Текст книги "Империя света"

Автор книги: Ким Енха

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

22:00
Старый пес по имени кошмар

45

Все машины, въезжающие в жилой комплекс, останавливаются перед будкой охраны. Шлагбаум автоматически поднимается, если опознает по электронной метке автомобиль кого-то из жильцов, но если это гости или такси, они должны дождаться разрешения охранника. Киен сидел в углу за будкой, где были сложены пенопластовые коробки. Там было настолько темно, что вернувшийся только что после вечернего обхода охранник его даже не заметил. Зато Киену оттуда были хорошо видны все машины, проезжающие через шлагбаум.

Мари все еще не появлялась. А вдруг ее уже забрали? Он весь вечер не мог до нее дозвониться. Ее могли забрать разведслужбы. Кто знает, может, она бы даже не очень удивилась. Он представил, с каким выражением лица она бы тогда говорила: «Ах, вот оно что? Действительно, в нем всегда было что-то подозрительное».

Он выпрямил спину. Вдруг сзади раздался шум падающих коробок. Оглянувшись, он увидел в темноте рыжую кошку, которая испуганно прижалась к земле, сверкая круглыми глазами.

Без десяти минут десять у входа остановилось такси. Киен узнал на заднем сиденье Мари. Чуть не упустил! Почему на такси? Где она оставила свой «Гольф»? На секунду он замер в нерешительности, но шлагбаум вот-вот должен был подняться и пропустить автомобиль во двор. К счастью, Мари была одна. Он выскочил из темноты, подбежал к такси и открыл заднюю дверь. Мари от неожиданности отпрянула назад.

– Мари, это я.

Таксист удивленно посмотрел на него:

– В чем дело?

Киен проверил сумму на счетчике и вытащил из бумажника пятнадцать тысяч вон:

– Сдачу оставьте себе.

Затем он схватил Мари за правую руку, на которой не было гипса, и потянул на себя:

– Выйди на минутку, пожалуйста. Надо поговорить, это важно.

– А дома нельзя поговорить?

– Было бы можно, я бы тут не стоял. Прошу тебя, скорее.

– Не хочу, я устала.

– Ты видела, чтобы я когда-нибудь раньше так себя вел?

– Нет, что происходит? Ты пугаешь меня. Я хочу домой, говорю же, я смертельно устала.

– Мари, прошу тебя.

Водитель нажал на кнопку и остановил счетчик. Сзади уже подъехала другая машина и остановилась в ожидании, пока они освободят проезд. Мари пришлось выйти из такси. Точнее, Киен выдернул ее оттуда, словно редьку с грядки. Он повел ее за руку мимо засохшего фонтана к скамейкам под вьющимися глициниями. В воздухе стояла вечерняя прохлада. Мари присела и тут же вскочила обратно, но затем снова медленно опустилась на холодную скамейку.

– Мари.

– Что?

Киен хотел было что-то ответить, но передумал. Помолчав, он снова заговорил:

– Знаешь, какое слово я слышу от тебя чаще всего?

– Какое?

– «Что»； ты постоянно говоришь «что», даже когда я просто зову тебя. Не замечала?

– Ты что, притащил меня сюда для супружеской ссоры? – с раздражением заговорила Мари, постепенно повышая голос. – Да что с вами, мужиками, такое? Думаете, можете делать все, что взбредет вам в голову? Женщина для вас просто игрушка какая-то, да?

– Ладно, ладно. Я не собираюсь сейчас исправлять твою манеру говорить.

– Говори, что хотел.

– Я собирался сказать тебе по телефону, но ты не брала трубку.

Мари достала телефон и открыла крышку. Голубоватый свет от экрана упал ей на подбородок и нос.

– От тебя звонков нет. Во сколько ты звонил?

– Я звонил несколько раз. С другого телефона.

– Прислал бы тогда сообщение.

– Я не мог об этом в сообщении написать.

Мари ничего не ответила. Тогда Киен осторожно спросил:

– У тебя сегодня ничего такого не случалось?

В голове у Мари вихрем пронеслись множество картинок прошедшего дня. Она оттаскала за волосы девку за рулем «Санта Фе», поругалась с полицейским, побывала в постели с двумя мужчинами. Вслед за этим калейдоскопом ее мысли взорвал фейерверк догадок и опасений. Что из этого подходит под его определение «что-то такое»? Да откуда он может знать, что со мной сегодня произошло? Или ему правда все известно? У нее заколотилось сердце. Так он специально ждал меня перед домом, чтобы не говорить об этом в присутствии Хенми? Если так, то речь наверняка пойдет о том, что произошло в мотеле. Но как он успел узнать об этом? Нанял частного детектива следить за мной? Она резко ответила:

– Нет. Какого еще «такого»?

– Правда? Ничего не случилось?

– Говорю тебе, нет.

– Тогда где ты сейчас была?

– Ужинала с коллегами после работы. Что это вообще за допрос? Может, это у тебя что-то случилось? В чем дело, а?

– Ужин с коллегами? Ты мне утром ничего не говорила.

– А у нас разве было время поговорить?

Она подняла правую руку и подставила Киену под нос свой рукав. Он почувствовал едва уловимый запах жареного мяса и жира. Мари пожалела, что воспользовалась дезодорантом в ресторане.

– Мне надо тебе кое-что рассказать.

– А ты не можешь рассказать мне об этом дома? – перебила Мари, опустив обратно руку.

– Пожалуйста, выслушай меня.

Мари нехотя кивнула. Ее снова накрыла тяжелая усталость, но она изо всех сил старалась не закрыть глаза и смотрела прямо на Киена. В его взгляде и голосе ощущалось нечто чужое, непривычное, отчего она невольно напряглась.

– Говори. Я тебя внимательно слушаю.

– Если до сих пор ничего не произошло, то, возможно, с нами и дальше ничего не будет. Правда, вероятность этого крайне мала. Что-то наверняка случится, и нам придется через это пройти. Но прежде чем это произойдет, пока тебе не рассказал кто-то другой… будет лучше, если ты узнаешь обо всем от меня.

Мари не видела его таким ни разу за все пятнадцать лет совместной жизни. Вплоть до этого момента она еще находилась в магнитном поле своего недавнего любовного приключения, но теперь, при виде этого незнакомого ей Киена, что-то внутри говорило ей: вот-вот прямо сейчас, под этими темными глициниями, наружу выплывет страшная тайна, которая затмит собой все, что случилось с ней меньше часа назад. Она начала лихорадочно перебирать в голове догадки, хотя прекрасно понимала, что это бесполезно – она и так сейчас все узнает. Неужели он изменил ей? Тогда вряд ли это обычная измена. Может, с кем-то из ее подруг? С кем-то, кого она очень хорошо знает? Или что-то случилось на работе? Или по пути домой он сбил на дороге человека и скрылся? Нет, он сбил кого-то много лет назад, и это раскрылось только сейчас? Ее мысли быстро перескакивали с одной версии на другую, но ни одна из них не казалась достаточно правдоподобной.

– Слушай меня внимательно и не пугайся. Во-первых, я родился не в шестьдесят седьмом.

Раньше ей как-то уже приходило в голову, что он выглядит немного старше своих лет.

– У тебя неправильное свидетельство о рождении?

– Что-то вроде того. В общем, я шестьдесят третьего года рождения. И зовут меня не Ким Киен. – Он говорил взахлеб, словно был решительно настроен вылить на нее за раз все свои секреты. – Мое настоящее имя Ким Сонхун. Я родился в Пхеньяне, в восемьдесят четвертом прибыл в Сеул. Потом поступил в университет, а оттуда ты уже сама все знаешь.

Мари прыснула – такой реакции Киен совсем не ожидал.

– Врешь. Вранье все это.

– Это правда.

– Так не бывает. Полный вздор. И не думай, что я говорю так, потому что я в шоке или напугана. Я просто знаю, что такого быть не может.

По улице снаружи жилого комплекса проехал самосвал, с грохотом наскочив на лежачего полицейского.

– Может.

– Не может. – Она старалась говорить как можно уверенней, но ее голос дрогнул.

– Почему ты так уверена?

– Ты не мог так долго дурить меня. Я твоя жена. Ты же сам знаешь, я тебя насквозь вижу.

Киен как-то слышал о том, что все знаменитые шпионы в истории были шпионами неудавшимися. Самые лучшие шпионы избегают разоблачения, благополучно уходят в отставку, тихо доживают свой век и умирают в неизвестности. А те, кто не выдержал и проговорился, выдал себя по неосторожности или, поддавшись человеческой слабости, позволил соблазнить себя деньгами или женщинами – тех в итоге ждал провал, и благодаря своему провалу они стали знаменитыми. С другой стороны, некоторые шпионы похожи на штатных сотрудников японских компаний с гарантированным пожизненным трудоустройством: они не любят выделяться, молча выполняют свою работу и не выдают никому корпоративных тайн, а после этого получают неплохое выходное пособие и мирно проживают старость на пенсии. Или же они просто не владеют какой-либо сверхважиой информацией, чтобы продать ее кому-то за большие деньги, поэтому и никаких соблазнов у них тоже нет. Иначе говоря, абсолютно неподкупных людей не бывает – есть лишь те, кто еще не подвергся должному искушению.

Киен же в конечном счете стал «неудавшимся шпионом», и теперь ему оставалось лишь тихо исчезнуть из этого мира. Один день изменил все. Точнее, в мире все осталось по-прежнему, изменился лишь он, Киен. На протяжении двадцати лет он ни разу не поддавался никаким соблазнам (или просто не получал подходящего предложения), не держал в руках разведданных такой ценности, что на них нашлись бы покупатели, и в целом исправно исполнял все указания сверху. Тем не менее его судьба резко изменила ход и неумолимо двигалась в неизвестном направлении. Потерпеть неудачу всегда обидно, будь ты шпионом или кем-то еще. Киен повернул голову: на скамейке рядом с ним сидела жена неудачника. Она спросила дрожащим, низким голосом:

– Ты… правда шпион?

Ни утвердительного, ни отрицательного ответа не последовало. Какое-то время они оба молчали. Ветер принес откуда-то черный полиэтиленовый пакет и прибил к краю цветника. Пакет покружился на земле у тротуара и снова поднялся в воздух.

– Что с тобой происходит? У тебя появилась любовница? Ты обанкротился? Тебе нужен развод? Так? Или нет? Скажи мне. Я не верю ни одному твоему слову, так что постарайся меня убедить.

Киен вытащил из сумки паспорт и молча протянул его Мари. Она раскрыла фальшивый документ и прочитала его в тусклом свете фонаря.

Под фотографией ее мужа было напечатано чужое имя. Мари тихим, обессилевшим голосом повторяла одно и то же, словно буддийскую сутру:

– Безумие, это безумие…

Паспорт упал на землю. У нее закружилась голова. Она не знала, было ли это из-за скопившейся в ее теле усталости или из-за внезапного потрясения. Киен подобрал паспорт.

– Прости. У меня не было выбора.

Мари молчала.

– Мари.

Она снова ничего не ответила. Они долго сидели молча, не глядя друг на друга. Черный пакет снова подхватило ветром, и он закружился в воздушной воронке, постепенно удаляясь, пока совсем не скрылся из виду. Мари закрыла лицо руками. Наконец она заговорила:

– Зачем ты сейчас мне все это говоришь? – Она повернула голову и посмотрела на него.

– Сегодня утром я получил приказ.

– Какой еще приказ?

– Вернуться на Север до рассвета.

Мари молчала.

– Я не хочу туда возвращаться.

Его голос слегка дрогнул. Мари протянула руки и обняла его. Подавшись вперед, Киен утопил лицо у нее на груди и тоже обхватил ее за талию. Ее блузка была пропитана отвратительной смесью запахов жареного мяса, дезодоранта и табака.

– Вначале я лгал тебе. Но тот Киен, которого ты знала последние десять лет, и есть настоящий я. Я уже давно потерял связь с Севером и все это время крутился как мог, на твоих же глазах из кожи вон лез, чтобы как-то продержаться, и всеми силами старался выжить в этом мире, где у меня не было ни одной родной души. Я уже давно забыл все. Даже то, что приехал оттуда…

– Что будет, если ты вернешься? – ткхо спросила Мари. Ее голос звучал спокойно и сдержанно.

– Они наверняка поймут, что я их предал.

Он почувствовал, как она кивнула головой.

– Я все равно не могу простить тебя.

Киен отнял лицо от ее груди и посмотрел ей в глаза.

– Прости, что я тебя обманывал.

– Дело не в этом, – все так же спокойно ответила Мари. – Послушай меня внимательно. Люди по жизни то и дело встают перед каким-нибудь выбором. Мне тоже неоднократно приходилось что-то из чего-то выбирать, и из этих маленьких решений раз за разом складывалось то, чем я стала сейчас. Понимаешь, о чем я? Вот поэтому людям нельзя путешествовать во времени. Если вернуться назад и изменить хотя бы одну какую-то мелочь, то этот мир, наш мир, который мы видим здесь и сейчас, больше не сможет существовать. И вот что я хочу этим сказать, сукин ты сын. Если бы пятнадцать лет назад я не встретила тебя или встретила бы, но сразу узнала правду, я бы сделала другой выбор, а за этим выбором – следующий, и тогда вся моя жизнь сложилась бы совсем иначе. Еще до сегодняшнего утра я ни о чем в своей жизни не жалела. Почему? Потому что я сама ее выбрала. Сама, своими руками. Конечно, иногда я принимала неверные решения, совершала ошибки. Но со всем этим я могла смириться. А больше всего мне страшно из-за моей собственной глупости. Я была дурой. Как была дурой раньше, так ей и осталась, и даже сегодня – да, даже сегодня – я была все это время дурой. Теперь я вижу, что это у меня вообще хроническая болезнь. Я неисправима. Подожди, дай договорить. Я знаю, что ты хочешь мне сказать. Нет, я не плачу. У меня нет права плакать. Я ничтожество, жалкое ничтожество. Мне вообще надо сдохнуть ко всем чертям. Дура. Я была дурой и даже не знала об этом. Возомнила себя самой умной. Знаешь, а ведь в том, что ты всегда был таким замкнутым со мной, я видела свою вину. Поэтому и старалась изо всех сил. Я правда старалась. Но в один прекрасный день ясно почувствовала, что моим стараниям наступил предел. И я сдалась. Однако этим все не закончилось. Было недостаточно просто сдаться и махнуть рукой на тебя и на попытки до тебя достучаться. Потихоньку я закрылась на засов и от остальных людей. Почему? Потому что у меня уже была ранена самооценка. Сам подумай. Если я не могу добиться взаимопонимания даже с самым близким человеком, откуда взяться уверенности в себе при общении с другими? Я превратилась в зажатую трусиху, забилась в угол и просидела там, пока мне не перевалило за тридцать. Какой же ты все-таки мерзавец. Ты все это время смотрел на все свысока, и когда мне было трудно, в глубине души не сочувствовал мне, ни разу не пытался утешить. Я решила, что ты просто такой по природе. Ну ладно, думала, таким уж он родился – разве я могу его теперь переделать? Надо принять все как есть. Кто знает, если бы у нас сложились по-настоящему близкие отношения, может, я была бы сейчас совсем другим человеком. Ты так не думаешь? Но невыносимее всего для меня сейчас то, что ты все это время прекрасно видел, как мне тяжело, как я мучаюсь, и постоянно сравнивал мою боль со своей. Что, разве не так? Наверняка же каждый раз, когда я жаловалась тебе на свои проблемы, ты молча думал про себя: «Да что она знает о мучениях? Я разведчик, у меня есть тайна, о которой я никому не могу рассказать. Она и представить не может, до чего это мучительно». Ты ведь так думал, признайся? Теперь мне все пошгпю. Когда речь шла о боли, у тебя была эта чертом уверенность в своем превосходстве. Ты считал, что твоя боль ни с чем не сравнима. Эгоист, самодовольная тварь, ты – ты фашист! Да, фашист, который думает, что только он один по-настоящему страдал, а чужие страдания ни во что не ставит. И поэтому ты думаешь, что тебе все дозволено. У тебя всегда было это выражение лица: ты ходишь весь как будто угрюмый, побитый жизнью, но из-под этой маски ты смотришь на все и всех свысока, с чувством собственного превосходства. Я знала это. Знала, но жалела тебя. Его можно понять, думала я, ведь он сирота, ему пришлось нелегко одному в этом мире, а у меня была самая обычная жизнь, и поэтому я не знаю, каково приходится человеку с такой тяжелой судьбой. Какая же я дура! Другого слова не подобрать. И как ты мог быть так спокоен после всего этого? А о моей жизни ты подумал? Мне уже почти сорок, и мне уже поздно что-либо менять. Я думала, что сделала все, что было в моих силах, и пусть не достигла каких-то высот, все же по-своему была довольна тем, что имею. А теперь выясняется, что моя жизнь могла быть куда лучше; что мне все испортил чей-то обман. Скажи тогда, что я для тебя? А?

Киен молча слушал. Она перевела дыхание и продолжала:

– Знаешь, я всегда думала, что люди, которые сталкиваются с предательством, испытывают злость и обиду, поняв, что их водили за нос, что ими воспользовались. Но оказывается, это совсем не так. Предательство напрочь разрушает веру в себя. В этом все дело. Я теперь ни в чем не уверена. Я не знаю, удалась ли моя жизнь до этих пор, на верном ли я сейчас пути. Разве могла такая дура, как я, добиться чего-то толкового? Смогу ли я добиться чего-то в будущем? Наверное, мной и дальше будут все пользоваться. Это уж точно. Разве не так?

– Успокойся.

– Только не надо опять строить из себя сдержанного и рассудительного. Не до этого сейчас.

– Ладно, не буду.

Она громко вздохнула. Киен потер лицо руками. Кожа на ладонях была сухой и грубой. Голос Мари стал немного спокойнее:

– Что ты теперь собираешься делать?

– Не знаю.

– Ты ведь наверняка уже думал об этом, пока жил здесь и обманывал всех пятнадцать лет подряд.

– Нет, ни разу. Я не думал, что это когда-нибудь случится.

– Ты вернешься туда?

Киен молчал. Она медленно покачала головой и сама ответила на свой вопрос:

– Если бы ты собирался вернуться, ты бы не стал поджидать меня здесь, а просто молча бы исчез. Так ведь?

– Да, – согласился Киен. Только теперь он сам ясно понял, почему он тут оказался.

– Ты не хочешь возвращаться, да? Теперь тебе намного привычнее здесь? Конечно, ты ведь здесь больше двадцати лет прожил. Тогда ты должен сдаться полиции?

– Ну да.

Мари шмыгала носом.

– Ты только не обижайся на то, что я сейчас скажу. Я уже пришла в себя. Я переварила все, что ты мне сказал, и понимаю, почему ты со мной так поступил. Ты ведь тогда тоже был молод. Разве ты мог ослушаться приказа сверху?

– Жениться мне Партия не приказывала. Я сам тебя выбрал.

– Но с их разрешения?

Киен кивнул. Мари не останавливалась:

– Это потому что я была с чучхеистами? Ты, наверное, думал: «Если повезет, можно будет даже переманить ее к нам». А твое руководство?

– Может, они так и думали.

– Как бы там ни было, я хочу, чтобы ты знал, – продолжала Мари, – я сейчас абсолютно спокойна и полностью отдаю себе отчет в своих словах. Во мне говорит вовсе не злость и не мрачный пессимизм. Не смотри, что у меня еще сопли текут, я уже не плачу.

– Да, я вижу.

– В сложных ситуациях я часто думаю о том, что бы сделал на моем месте отец. У него все всегда было ясно и понятно. Наверное, это было что-то вроде животного инстинкта, который помогал ему выжить в том мире, где он крутился.

– Наверное.

Киен вспомнил своего тестя. Тот никогда его особенно не любил. Он изо всех сил пытался ему понравиться, но старый торговец алкоголем, кажется, усмотрел в зяте нечто такое, о чем было известно лишь ему одному, и в конце концов умер, так и не приняв его полностью. Он с самого начала был против выбора дочери, и даже после свадьбы сблизиться им не удалось. Мари знала об этом и старалась никогда не говорить с Киеном об отце.

Она встала, выбросила в урну промокшую салфетку и вернулась на скамейку.

– Уезжай.

– Что? – Киен не мог поверить своим ушам.

– Поезжай туда, откуда приехал. Это мой ответ. Прости. Меня устраивает моя жизнь сейчас. Если ты останешься, они могут кого-нибудь за тобой прислать.

– Я не какой-нибудь племянник жены Ким Ченира, чтобы ради меня сюда кого-то присылали.

– Тогда зачем тебя вызывают?

– Откуда я знаю. Скорее всего, кто-то там сверху откопал мое дело.

Мари почесала руку над гипсом.

– Черт, как же чешется. Но ты ведь не сможешь узнать это наверняка, пока не вернешься туда?

Киен молча кивнул.

– Я знаю, тебе больно это слышать, но бросать сейчас все и жить в незнакомом месте под чужим именем я не хочу.

– О чем это ты?

– Если ты сдашься властям, к нам заявятся агенты из НРС или еще откуда-нибудь и перевезут в совершенно чужой город. А как же Хенми? О ней ты подумал? Она только-только взялась за учебу, после того как бросила свой падук, – как мы объясним ей, почему нам надо переехать? Я хочу уберечь ее от всего этого. Сам подумай, если ты уедешь, все остальные будут счастливы. И там сверху тоже успокоятся, а если повезет, то пришлют тебя обратно. Тогда ты сможешь спокойно появиться опять, как будто после долгой командировки. Никто не станет подсылать сюда убийц, а нам не придется прятаться под чужими именами в каком-нибудь провинциальном захолустье. Ты разве газет не читаешь? Все отцы в мире идут на самые отчаянные жертвы ради своей семьи. А сколько вокруг мужчин, которые отправляют жену с детьми в Штаты, а сами работают тут с утра до ночи и посылают им все деиьгм? Да и вообще, там же твоя родина? И родители твои, наверное, там живут?

– У меня остался там отец.

– И друзья у тебя наверняка там остались. Разве нет? Почему мы должны из-за тебя, из-за твоей дурацкой… Нет, с меня хватит, почему мы должны жить в постоянном страхе, менять имя и адрес? Ну уж нет. Мне слишком больших трудов все это стоило. Ты помнишь, как я не могла найти работу после декрета? Куда бы я ни подавалась, мне везде отказывали. Мне приходилось втюхивать мелкие страховки домохозяйкам и заниматься еще бог знает чем, пока я не смогла наконец пробиться туда, куда хочу, и теперь, когда мне уже рукой подать до цели, ты хочешь…

– Ладно, ладно, я понял тебя. – уныло согласился Киен.

– Прости. Но ты должен подумать о Хенми, о ее будущем. Ты только представь, что ее ждет, если…

– Ладно. Но знаешь, я надеялся, что ты хотя бы раз, пусть даже только на словах, попытаешься удержать меня, попросишь остаться.

Мари дотронулась до холодной руки Киена.

– Прости меня. Но любая мать поступила бы точно так же. Я сейчас как никогда почувствовала это: я не просто женщина, я в первую очередь мать.

– Да, ты права. – Киен закивал головой и добавил: – Но я все равно останусь.

– Что?! Ты с ума сошел? – Мари в ужасе отдернула руку.

– Я много думал сегодня. Бродил весь день по городу и думал обо всем этом. Даже к гадателю ходил. А ты же сама знаешь, я в такие вещи не верю. Мне страшно. Там тоже за это время многое изменилось. Отец, наверное, еще жив, но уже сильно состарился, а мою судьбу будут решать те, кто даже не знает, для чего меня сюда заслали. Даже если меня оставят в живых, вполне возможно, что весь остаток жизни мне придется возиться в подземном туннеле с молодыми разведчиками, которых потом зашлют на Юг, а это хуже самого страшного кошмара. Ты и представить себе не можешь, что это такое. Провести всю жизнь где-то глубоко под землей в этом жутком месте, якобы изображающем Сеул… Я сам все это видел. Но знаешь, мне еще повезет, если меня отправят именно туда. Со мной может случиться нечто куда более страшное. Но ничего этого не будет, если ты поможешь мне. Мы же с тобой прожили вместе пятнадцать лет. И прошлое все равно уже не вернешь.

– Нет, – твердо отрезала Мари. – Ты можешь считать меня кем угодно, но ты должен уехать. Это единственный верный ответ. Сам посуди, если ты действительно, как ты говоришь, ничего не сделал, то партии незачем тебя наказывать.

– Я не знал, что ты так жестока.

– Мне тоже хочется сказать тебе что-нибудь утешительное, но у нас нет на это времени.

– Ты мне мстишь?

– Нет. Я всего лишь хочу сделать так, как будет лучше всем. И тебе не о чем так сожалеть. Мы неплохо пожили эти пятнадцать лет. И ты наверняка не раз испытывал разочарование из-за меня, ведь я не самая чуткая и нежная жена. К чему тогда эти колебания, когда можно уехать и начать там новую жизнь?

– Последний раз спрашиваю тебя. Ты не можешь пойти на одну маленькую жертву? Пожалуйста. Я все сделаю, как ты захочешь. Конечно, после того, как я сдамся добровольно, и после всей этой волокиты мне придется отсидеть несколько лет в тюрьме. Но потом, как только меня освободят, я сделаю все, чтобы стать самым лучшим мужем, самым лучшим отцом…

– Я уже ответила тебе, это невозможно. Ты же сам это понимаешь. Зачем все это?

– Хочешь ты того или нет, у меня есть полное право жить вон в той квартире вместе с тобой.

Мари глубоко вздохнула и достала перед ним свой последний козырь:

– Ладно, я расскажу тебе еще об одной причине, почему это невозможно. Расскажу о том, где и с кем я сегодня побывала. Когда ты узнаешь это, ты уже никогда не сможешь со мной жить.

От самой Мари, в буквальном смысле из первых уст, Киен узнал о юном почитателе Мао и Че, о заике по кличке Панда, об их друге, так и не добравшемся до места действия, и собственно о том, что произошло в мотеле «Богемия». Ему пришлось выслушать все это от начала до конца, во всех подробностях. Но, как ни странно, рассказ этот казался ему похожим скорее на какую-нибудь сказку братьев Гримм – такой же неправдоподобный и фантастический – или же на записанный доктором Фрейдом сон одного из пациентов. Хотя повествование велось от первого лица, Киену никак не верилось, что все это было с Мари, с его собственной женой. Одна женщина встречает молодого человека и падает жертвой соблазна. Затем ее похищают и заточают в каменной башне; она ждет спасения, но положение становится лишь все хуже и хуже… С болью в голосе он спросил:

– Ты думаешь, я в это поверю?

– Верить или не верить – это твое личное дело. Но сейчас перед тобой уже не та женщина, рядом с которой ты проснулся этим утром. Я усвоила один урок: в жизни бывают моменты, когда надо уметь сказать нет. Сейчас как раз этот самый момент.

– Как у тебя все просто.

– Нет, мне это далось совсем не просто.

Киен попытался собраться с мыслями. Допустим, ничего этого не было на самом деле; допустим, Мари нарочно все это выдумала – даже если это и так, одного отрицать было нельзя: она больше не хотела с ним жить. И это было единственной правдой.

– Ладно, – выдавил он. Мари посмотрела ему в глаза. – Уеду я, уеду.

– Так будет лучше для всех. Я знаю, как тебе тяжело, но ты должен это сделать. Ты должен уехать.

– Так и быть, я уеду. Но при одном условии.

– Каком еще условии?

– Я забираю Хенми с собой.

– Что?!

Мари подскочила с места. Вдали громко разлаялась чья-то собака.

– Ты рехнулся?

– Нет, я в полном уме.

– Ты сам-то понимаешь, что говоришь? Как ты можешь забрать Хенми туда?

– Вообще-то там тоже люди живут.

– Там дети каждый день не доедают! Как будто ты сам не знаешь?

– Ничего подобного. Там всего лишь нет фастфуда и компьютерных игр. Ах да, и еще кое-чего. Жестокой конкуренции, бесконечных платных курсов и репетиторов, ужаса вступительных экзаменов, наркотиков и контрацептивов – такого там тоже нет.

– Что ты несешь?

– Ты ведь сама когда-то так думала. Ты сама верила, что Северная Корея – это путь к решению всех наших проблем. Забыла? И ты же еще изнывала от зависти, когда Лим Суген попала в Пхеньян.

Мари всеми силами пыталась подавить в себе нарастающую панику. Ее голос дрожал и обрывался после каждого слова:

– Тогда мы были молоды. И обстановка в политике сейчас другая.

– Ладно, допустим, ты права. Допустим, положение на Севере стало хуже, чем тогда. Но мы все равно должны дать Хенми право на выбор. И речь тут не о выборе страны или идеологии, а о выборе родителя. Мы должны спросить у нее самой, с кем из нас она захочет остаться.

– С какой стати она должна отвечать за твои ошибки? Это же ты жил все это время под чужим именем и обманывал жену с дочерью. Так почему теперь она должна стоять перед таким тяжелым выбором?

– Не хочу показаться мелочным, но ты первая начала. Значит, женщина, которая спит без разбора с двадцатилетними студентами, имеет право быть матерью, а разведчик не имеет права быть отцом? Что-то не вижу в этом логики!

Голос Киена уже срывался на крик. Мари не уступала ему и тоже перешла в наступление:

– Ах вот мы как заговорили? Ты всегда был таким мерзавцем?

– А почему ты не оставляешь за мной ни малейшего права на собственного ребенка?

Мари достала из сумочки телефон и, сжимая его в дрожащей руке, отчаянным голосом пригрозила:

– Я вызову полицию! Сейчас же наберу один-один-два и заявлю на тебя. Я не шучу, слышишь? Немедленно убирайся!

– Ты не сделаешь этого. Ты не можешь этого сделать.

– Это почему же? Я заявлю в полицию, а когда тебя посадят, подам на развод, нет, вообще попрошу признать наш брак недействительным. И можешь не сомневаться, суд будет на моей стороне, потому что человека по имени Ким Киен нет и никогда не было. Не думай, что я не смогу этого сделать, понял? Не приближайся ко мне, иначе я закричу!

Она дважды набрала единицу и, приложив палец к кнопке «2», напряженно посмотрела в глаза мужу:

– Не вынуждай меня делать это.

– Ладно, хватит. Твоя взяла.

Мари медленно опустила руку с телефоном, затем молча развернулась и зашагала прочь. Сделав пять шагов, она остановилась и посмотрела назад.

– Прощай. Береги себя.

Ее голос сильно дрожал. Киен сделал несколько глубоких вдохов и тихо ответил:

– Иди скорей в дом. Хенми, наверное, заждалась.

Их голоса едва доносились друг до друга. Мари снова повернулась в сторону дома. Только сейчас она вдруг почувствовала, что от одолевавшей ее весь вечер свинцовой усталости не осталось и следа. Все тело пульсировало от прилива энергии. Она решительным шагом удалялась от Киена и вскоре исчезла в темноте двора.

46

Киен неподвижно смотрел вслед уходящей Мари. Вскоре она окончательно скрылась из виду, и он снова опустился на скамейку. Пронзительная тоска шквалом окатила его с ног до головы, и он почувствовал, как все внутри него задрожало. Чувства, которые он сдерживал на протяжении всего этого дня, прорвали плотину и разом вылились наружу. Он тихо заплакал. Тяжелые всхлипы подступали к самому горлу, и он изо всех сил сжимал губы, чтобы не дать им волю. Он плакал впервые с тех пор, как попал на Юг. Перед его глазами всплыла палата роддома в тот день, когда он впервые взял на руки Хенми, затем зал бракосочетаний и их свадьба с Мари. Оба раза на улице стояла невыносимая жара, и оба раза он дрожал от страха, что вот-вот кто-нибудь появится, разоблачит его перед всеми и отнимет у него жену или ребенка. И перед свадьбой, и накануне родов его постоянно мучали страшные сны. Ночной кошмар годами жил бок о бок с ним, словно старый верный пес, который лаял, когда Киену самому хотелось кричать, и страдал от боли вместо него, когда ему было больно. Прогнать такого пса никак нельзя, но и держать его вечно при себе тоже невозможно. Он часто видел во сне исчезающие лица невесты и младенца. А иногда гости на свадьбе вдруг превращались в живых мертвецов и гнались за ним. Один раз ему даже приснилось, как его новорожденная дочь обнажила зубы в сердитом оскале. Но в какой-то момент старый пес по имени кошмар куда-то исчез, и Киен постепенно все увереннее наслаждался спокойствием размеренной жизни. Подобно любому мужчине среднего возраста, он мог оглянуться назад и вздохнуть: «Ох, то были тяжелые и одинокие дни моей молодости». Однако все это были лишь самообман и его чрезмерная самоуверенность по отношению к жизни.