Текст книги "Разыскиваются полицией"

Автор книги: Ким Уозенкрафт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Ким Уозенкрафт
Разыскиваются полицией

Посвящается моим сестрам

От автора

Сердечная благодарность моему первоклассному агенту Бетси Лернер и превосходному редактору издательства «Сент-Мартинз» Дженнифер Эндерлин. Ваша помощь и руководство решили все. Я также благодарна Дональду Джей Дэвидсону за его внимательное прочтение романа, Биллу Чапу за то, что постоянно находился рядом, Блэр Брирд и Анни Носенти за их комментарии на первоначальных стадиях подготовки рукописи. Хочу сказать, как люблю и ценю свою мать, Терри Уозенкрафт, всю мою семью и команду Страттон: Ричарда, Макса, Дэш и Сашу.

Глава первая

Временами казалось, что ночное дежурство никогда не закончится. Дайана уже три часа сидела за рулем и кружила по тихим, пустынным дорогам в окрестностях пригорода, не в силах побороть усталость, так и не отпустившую ее после короткого трехчасового сна. Целый день она провела в суде, пытаясь вздремнуть в так называемом кресле, которое на самом деле являлось одобренным отделом снабжения орудием пытки. Ее вызвали в свободное от дежурства время, и Дайана с утра прождала своей очереди, чтобы свидетельствовать против одетого словно рэппер, заумного интернетовского аса, державшего себя нагло с того момента, когда она подошла к его сияющему черному «порше», заметив, что он проехал на красный свет и чуть не сшиб велосипедиста.

Дайана так и не проронила ни слова, и когда судья отпустил ее, поспешила домой, незадолго до шести легла в кровать и постаралась уснуть. В десять тридцать вернулась в управление, сидела в комнате для совещаний и, пытаясь справиться с отяжелевшими веками, пила вторую чашку кофе. Сержант напоминал собравшимся, что, не исключено, по городу рыщет маньяк со стволом сорок пятого калибра под передним сиденьем и ждет, чтобы его задержали, и уж тогда он выместит на полицейских всю накопившуюся злобу. Сила гравитации одержала верх, и глаза Дайаны закрылись. Она тряхнула головой, сделала новый глоток, набрала полный рот кофейных зерен, прожевала и проглотила. Это должно помочь. Сержант продолжал гнусавить:

– …следует соблюдать осторожность…

Дайна почти три года выслушивала подобные наставления – с тех самых пор, как офицер Ренфро завербовал ее в студенческом городке Техасского университета в Болтоне, когда ей не было двадцати одного года.

– Уэллман! – окликнул ее сержант. – Вы с нами?

Дайана поспешно разлепила глаза и, услышав грубоватый мужской смешок коллег-полицейских, выпрямилась.

– Так точно, сэр, – кивнула она. От безуспешных попыток уснуть на стуле в суде ломило спину.

«Какие там маньяки? – сонно думала она. – Не маньяки, а сограждане-идиоты наносят реальный урон полицейским».

Дайана проехала «Севен-илевен» [1]1
  Сеть однотипных продовольственных магазинов, в ассортимент которых также входит ограниченный набор товаров повседневного спроса. – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть]– аванпост стандартного питания на раздвигающейся границе города, неоновый свет лился с рекламных щитов «Супермегагалп слерпиз», миновала пустую темную автостоянку. Днем, во время обеденного перерыва, здесь собирались строительные рабочие, чтобы набить животы приготовленными в микроволновке чили-догз и выкурить «Мальборо». Решила завернуть, но при мысли о еще одной чашке кофе пришла в ужас – ведь ее дежурство не перевалило даже за середину.

– Два часа ночи и никаких происшествий, – пробормотала Дайана и повернула налево.

Этот путь должен был вывести за границы района, туда, где доживали свой век сельскохозяйственные фермы. Наверное, глупость: ее могли застукать за пределами зоны ее патрулирования. Но она не собиралась сильно удаляться из своего сектора – как в прошлый раз, когда, встретившись с Ренфро, проскочила чуть не половину города. Вот это настоящая глупость, однако больше ничего подобного не повторялось.

Озеро Болтон находилось совсем близко, ночь стояла тихая, и Дайана знала, что через десять минут возвратится туда, где ей надлежало быть. А в случае вызова по времени ответа не удастся определить, что она покинула зону ответственности. В общем, абсолютно безопасно.

Свернув на тянувшуюся вокруг озера узкую каменистую дорогу, Дайана выключила фары и поехала медленно. Ей нравилось, как лунный свет, отражаясь от раскрошившегося белого камня, освещал путь, словно она двигалась по настоящей Луне, а когда черепаха или какая-нибудь рыбешка всплывала на поверхность озера, разбегался по воде причудливыми завитками. После заката прошло уже много времени, однако Дайана чувствовала исходившее от молодой весенней травы тепло.

А затем она различила какое-то движение. Или подумала, что различила движение. Вскоре поняла, что это и в самом деле движение. Впереди, примерно в двадцати футах, кто-то метнулся поперек дороги; в той точке к ней примыкала узкая тропинка, выводившая к излюбленному месту сборища подростков, приходивших сюда пообжиматься с девчонками, покурить травку и попить пива. Но обычно к этому часу все давно уже расходились, на вытоптанной траве оставались пустые мятые алюминиевые банки да пыль под зонтиками дубовых крон. Может, на сей раз здесь продолжали тусоваться особенно упертые?

Дайана включила фары и успела заметить нырнувшую в заросли фигуру, а внутренний голос, не уставая, твердил ей, что она находится не на своем участке. Надо послать все к чертям и возвращаться к себе. Но тут что-то не так: она же видела, это не подросток. «Пусть происходит все, что угодно, а ты отправляйся на свою территорию». Но ей показалось, что-то не в порядке: человек не был похож на подростка. Дайана машинально регистрировала информацию: белый мужчина, лет тридцати пяти, среднего телосложения, ростом примерно шесть футов. Шатен. С бородой. Одет в синие джинсы и темно-синюю майку. Во что он обут, она не разглядела. Подобное Дайане хорошо удавалось. Преподаватели академии восхищались ее способностью наблюдать и запоминать. Сокурсники-мужчины смеялись над ней, когда во время учебных обысков она заявляла, что немаловажную роль играет интуиция, но именно интуиция подсказывала ей сейчас: дело нечисто.

Дайана ехала по дорожке и старалась уловить движение, свет или хоть что-нибудь. За поворотом песчаной колеи фары выхватили из темноты росший в нескольких футах в стороне низенький дубок.

А под ним – тело.

Дайана вышла из машины, пистолет наготове, глаза осматривают местность, рация в руке – она вызывала подмогу. Говорила тихо, спокойно, напористо. Черт! Перед ней действительно тело. И явно неживое. Проклятие! Ее ведь здесь не должно быть!

Подросток. Привалился к дубу, словно прилег в теньке в послеполуденную жару. Рот заклеен липкой лентой. Руки сложены на коленях. В солнцезащитных очках. Грудь в крови. Кровь сочилась из ран и пропитывала тонкую ткань хлопчатобумажной майки.

Дайана услышала потрескивание в эфире и догадалась, что дежурная запрашивает подтверждение ее местонахождения. Она подтвердила, что находится у северной оконечности озера Болтон. Черт! Дайана пробормотала в микрофон:

– Да, я за пределами своего района.

– Два-сорок, – отозвалась дежурная, – пожалуйста, повторите. Вы пропадаете.

– Пришлите мне быстрее подмогу, «скорую помощь» и группу криминалистов. Северная оконечность озера Болтон. Я зажгу фары. Дайте оповещение об особо тяжком преступлении.

Голос дежурной прохрипел что-то в ночи, затем раздались сразу несколько голосов – это дежурная передавала приказ по подразделениям ответить на вызов, а потом наступила тишина. Вдруг послышался хруст – кто-то там, у патрульной машины, наступил на сухую ветку. Адреналин ожег Дайану до кончиков пальцев. Она повернулась и крепче сжала направленный вверх пистолет. И в этот миг увидела мужчину – он скользнул к водительскому сиденью ее полицейского автомобиля. Дьявольщина! Дайана пригнулась, побежала, нырнула за дерево. Прицепила рацию к поясу и выхватила из футляра фонарь. Высунулась из-за ствола, вытянула руку так, чтобы фонарь смотрел по другую сторону дерева, и нажала кнопку. Луч прорезал в ночи просеку и выхватил из темноты лицо. В свете мелькнула бледная щека, но мужчина отвернулся. Это был тот самый, что перебегал дорогу. Дайана заметила, как злобно сверкнули едва видные из-под всклокоченных волос глаза.

– Стоять!

Ее голос требовал повиновения. Но мужчина бросился за руль ее патрульной машины и захлопнул дверцу.

– Я сказала: ни с места! – разозлилась Дайана и, пригнувшись и целясь в ветровое стекло, побежала к своему автомобилю. – Стой! – На мгновение ее ослепил свет фар. Она вскинула руку, заслоняя глаза, нырнула за дерево, упала на землю, но пистолет по-прежнему был направлен на машину.

Задние колеса патрульного автомобиля выплюнули песок с грязью, машина окуталась тучей пыли и, зацепившись протектором за грунт, прыгнула вперед. Водитель, разгоняясь на извилистой дорожке, то газовал, то бил по тормозам и, резко вращая руль, превратился в подвижную цель. Дайана, пытаясь поймать водительскую сторону на мушку, выпустила шесть пуль. Стремительно освободила барабан от стреляных гильз и сорвала с пояса кассету быстрой перезарядки. Но когда вновь снарядила боеприпасами пистолет, машина, ее машина, моргнула стоп-сигналом, резко накренившись, вошла в поворот и, разбрасывая за собой камешки, скрылась в ночи.

Дайана посмотрела ей вслед. А затем взорвалась:

– Что б ты сдох, подонок! – И осталась глупо стоять. Даже не глупо, а ошалело глупо. Надо же так вляпаться!

Черт! Черт! Черт! Она топнула так сильно, будто старалась вбить в грязь всю злость на саму себя. Уши заложило – в них стоял звон от выстрелов. Легкие душила поднятая машиной пыль. Ее машиной! Вот непруха! Проходимец спер патрульный автомобиль! Что могло быть хуже этого? Так проколоться! Чтоб ему! Оставалось лишь стоять и слушать, как стихал звук мотора в ночи.

– Зараза! Дерьмо! – кипела Дайана, ругая непонятно кого: то ли угонщика, то ли саму себя.

Дайана обернулась, следуя взглядом за лучом фонаря, и шагнула назад по направлению к страшной картине под дубом. Около семнадцати лет. Может, и того меньше.

Дайна скользнула лучом по мертвому мальчику, отвела фонарь и, освещая местность, направилась дальше – к столу для пикников, вперед по стиснутой лесом замусоренной просеке. Здесь валялся обычный хлам. Но вот луч фонаря отразился от серебристой алюминиевой банки из-под «Серебряной пули». Здешние подростки предпочитали «Курс», и эта жестянка одиноко лежала в кустах. Решив подобрать ее, Дайана сошла с дороги, вынула из кармана авторучку и, чтобы не оставлять на металле отпечатков пальцев, подцепила ею банку за отверстие.

И чуть не споткнулась о второе тело.

Рядом лежало третье.

Дайана почувствовала, как что-то оборвалось у нее внутри, словно что-то отторглось от самого сердца. Разумеется, не невинность, но нечто подобное. Надежда или вера в человеческие возможности. Вероятно, она просто испугалась.

Девушки, тоже подростки. Руки и ноги стянуты липкой лентой. Рты заклеены. И все изрезаны. Множество колотых ран. Трусики отсутствовали. Бедра стали лиловыми от синяков.

Дайана стояла, смотрела и прислушивалась к ударам собственного сердца; она пришла в ужас при виде убитых детей и впервые ощутила, что значит находиться рядом с мертвым человеческим телом. Обезображенным. В желудке сделалось пусто, точно в надутом шарике, легкие сдавило, будто глубоко под водой. Она не могла ни сглотнуть, ни говорить. Застыла в тени и смотрела, как лес окрашивался то в красный, то в синий, то в белый цвета – это вращались проблесковые маячки на крыше прибывшей первой машины управления шерифа. В надежде никого не спугнуть, Дайана приближалась по коду «два» – без сирены, с одной световой сигнализацией.

Дайана вернулась на просеку и направилась обратно к дубу.

На место преступление прибыл сам шериф, Гиб Лоув, он вышел из машины, за ним следовал помощник. Дайана проводила их к дереву, и шериф, лет сорока, славившийся тем, что у него хватало нервов на все управление, стоял и приглаживал белокурые завитки над ушами – единственную растительность на голове – и почесывал слегка нависающий над ремнем живот.

– Мертвый, да? – Лоув посмотрел на Дайану так, словно изрек нечто глубокомысленное.

Она кивнула.

– А вы, – он указал на табличку с фамилией на ее груди, – полицейский Уэллман, какого черта здесь делаете?

– Несу ночное дежурство.

– Это не объясняет, почему вы оказались тут. Насколько я понимаю, ваша юрисдикция не распространяется за границы города. Здесь моя территория – территория управления шерифа.

– Я просто спустилась к озеру посмотреть на воду, – призналась Дайана. – На минутку. Хотела охладиться. Немного встряхнуться.

– А где, черт побери, ваша машина? Или вас направили пешим дозором? – Помощник шерифа криво усмехнулся.

– Я заметила какого-то человека в стороне от дороги, – принялась объяснять Дайана. – Стала его преследовать, – она взглянула в глаза шерифу, – и он увел мою патрульную машину.

– Что?

– Он угнал мой автомобиль.

Шериф молча смотрел на Дайану. Он не рассмеялся, даже не улыбнулся и не ухмыльнулся. Вытащил рацию и нажал на кнопку передачи.

– Всем подразделениям. Разыскивается полицейский патрульный автомобиль. Угнан несколько минут назад. Водитель… – Лоув вопросительно покосился на Дайану.

– Белый мужчина, – тихо подсказала она и описала его внешность.

Шериф повторил в микрофон приметы, и все, кто слушал эфир в управлении, узнали о позоре Дайаны. Она представила, как подчиненные шерифа – и те, что были на дежурстве, и те, что находились в штаб-квартире, – заулыбались, заржали и принялись качать головами. Что за кретин – позволил умыкнуть полицейскую машину!

Шериф Лоув прицепил рацию на пояс.

– Не тревожьтесь, дорогуша, – произнес он. – Мы отыщем негодяя, укравшего ваш патрульный автомобиль.

Дайане захотелось застрелить его на месте, но она сделала вид, будто не слышала его замечания. Шериф направил луч фонаря на мертвого подростка. Сложил ладони на животе и молча стоял.

– Проклятие! – Он пожевал тонкими губами. – Так это же сын министра Логана!

Помощник пожал плечами.

– Все, что я знаю: он умер, мертвее не бывает. – Помощник, застыв, не сводил глаз с убитого юноши.

– Похоже, его ударили ножом не менее двух дюжин раз, – заметил Лоув. Помощник покачал головой и сплюнул. Шериф повернулся к Дайане: – Тот тип, которого вы заметили, тот, что умыкнул вашу машину… Как вы считаете, он это сделал?

– Да. И не только это.

Шериф дернул головой.

– Что значит «не только это»?

– Есть другие трупы. Вон там. Два женских. Примерно того же возраста.

– Господи помилуй… – пробормотал шериф, и со стороны показалось, что он молится. Затем кивнул Дайане: – Ведите.

С Лейксайд-роуд свернула вереница из шести полицейских машин, проехала по ведущей к парку аллее и остановилась около места преступления. За ними следовали два фургона «скорой помощи». У всех на крышах сверкали проблесковые маячки, и от этого создавалось впечатление, что вокруг места убийства закружился в танце лес – деревья, прижав ветви к бокам, вращались, подпрыгивали и отплясывали под мелькание красных, синих и белых огней. Дайана стояла посреди всей этой суеты, кровь сочилась из ран трех подростков, врачи вытаскивали из задних дверей фургонов носилки, полицейские из управления шерифа деловито расхаживали взад и вперед, уничтожая следы на земле и иные улики, все бестолково мешали друг другу, а красное, синее и белое кружение продолжалось. Дайану мучило желание подсказать шерифу прогнать людей с места преступления, пока бригада криминалистов не соберет все, что требуется, но она сознавала, в каком оказалась дерьме, и не ей учить человека, как поступать, даже если он полный профан.

Появилась машина корреспондентов новостей седьмого канала. Дайана не сомневалась, что к ним пожаловал не кто иной, как сам Брет Даллас, проныра-журналист, который не упускал возможности сунуть нос в дела полицейского управления. Он словно объявил полиции вендетту и был из тех, кого коробило при виде формы. Повсюду искал, где бы раздобыть материал. Пару раз даже приглашал Дайану на свидание, однако она понимала, что у него на уме: все, что угодно, только не она.

Дайана отступила в тень, а Брет шагнул к дубу, где у трупа подростка, опершись локтем о колено и опустив голову на ладонь, замер шериф. Его нарочитая сосредоточенность повергла Дайану в странное состояние – сначала она испытала ужас, а затем почему-то чуть не прыснула от хохота. Уж хоть бы кто-нибудь отпустил шуточку, чтобы окружающие не решили, будто она смеется над бездыханным телом. Потом, когда смущенный шериф склонился над другими убитыми, немного пришла в норму. Хотя и сейчас Гиб Лоув походил на сына земель библейского пояса [2]2
  Территория на Юге и Среднем Западе США, где живут приверженцы протестантского фундаментализма. До сих пор Библия является основной настольной книгой во многих фермерских семьях.


[Закрыть]в позе роденовского «Мыслителя».

– Клянусь! – воскликнул он, поднимаясь, бросил взгляд по сторонам и, убедившись, что пресса внимает ему, снова посмотрел на убитых. – Клянусь Сыном Божьим, что найду того, кто это сделал, и да свершится правосудие!

Из Болтона прибыл фотограф «Морнинг телеграф» и успел запечатлеть эту сцену для первой полосы утреннего выпуска. К счастью, никто, кроме Дайаны, не заметил, как к ней приблизился Ренфро и похлопал по плечу. Она последовала за ним к Лейксайд-драйв, где он оставил машину.

Они ехали в управление, Дайана высовывалась из окна и глотала воздух, стараясь избавиться от запаха смерти в ноздрях. Ренфро предложил ей «Алтоид». Она взяла всю жестянку, отправила две пастилки в рот, а остальное положила в карман. Ренфро вел машину молча, пока они не оказались в участке, и там сержант, начальник смены, отвел душу, назвав ее самым мерзким проколом месяца, а может, даже года. Дайана стояла перед его столом и понимала: он говорит правду, ей нет прощения, и кивала в подходящих местах. Сержант замолчал, ожидая, что она начнет оправдываться. Но Дайана лишь пожала плечами. Командир прав. Она облажалась по-крупному. Сержант смягчился и произнес:

– Вы заступили на дежурство не выспавшись. Мы все иногда покидаем пределы своих участков. Но вы заехали очень далеко, провели там много времени и позволили поймать себя.

– Наверное, мне следовало уехать, вернуться на свою территорию. И пусть бы трупы нашли люди из управления шерифа. Вы это хотите сказать?

Сержант серьезно посмотрел на нее:

– А вы бы смогли?

– Если бы могла, мы бы сейчас здесь с вами не говорили. Я видела убийцу, сержант.

– Хорошо. – Он указал на дверь. – Идите, отоспитесь.

Но Дайане пришлось остаться – сначала она описывала криминалисту приметы замеченного мужчины, и тот вводил их в компьютер, чтобы создать фоторобот подозреваемого. Потом ждала, пока явится помощник шерифа и снимет с нее письменные показания о том, что случилось. Это был тот же человек, что приехал с шерифом на место преступления сразу после Дайаны. И, едва переступив порог участка, он повел себя так, словно не верил ни единому ее слову.

Глава вторая

Восемнадцать лет Гейл Рубин не видела восхода солнца. Не видела она и луны. Был в ее жизни период, когда она спала в мягкой, удобной постели, и в конце жаркого летнего дня в окна дул прохладный вечерний ветерок и овевал ее тело. Но Гейл не могла вызвать это ощущение в памяти, оно было похоронено под годами бессонных ночей на тонком, в комках, матрасе на металлической койке, когда каждую ночь она слушала, как брякают ключи у охранников, совершающих обходы в двенадцать, в три и в шесть часов утра. И стоило протянуть руку, как она наталкивалась на холодную шлакобетонную плиту стены.

Но завтра… А завтра почти наступило. Завтра состоятся слушания об ее условно-досрочном освобождении. Она не могла об этом думать. Не могла. Гейл прошла данную процедуру четыре года назад. Обычно заключенные совершают попытки каждые два года. Однако она держалась. Первую попытку предприняла после десяти лет отсидки. Даже члены комиссии смотрели на Гейл так, словно она слегка свихнулась. Не исключено, что были правы. После десяти лет в тюрьме она потеряла рассудок, и все это видели, кроме нее самой. Годы. Дни. Часы. Минуты. Сколько минут она провела за решеткой? А секунд? Итак, завтра…

Гейл услышала, как по коридору прошел Джонсон – узнала его по характерной походке: он двигался быстро, но запинался через каждые несколько шагов. Джонсон был злобным, как цепная пила, и печальным, как горбатый полумесяц. Ать-два-три-четыре. Как всегда, точен, появился из дежурки минута в минуту в полночь. «Отбой, дамы». У Гейл в ушах звучали детские голоса: «Улыбки на лицах, веселые взгляды, новому дню мы все очень рады». Откуда эта песенка? Из подготовительной школы? Сорок с лишним лет назад, когда четырехлетней Гейл приходилось напрягать волю, чтобы целых полчаса удерживать голову в правильном положении над маленькой деревянной партой. Уже тогда она терпеть не могла ограничений и, отчаянно стараясь сохранить требуемую позу, подчас ощущала, как под тяжестью головы у нее затекают руки.

Джонсон порывисто двигался по коридору, и казалось, голос отстает от него. Иногда он постукивал по решеткам шариковой ручкой.

– Рубин, гаси свет!

Он шел быстро и деловито. Замки заперты. Ключи болтаются на поясе. Никаких улыбок. Никаких поблажек. Ни малейшей надежды на снисходительность, если он заметит непорядок, даже незначительное нарушение. Если кто-нибудь улыбается, он обязательно подойдет и проверит, в чем дело, а к тому времени, когда удалится, человеку больше не захочется улыбаться. Некоторые надзиратели относились к заключенным дружелюбно, по крайней мере вежливо. Джонсон тоже был вежлив, однако постоянно показывал им, какое они дерьмо. Об этом свидетельствовали его глаза.

Гейл вложила между страниц закладку, захлопнула книгу, оставила на маленьком столике и поднялась повернуть выключатель. Она услышала, как в соседней камере плещет водой Ронда Крыса. Полуночное охорашивание, а на дежурстве тот самый Джонсон.

– Ронда… – Гейл прижалась лицом к решетке.

– Что? – Плеск прекратился.

Гейл стояла и вспоминала, что собиралась сказать Ронде. Мысли испарились, может, и к лучшему. «Наверное, я собиралась дать понять Ронде, что знаю о происходящем. Но кому какое дело до того, что происходит?»

– Ничего, – проговорила она. – Уже нашла.

– Что нашла?

– Туалетную бумагу. А то уж я решила, что у меня кончилась.

– Тем лучше. Потому что у меня последний рулон, которым я пользуюсь.

Гейл понимала, что Ронда лжет. Крыса слыла жуткой скопидомкой. Ей многое перепадало по ведомству Титек и Задниц, но у нее было не только лицо проныры-хорька, но такие же повадки. Господи, что за место! Ужасное, вонючее, шумное, убивающее душу, глупое, суетливое!

До того как Гейл впервые предстала перед комиссией по условно-досрочному освобождению, миновала целая вечность. Она хотела подать апелляцию раньше, но ее адвокат заявил, что это неразумно. Мэл Чэп сидел напротив в комнате свиданий, смотрел, как по ее щекам катились слезы, смахнул несколько слезинок с собственных глаз и взял ее за руки.

– Если ты предстанешь перед ними прежде, чем они решат, что ты осознала серьезность того, что совершила, и заплатила за свой проступок достойную цену, тебе откажут. Лучше сейчас потерпеть, чем после отказа удвоить время до следующей апелляции. Послушай меня, – сочувственно продолжил он. – Я знаю, ты хороший человек. А сюда тебя привела наивность и ложно направленная восприимчивость к политике, которой не преминули воспользоваться. Да, ты можешь заявить, что являешься политической заключенной. Вероятно, с этим кто-нибудь согласится. Но только не судья и не комиссия по условно-досрочному освобождению. Они не станут даже слушать. В Соединенных Штатах нет политических заключенных. Стоит тебе назвать себя так, и они убедятся, что тебя и дальше следует держать в тюрьме. Решат, что ты до сих пор считаешь, будто насилие является законным способом достижения политических перемен.

Гейл так не считала, да и раньше, пожалуй, тоже так не думала. Ее взяли в подвале арендованного дома с оружием и взрывчаткой. Вместе с Томом Файрстоуном и всего через несколько недель после того, как они обручились. Том искренне верил в то, что делал, и его пыл заражал. Нет, она вовсе не пыталась перевалить вину на него, но сама никогда бы намеренно не причинила зла другому человеку, сколько бы пользы это ни принесло обществу в целом. Терроризм не ее выбор. Максимум – идейно обоснованное преступление против собственности. В тот период Гейл испытывала отчаяние оттого, что не способна переступить черту. И сомневалась, что на нее вообще бы обратили внимание, если бы не Том. Не понимала, то ли у нее просто кишка тонка, то ли в поисках любви она оказалась втянутой в то, что выше ее понимания. Однако в душе всегда чувствовала, что насилие – зло. Если, конечно, только не приходится защищаться от нападения других. Но ничего подобного она не решалась сказать на собраниях. Хотя в организации, которая именовала себя «Свободу без промедления!», было много тех, кто придерживался подобных взглядов. Это было разношерстное сборище людей, которые сходились в одном – все хотели положить конец тому, что считали преступной деятельностью правительства США, но спорили по поводу методов, как это сделать. И лишь немногие, самые крутые, не сомневались, что человеческая жизнь – законная жертва ради осуществления их мечтаний. Эти люди ограбили банк в Филадельфии. Когда все пошло не по плану, застрелили двух охранников и кассира. И они же скрылись с двумя миллионами долларов, которые так и не попали в сейфы организации.

Звяканье ключей Джонсона в двери Ронды вернуло Гейл в пределы ее камеры. Она отвернулась от стены и накрыла ухо старенькой перьевой подушкой, давно ставшей жестче свинца. Но и сквозь подушку слышала все. Джонсон обладал сильным голосом, сексуальным, зовущим. Этот голос проникал сквозь камень.

Гейл начала тихо напевать – ничего определенного, случайный набор нот, лишь бы не слышали уши под подушкой. Джонсон был либо слишком глуп и не понимал, что задумала Ронда, либо не хотел замечать. Гейл не испытывала к охранникам симпатии, однако сознавала, что ждет Джонсона, когда Крыса решит объявить себя жертвой изнасилования, – нечто вроде современного варианта суда Линча.

В тюрьме сидели такие, которые, как Ронда, отдавались надзирателям в обмен на особое отношение. И другие, желавшие завести любовников. Так проявлялась их похотливость. Гейл улыбнулась, но почувствовала, что не в состоянии выносить запах мертвого пера. Она сбросила подушку с головы и, стараясь не слушать, отключилась. Ее саму много раз домогались, и она однажды имела непродолжительную связь с заключенной, которую оборвала, поняв, что не в состоянии вынести любовных отношений в гадюшнике, где все про всех знают. Любая тайна через несколько часов становилась достоянием гласности. Несколько лет Гейл потихоньку пыталась мастурбировать, удивляясь, зачем ей это надо, и в конце концов пришла к воздержанию. Так спокойнее: обуздать свое либидо и направить энергию в иное русло. Гейл читала, набиралась знаний, писала, разбиралась в собственных ощущениях и анализировала. На пятом году заключения разработала программу ликвидации безграмотности осужденных. Программа оказалась настолько удачной, что была принята федеральной системой исправительных заведений. Но это раньше, когда еще действовали подобные программы. Теперь же тюрьмы больше походили на публичные дома.

Загремело радио, громкий звук докатился до их яруса, отразился от стен, и на фоне смеси рока и фанка юный голос чернокожего то ли пропел, то ли сказал речитативом: «…еще один братец в застенке…»

– Заткни это дерьмо! – крикнули в ответ.

– Иди сюда, – предложил визгливый женский голос, но радио приглушили.

Гейл вздохнула, расправила на себе колючее зеленое шерстяное армейское одеяло, прижала ладонями к бокам. Под одеялом она была высокой и худощавой. Попыталась представить, как бы выглядела, если бы у нее в животе зрел ребенок. Эту большую припухлость. Однажды она вынашивала плод, но менее девяноста дней, а затем прервала беременность. До сих пор не могла слышать этого слова. Это было сразу после окончания колледжа в Оклахоме, куда она, наплевав на родителей, поступила изучать национальное искусство Америки. Родители хотели, чтобы она училась в Йельском, Колумбийском университетах или в Брауне, и Гейл могла бы легко в них попасть, но слишком устала, ее просто воротило от ханжества верхнего среднего класса [3]3
  Общественная прослойка, в которую, как правило, включают крупных независимых предпринимателей, руководящих сотрудников ведущих компаний, представителей художественной элиты, а также свободных профессий, получающих высокие гонорары.


[Закрыть]с его показным восточным либерализмом: мол, мы простые люди, однако детей посылаем в частные школы. Она презирала свою прекрасную просторную спальню в замечательном, просторном, добром родительском доме с великолепными коннектикутскими газонами, плавательный бассейн с вечно голубой водой на заднем дворе, Хуана, который приходил, чтобы поддерживать в должном состоянии лужайки и сад, воскресные сборища у бассейна и весь этот сонный пригородный застой. И когда наступил день получения аттестата женской школы Дорис Канн, сбежала в Оклахому.

А теперь Гейл размышляла, что было бы, если бы она послушалась родителей и окончила один из университетов «Лиги плюща», [4]4
  Группа самых престижных частных колледжей и университетов на северо-востоке США.


[Закрыть]– ведь они говорили, что желают ей только счастья. Наверное, сидела бы в своей кухне и ждала возвращения детей из школы. Она знала, как выглядят женщины, вернувшиеся из комнаты свиданий после того, как встречались со своими детьми. В их глазах отражалась странная смесь счастья и отчаяния. Одни без умолку тараторили о том, что творится у них дома, и с готовностью рассказывали о своих отпрысках, другие после свидания погружались в холодное, тоскливое молчание.

Гейл посмотрела на койку у себя над головой. Она давно наблюдала, как война с наркотиками приводила в эти стены все больше женщин, в том числе молодых. Главным образом контрабандисток. Жертв любви. И большинство из них просто подставили. Как Ронду Крысу. Впервые ее арестовали в девятнадцать лет за то, что у нее нашли три грамма кокаина. Три жалких грамма. Потом снова, когда ей было двадцать шесть, – за половину унции. А в этот последний раз с унцией, но без веских на то оснований решили, будто Ронда участвовала в деле, где крутились многие килограммы. Обвинителю не пришло в голову, что она ни при чем – лишь встречается с одним из торговцев или отдается за кокаин. Три ареста, и в итоге ее песенка спета. Никого не взволновало, что общего количества найденного наркотика не хватило бы, чтобы наполнить нагрудные карманы рубашки колумбийского генерала. Ронде Крысе припаяли пожизненное без права условно-досрочного освобождения. Даже судья не высказался по данному делу. Так почему же не трахаться с надзирателями, если дошло до такого? Отдашься им, а они принесут кокаин или марихуану, обеспечат хорошую еду и не заметят, когда арестантка пропустит вечером в субботу стаканчик и расслабится с девчонками. Гейл понимала, почему Ронда делает то, что она делала. Если не свершится чудо – не примут какой-нибудь невероятный закон или к власти не придет президент, у которого решимости полные штаны, Ронде суждено умереть здесь или в такой же камере на необъятных просторах американской исправительной системы.