Текст книги "Разыскиваются полицией"

Автор книги: Ким Уозенкрафт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

Глава седьмая

Гейл услышала бряканье ключей и, взглянув вдоль коридора, увидела Джонсона, который, словно рэпер, привалился к косяку. Он мог вихлять телом, не двинув ни единым мускулом.

– Сколько тебе осталось?

– Протереть одну секцию и отполировать, – ответила она.

– Давай быстрее. Нечего тут возиться всю ночь.

– Слушаюсь и повинуюсь, масса Джонсон, – поклонилась Гейл.

Он презрительно махнул рукой и пошел по коридору.

Нортону не удалось записать их всех в ассенизаторы, хотя Гейл не сомневалась, что он пытался. Хиллари назначили работать в изолятор, и она каждый день возвращалась в страхе, что заразилась всеми вирусами, которым только случалось нападать на человечество. Лизу загнали в библиотеку.

А Гейл наказали сильнее других. Или думали, что так наказали. Теперь в ее обязанности входило убирать коридор. Этот труд считался собачьим и не шел ни в какое сравнение с бригадой озеленения, однако Гейл он не показался непомерно тяжелым. Надзиратели сидели в дежурке, скабрезно шутили и травили военные байки, заключенные, кроме немногих, таких как Гейл, у которых имелись ночные обязанности, были заперты в камерах. Не спали лишь уборщики. В ее распоряжении был весь пустой коридор. Много места, много пространства. Обычные стены, никаких решеток. Иллюзия свободы.

Гейл повезло, что лейтенант назначил ее в административную секцию, где не приходилось драить бетонные полы, но зато ей дали очень длинный коридор. Это означало, что сначала по нему следовало пройтись сухой шваброй на колесиках, затем наполнить большое желтое ведро горячей водой, растворить в нем антибактериальное мыло, присоединить отжиматель и катить по всей длине – сначала туда, потом обратно. А затем – отполировать.

Гейл дождалась, пока Джонсон скроется в конце коридора, и вернулась к работе. Кто-то выплюнул на пол жевательную резинку, а Гейл не заметила, когда убирала всухую. Антибактериальное мыло растворило резинку, и теперь ее следовало отдирать. Гейл вернулась в туалет взять коричневое шершавое бумажное полотенце. Отскребла резинку и стала оглядываться, куда бы ее бросить, вспоминая, как ходила на занятия в университет, рассчитывая в итоге получить научную степень, и видела, как люди выгуливают собак и собирают их экскременты в специально взятые пакетики или газету. Как они похожи друг на друга: шли и несли в руках куски дерьма. Тогда Гейл считала безумием заводить в городе собак, однако скучала по жившей в родительском доме своей любимице, белой дворняжке, которую в седьмом классе выловила из пруда, принесла домой и назвала в честь писательницы Колетт. Колетт жила с ней до тех пор, пока Гейл не поступила в юридический институт, осталась в доме родителей, в Коннектикуте, и вечером в пятницу маячила в эркере, дожидаясь, не приедет ли ее хозяйка на выходные. В это время проходила операция «Абскам», [18]18
  Сокращенное название тайной операции по борьбе с коррупцией, проведенной ФБР в 1978–1990 гг.; ряд высокопоставленных должностных лиц, включая семерых членов конгресса, были уличены во взяточничестве и осуждены.


[Закрыть]русские вторглись в Афганистан и погиб Джон Леннон. Гейл разругалась с родителями. Ее отец пришел в неистовство, когда в начале осеннего семестра она позвонила ему, и отцу пришлось вносить за нее залог в первый полицейский участок. Его нисколько не успокаивало, что дочь была одной из двух сотен демонстрантов, собравшихся в южном Манхэттене протестовать против использования ядерного оружия. На обратном пути в Вудбридж отец и дочь молчали, Гейл не посмела признаться, что в очереди на сдачу отпечатков пальцев познакомилась с мужчиной. Какой смысл настраивать против него отца, если они могут вообще никогда не встретиться? Кто знает, не окажется ли он как Андре, тот гитарист из Оклахомы? «Я полюбил тебя навек. Как ты сказала? Ты беременна? Тогда пока». Да и что он такого сделал? Записал ее телефон на ладони и обещал позвонить. Это еще ничего не значит. Гейл извинилась перед отцом за то, что вытащила его в город и разорила на две сотни баксов, вынудив заплатить за нее залог, но не уступала своих позиций, утверждая, что дело стоило свеч, ведь они хотели остановить маньяков, готовых взорвать планету.

Через два месяца отцу исполнялось пятьдесят пять лет, и он уже перенес инфаркт. Он провел рукой по густым седым волосам и посмотрел на дочь:

– Никто не собирается взрывать планету. Люди так много в нее вложили, что не захотят уничтожить ее в огне. – Он вел машину молча, а затем улыбнулся. – Откровенно говоря, я горд, что ты отстаиваешь свои убеждения. – Он сжал ее руку, и Гейл охватила бурная радость.

В этот миг ей захотелось большего взаимопонимания, но она не сомневалась, что родители – существа иного сорта и с ними невозможно настоящее общение. Вероятно, сказались годы неодобрительных взглядов и поджатых губ, когда Гейл одевалась не так, как надо, делала не такую прическу, выбирала не те клубы в школе и водилась не стой компанией. «Моя дочь – радикалка, – заявлял отец за обедом, когда Гейл высказывала свои взгляды. – Моя дочь – коммунистка. Чего ей не хватает? Нам повезло, что мы живем в наше время в этой стране. Ты представить не можешь, как тебе повезло». Дело кончалось тем, что Гейл запиралась в своей комнате и слушала Джони Митчел или «Кровь на дорогах» Дилана, читала «Историю народа США» Зинна, Гинсберга, [19]19
  Гинсберг, Аллен (р. 1926) – поэт, один из лидеров поколения битников и контркультуры.


[Закрыть]Плат [20]20
  Плат, Сильвия (1932–1963) – поэтесса, автор романтических исповедальных стихов, отразивших умонастроения ее поколения. Покончила жизнь самоубийством.


[Закрыть]или Секстона. Она давно перестала спорить с матерью по поводу украшения комнаты и увезла в общежитие свои вызывающие недовольство плакаты с изображением Че Гевары и Джона Леннона. Дома она появлялась только на выходные. А после смерти Колетт стала приезжать и того реже.

Гейл прикатила ведро с грязной водой в туалет и с усилием подняла, чтобы вылить в раковину. Вымыла щетку и повесила на крюк. Затем выкатила полотер. Это было хромированное устройство огромных размеров, тяжелое и неуклюжее, но лишь до той секунды, когда включали в розетку длинный грязный оранжевый шнур и нажимали выключатель на ручке. Агрегат срывался с места и, раскачиваясь, устремлялся по коридору, а новичка при этом мотало, как вывешенное в ветреный день на улицу белье. Гейл поняла это лет шестнадцать назад, тогда ее впервые за провинность назначили на уборку. Нарушение заключалось в том, что у нее нашли тунца – это было в те времена, когда она еще ела существ с глазами. Гейл купила три банки консервов за полтора доллара и расплатилась четвертаками – единственной монетой, которую разрешали иметь заключенным. Притом общей суммой не больше десяти долларов. Кто-то, кто работал на кухне, занялся контрабандой и сорвал на черном рынке отличный куш. Накрыли одну Гейл. Она решила, что это проверка. И если не ошибалась, то проверку прошла. Лейтенант допытывался, откуда у нее контрабанда, однако Гейл стояла как скала.

Она взяла квадрат зеленого шерстяного одеяла, расстелила на полу, затащила на него щетку полотера, крепко взялась за ручки и надавила на выключатель. Агрегат медленно двигался по коридору, Гейл водила его от стены к стене, слушала равномерное жужжание и смотрела, как линолеум приобретал свежий блеск. Для управления полотером требовалась немалая сила, и Гейл пользовалась случаем, чтобы потренировать верхние отделы мышц. С этой точки зрения новое назначение не вызывало у нее отвращения, а если работа не в тягость, то наказание нельзя считать наказанием. В общем, она опять взяла верх над своими тюремщиками. Пусть даже Джонсон и велит поторопиться, она не станет спешить.

Гейл одолела половину коридора и теперь трудилась автоматически, размышляя над планами освобождения. Ей потребуется больше писем. Надо попросить Мэла подключить важных персон. Больше политиков, чтобы надавили на апелляционный совет в Атланте.

Кого она хочет обмануть? Гейл уже использовала все средства. За нее некому заступиться. Ее обманули. Гейл со злостью толкнула полотер, и он стал выписывать широкие дуги от края до края коридора, ударяться о стены, и вдруг послышался глухой стук – агрегат толкнул дверь комнаты с делами.

Дверь приоткрылась. Не распахнулась, приглашая внутрь. Образовалась только маленькая щелка. Какая халатность! Дверь не заперли на замок. Неужели возможно? Да запросто. Людям на все наплевать. Работающие в этой комнате женщины предпочитают поскорее убежать из государственного кабинета домой – красить ногти и смотреть по телевизору «мыльные оперы». Пользуются любым предлогом, чтобы задержаться на обеде, возвращаются окосевшие. Постоянно у кого-нибудь день рождения. Гейл посмотрела налево, затем направо. Никого. Ни одной живой души.

Она отпустила кнопку выключателя, полотер замер. Снова оглянулась.

Приоткрыла створку, проскользнула в комнату, оставив в двери щель, чтобы внутрь проникал свет из коридора. Двинулась к букве «Р» и нашла свое дело. Восемнадцать лет заключения, а бумаг набралось на два дюйма толщиной. Или из дел время от времени выбрасывают старые документы? Когда Гейл листала страницы, ее руки дрожали. Она не сомневалась, что удары ее сердца разносились по всему коридору. Доклад о личности и обстоятельствах жизни подсудимого: [21]21
  Предоставляется вниманию суда перед вынесением приговора.


[Закрыть]рекомендуется срок заключения 240 месяцев, хотя за такие преступления обычно полагается 60. Ее жалобы на неспособность управления тюрем обеспечить нормальное медицинское обслуживание, зубоврачебную помощь, достойную еду, предоставить возможности повышать образовательный уровень. Жалоб немного, но на каждую в жесткой бюрократической манере получен ответ. Далее доклады воспитателя – похвалы за ее поведение, стремление помочь другим, искреннее желание перевоспитаться. Черт! Гейл поставила папку на полку и собралась убраться из комнаты подобру-поздорову. Но тут услышала шорох в углу. Замерла. Чуть не упала от страха. Кому пришло в голову прятаться в темноте? Она боялась вздохнуть. И вдруг увидела.

Мышь.

Нагло кралась по полу и косилась на Гейл. Потом заметалась, юркнула вдоль стеллажей и выбежала в открытую дверь. От выброшенного в кровь адреналина Гейл едва не потеряла сознание. Прислонилась к полке, дождалась, когда придет в себя, и пошла вдоль шкафов.

На глаза ей попалась секция с буквой «У».

Она быстро нашла дело. Уэллман Дайана. Дата рождения – 23 мая 1977 года. Пол женский, белая… Что дальше? Хранение кокаина. Значит, так оно и есть. Юная Дайана попала за решетку за наркотики. Бог ты мой! Гейл не поверила собственным глазам и перечитала последний абзац. В момент вынесения обвинения подсудимая служила в полицейском управлении Болтона, штат Техас, и выполняла обязанности патрульной. Пользовалась уважением коллег, многие из которых выражали недоумение по поводу ее ареста по обвинению в хранении наркотиков…

Черт побери, она коп! И не просто коп, а коп-оборотень! К ней подсадили полицейского! Гейл засунула папку в ящик и выскользнула в освещенный ярким люминесцентным светом коридор. Прикрыла за собой дверь. Мышь исчезла. Совершила побег. Гейл включила полотер. Туда-сюда. Сердце колотилось. Она работала машинально, пол отливал зеленью, неестественно блестел. Откуда-то донеслись голоса: ругались Гилда Раднер и Дэн Эйкройд. Это воск для пола. Нет, глазурь для десерта. Воск! Глазурь! «Субботним вечером в прямом эфире». [22]22
  Популярное полуторачасовое телешоу Эн-би-си.


[Закрыть]Она со своими подружками, старшеклассницами школы для девушек «Доррис Канн», их порхающая из дома в дом компания. Каждый уик-энд они собирались у той, чьи родители отправлялись в театр, а после – в ресторан поужинать. Курили немного травки, перекусывали и напоследок угощались козьим сыром. Слушали «говорящие головы» или Пэтти Смит. Смеялись над «Лихорадкой субботним вечером» и «Дамской комнатой», которая приводила в хорошее настроение всех, и нередко для полного балдежа баловались кокаином. Гейл водила полотером туда-сюда. А теперь подонки подсадили к ней полицейского. Чертова полицейского. В ее дом, в ее камеру!

Зачем? В этом не было никакого смысла. С какой стати сажать к ней копа? Разве что Джонсон не наврал – в камере Гейл оказалась единственная в тюрьме свободная койка. Если не считать Крысу. Но та – особая статья.

Когда Гейл возвратилась в камеру, Дайана лежала на животе, уткнувшись лицом в подушку, и всхлипывала. Рано или поздно такое случается со всеми. С любой новенькой, которая просидела за решеткой несколько месяцев, а иногда и недель, и вдруг поняла, что ее адвокат не такой мастак, чтобы вытащить ее отсюда – «С сегодняшнего дня вы на свободе!» Тогда тяжесть тюрьмы и предстоящего срока начинает давить, и люди ломаются. Доходят до самоубийства. Впадают в истерику. А большинство, как Дайана, плачут. Кто-то часами, кто-то днями. А есть и такие, кто плачет до тех пор, пока их не переводят в психиатрическое отделение.

Гейл шла очень осторожно, словно боялась сделать неверный шаг и что-нибудь сломать. Умылась, собралась ложиться. Ей не верилось, что рядом с ней – коп. Дайана плакала, будто девушка-подросток, заставшая любимого парня с другой. Гейл посмотрела на себя в висевшее над раковиной из нержавеющей стали маленькое зеркальце – не больше, чем в туалете самолета на коммерческой авиалинии. И заметила страх. Успокойся. Расслабься. Она такая, какая есть – в данный момент заключенная. Ее, как сказано в деле, поймали на кокаине. Управление по контролю за соблюдением законов о наркотиках, никак не меньше. Может, когда-то и была полицейским, но не теперь. Джонсон, наверное, не соврал. Больше не нашлось места. Гейл опять взглянула в зеркало: Так-то лучше. Заметила морщинки вокруг глаз. Возраст. Как она будет выглядеть, если отсидит еще двенадцать лет? Волосы станут седыми, как у отца, когда она в последний раз встречалась с ним в комнате для свиданий много лет назад. Взгляд сделается жестким. А ведь, несмотря на долгие годы за решеткой, Гейл удалось сохранить приветливость взгляда. Не потеряла способности быть доброй и открытой. Но что с ней станется через двенадцать лет? К тому времени у нее украдут большую часть ее сознательной жизни.

Гейл взяла зубную щетку из консервной банки на краю раковины. Она услышала, что Дайана успокоилась, села, завернулась в одеяло. Гейл выдавила на щетку пасту.

– Сегодня я разговаривала со своим адвокатом, – произнесла Дайана. Ее нос распух от слез. – Вечером.

Гейл чистила зубы.

– Мне отказано в правиле тридцать семь.

– Никогда о таком не слышала.

– О ходатайстве о сокращении срока?

– Это правило тридцать пять.

– Какая разница? Мне отказали. Придется мотать всю двадцатку. – Дайана задыхалась, словно надорвавшийся Сизиф.

Придется, подумала Гейл. В 1987 году федералы отменили условно-досрочное освобождение. И если приговор вынесен позже, комиссии не рассматривали ходатайства. Условно-досрочное тебе не светит. Сама Гейл имела шанс лишь потому, что ее осудили раньше. Большинству судей и надзирателей не понравился новый закон – он сделал их работу труднее. Он рассчитан на заключенных, которым нечего терять.

Гейл ополоснула щетку и вернула на место в консервную банку. Привалилась к раковине и посмотрела на Дайану. Лицо девушки опухло от слез. Она очень расстроилась. Есть из-за чего.

Гейл вспомнила агентов, бравших ее и Тома. Фэбээровцы. Высадили дверь тараном. Набился полный дом федералов. Их обоих уложили на пол и шесть часов продержали в таком положении. Асами перевернули все вверх дном. Методично. Продолжали обыск даже после того, как обнаружили в подвале тайник. Дробовики и взрывчатку. Присовокупили также обвинение в хранении наркотических веществ – отыскали пол-унции марихуаны в прикроватной тумбочке Тома. Гейл помнила, как лежала той ночью на полу. Юная идеалистка, страстно желавшая изменить мир. Господи, что она делала? О чем помышляла? Иногда по ночам, лежа на своей неуютной койке, думала, что понесла самое суровое на свете наказание. Возникали периоды, когда считала, что не простит себя за то, что совершила. Или почти совершила. А временами радовалась, что ее поймали и лишили возможности заложить взрывчатку в здание телефонной компании. Таковы были планы – лишить связи округ Колумбия. Взять под контроль коммутатор. Но при этом чтобы ни один человек не пострадал. Совершить преступление исключительно против собственности, и, заметьте, собственности Дяди Сэма. А иногда Гейл считала, что образумилась бы сама, остановилась, если бы дело дошло до насилия. Надеялась, что поняла бы: ее чувства к Тому – одно, а к организации – совершенно иное. Не исключено. Многообещающая мысль. Вероятно, она не зашла бы так далеко. Не ранила бы так больно родителей. Нашла бы другого человека, не такого фанатично идеалистичного, который принес бы в ее жизнь стабильность и нежность.

– На что ты таращишься? – Голос Дайаны вернул Гейл к действительности.

– На тебя. – Она наклонилась к сокамернице. – Расскажи, почему ты здесь оказалась?

Дайана вытерла лицо одеялом и подняла голову.

– Я тебе говорила. Меня подставили. Подложили кокаин.

– Кто?

– Его нашли сотрудники управления по контролю за соблюдением законов о наркотиках. Не исключено, что сами и подсунули. А может, кто-нибудь еще. Тот, кто их вызвал. Мне показалось, агенты верили, что поступают правильно.

– Хочешь совет? – Гейл пристально посмотрела на Дайану. – Никогда не верь полицейским.

– М-м-м… – Дайана пожала плечами, то ли соглашаясь, то ли возражая.

– Кто тебя подставил? Зачем?

– Ну, у меня есть некоторые соображения…

– Кому ты насолила? Да так, что оказалась здесь. Почему тебя не посадили в Форт-Уэрте? Или в Алдерсоне? Есть много тюрем гораздо ближе к Техасу, чем эта. Есть много тюрем в самом Техасе. Почему тебя загнали так далеко?

– Черт! Да что же это такое? Ты вообразила себя прокурором и устраиваешь мне перекрестный допрос? – Дайана уронила голову на руки и долго оставалась в таком положении. – Не знаю, почему меня загнали сюда. Наверное, кому-то очень захотелось убрать меня подальше от Техаса.

Гейл ждала, но Дайана молчала.

– Ты «крыса»? На кого-либо стучишь?

Дайана спрыгнула с полки и оказалась лицом к лицу с Гейл.

– Нет! Ничего подобного! Что тебе взбрело в голову? Тебе кто-нибудь сказал, что я «крыса»?

Гейл не дрогнула и не отвела взгляда. Ей было важно узнать, что к чему.

Дайана распрямилась. Она была не намного выше Гейл, но ее поза свидетельствовала, что она не боится драки. Гейл приблизилась к ней вплотную – так, что видела теперь крохотные золотистые прожилки в ее обычно зеленых, но сейчас покрасневших глазах. Наверное, девушке многое пришлось повидать на своем веку.

Они стояли друг против друга. Из дальней камеры донесся чей-то смех. Гейл заговорила спокойно, открыто, вызывая на откровенность:

– Зачем потребовалось подставлять тебя? Что ты такого сделала?

Дайана отступила на шаг. Потупилась. У нее был такой вид, словно она снова вот-вот расплачется. Уставилась в стену за плечом Гейл, точно видела что-то из прошлого.

– Откровенность – лучшая линия поведения, – мягко подтолкнула ее к ответу Гейл.

Дайана вытянула руку и повернула ладонью к потолку.

– Ну, пошли банальности.

– Это не банальности.

– Как хочешь называй.

– Так ты мне объяснишь?

Дайана в упор посмотрела на Гейл. Она боялась проронить хотя бы звук. Понимала, что ей нельзя откровенничать. Но что-то в ее сокамернице подкупало, говорило, что она порядочный человек, а не какая-нибудь отмороженная. Ей хотелось доверять. Дайане не приходилось работать тайным агентом, но она ясно представила, что чувствуешь, когда тебя раскрывают. Пропади все пропадом!

– Я была копом, – наконец произнесла она.

– Вот это да! – удивилась Гейл.

Девчонка сказала правду. Опасную для нее правду. Гейл опустилась на койку. Дайана подошла и встала рядом, не сводя с нее вопросительного взгляда. Гейл пригласила ее сесть. А что оставалось делать?

– Удивлена? – Дайана скрестила ноги и сложила руки на груди.

Гейл оперлась спиной о стену.

– Долбаным копом? Не могу поверить.

– В этом нет ничего странного.

– Есть. Ты только вдумайся. До обалдения странно.

– Не более чем все остальное. Сначала наивно хлопаешь сияющими глазами, а затем понимаешь, что к чему.

– Пресыщаешься?

– Что-то в этом роде.

– Не представляю тебя копом.

– И не надо. – Дайана попыталась улыбнуться, но губы плаксиво дрогнули. Пожала плечами. – Могу сказать тебе точно: я больше не коп.

– Как тебя угораздило?

– Сама не знаю. Так получилось. Завербовали в колледже.

– А это было твое?

– Что?

– Наркотики.

– Полная ахинея! – Дайана энергично замотала головой. – Чушь! Вранье! Ни разу в жизни не прикасалась!

– Очевидно, кому-нибудь насолила?

– Так, неприятности с шерифом и окружным прокурором. Хотела вывести их на чистую воду.

– Наверное, не стоило связываться?

– Они приговорили одного парня к смертной казни. А я уверена, что он невиновен. Подставили, как меня. Я не могу этого допустить.

– Что значит «не могу»? Я так понимаю, что все уже случилось.

– Я хотела сказать, что парень – отпетый подонок, верно. Все в городе об этом знают. Но преступления, в котором его обвиняют, он совершить не мог.

– Расскажи.

– Меня это просто взбесило. Наехала на шерифа, заявила, что в курсе того, что он сделал. И хлоп – загремела в тюрьму!

– Где ты живешь, что существуют такие порядки?

– Округ Брирд, штат Техас, дорогуша. Дикий Запад не умер, он процветает.

– Шутишь? Ты в самом деле решилась взбаламутить это дерьмо? – Гейл посмотрела на Дайану.

Та расхохоталась, но ее смех грозил обернуться истерикой.

– Святая истинная правда, – ответила она. – Когда я хандрю, когда мне становится жаль себя, я вспоминаю бедолагу Рика Черчпина, который сидит в Хантсвилле и ждет палача. Тогда я понимаю, что мне очень повезло. – Дайана внезапно притихла и серьезно посмотрела на Гейл. – Вот почему мне необходимо выбраться отсюда.

– Так ты мечтаешь явиться в город, когда его прикрутят к электрическому стулу, и спасти положение? Нет, так в жизни не бывает. Жизнь в основе – грязная, несправедливая штука.

– Ты это мне рассказываешь?

– А если желаешь отсюда слинять, то с какой-нибудь разумной целью, а не потому, что намерена корчить из себя героиню.

– Послушай, у меня единственное желание: спасти не чью-нибудь, а свою задницу. Ясно? И не учи меня. Сама знаю, что делать. Меня по-крупному подставили, и я намерена с этим разобраться.

– Почему ты не обратилась в средства массовой информации? Журналисты с удовольствием хватаются за подобные темы.

– Они слушают власть имущих, а не девчонку-копа с тремя годами службы за спиной. Журналисты прямиком бы направились к шерифу и окружному прокурору. У меня не было особого желания, чтобы меня убили.

– Ты служила в полиции. Кто мог тебя убить?

– Да хоть бы шериф. Я слышала, он собственноручно застрелил троих. В свободное от службы время.

– Ты знаешь это доподлинно?

– Нет, я знаю доподлинно, что он меня подставил. Вот это я точно знаю. – Злость взбудоражила ее; она вскочила и принялась расхаживать по камере.

– Дайана! – воскликнула Гейл. – Прекрати. Иначе мы обе сойдем с ума. Сядь.

Девушка устроилась на краешке ее кровати и прошептала:

– Мне надо выбираться отсюда. Иначе я свихнусь. Покончу с собой.

– Только не в камере. Договорились?

– Я серьезно.

– И я тоже.

– Гейл…

– Даже не заводи об этом разговора. – Господи, какая упрямая девчонка! – Здесь есть уши и у стен. – Она многозначительно посмотрела на Дайану. – Завтра вечером, если позволит погода, возьму тебя на свою обычную карточную игру. Любишь играть в карты?

Дайана бросилась ничком на койку и яростно ударила кулаком по матрасу. В карты? Двадцать предстоящих лет провести за карточным столом? Она сверкнула на Гейл глазами.

– Нет? Так научишься, – продолжила та. – Я помогу тебе подать прошение две тысячи двести пятьдесят пять…

– Что еще за хреновина?

– Последняя надежда. Habeas corpus. [23]23
  Судебный приказ о доставлении в суд лица, содержащегося под стражей, для выяснения правомерности содержания под стражей (лат.).


[Закрыть]Вряд ли будет большой прок. Но может, хоть что-нибудь.

– Мне не нужно помогать с бумагами. Мне необходимо выбраться отсюда.

Гейл распрямилась и ткнула пальцем ей в грудь.

– Тебе надо уметь слушать, делать так, как я говорю. Прекрати беситься и запоминай мои слова. Занимайся рутиной. Тогда не свихнешься.

– Ты вообразила себя моей матерью?

– Вот еще! Я ничья мать! – рассердилась Гейл и ужаснулась своим словам. – Но я отмотала в этой шарашке восемнадцать лет. А ты сколько? Три месяца? Девяносто дней будет? В общем, следуй моим советам.

Дайана встала, взяла со своей койки подушку, легла на место Гейл и накрыла лицо. Затем приподняла подушку и уставилась на пустые нары над головой. Кто-то нацарапал на металле: «Soyez tranquille».

– Это ты сделала?

– Нет.

– Знаешь, что это означает?

– По-французски: «Будь спокойна. Не трепыхайся».

– Это ты написала. Признайся.

– Я же сказала: нет. Ты держишь меня за лгунью?

Дайана покосилась на надпись.

– Сделай одолжение, – промолвила она. – Ты помнишь сцену из кино, где Джек Николсон попадает в сумасшедший дом и после того, как психиатры оттяпали ему кусок мозгов, выпускает пар и лупит огромного индейца? Так вот, возьми подушку и бей меня сколько хочешь. Обещаю, не стану жаловаться.

Гейл привалилась к стене. Из коридора донеслись первые скребущие звуки – Храпунья отошла ко сну. Бензопила, да и только. Огромная бензопила. Низкое, утробное урчание. Поразительно. Вот и еще одна ночь наступила. Никчемная и бездарная в этом никчемном, бездарном месте.

– А ты что сделала?

– Кто? Я? – Гейл рассмеялась.

– Колись. Я же, можно сказать, призналась в вине. Так что давай, исповедуйся. Восемнадцать лет – большой срок. Такой дают за серьезное преступление.

– Оно и было серьезным.

Восемнадцать лет. Мысль не давала покоя – зудила, точно начинающаяся головная боль. И вдруг скрутила голову. Впереди еще двенадцать. Без шести столько же, сколько уже отбыла. Невероятно. Она не вынесет. Какой смысл в жизни, если предстоит провести в тюрьме еще двенадцать лет? Никакого, если нет надежды на свободу. А как ни печально это признавать, она понимала: в апелляции ей откажут. Остается один путь – исчезнуть, скрыться, убежать. Если написать в двух колонках: над одной «отбыть срок», а над другой – «бежать», над первой нужно прибавить: «неминуемая смерть». Это непреложная истина. Жить здесь – значит умереть. Либо от собственной руки, либо от отчаяния, которое вскоре поглотит ее. Побег сулит опасность. Могут убить. Поймать. Но существует шанс, что она вырвется на свободу. Она сильная, может подтянуться сорок семь раз в минуту. Бегает все быстрее и быстрее и способна убежать насовсем. А если ляжет на дно, ее не найти. Мать умерла. Отец тоже. У нее нет ни братьев ни сестер, ни мужа, ни детей. Ближайший друг – Мэл, ее адвокат. Гейл не сомневалась, он ей поможет. Если дойдет до дела, ей терять нечего. И ее сокамерница, эта возмутительница спокойствия тоже как будто на все готова. Дайана напомнила Гейл ее саму лет двадцать назад. Наивная. Идеалистка. Неистово верующая, что в мире победит добро. Но не странно ли, что бывшая служительница правопорядка появилась в ее жизни, чтобы помочь совершить побег? Гейл доверяла интуиции. А если это ловушка, ну и черт с ней!

Гейл поймала себя на мысли: она жалеет, что слушания завершились подобным образом, и рассердилась на себя за то, что размякла. Жаль то, жаль другое, жаль третье. Не хватит двенадцати следующих лет срока перебирать. Сидеть в тюрьме и жалеть, что всякие бумагомараки не способны проявить хоть каплю здравого смысла и сострадания? Нет уж, увольте, это не для нее. Хватит о чем-либо жалеть. Она не позволит им больше себя наказывать. Довольно. Она и без того пожертвовала лучшими годами жизни, когда могла бы родить детей. Больше не собирается.

Она станет действовать. И совершит то, что планировала последние три года. Это было ее развлечением, когда она просыпалась ночами на нарах и пыталась вспомнить, как выглядит луна. Гейл наконец сообразила, что Хиллари – не крутая. Хиллари – хохмачка, но она никогда не решится бежать. Единственный человек, который на это способен и поможет совершить побег ей, – сокамерница Дайана.

– Дайана! – Гейл понизила голос.

– Что?

Гейл склонилась к ее уху и прошептала:

– Ты серьезно? – И взмахнула рукой, замыкая круг, который означал все, о чем они говорили. Означал побег.

Дайана приподнялась и заглянула в зеленые глаза сокамерницы, такие глубокие, насыщенные в проникающем из-за решетки свете. Протянула к ней руку, дотронулась. Она прошла проверку.

– Расскажи, за что тебя посадили? Я не побегу с кем попало.

– За хранение оружия и взрывчатки.

– Вот это да! И что же ты…

– Замышляла? Взорвать телефонную станцию в Вашингтоне, округ Колумбия.

– Зачем?

– Политический акт. Протест.

– Когда это случилось?

– Ты была карапузом.

– Я считала, что вся эта ерунда закончилась в шестидесятые годы.

– Она продолжается со времен войны за независимость. Ты слышала о ней?

– Да.

– Видишь ли, это процесс.

Дайана не позволяла себе думать, что произойдет, если их поймают. В ее картину побега это не вписывалось. Она твердо знала одно: ей не выдержать двадцати лет в этой адской дыре за преступление, которого она не совершала. И еще она понимала, что при всех обстоятельствах потащится в Техас, чтобы призвать к правосудию окружного прокурора и шерифа округа Брирд. Если этого не сделали федералы, то сделает она.

– Дайана! – Гейл распустила шов на матрасе и достала обломок лезвия косилки.

Девушка посмотрела на него, потом на Гейл и кивнула. Без спешки. С чувством. Чуть улыбнувшись. Легкая улыбка. Слегка изогнутая бровь. Теперь они стали сообщницами. Партнерами.

Гейл ответила ей улыбкой, и Дайана впервые увидела, как улыбается ее сокамерница. Открыто и в то же время с усилием. С какой-то болью.

– Хорошо, – проговорила Гейл. – Я слышала, на праздник нас выпустят в Большой двор на барбекю. Гамбургеры и хот-доги.

– На какой праздник? – удивилась Дайана.

– На День независимости, – объяснила Гейл и, наклонившись к уху Дайаны, прошептала: – Нашей независимости.