачиваю за угол на Восемьдесят вторую, прохожу мимо рынка с фруктами, дома с фиолетовым навесом. Кейли нашла квартиру в Куинсе и живет там с Иеном. Пока у них все в порядке и она занята учебой в колледже, что просто отлично.
О Старр никто ничего не слышал. Мы снова погрузились в виноватое молчание. Возможно, она инсценировала свою смерть; возможно, она живет прекрасной новой жизнью. Я поискала в интернете. Люди поступают так чаще, чем можно было бы подумать. Мне нужно поверить, что это возможно, хотя в глубине души я знаю правду.
С Мартиной мы переписываемся каждый день. Она собирается приехать к нам в Бей-Ридж на выходные, как только родители ей разрешат. Надеюсь, к январю, когда я перееду в Нью-Палц, появится новый популярный подкаст, новое громкое дело, которое оттеснит имя Анны Чиккони далеко-далеко на задний план.
По ночам, когда я лежу в постели и стараюсь не уснуть, чтобы оттянуть приход неизбежных снов, я думаю о Зоуи и Астер. О моих сестрах. О том коротком времени, которое я провела с ними обеими. Теперь, когда я знаю, кем она была для меня, я еще больше хочу вернуть Зоуи. Она была больше чем просто летней подругой, хотя я этого и не понимала. Тайны наших родителей, словно река, разделили нас, оставили нас на противоположных берегах, отдалили нас друг от друга.
Астер была совсем маленькой, когда у наших родителей случился роман. Если я и встречалась с ней в детстве, то не помню этого. Иногда я вспоминаю о ней, и перед глазами все белеет от злости. За то, что из-за нее я провела два месяца в «Тропах». За то, что она наверняка надеялась, что моего признания будет достаточно и настоящие события останутся навсегда похороненными в ее сердце. Но потом я напоминаю себе, что в конце концов она поступила правильно.
Ей повезло. До суда она будет жить дома. Я рада, что ее не отправили за решетку, как меня, но я знаю, что все может быть не так и просто. Мне хочется повидать ее, но я пока не готова. Когда-нибудь буду.
В конце концов, она осталась моей единственной сестрой.
