Текст книги "Империя света"

Автор книги: Ким Енха

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

С тех пор Икдок использовал эту фразу так же часто, как французы говорят «c’est la vie». Она настолько к нему приросла, что, когда он уже лежал при смерти, родные в глубине души ждали, что напоследок он ее произнесет. Не столько оттого, что эта фраза им нравилась, а скорее потому, что она так и напрашивалась на роль его предсмертных слов, словно всем известный рекламный слоган.

Однако Икдок едва мог пошевелить губами и лишь устало моргал грустными, как у коровы, глазами. Он с трудом повернул голову и взглянул на жену с детьми. Не дожидаясь слов врача, они понимали, что близится его последний час. Он подозвал поближе стоявшего у изножья кровати младшего сына Инсока. Тот хотел было пробраться вперед, но, упершись в согнувшуюся над больным мать, остановился на уровне поясницы отца. Икдок слегка кивнул в его сторону, веля подойти еще ближе. Матери пришлось уступить ему место, и он наконец смог поднести ухо к лицу отца. Икдок зашевелил пересохшими губами и едва слышимым голосом передал сыну свою предсмертную волю. Инсок слушал его с тяжелым и мрачным выражением лица, изредка кивая головой. После этого, как часто бывает в телесериалах, линия сердцебиения на мониторе сошла на нет. Никто из членов семьи не стал бросаться с воплями на тело усопшего – ведь это был исход, к которому все уже были готовы. Новоиспеченная вдова повернулась к сыну и спросила:

– Что сказал тебе отец?

Инсок выглядел озабоченным и не хотел ничего говорить.

– Его больше нет, можешь все сказать нам, – упрашивала мать.

– Ничего особенного, я потом все расскажу.

Чем больше он уклонялся от ответа, тем больше всем хотелось узнать, что же он услышал от отца.

– Что он тебе сказал? – спросила Мари.

– Да так…

Мать не отставала:

– Ну говори же!

За дверями палаты медсестры уже готовились к выносу тела. От долгой болезни живот Икдока раздулся, как воздушный шар, и от него уже начало неприятно пахнуть, как от мокрых носков. Наконец Инсок заговорил: «Опасайтесь налогов». Казалось, из его уст звучал голос отца, словно в фокусе с чревовещанием.

– Налогов?

– Да, он сказал опасаться налогов.

Типичный конец для оптового торговца спиртным. Пожалуй, налоги были его главным заклятым врагом, с которым он боролся до конца своих дней не на жизнь, а на смерть. Все это понимали, но все же немного с грустью вспоминали о легендарном борце профессионального реслинга.

09:00
Преждевременная ностальгия

9

Как только Сочжи открыла дверь, в классе наступила тишина. Она бросила классный журнал на учительский стол. Ее настоящее имя было Со Чжихен, но дети в школе звали ее Сочжи. Прозвище это было для нее привычным: в студенческие годы с ней училась девушка по имели Мэн Чжисон, и все звали их Мэнчжи и Сочжи. Да и сама она иногда думала, что с таким банальным именем, как Чжихен, уж лучше пусть будет Сочжи. Она преподавала корейский язык, классным руководством не занималась.

Только что носившиеся по классу дети расселись по местам. При ясной погоде они бы все щурились от изобилия пыли в воздухе. Сочжи взглянула в окно. Небо было пасмурным, и, казалось, слегка накрапывал дождь. Староста класса встала с места и громким командным голосом, несвойственным для девочки, построила ребят для приветствия. Сочжи посмотрела на Хенми. Уловив взгляд учительницы, девочка округлила глаза. Красавицей ее было не назвать, но было в ней нечто располагающее. В прошлом году Сочжи тоже вела корейский в этом классе, и Хенми запомнилась ей как очень способная ученица. Ученики, как и любовники, бывают разные. С одними хочется сходить вместе в кафе, а с другими приятно поболтать, прогуливаясь по залам какого-нибудь музея. Хенми была из тех детей, с которыми можно было бы весело провести время за застольной игрой. Улыбчивая и внимательная к окружающим, она была приятным собеседником, рядом с которым сам невольно начинаешь чувствовать прилив остроумия. У нее вдруг перехватило дыхание, и она на секунду зажмурилась. «Хватит думать о всякой ерунде, Сочжи! Опять у тебя черт знает что в голове». Сделав глубокий вдох, она снова открыла глаза и заглянула в классный журнал.

– Какой сегодня день?

– Вторник!

– Какое сегодня число?

– Пятнадцатое марта!

Дети хором отвечали на вопросы учительницы громкими пронзительными голосами. Сочжи сделала запись в журнале и вскользь окинула взглядом класс. Кажется, все были на месте. Она начала урок. Листая учебник, она опросила класс, разбудила дремавших и задала домашнее задание. Наверное, ни один другой предмет не вызывал у детей больше сомнений в своей необходимости, чем родной язык. Они не понимали, зачем им учить корейский, если они и так уже свободно на нем говорят.

Прозвенел звонок с урока. Сочжи взяла со стола журнал и учебники и вышла из класса. Пробегавшие по коридору дети останавливались поздороваться. Она зашагала в сторону учительской, постукивая каблуками, но вдруг замерла на месте. Словно механическая кукла, у которой кончился завод, она встала неподвижно прямо посреди коридора. Несколько ребят, замедлившие было шаг, чтобы поздороваться, со сконфуженным видом прошли мимо. Она простояла так где-то с минуту. Двое мальчишек, заметив ее, захихикали.

– Гляди, опять нашу Сочжи заклинило! Хоть врежь ей сейчас, все равно не заметит!

– Вот ты иди и врежь! Ставлю тысячу вон, что струсишь.

– Спорим? Только попробуй потом не дать!

– Придурок, самому-то слабо небось.

– А вот и не слабо!

– Ну валяй, кто тебе мешает?

Боясь, как бы не проспорить, мальчишка со стриженной под ежика головой начал подбираться к Сочжи нарочито широкими шагами. Но только он было замахнулся, чтобы ударить ее по спине, как она вдруг пришла в себя. Она несколько раз моргнула, тряхнула головой и снова зашагала вперед.

– Кажись, включилась обратно, – мальчишки захихикали и разбежались.

Сочжи вошла в учительскую. В это время раздался звонок на второй урок.

10

Школа располагалась на вершине крутого холма. Кое-где на извилистой двухрядной дороге несли службу невозмутимые «лежачие полицейские», и машина Киена каждый раз с грохотом подскакивала, переезжая их желтые спины. Небрежно развалившиеся на обочине псы лениво чесали загривки задними лапами. Хозяева канцелярских лавок наводили порядок после утреннего столпотворения и неторопливо готовились к вечернему наплыву школьников. Этот школьный пейзаж был настолько типичным, что даже казался каким-то сюрреалистичным. У одного из магазинов двое дошколят уселись перед игровым автоматом и склонились над экраном, как два старика над шахматной доской.

Машина проскочила главные ворота и въехала на школьный двор. Накрапывавший всю дорогу мелкий дождь наконец-то прекратился. Пожилой охранник, прищурившись, посмотрел на Киена, но тут же обратно уткнулся в свою газету. На площадке девочки в спортивных формах играли в волейбол. Одна из них бросила мяч в воздух двумя руками, а другая, что стояла перед сеткой, подбросила его для атакующего удара. Девочки подбегали к сетке отрепетированными шагами и подпрыгивали высоко в воздух, пытаясь ударить по мячу, так что их животы при этом выдавались вперед, словно у лягушат. Большинство девочек отправляли мяч под сетку, а некоторые вообще промахивались. Сидевший на судейском стуле со свистком в руке учитель обвел детей усталым взглядом. Киен припарковался на пустом месте перед зданием школы и убрал ключи от машины в карман. Захлопнув водительскую дверь, он вновь взглянул на спортивную площадку. Девочки были довольно упитанные. Они неуклюже подбегали к сетке, и у них с трудом получалось попасть по мячу. Затем они возвращались на стартовую линию и снова ждали своей очереди. На пути назад к линии или стоя в ожидании, они украдкой оттягивали вниз трусы, которые застревали у них между ягодицами. Раз за разом они бросали мяч, бежали к сетке, подпрыгивали, ударяли по мячу, тяжело приземлялись, поправляли трусы – и обратно на старт. На какой-то момент Киену показалось, что он смотрит «Новые времена» с Чарли Чаплином. Дети делали то, что от них ожидалось, затем возвращались на свои места.

Некоторое время Киен неподвижно наблюдал за происходящим на площадке. От этой картины у него вдруг заныло в груди. Если бы каждой эмоции можно было подобрать название, то это чувство он бы назвал «преждевременной ностальгией». Приказ о возвращении явился как гром среди ясного неба, и все в этом мире вмиг стало ощущаться совсем по-другому. Так, вероятно, путешественники собирают вещи в дальнюю дорогу. Мысленно они уже перенеслись в другую страну, потому что так им проще представить, что из вещей им там может понадобиться. Подобно тому, как путешественник укладывает в чемодан шампунь, нижнее белье, маску для сна и маникюрный набор, Киен запасался образами, звуками и запахами из этого мира на случай, если ему потом захочется немного роскоши под названием «ностальгия».

«На ветру развевается флаг тхэгыкки…» – он напел себе под нос невольно всплывшие в голове слова песни, проходя мимо флагштока. Эту песню Киен выучил, когда ему было уже двадцать лет. Учить во взрослом возрасте элементарные вещи, которые знают даже дети, – неизбежная участь иммигранта. Миновав поросшие бирючиной и шалфеем цветочные клумбы и длинный коридор, заставленный наградами и почетными грамотами, Киен оказался у учительской. В комнату один за другим входили преподаватели, у которых только что закончился урок. Несколько человек уже успели добыть кофе из автомата и о чем-то разговаривали, стоя в стороне с бумажными стаканчиками в руках.

По старой привычке Киен уже с порога определил количество человек в комнате и их расположение. В учительской были все тринадцать преподавателей, четверо мужчин и девять женщин. Он обратился к учительнице в черном свитере: «Мне надо встретиться с Со Чжихен…» Прежде чем та успела что-либо ответить, из-за спины раздался голос: «Вы, наверное, отец Хенми?» Они посмотрели друг на друга. Сочжи слегка кивнула в знак приветствия, и Киен ответил тем же. Она первая прервала короткое молчание: «Давайте пройдем в приемную».

Сочжи шла впереди, Киен следовал за ней. Приемная была в конце коридора. От учительской ее отделяли около сорока метров. Пока он шли, от бетонной прохлады стен по коже пробежал легкий холодок. В приемной практически не было мебели, и чем-то она даже напоминала комнату для допросов. Как обычно бывает в помещениях, у которых нет своего хозяина, здесь не было ни малейшего намека на уют. Вытянутый стол, уже слегка обветшалый трехместный диван и несколько металлических стульев – вот и все. На стене висели несколько стихотворений в рамках, написанные учениками школы для конкурса.

– Какими судьбами? Ни с того ни с сего…

Сочжи с громким неприятным скрипом пододвинула один из стульев к столу и села. Киен тоже сел и устроился поудобнее. Она облокотилась на стол, подперев руками подбородок, и посмотрела на него.

– Что-то случилось? Я так удивилась, когда получила твое сообщение.

– Просто не телефонный разговор…

Сочжи улыбнулась и слегка прищурилась:

– Что, поругались с Мари?

– Нет.

– Говорят, ты представился отцом ученицы из моего класса. Смело, однако же. Как будто не знаешь, что нет у меня своего класса.

– А что не так? Я и есть отец твоей ученицы. Ты же ведешь у Хенми корейский.

– Вот узнает ее настоящий классный руководить, точно что-нибудь не то подумает.

– Ну и пусть думает.

– Так что случилось-то?

Киен придвинул стул поближе к столу. Ворот рубашки стал будто теснее и сдавливал шею. Острая игла, впившаяся с утра ему в мозг, опять дала о себе знать. Его мыслями вновь овладел приказ № 4. Он поднял голову и увидел, что Сочжи по-прежнему пристально смотрит на него.

– У меня не так уж много времени, сейчас начнется следующий урок.

Киен протер лицо руками и отвернулся, избегая ее взгляда.

– Я по поводу той вещицы, которую оставлял у тебя на хранение…

– Что?

– Ну помнишь, я когда-то давно просил тебя кое-что для меня сохранить.

– Ах, твоя борсетка. И что? – Сочжи настороженно прищурилась.

– Мне нужно забрать ее обратно.

– Она у меня дома.

– Ты же близко живешь.

– Ноу меня сегодня не будет времени сходить домой. Тебя прямо сегодня надо? Может, я завтра отправлю с курьером?

– Нужно сегодня.

– И ты из-за этого сюда приехал? Можно же было и по телефону попросить.

– Я просто проезжал мимо, решил заехать.

– А что у тебя там? Может, скажешь уже мне?

Киен мельком взглянул на настенные часы. Красные цифры на электронном табло показывали 9:21. Сочжи уловила движение его взгляда.

– Да ты, вижу, и правда торопишься. Давай тогда сделаем вот как. У меня уроки заканчиваются в четыре. Я сразу после работы сбегаю домой и принесу тебе ее. Где встретимся?

– А раньше не получится?

– Прости, сегодня как назло очень много уроков, раньше ну никак.

Она осторожно посмотрела ему в глаза.

– Сможешь тогда в шесть принести?

– Конечно.

– Она же точно у тебя дома?

Этот вопрос, казалось, застал ее врасплох, и она заговорила неуверенно:

– Ну я точно видела среди вещей, когда переезжала. Если только никто не взял, должна быть где-то дома.

– Хорошо.

Киен плотно сжал губы и прикинул в уме время. Если он даже получит свою сумку в шесть вечера, проблем особых быть не должно. Ему вдруг захотелось поскорее вернуться в офис и прочитать подробности приказа, он ведь даже не стал в них заглядывать. Последует он приказу или нет, знать его содержание он должен. Им вдруг овладело сожаление: надо было прочитать сразу! И чего он хотел избежать, закрыв письмо, не читая? Разве так ведут себя агенты группы связи № 130?

– Ну ладно, я тогда пойду. Увидимся вечером.

Он встал со стула, но Сочжи не шелохнулась. На неподвижном лице застыло выражение не то укора, не то полной отчужденности.

– Эй, ты что замолчала?

Киен присмотрелся повнимательнее. Он протянул руку и слегка приподнял лицо Сочжи, но ее взгляд остался неподвижен. Поводив безрезультатно рукой перед ее глазами, он решил подождать, пока она очнется. Через некоторое время ее взгляд снова ожил. Она потерла щеки руками, постепенно приходя в себя.

– Ой, я опять отключилась?

– Угу. Часто это с тобой в последнее время? – осторожно спросил Киен.

– Сейчас стало немного чаще. Я же сейчас по ночам читаю допоздна тот роман, про который когда-то тебе говорила. Мне кажется, это случается чаще, когда я устаю. Ну ничего, я обычно быстро прихожу в себя. Сколько минут прошло?

– Около трех, наверное. Так у тебя совсем отключается сознание?

– Нет, не совсем. Я тебе раньше уже говорила, я все слышу, просто не могу реагировать. Это такой вид эпилепсии.

– Знаешь, на что это было похоже? Бывает, когда говоришь по телефону, и человек на другом конце провода уже повесил трубку, а ты продолжаешь говорить, не замечая.

– Ты говорил, что торопишься?

– Так ты, оказывается, все слышала.

– Ну что, тогда тебе уже пора?

– Да нет. Спешу, но не до такой степени. – Киен немного расслабил напряженные плечи.

– Тогда, может, задержишься ненадолго? Как насчет кофе?

– Давай.

Сочжи открыла дверь и вышла в коридор. Послышался звон падающих в автомат монет и звук льющегося растворимого кофе. Сочжи вернулась в приемную с двумя бумажными стаканчиками в руках.

– Я подсела на эту гадость. Даже дома ее пью.

Она протянула кофе Киену. Тот взял бумажный стаканчик и сделал глоток. Кофе был приторным, но при этом совершенно безвкусным.

– Кстати, на прошлых выходных я валялась дома перед телевизором, а там по OCN показывали «Легенду о фехтовальщике».

Апрель 1992 года. Они тогда пошли вдвоем в один из кинотеатров на Чонро на «Легенду о фехтовальщике» с Джетом Ли и Бриджит Лин. В фильме героиня Бриджит Лин была непобедимой воительницей, и чем больше она совершенствовалась в боевых искусствах, тем женственнее она становилась. Они оба испытывали некоторую неловкость из-за сцен с намеком на однополую любовь.

Киен прикрыл глаза:

– «Ты никому не верила. Ты сама сделала себя такой. И кто же теперь остался рядом с тобой?»

– Что ты сказал?

– Это слова Чжета Ли, когда он говорит с Бриджит Лин.

– Правда? Хм, а ты что, все еще помнишь слова из фильма? Он прямо так и сказал, ты уверен?

– Не знаю, просто вдруг вспомнилось. А ты же говоришь, что на прошлой неделе видела, сама не помнишь?

По ее лицу было видно, что она действительно не помнила этих слов. В тот день в 1992 году они вышли из кинотеатра и забежали перекусить в кафе на первом этаже торговых рядов «Нагвон». По телевизору шел экстренный выпуск новостей о массовых беспорядках в Лос-Анджелесе. На экране чернокожие бунтовщики устроили погром в торговом центре и грабили отдел техники. Без конца показывали и самого Родни Кинга, который ехал на своем «Хёндай-Эксель» и потом был избит полицейскими. Затем последовали перестрелки и поджоги. Город Ангелов в одночасье превратился в город беспредела, и корейские иммигранты встали с оружием на защиту своих магазинов и кварталов.

– В тот день ведь в Лос-Анджелесе начался бунт…

– Это-то я помню. А как там назывался этот секретный свиток…

– «Священный канон Подсолнуха».

– Ого! – Сочжи не скрыла легкого удивления. – Да ты прям каждую деталь помнишь. А я еще говорю, что видела фильм на прошлой неделе.

Ее немного смутила мысль о том, что Киен мог все помнить. Она устало убрала волосы с лица.

– Так ты помнишь и все, что я тебе тогда рассказала?

Киен медленно кивнул. Отец Сочжи был налоговым инспектором. В детстве она думала, что чиновники зарабатывают лучше всех на свете. Богатство ее отца магическим образом росло изо для в день. Весь дом был заставлен дорогим алкоголем, а в холодильнике под замороженными ребрышками лежали пачки американских долларов в полиэтиленовых пакетах. Только в старших классах школы Сочжи узнала секрет чудесного обогащения своего отца. Ей он пришелся не по душе. Нормы морали, которым ее учили в школе, отличались от тех, что господствовали в их доме. Отец иногда поговаривал с видом проповедника: «Раз возможно, значит, можно». Это было сродни логике империалистов, которые захватывали колонии и истребляли местное население: «То, что мы можем это сделать, значит, что это нам дозволено и что на это есть воля Бога». Поступив в университет, Сочжи стала стыдиться своего отца. Для нее было мучением сидеть напротив него за одним обеденным столом. Он был воплощением социального зла и продажной диктаторской власти. Сочжи выбросила Байрона с Вордсвортом и взяла в руки Маркса и Энгельса. Она порвала со своим отцом духовно и материально. В те времена это не считалось большим поступком, таких мятежных отпрысков, как она, было много. Наверное, кое-кто из друзей ей даже завидовал, ведь она могла позволить себе моральную роскошь, которой не было у студентов из несостоятельных семей, – возможность отречься от богатых и безнравственных родителей. Дети бедняков инстинктивно понимали, что богатые родители, покуда они все же родители, используют свое богатство и влияние для спасения своих детей, когда на то будет необходимость. Все вокруг нее это понимали.

В тот вечер после похода в кино на «Легенду о фехтовальщике» они выпивали вдвоем в закусочной, где готовили суп из кровяной колбасы. Опьяневшая Сочжи открыла Киену свою тайну, о которой до этого никогда ни с кем не заговаривала. Вслед за этим они переспали, будто в завершение своего рода сделки: он узнал ее секрет, и они занялись любовью. Она завалила колебавшегося Киена глубокими и страстными поцелуями. 30 апреля 1992 года. В этот же день студенты оккупировали здание Налоговой службы с требованиями масштабных перепроверок влиятельных частных конгломератов на предмет уклонения от налогов. В то время как Сочжи лежала в объятиях Киена, ее отец читал нахмурясь призывные листовки, разбросанные студентами по зданию Налоговой службы в районе Сусон округа Чонро.

В январе того года, когда Сочжи ночевала у подруги, в квартиру внезапно нагрянули оперативники из Центрального управления полиции Сеула и увезли ее в участок. У них уже был ордер на ее арест. Даже сидя в полицейском фургоне, она думала лишь об одном: «Только бы отец не узнал!» Сочжи не была из числа зачинщиков и лидеров движения, поэтому знала, что может отделаться легким наказанием. Она уже представляла себе высокомерное лицо отца, с каким тот будет отчитывать ее, вытащив из тюрьмы по своим каналам, и одна только мысль об этом была для нее невыносима. Этого ей хотелось избежать больше всего на свете, чего бы это ни стоило. Она даже сожалела о том, что не нарушила закон «О государственной безопасности» – тогда бы ее отец уж точно не смог бы ничего сделать. Но ее желанию не суждено было исполниться: полицейские уже знали, кто она такая, и у них не было никакой причины не сообщить о случившемся ее родителям.

Однако пока она сидела в комнате для допросов и, опустив глаза в пол, ждала своей судьбы, случилось маленькое чудо. Один из начальников Центрального управления полиции Сеула, проходя мимо, узнал Сочжи. Он медленно вошел в комнату. Оперативники встали с мест и отдали ему честь.

– Да это же Чжихен!

Сочжи подняла голову. Он взял в руки ее дело, которое только что настрочил молодой следователь, и с безразличным видом начал листать. Это был земляк и бывший одноклассник ее отца, и Сочжи с детства звала его дядей. Отец регулярно его обхаживал, посылая по праздникам деньги и импортный алкоголь. Иногда он приходил к ним в дом поиграть с отцом в падук и уходил всегда с наполненным чем-то пакетом. Сочжи крепко зажмурилась и выпалила:

– Пожалуйста, не говорите отцу, я ведь уже совершеннолетняя!

Мужчина положил на стол толстую папку и внимательно посмотрел на нее сверху вниз.

– А ты уже совсем повзрослела! – сказал он, усмехнувшись.

В проскользнувшей на его лице улыбке ощущалась нотка подобострастия. Это было выражение лица человека, влетевшего рано утром в банк за срочным кредитом.

Он велел молодому следователю принести ему протокол, как только он будет готов, и снова повернулся к Сочжи:

– Не волнуйся, я ничего не скажу твоему папе.

К ее удивлению, он не стал утруждать себя казенными наставлениями, убеждая не участвовать в 혀、ответах, и молча вышел из комнаты для допросов. Отношение оперативников к ней заметно смягчилось, ей были предложены сигареты и горячий кофе. Вечером ее отвели к дяде. Она сидела на мягком диване и курила сигарету, которую он ей дал.

– Отменить уже совершенное преступление нельзя. Тебе, наверное, дадут отсрочку или освободят условно. Ты не бросала бутылок с горючей смесью и не нарушила закон «О государствен ной безопасности», поэтому особых проблем не будет. Тебя пару раз вызовут к прокурору, и ты должна будешь явиться. Все поняла?

Сочжи молча курила. Когда она докурила сигарету, он повез ее ужинать. В роскошном ресторане с отдельными комнатами она впервые в жизни попробовала дорогое блюдо из маринованного ската. Дядя заботливо предлагал ей попробовать то одну, то другую закуску. Несмотря на усталость, Сочжи съела больше обычного и даже приняла из рук дяди и выпила несколько рюмок водки, отчего все лицо ее стало красным. Тогда дядя вдруг казал:

– У каждого человека есть мечта, ты согласна?

Сочжи кивнула.

– Но с годами мечты исчезают, и к моему возрасту – как бы тебе это сказать? – вместо них появляется неодолимое желание. Понимаешь, о чем я?

Она бросила на него сердитый взгляд, как будто догадалась, на что он намекает. Дядя нервно покусывал ногти.

– Я не говорю про секс. Просто, понимаешь, у каждого человека есть свои желания. Но если ты не можешь их удовлетворить, они копятся внутри и в конце концов превращаются в болезнь. Понимаешь?

– Нет, – отрезала Сочжи.

– Я сделал, как ты просила. Теперь, я надеюсь, ты тоже сделаешь кое-что для меня. Все люди хотят разного и могут получить желаемое с помощью взаимовыгодного обмена – это и называется капитализм. Хотя прямо сейчас тебе это и не нравится, со временем все от этого только выгадают. Вот в чем его отличие от социализма. Социализм не учитывает того, что все люди хотят разного.

Избегая ее взгляда, он поднял рюмку и сделал глоток. Сочжи молчала, крепко сжав губы. Спустя некоторое время они оказались в каком-то дешевом отеле в центре города. Дядя разделся и лег на пол в ванной. Дрожа всем телом, он закрыл глаза. Сочжи встала прямо над ним и начала мочиться на его лицо. Ее горячая моча хлестала по лицу старшего инспектора по охране общественного порядка и струями стекала на пол. Казалось, из нее выходило все пиво, которое она выпила в ресторане. Когда она закончила, дядя открыл глаза. Затем, с раболепной улыбкой, снова закрыл. Она плюнула ему в лицо. От этого он получил еще большее удовольствие. Чтобы довести себя до оргазма, пока вся драгоценная моча не стекла с его лица, он начал лихорадочно мастурбировать. Сочжи в слезах выбежала из ванной и вытерлась полотенцем. Но все же она не могла отрицать того примитивного чувства наслаждения, которое она испытала, обливая мочой высокопоставленного полицейского чиновника – живое олицетворение государственной власти. Наслаждение это было практически театральным. Человек, в чьих руках власть и сила, лежал перед ней на полу абсолютно голый и вел себя как дитя, в то время как малолетняя правонарушительница унижала его, возвышаясь над ним, словно богиня. Она была одновременно действующим лицом и зрителем. От этой мысли ощущение реальности стало пропадать, и она почувствовала облегчение. Дядя сдержит свое обещание, и ее дело будет по-тихому закрыто. Сочжи чувствовала себя маленькой беспризорницей, которую только что приняли в преступную банду. Она словно вмиг повзрослела, заглянув в тайные механизмы, движущие этим миром, где власть борется с властью и один театральный акт сменяется другим.

Закончив, дядя принял душ, вытер начисто пол в ванной и вышел в комнату, чтобы одеться.

– Спасибо, – коротко сказал он.

Сочжи могла не сомневаться, что секрет останется между ними. Она вернулась в камеру, и через пару дней ее отпустили по решению прокурора. В тот день, когда в Лос-Анджелесе полыхал бунт, Сочжи рассказала обо всем этом Киену, после чего они, словно давние возлюбленные, направились в мотель. На мгновение в голове у него проскочила мысль о том, не придется ли ему лечь на пол в ванной вместо дяди, – может, в глубине души она хотела именно этого? Но это было не так. Ей всего лишь нужен был кто-то, кто бы выслушал ее. От возбуждения, вызванного тайным признанием, в ней вспыхнула минутная страсть, а он лишь оказался в этот момент рядом.

– После того случая дядя иногда приходил к нам домой. Я с ним сталкивалась лишь несколько раз, и тогда, наоборот, я ощущала над ним какое-то превосходство. Он притихал, старался не смотреть на меня… Отца мне было даже немного жалко при мысли о том, что он ни о чем и не подозревает. Но в глубине души я, наверное, все же торжествовала, оттого что смогла ему вот так насолить.

– Да, ты говорила об этом.

– Я об этом уже рассказывала?

– Угу, – Киен кивнул.

– Но есть кое-что, о чем я тебе еще не говорила.

– О чем?

– Тот дядя умер.

– Как?

– В авиакатастрофе в Мокпхо.

– Ах да, тот рейс «Азиана Эйрлайнз» в Сеул.

– Ну у тебя и память! Я тогда была в Штатах и услышала об этом от мамы по телефону. Она рассказала, что в Мокпхо упал самолет. Сначала я подумала, что погиб отец. Но накануне того дня я видела дядю во сне. Он сидел у моей кровати, одетый во все белое, и ухмылялся.

– Думаю, в рай он не попал.

– Это точно, – Сочжи убрала волосы с лица. Они оба вяло засмеялись.

– Так что у тебя все-таки произошло? Выглядишь как-то неважно.

– Заметно?

– Угу.

– Голова немного болит.

– Ты же говорил, что у тебя не бывает головных болей.

– Было дело. А сегодня с утра вдруг как разболелась. Видимо, я все-таки присоединился к тем, у кого временами болит голова. С возрастом ведь многое меняется.

– Ну да. Где мы тогда встретимся вечером?

Киен немного подумал и ответил:

– Как насчет японского ресторана в «Уэстин Чосон»?

Сочжи недоверчиво покосилась на него.

– Так-так, тут точно чем-то попахивает. И что у тебя, интересно, в той борсетке, уж не наркотики ли какие-нибудь?

– Вдруг захотелось их суши.

– Там их хорошо готовят?

– Мы разве туда с тобой не ходили? Там еще неплохой суп из головы трески.

– Со мной ты только по дешевым ресторанам ходил, – Сочжи захихикала.

– Сегодня я угощаю. Тебе понравится.

– Спасибо. Тогда встретимся в шесть в вестибюле отеля.

– Договорились. Ну мне пора.

Киен направился к выходу и, задержавшись в дверях, добавил:

– Договоримся на шесть, и если вдруг что случится, я позвоню.

В коридоре была тишина. Они кивнули друг другу на прощание, и Киен зашагал в сторону главного вестибюля, наполненного солнечным светом. Сочжи подождала немного и последовала туда же. Из динамиков раздался звонок с урока. На этот раз это был квинтет Шуберта «Форель». По сигналу все громадное тело монстра под названием «школа» пришло в движение. Пол под ногами загудел, как при мелком землетрясении, и пронзительные детские голоса, сливаясь в пустой вязкий звон, постепенно становились все громче. Шум и вибрация, начавшись где-то сверху, медленно сползали на первый этаж. Киен снова прошел по темному коридору с наградами и грамотами и оказался на улице. Он почувствовал тяжесть в голове и во всем теле. Возвращавшиеся с физкультуры дети шумной стаей пронеслись мимо него и побежали вверх по лестнице. В носу защекотало от резкого, но не отталкивающего запаха пота и взмыленных детских тел. От этого он почувствовал прилив бодрости. Возможно, времени у него уже совсем не осталось, но он твердо решил, что не будет просто так лежать на этой разделочной доске и покорно ждать своей участи. С этими мыслями он сел в машину и завел двигатель. Сочжи стояла перед главным входом и не сводила с него глаз, пока его «Соната» не скрылась из виду, выехав за школьные ворота.

11

Хенми была не из тех детей, кто на перемене носятся по школе. Ей больше нравилось спокойно сидеть у окна, подперев голову руками, и наблюдать за школьным двором. Не успели ребята, у которых только что была физкультура, уйти со спортплощадки, как туда высыпали самые нетерпеливые мальчишки из следующего класса, чтобы погонять мяч перед уроком. Невдалеке от футбольного поля мужчина средних лет сравнительно быстрым шагом направлялся к стоянке. Его походка и силуэт показались Хенми до боли знакомыми. Она вытянула шею и присмотрелась: это был отец. Зачем это папа приходил в школу? Ладно бы мама… Может, у него была встреча с классным руководителем? Но учитель бы заранее дал ей об этом знать. Хенми хотела было открыть окно и окликнуть его, но передумала и просто смотрела ему вслед сверху вниз. Она впервые видела отца с этого ракурса. Он был где-то далеко внизу и от этого, наверное, казался непривычно маленьким и неказистым. Дома такой большой и внушительный, отец выглядел совсем другим на школьной площадке. Сейчас он был одним из множества пресловутых серых пиджаков за рулем «Сонаты» и в этом ничем не отличался от того же жалкого учителя физики. Отец мельком оглянулся на здание школы, откуда, ежась от еще прохладного весеннего ветра, один за другим выбегали ребятишки, и решительно сел за руль. Поодаль от него стояла какая-то женщина. Это была училка по корейскому Сочжи. Ее было легко узнать по лихо взбитым вверх коротким волосам как у японской деловой женщины. Было видно, что она вышла провожать отца. Но почему вдруг Сочжи, а не их классный руководитель? Машина отца выехала за главные ворота и двинулась вниз по склону.