Текст книги "У смерти два лица"

Автор книги: Кит Фрик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Кит Фрик
У смерти два лица

Посвящается Освальдо

Прошлой ночью мне приснилось, что мы вернулись в Мандерли.

Kit Frick

I KILLED ZOE SPANOS

ЧАСТЬ I
Деревня

Очень трудно удержаться на грани между прошлым и настоящим. Вы меня понимаете?

Эдит Бувье Бил. Д/ф «Серые сады»

1. СЕЙЧАС. Август

Полицейское управление Херрон-Миллс-Вилидж, Лонг-Айленд, Нью-Йорк

– Анна? Мы ведем запись.

Камера отрывается от длинной щели в линолеуме на полу и поднимается, остановившись на сжавшейся фигурке девушки. Она сидит на самом краешке шаткого металлического стула – обрезанные шорты лишь едва касаются некогда голубой обивки сиденья. Короткая маечка – яркое красное пятно в блеклом помещении. Девушка обхватила руками талию, словно стараясь казаться меньше или скрыть красный цвет одежды бескровной бледностью своей кожи. Склонив голову, она смотрит на собственную обувь, и ее лицо скрывает густая завеса спутанных черных волос.

– Ты меня понимаешь, Анна? Камера включена.

Белая метка в нижнем левом углу экрана показывает: 5 августа, 21:02.

– Да.

– Хорошо…

Голос за камерой принадлежит женщине, но в нем не чувствуется ни доброты, ни заботы, ни других черт, которые обычно приписывают женщинам как нечто обязательное. Слова детектива Холлоуэй звучат резко, словно высечены из камня. Она наводит камеру на себя, называет дату и время и говорит, что ведет запись беседы с Анной Чиккони, несовершеннолетней, которая в настоящее время не находится под арестом. Потом она обращается к Анне:

– Пожалуйста, повтори все, что ты рассказала мне и помощнику детектива Мейси.

Третий человек в помещении едва виден в кадре. Помощнику детектива Мейси под тридцать, и сидеть на месте столько часов подряд ему непривычно. Он нервно ерзает в кресле на колесиках за небольшим столом по диагонали от Анны, давая старшей коллеге возможность руководить процессом. Последние шесть часов он по большей части оставался в стороне, время от времени бегая к автомату за газировкой и чуть лежалыми кукурузными чипсами. Наблюдая. Делая заметки.

Не было ни родителей, ни юристов. Связаться с отцом девушки не было возможности – впрочем, не первый год. Кто-то позвонил матери девушки, но только после того, как Анна побывала на месте, где обнаружили тело. Глория Чиккони была уже в пути, но поездка через весь Лонг-Айленд займет у нее больше двух часов, а сначала еще надо было выкрутить руки соседу, чтобы тот одолжил свою машину Лине сказали, что матери позвонили сразу же, но никто этого не сделал. То ли по ошибке – понадеялись друг на друга, то ли нарочно. Возможно, девушке стоило отказаться говорить с детективами до приезда матери. Возможно, в присутствии разъяренной Глории все вышло бы иначе. Но не сложилось.

Анна приучилась делать все сама. Она научилась не рассчитывать, что взрослые станут читать ей нотации или вытаскивать ее из неприятностей. В которые она влипала часто. Она привыкла к холодному безразличию матери ко всем ее неудачам. С чего бы ей ожидать, что в этот раз все будет по-другому?

Детектив выходит из-за камеры, убедившись, что та работает как надо, и садится на пустующий стул рядом с Анной. В кадре видно, что она сидит очень близко. Слишком близко, чтобы девушка чувствовала себя уютно, и заметно, что она чуть сдвинулась вправо.

– Давай, – повторяет детектив Холлоуэй. – Повтори то, что ты только что рассказала.

– О Зоуи?

Девушка поднимает голову, волосы спадают в стороны, открывая потрескавшиеся губы, темные круги под настороженными зелено-голубыми глазами. Ее и без того бледное лицо кажется почти мертвым в белом свете светодиодных ламп – одного из недавних приобретений полицейского управления Херрон-Миллс-Вилидж.

– Почему бы не начать с начала? – на самом деле это не вопрос; детектив Холлоуэй протягивает руку к Анне, потом, передумав, опускает ее на металлический подлокотник стула. – (новогоднего вечера.

– Хорошо…

Голос Анны звучит немного странно, хрипловато. На записи кажется, будто она простужена, но на самом деле все из-за того, что она несколько часов разговаривала с полицейскими, прежде чем кто-то сообразил записать беседу. Они с детективом Холлоуэй устроили настоящий танец. Анну привезли сюда в середине дня, потрясенную, но полную решимости, которая быстро улетучилась в стенах полицейского участка. Если бы в этом помещении были окна, она бы знала, что на улице уже больше часа как стемнело.

– Мы начали праздновать у Кейли. Рано, где-то в половине седьмого. Она живет в пяти кварталах от моей мамы, в Бей-Ридж…

– Это в Бруклине?

– Ага. Да, в Бруклине. Мы… мы часто начинаем у Кейли. Отца у нее тоже нет, а мать работает в ночную смену. Обычно мы выпиваем у нее пару часов, потом идем гулять. Встречаемся со Старр и с другими. Нас знают в некоторых окрестных барах. Или садимся на поезд и едем на Кони-Айленд. Там танцуем.

– Туда вы и поехали в тот вечер под Новый год? На Кони-Айленд?

Лицо у детектива Холлоуэй все еще гладкое, хоть ей уже и сорок. Но в уголках глаз заметны комочки туши, а язык и зубы начинают покрываться сухой пленкой. Они сидят здесь с трех часов, и ей хочется поскорее все закончить. Посадить девчонку под арест.

– Ага… Но на танцы не пошли. Я доехала только до квартиры Старр. Она старше – ей двадцать два или около того. Она типа взяла нас с Кейли под свое крылышко в прошлом году, пока не переехала в Орландо.

– Когда это было?

– Вскоре после Нового года. Старр нашла там работу в одном из парков.

– Хорошо. Но в тот вечер ты с Кейли и Старр была в ее квартире на Кони-Айленд.

– И еще с парой человек. Иен – вроде как бойфренд Кейли. И еще тот парень, Майк, из местных.

– Из местных?

– Ну, из бруклинских. Не из нашей школы, – Анна тянет распущенную нитку на обрезе шорт, пока та не обрывается.

– Понятно. А когда ты ушла из квартиры Старр?

Анна на секунду умолкает. Она наклоняется вперед, опираясь локтями на голые коленки, и волосы снова скрывают ее глаза. Она выглядит моложе своих семнадцати, кажется совсем маленькой в жадном оке видеокамеры и в величественном присутствии двоих взрослых в форме.

– Наверное, в девять или в половине десятого.

– Наверное или так и было? – резким голосом спрашивает детектив.

Голос Анны, напротив, слышится едва слышным бормотанием – свисающие волосы заглушают слова:

– Точно не помню. Но если я поехала в Херрон-Миллс и была там к полуночи, то должна была выйти в это время. Или даже раньше, если поехала поездом.

Детектив тихо вздыхает.

– Хорошо. Что ты помнишь?

Она сидит, откинувшись на спинку своего стула, но ее ладонь лежит на подлокотнике стула Анны.

– Мы были на балконе Уиндермера. На длинном, который идет по фасаду на третьем этаже.

– Кто «мы», Анна?

– Я с Кейли. И Зоуи.

– Вы были только втроем?

– Только втроем.

– А где были Толботы?

– В городе. Кажется, у своей подруги, Дорин. Не дома.

Детектив Холлоуэй смотрит на Анну. Девушка не отводит взгляд.

– Хорошо, продолжай.

– Мы пили виски. «Гленливет», хороший. Лучше, чем мы с Кейли могли бы купить сами, – в ее словах на мгновение проступает легкая, едва заметная горечь. – Кейден всегда держит бутылку про запас в пустующем стойле в конюшне Уиндермера. Думаю, там мы ее и взяли.

– Ты думаешь или помнишь?

– Думаю. Помню только, как мы пускали бутылку по кругу, стоя на балконе.

– А кто пил пиво? – спрашивает детектив.

– Что? – Анна вскидывает подбородок, и волосы снова разлетаются в стороны; секунду она смотрит в глаза старшей женщине, потом снова опускает взгляд на бледные колени.

– Ты сказала мне, что вы пили виски и пиво.

– Разве? – на записи видно, как Анна прикусывает губу, потом проводит языком по растрескавшейся коже. – Наверное, – говорит она, чуть помолчав. – Я пила уже несколько часов, плохо помню. Думаю, пиво у нас тоже было.

– Расскажи, что произошло с Зоуи, – говорит детектив Холлоуэй.

Она поднимает руку и слегка касается плеча Анны. Анна, кажется, не замечает, не реагирует. Ее взгляд рассеян, но когда она начинает говорить, голос звучит четче, чем прежде.

– Там низкие ограждения. Вам только по бедро будет, наверное. Мы там возились, все втроем. Помню, Кейли меня ущипнула, типа чтобы я не заснула. Наверное, я уже почти вырубалась. Помню, как смеялась Зоуи. У нее такой заразительный смех – словно серебряный колокольчик. От него внутри становится так тепло…

– И как же она упала, Анна? – детектив Холлоуэй довольно резко сдавила плечо девушки.

– Ох…

Анна на мгновение подняла взгляд, но посмотрела не на детектива, а прямо в камеру. Она словно начала понимать, где находится. Что она собирается сказать.

– Кейли вошла в дом. Думаю, она хотела принести что-нибудь закусить. Мы с Зоуи остались на балконе. Помню, мы боролись в шутку, руки у нас были переплетены. Мы смеялись. Было весело, но потом меня стало тошнить. Наверное, я отпустила ее руки.

– Думаешь? Ты должна говорить правду, Анна, – ее слова режут воздух, и Анна чуть морщится.

– Я помню, как она ударилась об ограждение балкона. Оно было слишком низким. У нее подогнулись колени, и она вроде как полетела.

– Хватит красивостей, – оборвала ее детектив Холлоуэй. – Просто скажи правду.

– Она упала спиной вперед на газон, – в глазах Анны вспыхивает какой-то дикий огонек, потом меркнет, и ее зрачки снова теряются в темноте, окружающей усталые глаза.

На мгновение все замолкают. Анна крепко сцепляет сложенные на коленях руки.

– Когда я спустилась… Не помню, как увидела ее тело. Помню только, что меня охватил холодный ужас: она действительно мертва, и это моя вина. Еще я никак не могла найти ее сумочку, она исчезла. Не знаю, почему это казалось мне важным.

Помощник детектива Мейси резко встает. Стул откатывается на колесиках и врезается в стену. Анна и детектив Холлоуэй смотрят на него, будто только что вспомнили о его существовании.

– Ты ее толкнула? – голос у него тонкий, но громкий.

Анна резко вдыхает:

– Нет.

– Я спрашиваю еще раз…

Он делает три шага, сокращая дистанцию. Он нависает над Анной, худой, мускулистый. Его брюки слишком широки в бедрах и слишком коротки на щиколотках. В кадре он виден только по плечо – безликая угроза.

– Ты. Ее. Толкнула?

– Н-нет… – впервые Анна начинает запинаться. – Мы просто возились. Я выпустила ее руки.

Детектив Холлоуэй бросает резкий взгляд на младшего напарника, и тот отступает на шаг.

– Что было дальше, Анна? – спрашивает она. – Наверное, я увезла ее к озеру.

– Ты увезла Зоуи. Одна.

– Да.

– На какой машине?

Анна смотрит на свои ладони, словно надеясь увидеть в них ответ.

– Не помню. Может быть, на машине Зоуи. Может быть, на машине кого-нибудь из Уиндермера. У них там у всех есть машины. А миссис Толбот частенько забывает запирать замки.

Детектив Холлоуэй издает еле слышный хрюкающий звук.

– А что ты помнншь, Анна?

Анна делает глубокий вдох.

– Помню воду. Серую и тусклую. Как будто на старой машине стерлась вся краска. Помню, как стояла на коленях на берегу и смотрела на воду, когда она уже погрузилась. Помню, как холодно было той ночью, как резкий и сырой ветер хлестал по щекам. Но лучше всего я помню чувство вины, сдавившее так сильно, что было тяжело дышать.

Детектив молчит немного, осмысливая слова Анны.

– Вернемся немного назад, – наконец говорит она. – Как ты утопила ее тело вместе с лодкой?

Анна прикусила нижнюю губу:

– Вот этого я не помню.

– Постарайся вспомнить, – резким голосом сказала детектив Холлоуэй.

– Натаскала воды ведрами?

– А еще?

Девушка задумалась:

– Навалила камней?

Детективы переглянулись.

– Хорошо. Каких камней?

Анна молчит, стиснув зубами кусочек кожи, отставший от пересохших губ.

– Из Уиндермера, думаю. Наверное, нашла на земле какие-нибудь булыжники и сложила в багажник.

Она задумчиво теребит между пальцами еще одну нитку от шорт, пока помощник детектива Мейси что-то записывает в лежащий перед ним блокнот.

Детектив Холлоуэй откашливается и встает. Атмосфера в помещении сразу меняется.

– Расскажи подробнее о своих отношениях с Зоуи, – теперь ее голос звучит мягче, обходительнее. – Как вы познакомились?

– Мы дружили, – беспомощно отвечает Анна.

Она снова бормочет, пытаясь что-то скрыть.

Детектив Холлоуэй сцепляет ладони за спиной, демонстрируя терпеливость.

– Вы давно были знакомы?

Простой вопрос. Но Анна не хочет отвечать или не знает, что ответить.

– Спрошу иначе. Как вы познакомились с Зоуи?

– Думаю… – голос Анны затихает. – Будет проще, если я покажу. У меня в телефоне.

Это что-то новое. У детектива Холлоуэй загораются глаза. Она кивает напарнику, и тот достает телефон Анны из небольшой пластиковой корзинки на единственном в этом помещении столе.

– Где искать? – спрашивает он.

– В мессенджере. Это внизу первого экрана. Похож на маленькую молнию.

Помощник детектива Мейси хмыкает, потом открывает приложение. Он приседает рядом с Анной, держа телефон между ними.

– Нужно промотать вниз, – говорит Анна. – Вот. Наверное, будет проще, если я… – она смотрит на детектива Холлоуэй, прося разрешения.

Анна осторожно берет телефон из рук младшего детектива, потом начинает проматывать месяцы бесед.

– Вот, – она тычет пальцем в декабрьскую беседу – два сообщения от Зоуи Спанос от 10 и 28 декабря.

На время в помещении воцаряется полная тишина, пока детективы изучают сообщения погибшей девушки. Анна сидит, затаив дыхание.

Когда телефон убран, сообщения тщательно разобраны по косточкам и занесены в дело, помощник детектива Мейси вернулся на свой стул, а детектив Холлоуэй присела рядом с Анной, лишь тогда девушка решается вдохнуть полной грудью.

– Ты больше ничего не хочешь нам рассказать? – спрашивает детектив.

Чуть помолчав, Анна поворачивает голову и смотрит старшей женщине в глаза.

– Нам обеим нравилось одно стихотворение Теннисона. Вы его знаете? «Волшебница Шалот».

У самого края кадра видно, как медленно встает помощник детектива Мейси. Его старший партнер смотрит на него: не спеши!

– Расскажи мне о стихотворении, Анна, – говорит она.

– Она живет в своем замке на острове недалеко от Камелота. И она обречена сидеть у ткацкого станка и ткать лишь то, что видит в своем зеркале – для нее это что-то вроде окна, отражающего окружающий мир, – она прерывается. – Наверное, я как-то не так объясняю.

– Все хорошо, – успокаивает ее детектив Холлоуэй. – Продолжай.

– Э… Вот леди видит в зеркале пару новобрачных и хочет того же, что есть и у них. Они настоящие, а у нее есть только тень реальной жизни.

А потом она видит сэра Ланселота, оборачивается, выглядывает в окно, и от этого срабатывает проклятие. Она обречена, но все же выходит из замка, находит лодку и отправляется в Камелот, хотя и понимает, что умрет до того, как доберется туда. Лодка становится ее могилой.

Долго – так долго, что кажется, будто произошел какой-то сбой, на записи не слышно ни единого звука, кроме шуршания форменных брюк помощника детектива Мейси, неловко ерзающего на стуле.

– И ты нашла для Зоуи лодку? – спрашивает детектив Холлоуэй певучим голосом, в котором не осталось и следа прежней резкости.

– Наверное, я подумала, что она сама бы так хотела. Наверное, я пыталась все исправить.

– Исправить? – повторяет детектив вслед за Анной.

– В каком-то смысле. После того, что я натворила. Это вышло нечаянно, но… я убила Зоуи Спанос.

2. ТОГДА. Июнь

Двумя месяцами ранее…

Станция Бриджхемптон, железная дорога Лонг-Айленда Лонг-Айленд, Нью-Йорк

Не знаю, почему мне кажется, что станция должна быть прямо на берегу океана. Двери вагона раздвигаются под тонкие крики чаек. Соленый туман. Кожу щиплют песчинки, взметаемые морским бризом. Добро пожаловать!

Вовсе нет. Когда я выхожу на платформу в Бриджхемптоне, двери закрываются, и под моими шлепанцами оказывается грязная полоска бетона. Передо мной – станция размером со спичечный коробок. Через окно видно пару скамеек и автомат для продажи билетов. По всей длине платформы в обе стороны на многие метры тянутся окрашенные зеленым поручни, за которыми открывается вид не на океан, а на парковку.

Я поправляю солнечные очки на переносице и жмурюсь, глядя на висящее над горизонтом солнце. Вокруг пассажиры потоком стекают по пандусу на парковку и садятся в поджидающие их машины, такси и автобусы. Понедельник. Даже представить себе не могу, каково здесь по пятницам, когда станцию наводняют туристы и прочий люд, желающий провести выходные в этой части Лонг-Айленда.

Но я сюда приехала не отдыхать. Я приехала ради работы. Я видела Эмилию и Пейсли Беллами лишь раз и теперь вдруг испугалась, что не узнаю их. Здесь вокруг полно стильных мамаш с такими же стильными детьми вперемешку с парочками, людьми в деловых костюмах, стайками подружек. Я пытаюсь высмотреть в толпе светлые волосики Пейсли, изящные линии ее носа и подбородка. Или коротко стриженные каштановые волосы ее матери, походящей сложением на теннисистку. Первый день на работе, а я уже путаюсь. Я ощущаю знакомый страх, будто пришла в класс вовремя, но совершенно неготовой к урокам, и этот страх тяжелым камнем сидит где-то в животе.

Откуда-то из недр моего рюкзака доносится жужжание телефона. Я уже жалею, что надела этот приличный сарафан без карманов. Мне было сказано, что нужно «одеться к обеду», но, надеюсь, мой обычный летний гардероб – обрезанные шорты и майки – сгодится для города. Иначе до первой получки придется носить по кругу одни и те же четыре платья.

Я перекатываю громоздкий лиловый чемодан через платформу, ставлю его к or раждению и перекидываю рюкзак со спины вперед, чтобы откопать телефон. Он совсем новый – мама подарила на выпускной. Золотистый корпус еще блестит, а на экране ни царапины. Надо как следует о нем заботиться – ничего более красивого у меня нет. Но почему-то кажется, что я не буду.

Сообщения не от Эмилии Беллами. И не от Тома, ее мужа, которого я еще не видела. Это Кейли.

• Поверить не могу, что ты меня бросила.

• Мы еще только-только выпустились.

• Что мне теперь целое лето делать одной?

• Анна, ты тут?

В груди шевельнулось чувство вины – надо было предупредить Кейли о планах на лето чуть раньше, но я знала, что реакция будет именно такой. Я закрыла сообщения и настроила громкость телефона на полную на случай, если позвонят Беллами. Платформа уже опустела, как и большая часть стоянки. Надеюсь, я там, где должна быть. И не перепутала время. Облажаться подобным образом было бы полностью в моем духе, поэтому-то я здесь и очутилась. Подальше от Бей-Ридж. Подальше от Кейли.

Подальше от самой себя. Через два месяца я буду учиться на первом курсе в филиале Университета штата Нью-Йорк в Нью-Пал це, а Кейли пойдет в общественный колледж в Бруклине. У нас обеих начнется новая жизнь. Во всяком случае, у меня. Но я не могу ждать еще два месяца. Мне нужно начать жизнь заново прямо сейчас.

Я уже думаю позвонить Эмилии, когда внизу на стоянке появляется блестящий черный «Лексус». В окне я вижу загорелую руку и лицо мужчины. Он смотрит на меня снизу вверх.

– Анна Чиккони? – спрашивает он.

Симпатичный папаша. По крайней мере, именно так я и представляю себе молодого и успешного отца. У меня тоже был такой. Когда я была маленькой, он вечно пропадал на работе. Теперь я еле помню его лицо.

Я неловко машу ему рукой:

– Мистер Беллами?

– Зови меня Том, – отвечает он и жестом приглашает к машине.

С рюкзаком на плече и лиловым монстром, катящимся на колесиках позади, я спускаюсь по пандусу.

От станции всего десять минут езды до Херрон-Миллс, одного из множества приморских городков, усеявших юго-восточное побережье Лонг-Айленда словно драгоценные камни – песчаную корону. К моему удивлению, на пути к побережью фермы попадаются ничуть не реже, чем художественные галереи и частные дома. Палящее оранжевое солнце висит над самой линией деревьев. Я, сощурившись, смотрю на него, пытаясь осознал» происходящее. Воды пока не видно, но это определенно не Бруклин.

– Ты раньше не бывала в Хемптонсе? – спрашивает Том.

Я поворачиваюсь к нему, оторвав взгляд от живых изгородей и въездных ворот, за которыми наверняка скрываются от посторонних глаз сногсшибательные дома.

– Ага. Да. Кажется, не бывала.

Собеседование на место няни я проходила в прошлом месяце на Манхэттене. Мы встретились с Эмилией и Пейсли в кафе на террасе возле Музея современного искусства и провели втроем целый день. Эмилия оплатила мой холодный чай, но не билет в музей. У них, наверное, был абонемент. Думаю, если ты богат, то просто не задумываешься о таких вещах, как студенческий входной билет за четырнадцать долларов. Сложенные на коленях руки то сжимаются в кулаки, то вновь разжимаются.

– Тогда немного опишу тебе эти места, – говорит Том, сверкая белоснежными зубами на фоне загорелого лица.

Тепло пришло только на прошлой неделе. Даже интересно, когда это он успел столько времени провести на солнце?

– Хемптонс тянется по всему восточному краю Лонг-Айленда. Всего десятка два поселков и деревень. Мы сейчас на южном зубце «Вилки» – на той части полуострова, которая обращена к Атлантике.

К северу от нас – залив, а за ним – северный зубец «Вилки».

– Ясно…

Я вообще-то и сама посмотрела на картах «Гугла». Пусть только этим утром, когда начала собирать вещи, но все же. Я надеюсь узнать побольше об истории этих мест, а не о географии, но не хочу показаться невежливой.

– Херрон-Миллс – одна из старейших деревень, поэтому там можно увидеть очень разную архитектуру, от голландской колониальной до самой современной. И всякое разное времен Реставрации. Кловелли-коттедж исполнен в традиционном стиле английских загородных особняков, поэтому хорошо вписывается в более старую архитектуру Линден-лейн, хотя и построен в 2011 году. За прошедшие годы мы там кое-что поменяли, но покупали дом уже готовым, потому что Эмилии нужно было переехать до рождения Пейсли. И все равно еле успели – мы въехали в конце февраля, а роды начались всего через три недели.

Я киваю и притворяюсь, что внимательно слушаю все, что говорит Том. Кловелли-коттедж… Насколько я поняла из общения с Эмилией, так называется дом Беллами. Потому что, конечно же, у таких людей дом должен иметь имя. Если они переехали в том же году, когда родилась Пейсли, то живут здесь уже восемь лет. Все остальное я, наверное, пойму сама, когда приедем.

– А откуда вы переехали? – спрашиваю я.

– Верхний Вест-Сайд. Оттуда было удобно ездить на работу, но Эмилия не хотела растить детей в городе, – он пожимает плечами. – Всегда приходится искать компромисс.

Том сбавляет скорость, и мы поворачиваем на Мейн-стрит. Повсюду вещи от Тори Берч и Ральфа Лорена. А вот маленький домик, похоже, переоборудованный во временный магазинчик, торгующий товарами от Гвинет Пэлтроу. Как будто кто-то отрезал кусочек Пятой авеню и плюхнул его посреди старомодной, обсаженной деревьями деревенской улочки с кирпичными тротуарами и множеством скамеек и свободных мест для парковки.

– Это не самая прямая дорога до дома, но я хотел показать тебе центр, пока не стемнело. Пейсли наверняка завтра потащит тебя в город. Или на пляж.

Я на секунду прикрываю глаза и надеюсь, что это будет пляж. Я слышу, как снова чирикает телефон. Наверняка очередная порция сердитых посланий от Кейли. Я залезаю в рюкзак и убавляю громкость звонка.

Выехав с Мейн-стрит, мы делаем еще пару поворотов, и Том выезжает на Линден-лейн. Он снова сбавляет скорость.

– Первый дом – Сикрест. Принадлежит Фултон-Баррам, самым новым из наших соседей. Джеффри и Арвин заказали проект Майклу Кенту, о чем можно судить по углам и использованию стекла.

Я наклоняю голову, вглядываясь в окно. Дом стоит чуть в отдалении от улицы и частично скрыт живой изгородью. С дороги виден только второй этаж, или, вернее, то, что мне кажется вторым этажом, потому что Сикрест представляет собой сплошные стеклянные окна и острые углы, не имеющие никакого смысла с точки зрения конструкции. Трудно сказать, действительно ли это футуристическое здание или больше походит на модель того, каким представлялось будущее какому-нибудь архитектору из семидесятых.

– Жуть, верно? – смеется Том, и я тоже облегченно смеюсь. – Семь миллионов двести. В здешних местах такое называют «домом для начинающих».

Я еле удерживаю готовую отвалиться челюсть. Для начинающих?

– Следующий дом – «Магнолия». Построен в 1920-х, но все еще в отличном состоянии. Кира и Жак хорошо за ним ухаживают. С дороги особо не разглядишь, но это самый большой участок в округе – целых пять акров. Настоящая красота. А это… – Том еще сбавляет ход, и теперь машина еле ползет. – Это Уиндермер. Принадлежит семье Толботов с самой постройки в 1894 году. Жаль, что в последнее время они его так запустили.

Некогда ухоженная живая изгородь разрослась, превратившись в высокие и неровные заросли вдоль дороги. В просветы, где кустарник чуть расступился, вытянувшись к небу, я вижу мощенную камнем дорогу, ведущую к большому дому, крытому деревянной черепицей, стены и белые колонны которого увиты ползучими растениями. В доме три этажа и, кажется, высокий чердак. Вдоль видимой мне части третьего этажа тянется балкон-терраса. На переднем крыльце я вижу качели, которыми давно никто не пользовался, и несколько кресел – качалок. Дом одновременно прекрасен и страшен. Готичен. Сквозь листву я, кажется, вижу, как открываемся дверь и на крыльце возникаем высокая человеческая фигура. Но прежде чем я успеваю ее разглядеть, мы проезжаем мимо, и Уиндермер снова скрывается за зеленой завесой.

– Кто здесь живет? – спрашиваю я.

– Теперь единственный владелец – Мередит Толбот. Она овдовела, по-моему, четырнадцать лет назад. Их сын Кейден приехал на лето из Йеля, чтобы за всем присматривать.

Я вскинула брови. Надо же – Йель. Приятно думать, что рядом есть кто-то примерно твоего возраста, но, конечно же, у него есть дела куда важнее, чем подружиться с соседской няней. Не успеваю я даже как следует подумать о Кейдене Толботе, как мы подъезжаем, по-видимому, к Кловелли-коттеджу, и Том нажимает кнопку на пульте, чтобы открыть ворота. Крепкие деревянные створки, закрепленные на каменных колоннах, бесшумно поворачиваются внутрь на петлях, и мы въезжаем.

Какое-то мгновение мне видны только пышные зеленые деревья по правую руку и длинный ряд кустов по левую. Кусты усыпаны бледно-розовыми цветками, а за ними снова тянутся деревья. Мы разворачиваемся в конце длинной дорожки, засыпанной щебнем, и в поле зрения медленно появляется здание.

– Вот… – говорит Том. – Твой дом на это лето. Добро пожаловать в Кловелли-коттедж.

Здание перед нами трудно назвать коттеджем. Или даже домом. Кловелли-коттедж – самая настоящая усадьба. Я сразу понимаю, что имел в виду Том, когда говорил, что здание хорошо вписывается в более старую застройку района. Особняк явно в идеальном состоянии, но совсем не похоже, что его построили в 2011 году. В отличие от странного угловатого Сикреста в конце улицы, Кловелли-коттедж совершенно симметричен и величественен. В фасаде дома четко выделяются два крыла, соединенные между собой прямоугольной секцией с закругленным передним крыльцом. Дом окрашен в розовый цвет на один тон темнее, чем цветы на кустах, мимо которых мы проехали. Он неплохо смотрелся бы где-нибудь за городом в Англии в окружении продуваемых ветром пустошей и конных экипажей, в чем, как я понимаю, и состоял замысел. В традиционном стиле английских загородных особняков, как сказал Том.

Мы объезжаем каменный фонтан. Такой большой, что, наверное, любой ребенок мог бы осуществить мечту наплаваться вдоволь. Машина въезжает на круглую площадку, примыкающую к входу. Теперь дом оказался справа от меня, и я вижу, что за фонтаном деревья и цветущие кусты уступают место теннисному корту со свежим травяным газоном и сеткой, который совсем не виден с дороги. Ладони холодеют от пота, и я вдруг снова жалею, что у меня нет карманов, чтобы их спрятать.

– Ты играешь? – спрашивает Том, уловив мой взгляд.

Я качаю головой – нет. Волосы падают на лицо, и я поднимаю руку, чтобы убрать их, радуясь, что могу занять руки хоть чем-то. Я думала постричься после выпускного – новый образ для новой Анны. Но я слишком люблю свои волосы. Это самое красивое, что во мне есть.

– Ну, может, научишься. У нас хватает запасных ракеток. Уверен, Пейсли будет очень рада новому сопернику.

Я смело киваю, а сама думаю – хватит ли мне времени хоть чуть-чуть попрактиковаться, прежде чем восьмилетка разделает меня под орех? Я не говорю Тому, что в жизни не держала в руках теннисной ракетки.

– Идем, – говорит он, открывая дверцу, и выходит из машины. – Пейсли не терпится тебя увидеть. С самого утра тараторит без умолку. Одна из причин, почему я не имею привычки работать из дома.

Том объясняет, что с этого дня я, скорее всего, почти не буду его видеть в будние дни. С понедельника по четверг он живет в квартире в Финансовом квартале. Сегодня он остался дома только для того, чтобы встретить меня, а завтра уедет в город еще до того, как я проснусь.

Я тоже открываю дверь и подбираю с пола рюкзак, пока Том открывает багажник и совершенно без усилий достает из него моего лилового монстра. Солнце уже скрылось за домом, и я сдвигаю солнечные очки на лоб, чтобы приглядеться. Дом выглядит царственно. Наверное, это самое подходящее слово. Этот дом воплощает в себе смесь классической красоты и богатства, которые, кажется, так и исходят от Беллами.

– Эмилия не шутила, – говори! Том, вдруг оказавшийся рядом. – Ты действительно очень похожа на нее.

Не успеваю я спросить, на кого «нее», как передняя дверь распахивается. Пейсли с развевающимися светлыми волосами, одетая в зеленый узорчатый сарафан, выскакивает из дома и сбегает по трем каменным ступенькам на дорожку. Эмилия стоит в открытой двери в отглаженных льняных брюках, бледно-голубой блузке и льняном блейзере, подобранном к брюкам. Она улыбается и машет мне рукой. Пейсли вдруг останавливается передо мной и своим отцом, явно в замешательстве – кого из нас обнять первым.

– Привет, ангелочек, – говорит Том, присаживаясь и коротко обнимая дочь, а потом разворачивает ее ко мне. – Ты ведь помнишь Анну?

– Привет, Пейсли, – я тоже присаживаюсь и протягиваю ей руку.

Она с торжественным видом отвечает мне твердым рукопожатием.

– Очень рада тебя видеть, Анна, – ее голос звучит слишком высоко и оживленно для такого формального приветствия.

Мои губы расплываются в улыбке. Она такая же не по годам сообразительная и очаровательная, какой я ее запомнила. Ради этой девочки я постараюсь быть лучшей версией самой себя на все лето. Я дала такое обещание, когда согласилась на эту работу. Обещание не только Беллами, но и в первую очередь себе. Вот он – мой чистый лист. Дальше я обязана вести себя исключительно безупречно.

– Я i оже очень рала тебя видеть, – я слегка пожала ей руку и выпрямилась – Не покажешь мне дом?