Текст книги "Империя света"

Автор книги: Ким Енха

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Даже спустя годы Киен временами вспоминал тот разговор на Вольми. Ветер приносил с моря соленый запах рыбы. Вокруг шушукались и обнимались влюбленные парочки, пьяные солдаты в отпуске громко распевали песни, едва держась на ногах, а они втроем сидели и рассуждали о будущем после революции, которой не суждено было случиться. «Тот день», о котором беспокоились юные революционеры, так и не наступил. Вместо этого пришел Международный валютный фонд и полностью изменил Южную Корею, как это сделала американская военная администрация в 1945-м. Страна, которую увидел Киен, впервые попав на Юг в середине восьмидесятых, была куда больше похожа на Северную Корею, чем на современную Южную Корею. Трудоустройство почти всегда было пожизненным, студенты не беспокоились о том, что останутся без работы. Крупные корпорации и банки с украшенными импортным мрамором вестибюлями казались незыблемыми твердынями. Дети ухаживали за пожилыми родителями, и авторитет последних был неоспорим. Президент избирался во дворце спорта абсолютным большинством голосов выборщиков, а оппозиция существовала лишь номинально. Большинство людей даже не интересовались миром за пределами государственных границ. Северокорейский лозунг «У нас своя дорога!» вполне подходил и Южной Корее восьмидесятых. В распределении ресурсов рука государства имела куда большее значение, чем рыночные механизмы, из-за чего росла коррупция и повсюду царили взяточничество и мошенничество. Что в вузах, что в старших школах учащиеся собирались в студенческие отряды защитников отечества и несколько раз в неделю ходили в школу в форме, а раз в месяц все население страны участвовало в учениях по гражданской обороне, ничем не уступая северным соседям. Из-за тренировочных затемнений для подготовки к воздушным налетам Сеул и Пхеньян раз в несколько месяцев погружались в кромешную тьму.

Однако нынешний облик Южной Кореи не имел ничего общего с тем, какой она была в разгар восьмидесятых. Это была совершенно другая страна, теперь уже совсем не похожая на Север. Она скорее больше напоминала Сингапур или Францию. Молодые пары не спешили заводить детей, доход на душу населения приближался к двадцати тысячам долларов, будущее банков и промышленных конгломератов никто не мог предсказать, сотни тысяч иностранцев ежегодно въезжали в страну с целью брака или трудоустройства, а ученики начальных школ каждый день садились в самолеты в международном аэропорту Инчхон и улетали на учебу в англоязычные страны. В Пусане продавались российские пистолеты, через Интернет находили партнеров для секса, на экранах мобильных телефонов шла прямая трансляция зимних Олимпийских игр, курьеры «Федэкс» доставляли таблетки экстази из Сан-Франциско, половина населения вкладывала деньги в инвестиционные фонды – таким было общество современного Юга. Здесь глава государства, глухой к сатире и напрочь лишенный харизмы, был всего-навсего объектом язвительных насмешек, а партия, представляющая интересы рабочих, впервые после снятия японской оккупации прошла в Национальное собрание. Если бы в восемьдесят четвертом, когда Киен только попал на Юг, кто-нибудь предположил, что через каких-то двадцать это общество превратится в нечто подобное, такого человека, наверное, сочли бы сумасшедшим.

Сидя на красном пластиковом стуле в «Лоттерии» посреди Чонро, Киен думал о трет странах, в которых прошла его жизнь: Северной Корее, Южной Корее восьмидесятых и Южной Корее двадцать первого века. Одна из них уже исчезла с лица земли. Он стоял на развилке двух дорог и не знал, куда же ему идти. Ему впервые в жизни хотелось упасть перед кем-нибудь на колени и в отчаянии спросить: «А как бы ты поступил на моем месте?» Нет, ни к чему это сослагательное наклонение. Ему просто хотелось спросить кого-нибудь: «Скажи мне, как, по-твоему, я должен поступить?» За последние двадцать лет он привык к мысли о том, что его работа не так уж и опасна по сравнению с другими. В обществе, которое постоянно сотрясали то массовые штатные сокращения и цепные банкротства, то обрушения мостов и универмагов или пожары в метро, жизнь забытого шпиона не казалась такой уж рискованной. Но, как сказал Поль Бурже, мы должны жить так, как мы думаем, иначе рано или поздно закончится тем, что мы будем думать так, как жили. Киен забыл о своей судьбе – но она про него не забыла.

В кармане завибрировал телефон. Звонил Сонгон. Киен нажал кнопку приема.

– Здравствуйте! Это я, Сонгон.

– Да, Сонгон.

– Я сходил за клавиатурой, а вы куда-то ушли.

– А, прости. Мне надо было срочно кое-куда отойти. Наверное, сегодня уже не вернусь в офис.

Последовало короткое молчание. В другой раз он не придал бы этому большого значения, но сейчас, когда его нервы были напряжены до предела, эта пауза показалась ему неестественной.

– Да, но где вы сейчас?

– А что, меня кто-то спрашивал? – спокойным голосом спросил Киен.

– Нет, я просто так… Что мне тогда сказать, если кто-нибудь позвонит?

– Скажи, что я завтра сам перезвоню.

– Хорошо. А, кстати…

Он собирался еще что-то сказать, но Киен перебил его:

– Извини, Сонгон, я сейчас тут кое с кем разговариваю.

– А, понял, – медленно протянул Сонгон.

Киен нажал кнопку сброса и вообще отключил телефон. После этого короткого разговора он никак не мог отделаться от странного ощущения. Неужели я в нем ошибался? Подобным образом он чувствовал себя в мини-подлодке, доставившей его из Хэчжу на Юг. Во время погружения сердце охватывает волнение перед путешествием в самую глубь бескрайнего моря, и одновременно с этим члены экипажа неизбежно испытывают страх замкнутого пространства, оказавшись запертыми в тесной субмарине. Тогда они вынуждены на время отдаться глубокому смирению. Они все равно не в силах что-либо сделать, по крайней мере до тех пор, пока находятся под водой. Киен и его товарищи были коммунистами, поэтому не могли предаться молитве и во всем положиться на Бога – им ничего не оставалось, кроме как целиком и полностью смириться. И сейчас его вновь охватило то же самое чувство.

Он вошел в магазин сотовой связи. Продавец приветливо поздоровался с ним. Киен с неловкой улыбкой спросил:

– У вас есть телефоны с предоплатой?

– С предоплатой? Какой именно вы ищете?

Киен рассеянно почесал затылок.

– Понимаете, у меня проблемы с кредитной историей, поэтому взять номер на свое имя будет сложно…

Продавец оказался догадливым малым. Бросив на Киена беглый взгляд, он достал из-под прилавка подержанный телефон, местами потертый и покрытый мелкими царапинами.

– Сколько это стоит?

Киен добавил еще несколько купюр поверх суммы, которую назвал продавец, и быстро сунул ему в руку. Продавец без какого-либо выражения на лице сказал, что сам не знает, на чье имя зарегистрирован номер, и что Киену это знать и не обязательно. Понажимав на кнопки, он показал ему, как пользоваться телефоном. Киен поблагодарил его и вышел из магазина.

26

Если прислушаться, можно было услышать, как в игровом зале этажом ниже ударяются друг о друга бильярдные шары. Иногда Чхольсу прикрывал глаза и слушал эти удары. Они напоминали треск ломающихся под тяжестью снега веток в тихую ночь. Тук. Ту-дук. Весенний снег, тяжелый, пресыщенный влагой, напоминает кьеркегоровскую «неистовую тишину». Он беззвучно ложится на ветви деревьев, которые держатся из последних сил. Эволюцией не предусмотрено, чтобы тонкие веточки сгибались под тяжестью. Они созданы лишь для того, чтобы тянуться вверх как можно выше – как можно ближе к солнечному свету. Если снега скапливается слишком много, они не выдерживают и с треском ломаются.

Когда с работой у отца-комика было туго, он отправлял маленького Чхольсу в Хвесон в гористой части провинции Канвон. Там на высоте шестисот метров над уровнем моря жили его дед, хромой после инсульта, и бабушка с врожденным слабоумием. Несмотря на хромоту, дед прекрасно со всем справлялся. Сарай всегда был до отказа завален дровами, и недостатка в картофеле, рисе или кукурузе тоже никогда не было. В последнюю неделю октября дед брал кирку и копал ямы для горшков с кимчхи. Бабушка была умственно отсталой, но ни в коем случае не глупой или сумасшедшей. Самое главное, в ней было постоянство. Тихая и теплая по натуре, она, как никто другой, обожала внука Чхольсу. Более того, она умела всей душой, не жалея ни капли, выражать свою любовь, что было большой редкостью среди скупых на ласку бабушек в этих краях. Она плохо считала – вернее, почти не умела считать и не знала чисел больше пяти – и была неграмотной, но при этом без труда понимала на слух все, что говорили окружающие. Когда маленький Чхольсу читал бабушке свои книжки, та лежала рядом с улыбкой ребенка на лице и увлеченно слушала внука, время от времени говоря что-нибудь вслух: «Ой, забавно! Это как снеговики». Или: «Сквозняк дует в свисток?»

Иногда бабушка использовала непонятные метафоры собственного сочинения. Она заливалась слезами, когда Чхольсу читал что-нибудь грустное, а если история была веселой, радостно хлопала в ладоши. Но телесериалы бабушка почему-то не любила и озадаченно хмурилась, когда смотрела на экран. Постоянно сменяющиеся сцены и мелькание лиц приводили ее в замешательство, и ей куда больше нравилось слушать по многу раз одни и те же истории, которые ей читал внук. Ее любимыми книгами были «Счастливый принц» Оскара Уайльда и «Маленькая принцесса» Фрэнсиса Бернетта. Другой бы удивился, увидев, как бабушка, сидя в доме на окраине горной деревушки где-то в глубинке провинции Канвон, с замиранием сердца слушает историю маленькой Сары Кру, но для Чхольсу это было частью повседневной жизни. Ему, напротив, странными казались нормальные бабушки других ребят. Их суровые, злые лица всегда выглядели устрашающе, словно они были готовы в любую минуту обнажить зубы в сердитом оскале, извергая грубое, смрадное дыхание.

Дом деда стоял посреди картофельных полей. Зимой здесь дули сильные ветры, поэтому крыша дома была построена очень низко и утяжелена подвешенными по краям камнями. Дед с бабушкой проживали зиму на запасах картофеля и кимчхи. В одну из заснеженных ночей, когда ветви деревьев с треском ломались от навалившейся тяжести, пожилая пара тихо занималась любовью. «Не ерзай так», – шептал дед. Было слыпшо, как он шарил под одеялом здоровой рукой, пытаясь задрать бабушкину юбку. В темноте раздавался тихий шорох муслина. Любовные утехи всегда почти сразу заканчивались коротким всхрипом деда. После этого они зарывались под одеяло и долго о чем-то шушукались и хихикали, словно дети.

Однажды в снегопад дед вышел из дома и захромал по сугробам через поле. Бабушка сильно простудилась, и он сказал, что сходит к старосте за лекарством. Однако в тот вечер он не вернулся. Чхольсу всю ночь слышал, как бабушка взволнованно ходила по дому взад и вперед. Где-то вдалеке раздавались протяжные крики фазанов. Наутро сбежались жители деревни и принялись искать деда. Следы на снегу вели в сторону гор. Это значило, что он изначально шел не к дому старосты. Правые следы были четкими, но левые смазались, потому что он подволакивал больную ногу. Следы резко оборвались перед молочной фермой, принадлежавшей известной корпорации, как будто дед в этом месте оторвался от земли и растворился в воздухе. Вокруг было лишь открытое пастбище без единого деревца. Зимой ферма чем-то напоминала горнолыжный спуск. Здесь на многие километры вокруг не было ни камней, ни растительности, а лишь мягкий и пологий склон. Куда же он мог деться? Жители деревни были в полном недоумении. Хромоногий дед ушел в горы на шесть километров от дома и бесследно исчез. Вероятно, он шел по темноте не меньше двух часов. Отсюда до демилитаризованной зоны было рукой подать, и если двигаться быстро, то за сутки можно было оказаться по ту сторону границы, преодолев горный хребет Тхэбэк, поэтому полицейские расследовали вероятность бегства на Север. Они знали, что дед Чхольсу был родом из Вонсана в провинции Южная Хамген. Однако все же было маловероятно, что шестидесятилетний хромой старик, оставив любимую жену, мог дойти по глубокому снегу до демилитаризованной зоны и пересечь границу, охраняемую десятками тысяч солдат, чтобы повидать свою родину.

Бабушка интуитивно догадалась, что произошло, когда по дому заходили чужие люди, а дедушки нигде не было видно. Интуиция у нее во многом была развита куда лучше, чем у других. Она не понимала тонкостей языка, но чутко улавливала все по тону речи и интонации. В этом бабушка чем-то напоминала собаку, долго прожившую в семье. Она забивалась в угол комнаты и плакала, убитая горем: «Мне грустно с цикадами. Мне грустно с цикадами».

Чхольсу всегда думал, что бабушка просто очень боялась стрекота цикад. Но он понял, что на самом деле она их жалела. Несмотря на поломанную грамматику – нет, скорее, благодаря ей, – печаль бабушки прямиком доходила до самого его сердца. Слова «печаль» было недостаточно, чтобы передать это горькое чувство, и маленький Чхольсу ощущал его тяжесть всем своим телом, словно ему на плечи и спину взвалили огромный мешок с картошкой. В ту ночь он заснул, молясь о том, чтобы отец поскорее забрал его домой.

Отец приехал из Сеула только через два дня после исчезновения деда. Он крепко обнял мать и долго сидел с ней, не проронив ни слова. Бабушка всхлипывала, словно маленькая девочка, прижавшись к его груди. Отец, чьей профессией было смешить людей, здесь, в Хвесоне, никогда не смеялся. Для Чхольсу всегда было загадкой, откуда у отца взялся его искрометный талант рассказчика, если дед-молчун за целый год произносил меньше слов, чем в клятве первоклассника, а бабушка едва могла сказать что-то связное. Возможно, он с детства ощущал болезненную необходимость доказать всем свое красноречие, потому что это был единственный способ поскорее избавиться от клейма недоумка. Отец прославился тем, что тараторил без остановки со скоростью пулемета, одновременно выплясывая ногами нечто наподобие твиста. В какой-то передаче даже пробовали измерить, сколько слов он произносил за одну минуту. История, которой могло бы хватить на целую повесть, в его исполнении умещалась не более чем в пару минут. Отец мог говорить без перебоя, и люди, едва поспевая за его речью, не могли вставить ни слова. Его визитной карточной были шуточные диалоги, когда он повторял слово в слово то, что говорил другой человек, а затем добавлял к этому что-то свое. Звучали они примерно так: «Ага, так вы говорите то-то и то-то? А я вот считаю, что…»

Чхольсу не знал, о чем именно был разговор между отцом и бабушкой. Он сходил в деревню, чтобы поесть сушеной хурмы, а когда вернулся, отец уже собирал вещи. Бабушка, по всей видимости, отказалась уезжать из дому с ними. Она уже по-своему нашла способ справиться со своей печалью. Она каждый раз накрывала стол на двоих и за едой разговаривала с дедом, словно он сидел перед ней живой. Если бы так вел себя здоровый человек, его давно бы уже забрали в психиатрическую клинику, но, глядя на бабушку Чхольсу, никто не видел ничего странного в этом маленьком ритуале.

Отец забрал Чхольсу обратно в Сеул.

– А как же бабушка?

– Соседи обещали присматривать за ней…

Через три года тело деда, погребенное под грудой гнилых листьев на дне ущелья, обнаружил собиратель женьшеня в пяти километрах от того места, где пропали его следы. Как он там оказался и почему, по-прежнему оставалось для всех загадкой, но так или иначе, его нашли. Почти сразу после похорон бабушка тихо умерла во сне. Отец Чхольсу, который в это самое время был сильно занят из-за новой работы на телевидении, опять приехал в Хвесон и в этот раз едва мог скрыть свое раздражение. На его лице читался немой упрек уж лучше бы вы за раз вместе умерли!

Тук. Ту-дук. Снизу снова донесся стук бильярдных шаров. Мужчина в сером жилете устало клевал носом, но, почувствовав на себе взгляд Чхольсу, очнулся и приоткрыл глаза:

– Что?

– Ничего. – Чхольсу отвел взгляд.

– Проследи-ка еще за Чан Мари. Она недурна собой, говорят?

– Даже если и так, она же его жена. Он с ней больше десяти лет прожил.

– Возле жены он наверняка хоть раз да объявится. Не спускай с нее глаз.

Чхольсу медленно поднялся с места.

– Будь начеку, она может оказаться одной из них, – машинально бросил ему в спину серый жилет.

Кивнув в ответ, Чхольсу подошел было к двери, как вдруг раздался телефонный звонок. Серый жилет взял трубку. «Да. Угу… угу… понял». Их взгляды встретились, и Чхольсу задержался на пороге.

– Выходит, она таки не одна из них, – объявил серый жилет и, записав что-то на листочке бумаги, протянул Чхольсу.

– Взять его?

– Нет, пока просто сядь на хвост. Этот ублюдок, кажется, вот-вот наложит в штаны.

– Понял.

– Если упустишь, следи за женой.

Чхольсу открыл дверь и вышел из офиса.

15:00
Яремная ямка

27

Мне нужен шоколад… Мари уронила голову на грудь и помотала ей из стороны в сторону. Острый подбородок уткнулся в яремную ямку. Еще чуть-чуть, и она была бы похожа на марионетку с оборвавшейся нитью. Ах, сейчас бы кусочек черного шоколада! Она порылась в ящике стола, но нашла лишь смятую серебристую этикетку, испачканную в шоколаде с внутренней стороны. В отчаянии ей хотелось развернуть ее и слизать хотя бы это.

На столе лежала стопка пригласительных на автосалон, которые надо было разослать клиентам. Для нее это была не просто кипа мелованной бумаги. Несколько человек обязательно заявятся на выставку и будут искать Чан Мари, ожидая от нее улыбок и радушного приема, а потом, так и не купив машину, преспокойно пойдут домой, и недовольный директор опять будет злобно сверлить ее взглядом. Вся эта цепочка эмоций таилась в бумажной стопке на ее столе, и каждый раз при взгляде на нее Мари нестерпимо хотелось шоколада. Но шоколада не было и быть не могло: в прошлом месяце, когда она раздалась в талии на два с лишним размера, она решительно отказалась от всего сладкого. Однако талия никак не уменьшалась. Хотя Сонук и говорил, что ему нравились ее округлившиеся бока и живот, она ему не верила.

– Ты это говоришь, чтобы меня успокоить. Я сама знаю, что уже старею.

– Да нет же, мне правда нравится.

Этот разговор повторялся из раза в раз, каж проверка пароля у пограничников. Сонук поглаживал живот Мари и делал ей комплименты, она ему не верила, в ответ он убеждал ее, что говорит правду.

Однажды Сонук сказал:

– В молоденьких девушках собрано все худшее, что может быть в женщине.

– Ты думаешь?

– Они несдержанные, капризные, нервные, вечно хотят чего-то, как маленькие дети. При этом сами не знают, чего хотят. А ты совсем другое дело. В тебе только положительные качества женщины. Ты спокойна, умеешь обнять и выслушать, от тебя веет теплом. Ты уверенно и с готовностью смотришь на жизнь.

Ничего-то ты обо мне не знаешь. И впредь не узнаешь, да и незачем тебе знать. Прости, но я не такая, как ты думаешь. Я всего лишь влюблена.

Она попыталась мягко улыбнуться, как рафаэлевская Мадонна, но уголок рта невольно дернулся в саркастической усмешке. Ее молодой любовник ничего не заметил, и вместо слов они поцеловались. Язык Сонука агрессивно пробивал себе путь, врезаясь в ее язык, словно лезвие ножа. Да ты и впрямь самоуверен по жизни. Ты, наверное, думаешь, что можешь делать что тебе заблагорассудится с этой стареющей женщиной. А я ведь тоже в свое время думала, что могу изменить мир, но сейчас только поняла, что на самом деле не могу даже толком справиться с банальным. желанием съесть что-то сладкое.

Мари снова утопила подбородок между ключиц. В удовольствии от любовной связи с двадцатилетним мальчиком было нечто мазохистское, словно она висела под потолком совершенно голая, и все вокруг видели ее срамное место. Она лишь чувствовала, как ее восприимчивость к людским упрекам становилась все болезненнее, заставляя остро ощущать малейший неодобрительный взгляд со стороны, стыдливо пряча глаза, и пока она безнадежно увязала в этой запретной связи, ее не покидало чувство, что она наказывает сама себя.

16:00
Боулинг и убийство

28

– Мне фисташковое с миндалем.

– А мне со вкусом зеленого чая.

Киен расплатился за обоих. Прыщавый паренек за прилавком взял круглую серебристую ложку и зачерпнул мороженое из лотка. Получившиеся шарики он аккуратно положил в бумажные стаканчики и по очереди протянул им. Они взяли по пластиковой ложке и сели за столик. Киен посмотрел на улицу сквозь стеклянную стену кафе. Сотни людей лихорадочно сновали во все стороны, и подземный комплекс Международного торгового центра напоминал гигантский муравейник.

– Давненько мы с вами не виделись, – начал Киен.

– Да, действительно.

В «Баскин Роббинс» было почти пусто. Кроме них в зале сидели еще три девочки, с виду школьницы, которые увлеченно болтали о чем-то своем. Двое мужчин принялись есть свое мороженое.

– В последнее время меня все тянет на холодное.

– Правда? Обычно с возрастом, наоборот, начинаешь избегать холодную пищу.

– Мне все время как-то жарко.

– Ну это даже хорошо.

– Еще потею сильно, а летом вообще беда.

Киен не сводил глаз с собеседника. Он не ожидал, что сможет так легко найти его. Они вместе были в группе связи № 130, но даже тогда не были близко знакомы. Ли Санхек готовил их по совершенно разным направлениям.

– Я думал, что даже не вспомню ваше имя… – сказал Киен.

Мужчина смотрел на него без тени улыбки. В его глазах читалось сильное опасение. Что у тебя на уме, а? Какого черта ты заявился?

– Столько лет прошло. Не ожидал вас увидеть.

– Я шел по Чонро, и вдруг ваше имя само всплыло в памяти, как какое-то откровение. Как будто высветилось на электронном табло.

Мужчина с усмешкой фыркнул. Тусклый, потемневший цвет кожи выдавал нездоровую печень – вероятно, результат злоупотребления алкоголем. Все его тело напрочь утратило былой тонус. К собственному удивлению, Киен поймал себя на том, что вид коллеги его крайне разочаровал. Он разглядывал его, словно ревизор из Пхеньяна, прибывший с идеологической проверкой. Вполне возможно, что тот смотрел на Киена точно так же. При этой мысли ему сделалось неловко.

– То есть хотите сказать, вы вот так ни с того ни с сего вызвали меня только потому, что вам вдруг вспомнилось мое имя и вы подумали: «А дай-ка встречусь с ним», – так?

– Нет, не совсем.

Киен съел еще ложку мороженого. Сладкая молочная масса скользнула в горло. Он поднял глаза и продолжил:

– Послушайте, господин Ли.

– Что?

Тот, кого он назвал господином Ли, вынул изо рта ложку. Его взгляд был полон тревоги и раздражения.

– С вами не происходило ничего странного вчера или сегодня? – осторожно начал Киен. У него задрожали колени. Стол слегка затрясся, и Киен с силой надавил на него правым локтем, чтобы остановить вибрацию.

– О чем это вы? – Глаза мужчины нервно забегали.

– Может, вы заметили что-нибудь странное в эти дни?

Ли повернул голову и окинул взглядом этаж.

– Хвоста не было, я проверил по пути сюда, – успокоил его Киен.

– Послушайте меня.

– Да, говорите, – нетерпеливо подгонял Киен.

Ли слегка пригнул голову и заговорил вполголоса:

– У меня больной ребенок.

– Что?

– Церебральный паралич. С женой мы в разводе, и без меня за ним некому будет ухаживать. Вы же сами сейчас видели, я торгую сотовыми телефонами, еле-еле свожу концы с концами. А еще надо платить за спецшколу для ребенка, и тогда вообще ни гроша не остается.

Говоря это, он чуть не плакал. Его слова поставили Киена в тупик.

– Но… но зачем вы мне все это говорите?

Ли сел прямо. Судя по тому, как он чуть заметно морщился всякий раз, когда сгибал или разгибал спину, у него были проблемы с позвоночником.

– Пожалуйста, сжальтесь надо мной.

– Пожалейте, умоляю!

Киен, оглядываясь по сторонам, схватил его за запястье и спешно начал успокаивать:

– Товарищ Ли Пхиль, послушайте. Я знаю, о чем вы сейчас подумали. Не волнуйтесь, я здесь не для того, чтобы забрать вас.

Ли с недоверием посмотрел на него, слегка наклонив голову вправо. Вероятно, слова Киена его все еще не убедили.

– Это правда?

– Конечно. Разве стал бы я тогда назначать встречу в таком месте?

Ли снова огляделся по сторонам.

– Ладно, допустим. – сказал он, немного успокоившись.

– Я понимаю, почему вы испугались.

– А что я мог еще подумать? Вы появились откуда ни возьмись спустя десять лет, притащили сюда…

– Я вас не тащил.

Ли раздраженно схватил ложку, чтобы доесть мороженое, но тут же снова бросил ее, как будто у него резко пропал аппетит.

– Тогда что вам от меня нужно?

Киен внимательно посмотрел на него. Усталые глаза обрамляли темные круги и глубокие морщины. Он сильно поправился и в целом выглядел изможденным, чем-то напоминая размякшие часы с картины Сальвадора Дали.

Подвинув свой стул, Киен сел ближе к Ли и сказал ему почти на ухо:

– Кажется, секретарь Ли вернулся.

Ли посмотрел на него с паникой в глазах, словно человек, которому только что приснился кошмар. Все его лицо превратилось в один черный вопросительный знак.

– Кто? Ли Санхек? Но его ведь давно убрали…

– Ну да. Тогда, после того дела… нашего задания, его сразу… – Киен слегка дернул правой щекой и сделал жест головой в сторону, как бы показывая, что что-то улетело далеко-далеко, – вышвырнули.

Ли утвердительно кивнул головой. За этим утверждением читалась тихая мольба.

– И что, сейчас Ли Санхек… Он здесь, в Сеуле?

– Пока неясно.

– Тогда что?

– Я еще сам не знаю. Ясно только то, что кому-то стало известно о нашем существовании.

Дыхание Ли становилось все более шумным и прерывистым.

– Но нас ведь уже давно отрезали?

– Сегодня утром, – Киен показал четыре пальца, – я получил приказ.

Лицо Ли стало еще мрачнее. Киен продолжал:

– Кто-то позвонил мне и сказал, чтобы я проверил электронную почту. Я проверил: это точно был он, номер четыре.

– Срок возвращения?

– Завтра на рассвете.

– Вот черт, – Ли уже начинал нервно ерзать. – Мы же оба были под Ли Санхеком. Не может быть, чтобы они нашли только одного. Не может быть. А как же мой сын? Он ни за что не сможет жить на Севере. Не выдержит такой перемены. Он и так намучался с этой школой. Сначала отправил его в обычную, но там его допекли. Гаденыши, ДЦП не значит, что он тупой! Они запихивали ему в рот бумагу и пинали в зад. Черти какие-то, а не дети. Эти сеульские ублюдки, мелкое отродье капитализма, не знают, что значит жить вместе. Что значит община, взаимопомощь – не знают. Умеют думать только о себе. Конечно, это не их вина. Их так родители научили.

– Успокойтесь, пожалуйста.

В глазах Ли пылала ярость, и он со злостью посмотрел на Киена:

– А может, ты?..

– Что «ты»? – Киен непроизвольно напрягся и сжал кулаки.

– Может, это ты вонючая крыса?

Киен переменился в лице.

– Нацбез, нет, сейчас это НРС ведь называется. Что, к ним подался, да? Ах ты, гнида…

– Эй, выбирай выражения, – Киен говорил низким, приглушенным тоном, но жестко чеканил каждый слог.

– Скажи честно, а? Ты, Ким Киен. Давай уже с тобой начистоту.

От сильного возбуждения у него вырвался родной пхёнанский акцент. Глядя на него, Киен насторожился. Он сделал глубокий вдох. Спокойно, спокойно. Не ввязывайся в это. Нельзя поддаваться. Нельзя.

– Я понимаю, откуда такие подозрения. Но повторяю еще раз, я тут ни при чем.

Ли прищурился. Он встал с места, обогнул маленький пластиковый столик и, подойдя вплотную, резко накрыл Киена сзади, как делают дети, когда подшучивают друг над другом. Затем он быстро ощупал его, проверив все карманы. Движения рук Ли были четкими и проворными, как будто это не он только что сидел ссутулившись за столом, весь дряблый и рыхлый. Вероятно, он проверял, нет ли у Киена пистолета или наручников. Тот схватил его за плечо и резко вскочил. Крепко сцепившись, они с силой уперлись друг в друга, как боксеры в поединке. Пластиковый стул с шумом опрокинулся на пол. Молодой стажер за прилавком пронзительно закричал: «Эй, что вы делаете?»

– Сукин сын, пошли отсюда, продолжим снаружи, – грубо прошипел Ли, не ослабляя хватки.

– Пошли, – Киен кивнул головой.

Они расцепились, но продолжали сверлить друг друга взглядами. Извинившись перед продавцом, они поставили стул на место, выбросили бумажные стаканчики в урну и вышли из кафе. Сидевшие внутри школьницы не обратили никакого внимания на их перепалку и продолжали увлеченно болтать о чем-то своем.

Как только они оказались на улице, Киен поднял руки вверх.

– На, обыскивай.

– Уже обыскал только что, – ответил Ли и посмотрел по сторонам. – Прости. Ты на моем месте сделал бы то же самое.

– Ну, теперь успокоился?

Ли мотнул головой.

– Еще нет.

– Что еще?

– Может, ты пришел меня купить? Если так, то я согласен. Деньги, да, хреновы деньги… Если речь о них, я готов сколько угодно ползать на коленях. Я серьезно.

Ли всматривался в лицо Киена, наблюдая за его реакцией. Тот ничего не ответил и вместо этого молча показал на бар напротив. До наплыва посетителей было еще далеко. Это был один из таких баров, где молодые парочки, приехавшие в кинотеатр слишком рано, убивали время перед началом сеанса за кружкой разливного пива. Они зашли внутрь. В нос ударил затхлый запах пивных дрожжей. В зале было темно, и официанты приводили в порядок столы.

– Вы открыты?

Их глаза постепенно привыкли к темноте, и они увидели в глубине зала силуэты посетителей, потягивающих пиво. Не очень приветливый официант в галстуке-бабочке проводил их к столику. Как только они сели, Киен заказал «Хайнекен», а Ли «Гиннесс».

«Говорят, полезно выпивать одну-две кружки пива в день», – сказал Ли, как будто их недавняя стычка была делом давних лет. Что у него, что у Киена день выдался самый что ни на есть паршивый. Бывало, что им приходилось нелегко, но так или иначе оба все это время тихо и без особых приключений проживали один день за другим. Они молча ждали, пока им принесут пиво. Через некоторое время появился официант с двумя бутылками пива и кукурузными чипсами с соусом сальса. Он поставил перед Ли «Хайнекен», а перед Киеном «Гиннесс» и быстро ушел. Они молча поменялись бутылками. Киен сделал несколько больших глотков прохладного нидерландского пива. Ли первым прервал молчание:

– Ну и? Что будешь делать? Вернешься?

– Помнишь Хан Чонхуна?

– Кого?

– Хан Чонхун. Был с нами в группе связи № 130. Тогда мы втроем…

– А, да, был такой.

– Он исчез. Вчера. На работе у себя сказал, что едет в командировку, и с тех пор больше не выходил на связь. Жена тоже не знает, где он.

– И что с ним сделали?

– Да что ты все никак не уймешься? – возмутился Киен. Его лицо было напряжено. – Говорю тебе, я сам ничего не знаю. Нас обоих давно отрезали, и я точно так же, как и ты, был занят своей жизнью.

– А кто тебя знает? – Ли язвительно ухмыльнулся. – С какой стати ты сидишь тут передо мной с кислой миной и несешь весь этот бред? Откуда мне знать, что у тебя на уме, а?