Текст книги "Империя света"

Автор книги: Ким Енха

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Когда плаваешь брассом или играешь в теннис впервые после длительного перерыва, отвыкшие от спорта мышцы не слушаются, а мяч то и дело летит не в ту сторону, но несмотря на все разочарование, ты непременно удивляешься тому, как тело все еще помнит основные движения. Киен сейчас ощущал нечто подобное: всего за какие-то несколько часов он снова привел в действие свои мыслительные мышцы, которыми долгие годы не пользовался. Все чувства обострились, угол зрения расширился. Каждое изображение, которое попадало на сетчатку глаз, моментально перерабатывалось в слова и откладывалось в мозгу: трое мужчин крепкого телосложения в деловых костюмах, одна женщина в солнечных очках, двое водителей за рулем своих машин, двое посыльных, подозрительных передвижений нет.

Он обошел отель и вошел внутрь через другой вход с обратной стороны. Несколько мужчин выгружали коробки из авторефрижератора. Через открытую дверь из кабины доносился последний куплет песни Мэри Хопкин «Those Were the Days». Друг мой, мы стали старше, а мудрей не стали…

Он подошел к Сочжи и встал перед ней. Она подняла голову и посмотрела на него:

– А, привет.

– Ты давно ждешь?

– Нет, я тоже недавно пришла, примерно когда ты позвонил.

– Пойдем поедим.

Они спустились по лестнице в подземную галерею. В японском ресторане их встретил администратор, сама любезность и обходительность, и проводил к столику. Они уселись и вытерли руки горячими влажными полотенцами. Посмотрев на руку Сочжи, Киен спросил:

– Что с твоей рукой?

На тыльной стороне кисти ее руки краснел небольшой порез. Из-за ярко-малинового цвета антисептика он сразу бросался в глаза.

– Да так, поранилась немного, пока кое-что доставала, – сказала Сочжи с улыбкой провинившейся школьницы, которой сделали замечание.

– Утром, кажется, я его не видел.

– Нет, это я днем.

– Учеников колотишь?

– Ой, ну тебя! – Сочжи замахала на него руками.

– Да шучу я.

Киен заказал суши. Сочжи сначала выбрала тушеную треску, но официант ответил, что она у них закончилась, поэтому она тоже заказала суши. Киен решил, что они этим не наедятся, и заказал еще креветки в кляре.

– Как насчет теплого саке? – предложил он.

– Давай.

Киен окликнул официанта, который уже уносил меню, и попросил принести подогретого саке.

– Я отойду ненадолго в туалет.

Он встал из-за стола, вышел наружу и осмотрелся. Вокруг ресторана никто не кружил. Коридоры на этаже расходились в трех направлениях. Киен быстро прошелся по каждому и проверил все выходы. Одна из дверей веля в кухни японского ресторана и смежного с ним европейского. В кухнях наверняка были двери для завоза продуктов, которые вели прямо на улицу. Напоследок он проверил выход, ведущий на подземную парковку, и вернулся в ресторан.

– Ну что, ты принесла ее?

Их взгляды встретились. Сочжи спросила:

– Можно задать тебе один вопрос?

– Не принесла?

– Так можно или нет?

– Ну задавай. – нехотя согласился Киен.

– Что у тебя там? Действительно роман, который ты написал?

– Почему ты вдруг спрашиваешь?

– Ну просто, – Сочжи неловко заулыбалась, – я так долго хранила ее у себя, что теперь мне кажется, будто она уже моя. Понимаешь, о чем я?

– Понимаю. Но все же она принадлежит мне. Я же только попросил тебя подержать ее для меня.

– Ну да. Но я подумала, что раз она так долго была у меня, то мне полагается хотя бы знать, что я держала у себя в квартире целых пять лет. Знаешь, у Ли Сыну есть такой роман под названием «Люди и не знают, что у них в домах».

Официантка с волосами, аккуратно убранными в тугой пучок, принесла яичный пудинг и чашечки для саке. Киен взял ложку и окунул ее в мягкий пудинг.

– Есть вещи, которых лучше не знать.

Яичный пудинг был легким и ароматным, но при глотании в нем ощущались комочки.

– Не слышала, чтобы неведение хотя бы раз пошло на пользу человечеству. Незнание всегда было источником бессмысленной жестокости.

Киен положил ложку в опустевшую чашку. Она с неожиданно громким звоном стукнулась о дно.

– Сочжи, речь сейчас идет не о человечестве, а обо мне. Лично обо мне, понимаешь? Это мое личное дело, и оно касается моего будущего.

Она молча взяла в рот ложку яичного пудинга и, проглотив его, тихо спросила:

– Скажи, мне совсем-совсем ничего нельзя знать об этом твоем, как ты говоришь, личном деле? Неужели в твоем будущем совсем нет для меня места?

Голос ее был тихим и мягким, но отчаяние, звучавшее в ее словах, заставило его невольно вздрогнуть изнутри.

– О чем это ты?

– Киен, ты ведь никогда раньше так себя не вел. Нет ничего странного в том, что мне это кажется подозрительным. Ты так не считаешь?

– Подозрительным?

– Ты ни с того ни с сего заявляешься ко мне работу, просишь вернуть то, что оставил мне пять лет назад, приглашаешь на ужин в дорогой ресторан – что, разве не подозрительно? Такое чувство, будто ты собрался куда-то далеко уехать.

Киен подхватил палочками маринованный имбирь и положил в рот. Затем он спокойно спросил:

– Имбирь любишь?

– Нет. – Сочжи с недоумением посмотрела на него и мотнула головой.

– А мед? Мед ты любишь?

– Не уходи от темы.

– Я и не ухожу от темы. Мне правда интересно.

– Нет, не люблю ни то, ни другое. Ем только так, при случае.

Он прожевал имбирь и сделал глоток подогретого саке.

– Наверное, все так. Имбирь и мед – это такая еда, которую едят только иногда. Когда в японский ресторан приходят или с похмелм, например.

– Ну да.

– Сочжи, послушай меня. Возможно, мне скоро придется уехать туда, где и мед, и имбирь на вес золота. Там женщинам после родов в больнице дают воду, растворив в ней несколько ложечек меда. И они пьют ее с благодарностью, потому что знают, насколько это дорого.

Сочжи нахмурилась.

– Куда ты едешь? Куда-нибудь… вроде Лаоса?

Киен посмотрел ей прямо в глаза.

– А ты бы поехала?

– Не знаю. Надолго?

– Это не просто поездка. Если я уеду, то, возможно, больше уже не смогу вернуться.

Их разговор ненадолго прервала официантка, которая принесла суши и креветки в кляре. Сочжи взяла в рот кусочек имбиря, а Киен глотнул еще саке. У него мелко тряслись колени.

– Знаешь, – заговорила Сочжи, – по-моему, я уже давно предчувствовала, что в один прекрасный день произойдет нечто подобное. Мне почему-то все время казалось, что ты здесь как будто не на своем месте. Не знаю, может, это потому, что ты сирота. Просто ты всегда был похож на человека, который вышел из поезда на незнакомом вокзале и оглядывается по сторонам, не понимая, где находится.

– Тебе действительно так казалось?

– Я же спала с тобой.

– Всего один раз.

Сочжи рассмеялась.

– Будь осторожен, когда спишь с женщиной. Достаточно одного раза, чтобы полностью оказаться у нее в руках.

– В первый раз такое слышу.

– Скажи мне, Киен. Скажи, куда ты собрался уезжать?

Он взял с тарелки суши и положил в рот. Было непонятно, что это была за рыба. Просто какая-то белая рыба из нежирных сортов.

– Лучше тебе этого не знать.

– Почему?

– Поешь суши.

Киен указал палочками на тарелку Сочжи. Она машинально взяла в рот суши с креветкой и стала медленно жевать. Киен хлебнул немного супа мисо. Во рту ощущался приятный мягкий вкус соевых бобов. Сочжи снова заговорила:

– Послушай меня. На самом деле – ты только не подумай, что это я сейчас на месте придумала, – я с самого начала никогда не думала, что до самой старости буду учительницей в школе. То есть я была уверена, что меня ждет увлекательная жизнь, наполненная трагедией и драматизмом. Знаешь, какая у меня была мечта? Я хотела, как Хемингуэй или Джойс, уехать куда-нибудь и там, вдали от родины, писать свои романы. А Мари поедет с тобой?

– Она ничего не знает.

– Что?! – Сочжи раскрыла рот от удивления, но тут же закрыла обратно, пытаясь разобраться, что именно значили его слова. – Она пока не знает или ты вообще не собираешься ей ничего рассказывать?

– Вообще не собираюсь.

– Но почему?

– И так ясно, что она не захочет со мной поехать. К тому же я не вправе делать ее несчастной.

– Но все равно, вы ведь муж и жена!

– Да, были. До этого момента.

– Ну ты даешь. Я и не знала, что ты такой.

– Ты правда хотела бы поехать со мной?

– Только мне нужно будет кое-какое время. Надо получить выходное пособие в школе, сиять депозит…

– Ха-ха-ха! – впервые с того момента, как они вошли в ресторан, Киен по-настоящему искренне рассмеялся.

– Что тут смешного, а? Чему это ты так радуешься?

– Нет, ничего, – он покачал головой. – Да ты и впрямь не знаешь, куда я уезжаю.

– Не знаю, конечно. Откуда мне это знать?

– Дай мне мою сумку, пожалуйста. – Киен протянул руку.

Сочжи вытащила из бумажного пакета черную мужскую борсетку и передала ему через стол. Киен взял ее в руки и ощупал, проверяя, все ли в сохранности. Замок тоже был нетронут.

– Спасибо, что сохранила.

Они подняли керамические чашечки с саке и тихонько чокнулись.

– Еле нашла. – сказала Сочжи и крепко сжала губы.

– «Люди и не знают, что у них в домах»?

– Никак не могла вспомнить, куда положила. Это же не такая вещь, которой я каждый день пользуюсь.

– И где она была?

– В горшке из-под соевой пасты.

– Правда?

Киен понюхал борсетку. Легкий запах отдаленно напоминал то, как пахнет сухая земля перед самым дождем.

– Не волнуйся, соевой пастой она не воняет. Я этот горшок для риса использовала. Может, разве что немного рисом пропахла.

– Да, кажется.

– Когда доставала борсетку, крышка от горшка упала – и вдребезги.

– Так вот как ты руку поранила?

– Да, пока крышку ловила… Ну не дура? Как будто можно поймать на лету тяжеленную крышку от глиняного горшка.

На минуту они оба замолчали. Их тарелки с суши постепенно пустели.

– Послушай, Сочжи, ты ведь писатель? – начал издалека Киен.

– Ну да, а что?

– Скажи вот, ты действительно считаешь, что как писатель ты всегда с радостью будешь принимать все, что бы ни случилось с тобой в жизни?

Немного подумав, Сочжи кивнула головой и ответила:

– Да, скорее всего. Я ведь как раз думала о том, что последние несколько лет вела слишком спокойную и тихую жизнь. Хемингуэй участвовал в гражданской войне в Испании, Андре Мальро – в Великом походе Мао. А как посмотришь сейчас по сторонам, становится ясно, что революцией уже и не пахнет и настоящих опасностей нигде не осталось. Разве что аморальность и распущенность. Но эти пошлые авантюры меня не интересуют. Понимаешь, о чем я?

– Ты правда думаешь, что опыт, каким бы он ни оказался, дает вдохновение для творчества?

– По крайней мере, это всегда лучше, чем когда его вообще нет. Слепой тоже может рисовать. Возможно, он может даже создавать поистине удивительные картины. Но если у него будет зрение, то и картины его будут лучше.

– А вдруг он, наоборот, будет подавлен тем, что увидит, и утратит былую остроту восприятия?

– Ты не про рассказ Енама говоришь? Среди его прозы есть что-то подобное. Про одного слепца, который вдруг прозрел. Он идет в город, но тут же теряется там и плачется людям вокруг, говорит, что совсем заблудился, и просит, чтобы кто-нибудь отвел его домой. Тогда какой-то про хожий советует ему: «А ты снова закрой глаза».

На Киена никогда не производили большого впечатления подобного рода афоризмы. Он не любил красивых слов, остроумных высказываний и парадоксальных фигур речи и считал, что они не отражают правду жизни. Однако, слыша такие слова, он каждый раз отвечал одно и то же: «Хм, занятно».

– Но я считаю, что тут Енам просто умничает. Конечно, слепец может не сразу привыкнуть и вначале даже заблудиться. Однако если он приведет к согласию чувства, которые у него уже были, и вновь обретенное зрение, то сможет ориентироваться еще лучше.

Киен раньше слышал об одном таком человеке. Олдос Хаксли в юношестве едва не ослеп, но впоследствии смог восстановить зрение благодаря операции и со всей душой принялся писать. Он не стал снова закрывать глаза.

– Диалектическое развитие?

– Ну конечно! Оно самое. Опора на одно лишь прямое восприятие и восхваление неведения в конечном счете приводит к отказу от себя.

Ее глаза светились. Киен вдруг увидел перед собой ту самую Сочжи, какой знал ее в студенческие годы. Он прикрыл глаза. После встречи с людьми, которых не видел долгое время, на душе всегда становится грустно, потому что все мы стареем, бережно храня в себе собственный образ в молодости. Юноша, постарев, превращается не в старика, а в старого юношу, и девушка точно так же становится не старухой, а старой девушкой.

– Киен?

– А? – он открыл глаза.

– Устал?

– Нет, просто глаза немного горят.

Киен потер глаза.

– Когда ты уезжаешь?

Он отнял руки от век и посмотрел вперед. Какое-то время перед глазами все еще было немного темно.

– Завтра.

– Так скоро? Ты уже все приготовил?

– Нет.

– Ты случайно не задумал какую-нибудь глупость? – Сочжи посмотрела на него с подозрением.

– Какую еще глупость?

– У тебя не депрессия?

– Нет.

– А по-моему, депрессия.

– Если бы у меня была депрессия, я бы лежал дома под одеялом, а не бегал вот так по городу.

– Тогда ладно, успокоил.

– Спасибо. Хоть одна душа беспокоится о том, как бы я не наложил на себя руки.

– А как же Мари?

– С Мари мы, можно сказать, просто соседи по квартире.

– Хм, если это все уловка, чтобы заманить меня туда наверх, – Сочжи указала пальцем на потолок, – то даже и не думай.

Там над потолком располагались уютные гостиничные номера с белоснежно-чистыми простынями.

– У Мари больше нет сексуального желания. Может, у нее уже наступил тот возраст и это из-за гормонов?

– Сказать тебе правду?

– Скажи.

– Она тебя не любит. Ты что, все еще не знаешь этого?

– Пусть так, но у женщины все равно должно быть желание, а его нет.

– Откуда ты знаешь?

– Я знаю.

– Откуда?

Слова перелетали через стол между ними, как мяч от настольного тенниса.

– Говорю тебе, я это знаю.

– Ну так откуда?

– Меня этому учили.

– Чему учили?

– Подслушивать за тем, что говорят другие, незаметно следить за людьми, распознавать правду и ложь в словах.

– В спецназе каком-нибудь служил, что ли?

– Сочжи.

– Ну?

– Ты знаешь, откуда я?

– Откуда?

Он неловко улыбнулся и написал на салфетке два иероглифа. Это было слово «Пхеньян». Сочжи, прищурившись, посмотрела на салфетку и тут же ошеломленно подняла на него глаза:

– Что? Правда?

– Тише, не кричи на весь ресторан. – Киен доел суши и запил супом. – Это правда.

– Не может быть. Мы же уже столько знакомы, еще с универа!

– Я попал сюда еще раньше.

Сочжи схватилась правой рукой за лоб. Она всегда делала так, когда ее что-нибудь сильно удивляло. Киен продолжал:

– Я на несколько лет старше, чем ты думаешь.

– Ах, ну да… Поэтому… да… А! Так вот почему… Да, тогда, значит… Послушай, ты правда… то есть послушайте, Ким Киен… Нет, это ведь наверняка даже не настоящее имя. Но почему тогда к нам… за что? Что мы такого сделали? То есть, конечно, не обязательно, чтобы мы что-то сделали, но…

– Успокойся. Я всего лишь исполнял приказ. Я никому никогда не рассказывал, ты первая.

– И Мари ничего не знает?

– Не знает.

Одновременно с растерянностью на ее лице скользнуло выражение гордости за свое первенство.

– Тогда с кем, она думает, жила все эти пятнадцать лет?

– Надо полагать, с заурядным мелким кинодистрибьютором.

– Но зачем ты мне это рассказываешь? – Сочжи напряженно посмотрела ему в глаза.

– Ты… – Киен замялся, – ты же… писатель. Ты говорила, что писатель с охотой принимает все, что жизнь ни…

– И это все? – перебила Сочжи. Выражение ее лица стало неподвижным и жестким.

– Ну я…

– То есть, хочешь сказать, сюжет мне сейчас подкинул, да? И я тебе за это спасибо должна сказать?

– Нет, не в этом дело. Пойми меня, я только что получил приказ и завтра утром должен вернуться туда. Это все так жестоко, ты не согласна? За мной целый день гнались, и мне только сейчас еле-еле удалось от них оторваться, чтобы прийти сюда и немного перевести дух.

– Ты ведь знаешь, что в законе о государственной безопасности есть статья об ответственности за недонесение?

Киен молча кивнул.

– То есть я нарушаю закон, просто сидя здесь с тобой и ничего не делая?

– Выходит, что так.

– Я всегда думала, до чего же своеобразное это преступление: ты виновен не в том, что сделал, а в том, что чего-то не сделал. И еще представляла, в каком замешательстве, должно быть, оказываются люди, когда с ними случается что-то подобное.

– Прости.

– Забудь, что я сейчас наговорила про то, что неведение никогда не помогало человечеству. Тут существует даже закон, по которому одно только знание чего-то становится преступлением, а я ничего не знала и бездумно несла всякую чушь.

Киен опустил глаза и съел кусочек имбиря, а вслед за ним отправил в рот зубчик маринованного чеснока. Он вдруг представил, как от него будет нести чесноком, если его схватят прямо сейчас и начнут допрашивать.

– Киен.

– Что?

– Останься.

– И что я тогда буду делать?

– Сдайся властям.

– А ты меня не боишься? Я агент разведки и член ТПК, давший клятву верности Партии и Вождю.

– Ты изменился. То есть наверняка изменился. Я знаю тебя. Ты же любишь суши и пиво «Хайнекен», фильмы Сэма Пекинпа и Вима Вендерса. Тебя привлекает история Мерсо, застрелившего местного жителя в стране третьего мира, и ты с карандашом в руке читаешь изысканную прозу ультраправого гомосексуала Мисимы. По воскресеньям ты ешь с утра спагетти с морепродуктами, а в пятницу после работы сидишь в баре где-нибудь в районе университета Хонгик и пьешь шотландский виски. Разве не так? Ты рассказал мне все это, потому что на самом деле не хочешь туда возвращаться, и в глубине души ты хочешь, чтобы я тебя отговорила. Что, разве я не права?

– А ты не думаешь, что все эти увлечения тоже могли быть лишь прикрытием?

– Для чего? Чтобы переманить меня на ту сторону?

– Может, и так.

– Послушай, – Сочжи прикрыла глаза, собираясь с мыслями, – бывают же такие спектакли, которые идут на сцене по десять лет, а то и больше. Ты похож на актера из такого спектакля, который так долго играл свою роль, что уже начал забывать, кто он есть на самом деле. Чем бы ты ни занимался днем, каждый вечер ты проживаешь на сцене одну и ту же жизнь, и в итоге оказывается, что твоя ночная жизнь куда более постоянна, чем дневная. Помнишь, как у Уайльда портрет Дориана Грея стареет вместо него самого? Я не знаю, что за человеком ты был раньше. Но ты уже настолько хорошо освоил эту роль, что настал тот момент, когда тебе уже трудно понять, где ты сам, а где твой персонаж. Точно так же, как портрет был настоящим Дорианом Греем, Ким Киен здесь и сейчас и есть настоящий ты. Забудь, кем ты был до этого.

– Тамошнее руководство так не думает. Они считают, что подделка – я, вот этот самый Ким Киен. На самом деле почти на десять лет обо мне полностью забыли. Но сейчас кто-то вдруг нашел мое личное дело и теперь хочет, чтобы я настоящий и агент, указанный в бумагах, снова стали одним человеком. Аплодисменты. Спектакль окончен. Команда вернуться в гримерку.

Сочжи потянулась через стол и взяла его руку. Он почувствовал, как на его кулак упала слеза.

– Останься, Киен.

– Если я не вернусь, они пошлют за мной людей. Меня убьют.

А еще его могли арестовать южнокорейские власти и предъявить ему обвинение в убийстве. Однако этого он говорить вслух не стал.

– Ты не будешь в безопасности, даже если вернешься туда.

– Да, но если я вернусь, у меня будет хотя бы половина шанса на то, чтобы остаться в живых. А если я не вернусь, то…

– У тебя в любом случае половина шанса выжить. Если умрешь, то на том и конец. Шансы ничего не значат. В русской рулетке шанс выжить чисто арифметически равен одному к шести. Но каждый раз, когда ты нажимаешь на курок, шанс всегда один к одному: ты либо умрешь, либо нет. Согласен?

Киен ничего не ответил. Сочжи молча плакала. Он не понимал, почему она плачет, но все же от этого ему стало немного легче на душе. Официантка принесла чай. Сочжи отпустила его руку и вытерла слезы. Чай был теплым и мягким на вкус.

19:00
Как в первый раз

38

Мари взяла в руку бутылку сочжу. «Как в первый раз», – гласила стилизованная под каллиграфию на гравюре надпись под изображением птицы в полете. Она вслух прочитала строчку внизу этикетки: «Сочжу на обогащенной минералами щелочной воде». Сонук поднял свою рюмку, Мари наполнила ее и добавила: «Как в первый раз!» Хотя это было произнесено совершенно невзначай, у нее было чувство, будто она его о чем-то умоляет. Сонук многозначительно улыбнулся в ответ и повторил: «Как в первый раз!»

Они чокнулись. Сидевший рядом друг Сонука, который явно чувствовал себя не в своей тарелке, тоже спешно поднял свою рюмку. Это был молодой человек в кепке «Фон Датч», надвинутой на лоб так низко, что Мари с трудом могла различить под козырьком его глаза. Имя его она забыла сразу, как только услышала. Сонук называл его Панда. Он объяснил, что это было его прозвище из-за постоянных темных кругов под глазами. Не расскажи ей Сонук заранее, что его друг сдал первый тур адвокатского экзамена, при взгляде на него она бы ни за что не подумала, что перед ней сидит блестящий студент юрфака.

Три рюмки с хаотичным звоном сошлись в воздухе и разошлись каждая к губам ооего хозяина. Безвкусная алкогольная жидкость в двадцать градусов, ни слишком крепкая, ни слишком слабая, смочила язык и скользнула в горло.

– Возвращаясь к тому, о чем мы говорили, – сказал Сонук, обращаясь к Панде. Его голос терялся в гуле игравшей в ресторане музыки. – Это все нигилизм.

Панда саркастично ухмыльнулся и ответил:

– Шы… шы… шы-то нигилизм?

Он сильно заикался.

– То, что туристы расхаживают в футболках с изображением Че Гевары, не делает его идеи бессмысленными. То есть я хочу сказать, что Че Гевара, который продается в сувенирных магазинах, – это просто товар, а революция есть революция. Что бы сейчас было с жителями Кубы, если бы не кубинская революция? Да то же, что и на Гаити: политическая нестабильность, государственные перевороты, постоянные беспорядки…

– А… а… ат… куда ты знаешь?

Мари, покручивая в руке пустую рюмку, вдруг подумала о том, можно ли стать выдающимся судьей, несмотря на заикание.

– А ты назови хоть одну страну в Латинской Америке, где это было бы не так.

– Чи… чи… Чили.

– Только не говори, что ты поддерживаешь диктатуру Пиночета, – резко ответил Сонук, всем своим видом показывая раздражение.

– Я… я… я имею в виду, что есть и страны со ста-та-табильной властью, пусть даже Пиночета или еще кого.

– Ты что, поддерживаешь страшные пытки, похищения, убийства и военные перевороты?

– Тогда что ты скажешь о массовых избиениях по указу Мао под предлогом «культурной революции»? Погибли миллионы людей по всему Китаю. Он не лучше Сталина, если не хуже, – дал ему отпор Панда, на этот раз ни разу не заикнувшись.

– То есть ты сейчас сравниваешь Пиночета с Мао?

– Эй, посмотрите, мясо сейчас все сгорит, – вмешалась Мари.

Двое перевели взгляд на жаровню. На раскаленной решетке дымились желтовато-коричневые кусочки маринованной свинины. Мари добавила:

– Если будете и дальше ругаться, я встану и уйду.

Сонук, метнув сердитый взгляд на Панду, повернулся к Мари и стал ее успокаивать:

– Извини. Но мы не ссоримся, у нас просто легкая политическая дискуссия.

Мари просунула указательный палец правой руки под гипс и почесала над запястьем. Как же у вас все легко и просто, однако! У вас могут быть разные политические взгляды, но ничто при этом не мешает вам заниматься сексом в одной постели.

– Правда? Ну все с вами ясно. Только пока вы тут дискутируете, все это мясо скоро превратится в угли. Может, лучше о чем-нибудь другом поговорим? Про вегетарианство, например. Почему бы нам не подумать о том, как ради мяса безжалостно эксплуатируют несчастную скотину?

За столом воцарилось молчание. Сонук придвинулся к Мари и полушепотом спросил:

– Что с тобой ни с того ни с сего? Ты обиделась, что болтаем только между собой?

– Да нет, с чего мне обижаться? – Мари замотала головой. У нее безумно чесалось левое запястье под гипсом. – Мне просто интересно, вот и спросила.

Сонук молча подал Панде знак о том, что им пора уходить. Тот взял сумку, готовясь встать из-за стола.

– Может, уже пойдем?

Мари окинула взглядом ресторан. В воздухе густым туманом повисла смесь дыма от жаровен с сигаретным дымом. Ее снова охватило неодолимое желание покурить. Если бы она могла выкурить сейчас одну, всего лишь одну сигарету, ей было бы немного легче пережить все это.

– Давайте посидим еще чуть-чуть.

Внутри было уже невозможно дышать, но ей все равно не хотелось уходить. Она понимала, что стоит им выйти отсюда, как эти двое с победоносным видом, словно самцы из каменного века, поведут ее в какой-нибудь темный мотель.

– Но мы же в принципе уже поели. Может, пойдем тогда еще куда-нибудь выпьем по кружке пива?

Сонук выключил вытяжку над жаровней и наспех доел остававшиеся на решетке несколько кусочков мяса. Горячий воздух, который дул Мари прямо в шею, резко сник, как будто кто-то прошел сзади и стянул с нее шарф. Она встала из-за стола и взяла со стула сумочку. Двое молодых людей пошли вслед за ней к выходу. Она остановилась у кассы и протянула кредитную карту. «С вас сорок пять тысяч вон», – сказал хозяин ресторана и с улыбкой протянул ей дезодорант для одежды. Мари передала его Сонуку, и он тщательно распылил его ей на всю спину. В нос ударил искусственный запах сирени. «Без этого от запаха мяса потом будет никуда…» – пробормотала она, словно оправдываясь перед кем-то. Хозяин вернул ей кредитку вместе с чеком. Она расписалась, сунула копию чека в кошелек и вышла на улицу.

– Спасибо за ужин! – вежливо сказал Панда.

Сонук с гордым видом, как будто это он расплатился за ужин, похлопал друга по спине, на что тот по-дружески легонько ткнул его в плечо. Мари они напоминали добродушных приятелей-шимпанзе.

39

Это были всего лишь макароны под томатным соусом, но Хенми накинулась на них с большим аппетитом. Ей с трудом верилось, что ее ровесник, четырнадцатилетний мальчишка, мог сам приготовить спагетти. Макароны были мягкими, но упругими и, как и полагается, чуть недоваренными, так что их было приятно жевать.

– Слушай, Чингук, где ты этому научился?

– От мамы. А что? Вкусно?

– Ага, обалдеть.

– Это несложно. Правда, было бы намного вкуснее, если бя в подливу еще что-нибудь, кроме помидоров, положил. Ешь пиццу тоже.

Рядом с тарелкой маринованных огурцов лежала огромная квадратная коробка «Пицца Хат».

– Я уже почти наелась.

Хенми взяла один треугольник пиццы. Зубы утонули в щедром слое тертого сыра. Прожевав пиццу, она запила ее ледяной колой. Тяжесть с души как рукой сняло. Всю дорогу по пути к дому Чингука она была не в духе из-за ссоры с Леи, но запах томатного соуса и радушный прием именинника подняли ей настроение. К тому же она обожала спагетти и пиццу.

– А где остальные? Опаздывают? – спросила Хенми, дожевывая кусочек пиццы.

– А, Чхоль? Он вышел ненадолго.

– Так он уже приходил? Это тот, который в школу не ходит? – Хенми огляделась по сторонам.

– Угу.

– Куда он пошел? Купить что-нибудь?

Хенми тут же предположила, что он, вероятно, ушел за выпивкой с сигаретами или какими-нибудь закусками к пиву. Круглая отличница, она никогда в жизни ни в чем подобном не участвовала, но по рассказам других хорошо знала, чем обычно занимаются на вечеринках.

– Нет, он просто немного стеснительный.

– А, так он из-за меня ушел?

– Нет, нет, что ты! – Чингук растерянно замахал руками. – Он вот-вот вернется. Он сказал, что хочет немного пройтись на свежем воздухе. А еще, знаешь, он же собирает ружья… ой, то есть не настоящие ружья, а макеты, а тут как раз на барахолке, говорит, появилась неплохая модель. Вот он и пошел прогуляться и заодно купить себе новое ружье. Сказал, что договорился встретиться у метро с парнем, который выставил его на продажу.

– Ясно. И что, только он один придет? Больше никого не будет?

– Yiy. Другие сказали, что из-за вечерних курсов не смогут.

Хенми понимающе кивнула и поставила на стол стакан из-под колы. Чингук, заметно оживившись, продолжил:

– Знаешь, самое смешное, он даже уроки делает с ружьем за спиной. Как придет домой, тут же нацепит на себя и садится прямо с ним за комп в игры играть или читает что-нибудь. Во прикол, да?

– Ого, правда? Прикольно.

– А иногда, прикинь, достает ружье из чехла, стреляет из него – пах-пах-пах! – и убирает обратно.

– А во что он стреляет?

– Да просто в воздух, видимо. Короче, он вообще на ружьях повернутый.

– Как его зовут, говоришь?

– Чхоль.

– Точно, Чхоль. Так почему он в школу-то не ходит?

– Ему это не нужно.

– В смысле?

– Он и так все знает. А если ему что-то нужно узнать, он просто идет в библиотеку и сам читает. Или в Интернет залазит.

– И папа с мамой ему разрешают? Ну и ну. У Аен, кстати, тоже предки немного того.

– А что с ними такого?

– В какую-то странную религию вдарились. Кажется, они верят, что люди могут жить вечно, или что-то типа того.

– Ого.

Они оба замолчали. Хенми снова заговорила первая:

– Слушай, а ты веришь, что человек может жить вечно?

– Ну не знаю… А ты?

– Я думаю, что после смерти наступит следующая жизнь. Потому что иначе все вообще не имеет смысла. Ты читал, что вчера в газетах писали?

– Про что? – Чингук слегка наклонил голову вправо и с любопытством посмотрел на нее.

– Про то, как восьмилетнюю девочку убил мужик из видеопроката. А потом они вместе с сыном выбросили тело в поле и подожгли. Не читал?

– Ах, это.

– Если будущей жизни не существует, представь, как обидно таким, как эта девочка. Она же просто пошла вернуть кассету в прокат, как ей мама сказала, и если ее жизнь на этом вот так вот запросто возьмет и оборвется, то все, выходит, было зря. Это же вообще несправедливо!

– Ну да.

– Поэтому, наверное, существуют всякие там привидения?

В ответ Чингук махнул рукой и весело рассмеялся.

– Да ты что! Какие еще привидения?

Он взял пустую тарелку от спагетти и встал с места, а затем второй рукой прихватил тарелку Хенми.

– Ая вот считаю, – продолжила она, – что на свете гораздо больше такого, чего глазами увидеть невозможно.

Чингук положил тарелки в раковину, включил воду и, повернувшись, спросил:

– Это ты о чем?

– Ну вот, например, когда играешь в падук… ты же знаешь, я раньше играла, – Хенми, глядя в пол, задумчиво шевелила пальцами ног. – Так вот, там гораздо важнее пустые пункты. Их называют точками свободы, то есть они ничем не заняты. И если у тебя на доске много свободы, то есть много пустых пунктов, ты выигрываешь. И вот я думаю, что и в игре в падук, и у человека в жизни то, чего не видно, может бьпъ важнее того, что видно… Ой, что это я сейчас пытаюсь сказать?

– Хм, не знаю. – ответил Чингук, протирая тряпкой стол. – Я вообще без понятия, о чем это ты. Пойдем-ка пересядем на диван в гостиной. Тут стульчики, наверное, жесткие, нет?