Текст книги "Империя света"

Автор книги: Ким Енха

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

– Короче, я сваливаю. Скажешь классруку, ладно? Я пришла сегодня, потому что он сказал, но как вижу этого Тхэсу, ничего не могу с собой поделать.

Девочки вернулись в класс. Хансэм посмотрела на них с подозрением, как будто заметила что-то странное. Хенми стала спешно собираться.

– Давайте завтра тоже после уроков соберемся ненадолго и закончим.

Чэген молча взяла свой рюкзак и первая вышла из класса. Тхэсу вышел следом за ней, однако пошел в противоположную сторону.

– Что это с Чэген? – спросила Хансэм, когда Хенми уже была в дверях.

– Ты о чем?

– Почему она такая надутая?

– Ничего она не надутая, – отмахнулась от нее Хенми и пошла по коридору к лестнице.

Хансэм быстро поравнялась с ней и снова спросила:

– Ты, говорят, идешь сегодня к Чингуку?

– Что?

Хенми резко остановилась и в недоумении уставилась на Хансэм. Та с торжествующей ухмылкой продолжала наступать:

– А что мы так удивляемся? Не идешь?

– Кто тебе это сказал?

– Так ты идешь или нет?

– А тебе какое дело?

– Что, нельзя даже спросить?

– Не иду, – отрезала Хенми и снова пошла вперед.

– Правда? Сегодня же у него день рождения, говорят.

– И что?

– Он тебя разве не пригласил?

Хенми почувствовала себя загнанной в угол. Ничего зазорного в том, что она получила приглашение на день рождения друга, не было и быть не могло. Но она прекрасно знала своих ровесниц: не успеет наступить завтра, как вся школа будет гудеть об этом, а там и до учителей дойдет. Потом начнутся всякие дурацкие слухи, от которых ей покоя не будет. Хенми понятия не имела, как люди выкручиваются из подобных ситуаций. Но вдруг, словно голос свыше, ей в голову пришла спасительная мысль. Мысль эта тут же облачилась в слова и вылилась через ее рот в атмосферу:

– Он не меня пригласил, а… а Аен.

При этой неожиданной новости глаза Хансэм вспыхнули от любопытства.

– Правда? Хм, ну надо же, – она понимающие закивала головой. – А я думала, вы с ним встречаетесь.

– На самом деле с ним Аен встречается, но ты же знаешь, как у нее с этим. Поэтому мне приходится иногда вместо нее говорить с ним и вообще…

– А, ну теперь все понятно! – перебила Хансэм. – То-то я смотрю…

– Она все просит, чтобы я пошла с ней, а.

– Вот ненормальная! И что, ты пойдешь?

– Пока не знаю.

Хенми стало немного стыдно от того, что Хансэм так легко купилась на ее спонтанную ложь, но в то же время в ней проснулось некое чувство превосходства, какое, вероятно, ощущает мастер, который только что изобрел нечто невероятно полезное. Она сотворила что-то из ничего и тут же смогла этим воспользоваться. Еще с минуту назад ее приперли к стене, а сейчас она вдруг стала хозяйкой положения. Она решила не останавливаться на достигнутом и сделала еще один ход:

– Да, кстати про Чэген. Она сказала, что ненавидит Тхэсу, поэтому не будет с нами украшать школу.

– Да ты что? – глаза Хансэм загорелись еще больше. – Вот дура! Что ей сделал Тхэсу?

– Да уж.

Хансэм схватила ее под локоть. Хенми никогда не нравилось ходить под руку с другими девчонками, но в этот раз она не стала вырываться. Вместо этого она молча улыбнулась Хансэм, и та вцепилась в нее покрепче.

31

Сочжи весь день не переставала думать о Киене. Они были знакомы уже много лет, но таким, как сегодня утром, она его еще ни разу не видела. Она вдруг осознала, как много о нем не знает. Сирота, которому не на кого положиться в этом мире, всегда немного мрачный и не склонный шутить, но все же безобидный и явно не способный на козни, он отчасти был похож на старого математика, утратившего былые способности и всякий интерес к жизни, или на одного из тех мужчин, которые нарочно ходят с печальной миной, чтобы пробудить в женщине материнский инстинкт; при этом он никогда не производил впечатление злодея или подлеца, и Сочжи он всегда казался человеком, который тщательно вооружился непреклонной отчужденностью, свойственной лишь зрелым, повидавшим виды мужчинам, и ни при каких обстоятельствах не поставил бы чувства во главу угла. Однако все это было равносильно признанию в том, что она о нем совсем ничего не знала.

Сегодня он показался ей совсем не тем Киеном, которого она знала все эти годы. Он выглядел потерянным, словно человек, который только что кого-то застрелил. Это сравнение пришло ей на ум из-за недавнего случая в новостях, когда какой-то госслужащий убил жену перед тем как идти на работу, а потом весь день не находил себе места и даже заявил в полицию о ее исчезновении, сказав, что якобы не может до нее дозвониться, но в конце концов сам во всем признался. Муж вполне мог убить жену. А что, разве не так? Мужчины же по природе сильнее и агрессивнее. Никогда не слушают, что говорят им женщины, и плохо переносят критику…

Что же было в той сумке, которую он дал ей на хранение пять лет назад, а теперь просил срочно принести? Все эти пять лет ее мучило любопытство. Тогда, уже практически на закате первого венчурного бума, когда вовсю набирали популярность социальные сети, помогающие найти бывших одноклассников, и один удачный веб-сайт мог принести миллиарды вон, они встретились с ним впервые после долгого перерыва, и Киен вдруг протянул ей небольшую мужскую борсетку.

– Ты не могла бы подержать это у себя?

– А что это?

Борсетка закрывалась на миниатюрный кодовый замок с тремя рядами цифр и была довольно плотно чем-то набита.

– Я тоже немного увлекся писаниной и сочинил тут кое-что, а дома оставлять боюсь. Там и мои дневники тоже. Мари пока не знает, это секрет.

Сочжи была крайне удивлена: она совсем не ожидала, что Киен вдруг решит написать роман. Она, конечно, знала, что он много читал и увлекался кино, но никак не думала, что он может сам что-то написать. В то время она только начинала пробовать себя на писательском поприще и как раз работала над своим первым романом под названием «Выдра». Это была история человека, который всеми силами боролся за свой дом. Ей казалось странным, что в этой стране, где миллионы мужчин всю жизнь работают лишь для того, чтобы заработать на собственное жилье, не было ни одного толкового романа о том, как кто-то покупает дом и защищает его.

– У Сэма Пекинпа есть фильм о чем-то похожем. Как же он называется… – вспоминал Киен, когда Сочжи поделилась с ним идеей своего романа. – Хм, «Соломенные псы»? Да, кажется, что-то в этом роде. Дастин Хоффман играет математика, который устал от городского шума и решил переехать с женой в деревню, где та родилась и выросла. Местные мужчины, которых его жена знала еще раньше, строят у них гараж, но потом постепенно начинают вторгаться в их дом.

– Не знала, что есть такой фильм.

– Дастин Хоффман соглашается пойти с ними на охоту, но потом вдруг понимает, что они бросили его на болоте одного. А пока он там стоял, те мужчины насиловали его жену. В конце концов робкий и трусливый Дастин Хоффман берет в руки ружье и начинает защищать от них свой дом.

– Надо как-нибудь посмотреть.

– Не знаю, может, это совсем не то, о чем ты собираешься писать. Мне кажется, этот фильм не столько про борьбу за свой дом, сколько про инстинкт жестокости у мужчин.

– Так это же одно и то же. Инстинкт жестокости, говоришь? А ты подумай, когда он у них просыпается? Когда речь идет о защите своего дома, сюда же входит и защита своей женщины и детей.

Киен согласился с ней в этом, и Сочжи продолжила свое рассуждение:

– Не понимаю, почему у нас никто об этом не пишет. Почему нет историй о том, как мужчина отчаянно защищает свой дом. Вокруг столько людей, у которых отняли дом и семью. Особенно сегодня, в эпоху повсеместных кредитов, эти бедолаги вынуждены беспомощно наблюдать за тем, как их дом, ради которого они всю жизнь из кожи вон лезли, достается чужим – и все из-за какого-то несчастного долга. Почему никто не берет в руки оружие? Где голодовки и самосожжения? Когда мы были студентами, люди устраивали протесты и демонстрации из-за какого-нибудь незнакомца, которого где-то там замучили пытками. А сейчас все они обзавелись семьями и стали ядром нынешнего общества. Так почему они позволяют всяким ростовщикам и банкам отбирать их дома и ничего с этим не делают?

– Ты у меня спрашиваешь?

– А с кем я еще могу в этом баре разговаривать?

– Я не знаю.

Сочжи сделала глоток пива и, помолчав, добавила:

– Как посмотришь американские вестерны, так там все только про это. Если кто-то покушается на их дом и землю, они сражаются насмерть, а если и это не помогает, то идут и мстят врагу. А почему у нас нет культуры мести? В нашей литературе люди столько терпят и страдают, но почему никто никогда не мстит? Вот ты видел хоть один корейский роман, где главной темой была бы месть?

– Нет, по-моему. Кажется, у нас больше пишут о прощении.

– Вот видишь. Просто мы не задумываемся о добре и зле так глубоко, как на Западе. А если не рассуждать о том, что правильно и неправильно, то и мстить незачем. У нас просто скажут что-нибудь типа: «Ну что ж, их тоже по-своему жалко», – и все, на этом конец.

– Ну да.

– Но как бы плохо мы ни разбирались в добре и зле, любой человек придет в ярость, если кто-то отнимет его дом.

– Ты хочешь заставить своих читателей почувствовать злость?

– Нет, – ответила Сочжи. – Но мне хочется затронуть ту ярость, которая кроется в душе каждого человека, показать им, что она есть. Разве не так? Ведь говорят же, что по-настоящему выдающийся роман, как только появляется, заставляет людей понять, что до этого действительно ничего подобного не было.

Между ними наступило неловкое молчание. Подумав, Киен сказал:

– Ты станешь выдающимся писателем.

– Лучше не говори того, во что сам не веришь. – отмахнулась Сочжи.

Увидев ее смущение, Киен тоже неловко рассмеялся и ответил:

– Вообще-то в это действительно сложно поверить.

Сочжи снова потрогала борсетку и спросила:

– А о чем твой роман?

– Да так, ничего особенного.

– Ну расскажи. – настаивала она.

Поколебавшись, Киен рассеянно выдавил из себя невпопад:

– Ну, там кое-то про восьмидесятые, про студенческие годы…

– Нет, не пиши об этом сейчас, – перебила его Сочжи. – Лучше потом. Сейчас это слишком банально.

– Ты думаешь?

– Конечно. Об этом уже все кому не лень написали.

– И то правда.

Если бы Сочжи знала, о чем он на самом деле писал, она не стала бы так уверенно бросаться советами. Долгие годы Киен неустанно вел дневник о границе между жизнью и смертью. Он лишь никогда не переносил его на бумагу. С тех пор как он прибыл в Сеул в 1984 году, через его руки прошли сотни агентов, рассеявшихся по всем уголкам Южной Кореи. Он был для них проходным пунктом в этот мир, встречал их и подбирал каждому подходящие имя и профессию – такое было под силу только человеку, который долгие годы провел на Юге и сумел не потеряться в этом бескрайнем море незнакомых слов. В распоряжении «35-й комнаты» имелись лишь книги, журналы и сведения из вторых рук, которых было далеко не достаточно. В историях, придуманных на Севере, всегда было что-то неестественное, не соотвептвухмцве действительности. С годами языж этих историй стремительно устаревал. Здесь постоянно появлялись новые слова, а старые исчезали или приобретали другой смысл. Для разведчика было мало языка, который можно было изучить по книгам и телесериалам. Задачей Киена было помочь им освоить современный лексикон и придумать для них правдоподобные биографии, которые ни у кого не будут вызывать подозрений. Ли Санхек посчитал, что он хорошо подходит на эту роль, и Киену такая работа тоже пришлась по душе. Ему не надо было приставлять к чьей-то груди пистолет или сидеть в мокром водолазном костюме внутри тесной мини-подлодки, куда едва поступает кислород, питаясь сухой лапшой быстрого приготовления и мучаясь от морской болезни. Вместо этого он читал корейскую литературу и записывал на видеомагнитофон каждый выпуск документальной передачи «Эра человечества», где рассказывалось о повседневной жизни обычных людей. Он читал с экрана субтитры и заучивал целиком предложения. Ему надо было знать, как живут представители разных слоев южнокорейского общества. По выходным он отправлялся на рынок и разговаривал с незнакомыми людьми или садился на туристический автобус на площади Кванхвамун и ехал куда-нибудь в Канвон. Ничего не подозревающие попутчики, решившие отдохнуть в горах, охотно делились с ним историей своей жизни. Он беседовал с ними в автобусе, у родника во дворе буддийского храма, на смотровой площадке на вершине горы или посреди заиндевелых полей мискантуса. Иногда он чувствовал себя штатным драматургом в каком-нибудь театре. Когда главные роли были распределены, он должен был придумать истории жизни своих персонажей. Придя к Киену, агент заучивал придуманную им историю и отправлялся на задание рабочим из Ульсана, филиппинским студентом или учителем в отставке. От него не требовалось никакой режиссуры. За постановку сцен и игру актеров отвечали уже другие. Он же должен был бесконечно создавать все новые и новые истории. Большинство агентов, освоив роли, которые он им давал, отправлялись в свободное плавание, выполняли возложенную на них миссию и благополучно возвращались на Север, но иногда случались и провалы. Каждый раз, когда он слышал о неудавшейся операции, ему становилось грустно, однако трудно было сказать, что именно это была за грусть: то ли сопереживание несчастью другого человека, то ли расстройство из-за несовершенства собственного творения.

– Покажешь мне потом рукопись, когда будет готово? – спросила Сочжи.

– Ты пока сохрани как следует эту сумку, ладно?

– Ладно. Скажи, когда снова начнешь писать.

– Я подумывал снять себе место в читальном зале, но не знаю, будет ли у меня действительно время писать.

– Надо найти время. Нельзя просто сидеть и ждать, пока оно само у тебя появится.

В памяти Сочжи их разговор тогда закончился вроде бы на этом. Она вышла из метро и пошла по направлению к дому. Она жила в районе Ахен и снимала небольшой одноэтажный дом в квартале, который уже давно стоял в списке на реконструкцию. Благодаря тому, что реконструкцию постоянно безо всякой причины откладывали, она вот уже несколько лет платила низкую арендную плату и могла каждый день смотреть на яблони и магнолии в небольшом дворике перед домом. Как и в любом старом квартале, небо здесь не заслоняли высотные здания и повсюду было множество маленьких закоулков. Только между телефонными столбами сиротливо висел грязный и обтрепанный баннер со словами «Поздравляем с формированием Комитета по реконструкции!». Здесь соседи при встрече здоровались друг с другом, а хозяин маленького магазинчика на углу запросто давал товары в долг. О том, чтобы привести в дом мужчину, нельзя было даже и мечтать, но для начинающей писательницы Сочжи невозможно было придумать района интереснее. Открыв окно, она могла запросто стать свидетелем оживленной перебранки между соседом в одной майке и его женой или нечаянно встретиться глазами с женщиной, ворующей соевую пасту с чужого двора. Все обращались к ней «учительница Со», а дом, в котором она жила, так и называли: дом учительницы Со. Некоторые из соседей даже думали, что она и есть хозяйка этого дома, а вовсе не квартирантка.

Сочжи открыла входные ворота и вошла во двор. Она приложила карточку к электронной панели, замок тут же щелкнул, и металлическая дверь открылась. Сочжи вошла в дом и закрыла за собой дверь. За ее спиной раздался звуковой сигнал, и замок снова закрылся. Она разулась, направилась прямо в свой кабинет, по дороге швырнув сумочку на диван. Окна комнаты выходили на север, и в ней всегда было темно и сыро. Подъемные жалюзи преграждали путь и без того слабым лучам солнца, поэтому без лампы здесь невозможно было ничего разглядеть даже днем. Сочжи включила свет и, сев за рабочий стол, стала думать, куда же она положила борсетку Киена. У нее никак не получалось вспомнить. Наверняка она тогда подумала, что это что-то важное, и решила спрятать куда-нибудь поглубже, но насколько «поглубже», она не помнила.

Она открыла шкаф и перевернула все одеяла, но ничего не нашла. Тогда она подвинула к шкафу табурет и взобралась на него, чтобы проверить верхние полки, но и там борсетки не было. С полок, сплошь покрытых толстым слоем пыли, на нее смотрели лишь привезенные из Штатов книги да чья-то докторская диссертация. Сочжи спустилась снова на пол и подошла к этажерке с книгами. Борсетку она не могла поставить на полку вместе с книгами, и в ящик стола она бы тоже не поместилась. Она стала искать по всему дому: открыла дверцу под раковиной и даже заглянула в обувной шкаф, проверила под диваном, затем вышла на веранду и внимательно осмотрелась по сторонам. Вскрывать пол или подвесной потолок в ванной, чтобы спрятать эту борсетку, она бы точно не стала. Там ведь не оружие какое и не наркотики… Хотя кто знает? Она вдруг подумала, что та борсетка могла таить в себе какую-то другую, неизвестную ей сторону человека по имени Ким Киен.

Сочжи посмотрела на часы. Было уже без малого пять. Она начала нервничать, и вместе с тем ей все больше хотелось узнать, что же было внутри той борсетки. В конце концов она не выдержала и начала вытаскивать все подряд из шкафов и полок и переворачивать вверх дном выдвижные ящики, но внутри было лишь всякое барахло. Наконец, как в «Похищенном письме» Эдгара По, ее взгляд упал на огромный чемодан на колесах, который стоял без дела на самом видном месте возле письменного стола. Он был сделай из твердого полипропилена и казался прочным и неподатливым. Возможно, потому, что она уже перевернула полдома, этот красный чемодан казался ей каким-то незнакомым. Он как будто только что тихо подошел и заглянул ей прямо в лицо с немым упреком: «Дура, ты не меня ищешь-то?» Сочжи, отдавая себе полный отчет в том, насколько это глупо, тем не менее вслух спросила: «Когда ты там оказался?» Чемодан ничего не ответил. Она вытащила его на середину комнаты и уложила вверх крышкой. Гулко плюхнувшись на пол, чемодан, однако, не хотел открываться. Сочжи увидела, что он был закрыт на замок с кодом. Она набрала «783», но замок не открылся. Это были первые цифры ее домашнего номера телефона. Тогда она попробовала «417», но и эта комбинация не подошла. Ни дата ее рождения «531», ни введенный наудачу «000» тоже не сработали. Сочжи билась над кодовым замком, сидя на полу посреди комнаты, которая теперь выглядела так, словно в ней побывали грабители. На лбу выступили капли пота, и растрепавшаяся челка прилипла к лицу. Она собиралась перед встречей с Киеном подправить прическу и макияж, но теперь на это не оставалось времени. От напряжения у нее вспотели подмышки. Она скинула блузку и снова взялась за чемодан в одном бюстгальтере. Ничего не выходило. Оставалось разве что начать проверять все числа подряд: 000, 001, 002, 003… Деваться было некуда. Она принялась набирать одну за другой комбинации из цифр, однако это было не так просто: иногда колесики с цифрами не хотели поворачиваться по одному, и после «010» выходило «021», а когда она прокручивала их обратно, то вместо «011» получала опять «010». Она снова посмотрела на часы. С пяти часов прошло уже двадцатъ минут, а она была еще только на «183». Встав с пола, она подошла к обувнице и достала с верхней полки набор инструментов. Молния на нем не была застегнута, и оттуда вывалился гаечный ключ, стукнув ее по макушке. Сочжи замерла перед шкафом, как в тумане. Ключ звонко приземлился на пол в миллиметрах от ее ноги. Она вытащила из набора молоток, глубоко вздохнула и, подойдя к проклятому чемодану, резко дернула его и поставила вертикально. «Вставай, дрянь!» Она вспомнила, как мужчина, с которым она встречалась в Штатах, таскал ее за волосы по квартире. Воспоминания о нем были не из приятных: иной раз он мог стянуть ее прямо с кровати, еще сонную и в одном нижнем белье, и возить по полу лицом вниз, так что она не могла даже крикнуть, и из ее груди вырывались лишь всхлипы и слабое блеяние. Он эмигрировал с родителями в США, когда ему было десять, получил MBA в Нью-Йоркском университете и работал в японском инвестиционном банке в южной башне Всемирного торгового центра. Родители развелись, как только они переехали в Америку, и он остался с отцом. Отец был рентгенологом и довольно быстро устроился на новом месте, но страдал от алкоголизма. Сочжи была студенткой, и ей нужен был мужчина с квартирой, работой и медицинской страховкой. Нью-Йорк был дорогим городом, а жить на грязные деньги отца она не хотела.

11 сентября 2001 года. Она была уже в Сеуле и, валяясь перед телевизором в этом самом доме, смотрела по кабельному каналу какой-то старый фильм с Ингрид Бергман. В это время внизу экрана появилась бегущая строка с экстренными новостями: «В здание Всемирного торгового центра врезался легкий самолет». Она продолжала смотреть фильм, но когда в новом сообщении «легкий самолет» сменился «пассажирским авиалайнером», она переключилась на CNN. Люди, размахивая руками, падали с огромной высоты вниз, как сорванные ветром лепестки. Через несколько минут еще один самолет врезался в южную башню. В кадр попали разбегающиеся в ужасе прохожие. Объектив камеры трясся: оператор тоже бежал вместе с ними. Послышались вопли на арабском, китайском, английском, испанском, корейском, японском и множестве других языков мира. Неужели он тоже умер? Наверняка он точно так же встал рано утром и пошел на работу. Как всегда, в безупречно выглаженной рубашке с шелковым галстуком и сером костюме, идеально подогнанном по фигуре, приветливо улыбнувшись толстой регистраторше за стойкой в вестибюле… Но Сочжи не думала, что он мог умереть. Он работал в офисе на девяносто втором этаже южной башни Всемирного торгового центра, в которую врезался самолет «Юнайтед Эйрлайнс», летевший рейсом UAL175. Столкновение произошло в районе восьмидесятого этажа. Из тех, кто находился выше, погибших было куда больше, чем выживших.

Знакомая из Нью-Йорка, с которой она некоторое время вместе снимала квартиру, позвонила 12 сентября. Она уехала туда на учебу, но потом бросила колледж и открыла парикмахерскую в Бруклине. По телефону она сообщила Сочжи, что ее бывший чудом остался жив. Хотя она несколько раз повторила слово «чудом», Сочжи считала, что никакого чуда в этом не было. Он был не тем человеком, кто мог вот так просто умереть. Как оказалось, он сразу покинул офис, как только услышал, что в соседнее здание врезался пассажирский самолет, и, не дожидаясь каких-либо указаний или помощи, сел в лифт и спустился вниз. Многие американцы оставались на местах и ждали приезда спасателей, как их учили в шкале или по телевизору, однако он был не из того теста, чтобы полагаться на милость системы. Охранник на этаже просил его вернуться обратно в офис, убеждая, что необходимости в эвакуации нет, но он не обращал на него внимания и вообще оттолкнул его с дороги. Почти в девять он достиг первого этажа, и как только спустился дальше в подземную галерею, сверху раздался мощный взрыв: второй самолет врезался в южную башню, где находился его офис. Он был уже в безопасности, когда вниз градом полетели горящие обломки самолета, куски бетона, тонеры от копировальных машин, сумка «Эрме», канцелярские скрепки, портфель «Бенеттон», осколки закаленного стекла, музыкальный центр, мини-сейф, стальная арматура и перила от лестниц. А после этого он, наверное, вышел с севера на Уэст-стрит и спокойно смотрел оттуда на два полыхающих небоскреба. У Сочжи к тому времени уже давно не было к нему никаких чувств. Она лишь поражалась тому, что на свете есть такие мужчины, которых в жизни волнуют только две вещи: собственное выживание и чувство власти.

Одной рукой держа молоток, она осторожно вытянула ручку чемодана и, прицелившись, замахнулась на кодовый замок с цифрами «183», но затем в нерешительности остановилась. Отложив молоток в сторону, она присела на пол и попробовала еще раз: «184», «185», «186». Чемодан по-прежнему не открывался. Тогда она опять взяла молоток и с размаха ударила по замку. Молоток отскочил от упругого полиуретана с такой силой, что чуть было не угодил обратной стороной ей по лбу. Она размахнулась еще раз. Второй. Третий. Замок раскрошился, так что на нем уже невозможно было разобрать цифр. Однако чемодан все не открывался. Если бы у нее под рукой была пила, она бы распилила его ко всем чертям. Сочжи принесла из кухни столовый нож и вставила его между крышкой и стенкой. Затем она задвигала им из стороны в сторону, раздался неприятный скрежет ножа о стальную обивку. Звук был невыносимый, но она не останавливалась и решила попробовать распилить замок. Ничего, кроме пронзительного скрипа. Была бы сейчас стальная пила. Она начинала выходить из себя. Снова сходив на кухню, она принесла деревянный клин, которым подпирала дверь, вставила его в проделанную столовым ножом щель и начала колотить по нему молотком. Щель постепенно становилась шире. Наконец упрямый замок отвалился. Чемодан безвольно упал набок, разинув рот.