Текст книги "Узор из шрамов (ЛП)"

Автор книги: Кэйтлин Свит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)

Глава 4

Бардрем составлял списки. Слова, о которых он думал, но не использовал в стихотворениях; слова, которые хотел увидеть вместе, а не просто слышать мысленно. Иногда он прятал эти списки в необычных местах, натыкаясь на них позже, когда их вид и звучание могли показаться ему новыми и удивить. Рудикол начинал ругаться, находя эти сложенные бумажки в пустых горшках или в щелях между камнями очага. Он рвал их, кидал в огонь, а один раз бросил в горшок с супом, ошпарился, выуживая их оттуда, и кричал до тех пор, пока нам не начало казаться, что его глаза вот-вот выскочат из орбит. После одного такого случая Бардрем начал записывать слова на продуктах. На вареной картофелине он вырезал «живот» и «ярость», а из соленых бобов на тарелке образовал слова «победить» и «луна».

Он оставлял записки и мне – в обуви, под тряпичным ковром или в отверстии дерева во дворе. Иногда я не находила их днями и даже месяцами. Ему требовалось вкладывать себя в эти листки, и он хотел знать, что кто-то их найдет. Сейчас я его понимаю, хотя мои страницы больше и (наконец, этим утром) уложены аккуратной стопкой. Я пишу эти слова для себя, но думаю, что другие тоже могут их прочесть. Грасни, Силдио и, возможно, некоторые мои ученики, когда подрастут – и какую головокружительную гордость, какую простую и сильную радость я чувствую, представляя это.

Но пока есть только я.

Или так: Бардрем, Ченн и я, которая, скрестив ноги, сидит на ее постели.

* * *

Ченн меня стригла. Суставы Игранзи распухли, и она больше не могла держать маленькие бронзовые ножницы.

– Слушайте, – сказал Бардрем, разглаживая бумагу на покрывале. – Я почти закончил. – Он прочистил горло.

Это было одно из его длинных стихотворений, хотя с недавних пор они все стали длиннее и чаще рассказывали о битвах, чем о каплях дождя или о песнях ночных птиц, как раньше. В этом говорилось о сражении, которое случилось несколько веков назад, в смутные годы, где бился предок короля Халдрина – Раниор, великий Пес Войны. Строки поэмы полнились зримыми образами, и Бардрем едва успевал делать вдох. Я закрыла глаза, надеясь, что он подумает, будто я слушаю, а не дремлю.

– Кровавый рассвет, – говорил он, – и равнины Лодриджесса, подобные морю, под сарсенайскими звездами. – В основном я слышала щелканье ножниц и чувствовала, как руки Ченн смахивают волосы с моей одежды.

– Ну что?

Я открыла глаза. Бардрем стоял; иногда во время чтения он вскакивал и ходил по комнате. Его рука лежала на деревянной спинке второй кровати, стоявшей напротив кровати Ченн.

– Что, – повторила я, словно мне было что добавить.

– Величественно, – ровным голосом сказала Ченн. – Мне понравилось про армии на равнине, похожие на рой жуков. Впечатлило, когда горло островного короля разорвали псы Раниора, и, конечно, сам Раниор получился очень сильным и красивым. Как ты сказал? «Волосы чеканного золота и плечи, что несут на себе весь мир». Мне понравилось.

Щеки Бардрема покраснели. Я подумала: это от слов Ченн или из-за самой Ченн?

– Хорошо, – сказал он. – Этими частями я тоже доволен. – Он помолчал, глядя на свой листок. – Думаешь, королю Халдрину понравится? Он молод и наверняка оценит работу того, кто тоже юн. Такую важную работу, как эта.

– Не знаю, – Ченн промокнула мою шею влажной тряпкой, собирая крошечные колючие волоски. – Сам он не слишком величественный. Я слышала, как он говорил…

Слова повисли в воздухе. Я повернулась. Она смотрела в пустоту, держа в руке тряпку и словно окаменев.

– Ты была во дворце? – спросил Бардрем. На последнем слове его голос сломался, как это часто бывало в те дни: он говорил то как девочка, то как мужчина. – Так ты тамжила, во дворце? Это же здорово, потрясающе! Ты отведешь меня туда, когда я закончу поэму, и скажешь королю, как верно я ему служил, сколько стихов могу написать…

– Нет, – сказала Ченн.

Я видела ее застывший взгляд и слышала в голосе уверенность, но в наступившей тишине слова в моей голове были еще слышнее.

– Значит, – сказала я с деланым безразличием, – ты и Телдару знала?

Ченн поднялась. Ножницы и тряпка выскользнули из ее рук и упали на пол.

– Я не буду об этом говорить, – ответила она, быстро переводя взгляд с Бардрема на меня. – Никогда. И ради вашего же блага, не просите меня об этом.

– Но почему? – Бардрем покраснел, и лист в его руке задрожал. – Почему нам нельзя об этом говорить, и почему ты ушла, и…

– Ченн. – Другой голос. В дверном проеме возникла девушка, которая до появления Ченн была последней новенькой. Она не смотрела ни на Бардрема, ни на меня. – Хозяйка ждет тебя в приемной.

Ченн покачала головой.

– Я… я не могу. У меня сейчас месячные. Хозяйка это знает.

На лице девушки возникла быстрая фальшивая улыбка.

– Она знает. Но о тебе спрашивает продавец шелка, который обещал ей скидку за товар. Он знает, что у тебя месячные, и ему все равно.

На секунду губы, щеки и подбородок Ченн задрожали, и она зажмурилась.

– Хорошо, – проговорила она и открыла глаза. – Скажи, что я иду. И оставьте меня, все.

* * *

Очутившись в коридоре, Бардрем ухватил меня за запястье.

– Ты слышала? – прошептал он.

– Конечно, – ответила я, но он не обратил внимания.

– Мы должны выяснить, сколько она там была, кого еще знала… нет, ты это слышала?Она знала короля Халдрина!

– Она не хотела нам говорить, и мы ничего не должны у нее выпытывать. – Это прозвучало чересчур самодовольно, потому что мне очень хотелось с ним согласиться.

– Но это же замок, Нола! Мне бы никогда больше не пришлось резать картошку или получать тумаки от того, кто пьян, недоволен девушкой или утверждает, что его разозлил суп… Я буду учиться своему истинному призванию у королевского поэта и однажды сам им стану.

Он все еще стискивал мое запястье, и я выдернула руку.

– По какой-то причине она оттуда ушла и не хочет возвращаться. И не говори мне о другой жизни – у тебя есть только эта.

Я ускорила шаг, чтобы он не видел моих внезапных слез и чтобы скрыть замешательство. Знакомые коридоры с потрескавшейся штукатуркой и закопченным деревом, моя комната с ковром и постелью, которая в те первые дни казалась такой роскошной. Оба места – лишь слова, но я могу увидеть и почувствовать их, как огонь на кухне, когда снаружи метет метель. «Замок»: он высоко, он ближе к солнцу, девушки в нем носят настоящие драгоценности, а мужчины любят их и не платят за это. В замке юный провидец может учиться в настоящей школе, в роскоши и безопасности, среди таких же, как он.

Несмотря на все свое любопытство, я говорила с Ченн о замке лишь раз и случайно. Мы были во дворе. Стояла весна: на дереве выросло двенадцать ярко-зеленых листьев с желтым оттенком, из земли пробивалась молодая трава, а у меня только что было приятное видение о человеке, спящем в обнимку с книгой. Мужчина, просивший о прорицании, был очень доволен и заплатил мне больше, чем собирался. Когда пришла Ченн, он уже ушел, и я напевала себе под нос, заворачивая зеркало в ткань.

День был жарким – один из тех ранних весенних дней, которые кажутся летними. Остановившись у дерева, она смотрела на меня и улыбнулась, когда я закончила. Я знала, что у нее, как почти у всех, кого я встречала, было две улыбки: притворная и настоящая, которая появлялась, когда ей действительно хорошо. Сейчас она улыбалась счастливой улыбкой, и от этого день становился еще светлее.

– Только что получила жалование, – сказала она. – Я почти собрала нужную сумму. Еще месяц, и я смогу уехать.

– Вот как. – Свет потускнел, хотя Ченн продолжала улыбаться. – И куда ты пойдешь?

Она скрывала это, как скрывала свою прежнюю жизнь, но сегодня подняла руки над головой, потянулась и ответила:

– На юг, где лето круглый год.

Я раскрыла рот, чтобы ответить, но слова вылетели из головы, как только я увидела внутреннюю сторону ее предплечий, на которых было два длинных морщинистых шрама.

– Что это?

Она опустила руки и сложила их на груди.

– Что именно?

Бардрем часто говорил: мы с Ченн совсем не умеем врать, и ему трудно выбрать, кто из нас врет хуже. Теперь она обернула рукава вокруг запястий и отвела глаза. Ее щеки побледнели, отчего глаза и волосы стали казаться еще темнее.

– Шрамы, – сказала я и встала, чтобы посмотреть ей в лицо. – Те линии. – От локтей до запястий шли светло-фиолетовые раны, которые зажили совсем недавно.

– Несчастный случай. Он был до того, как я сюда пришла, – быстро ответила Ченн.

Я фыркнула.

– Несчастный случай? Их два, и они одинаковые. Ты что, дважды уронила нож, или…

– Нола. – Неподалеку от Ченн на мостках стояла Игранзи. Я не слышала, как она подошла, хотя в руке у нее была трость, которая тихо постукивала по доскам. Она так согнулась, что теперь ей приходилось поднимать голову, чтобы нас видеть.

– Нола, – повторила она своим обычным твердым голосом. – Не дави на нее.

– Буду! – закричала я. – Будудавить, потому что ее ранили, и это не единственный секрет: раньше она жила в замке! Это… – Мое дыхание перехватило. Я подумала, что говорю слишком много и нарушаю слово, но на лице Игранзи не возникло удивления.

– Ты знаешь о замке, – медленно сказала я. – И о шрамах тоже?

Игранзи кивнула.

– Мы с Ченн говорили об этом. Я не хотела, чтобы ты знала слишком много, и не хочу сейчас, поскольку, Нола, дитя, в мире есть мерзкие вещи, о которых тебе не нужно знать. Не сейчас.

– Мерзкие вещи? – закричала я. Мой голос сломался почти так же, как у Бардрема. – Думаешь, я не видела мерзких вещей? Я видела, как мужчины убивали друг друга, я видела девушек с язвами, умирающих, истекающих кровью – и это еще не самые худшие видения! – Крик болью отдавался в ушах и горле, и я чуть понизила голос, хотя во мне пылал гнев. – Не пытайся оградить меня от этого: я должна знать. Я должна, потому что ты моя подруга, – обратилась я к Ченн, которая выглядела такой печальной, что у меня вновь перехватило дыхание. В этот миг тишины передо мной возникло ясное, отчетливое видение: Ченн сидит в комнате Игранзи с яркими покрывалами и ракушками и пьет из чашки с крабом. Они обе говорят, но Ченн – больше. Она проводит пальцами по старым шрамам. Рассказывает.

– Как вы могли… – прошептала я Ченн и Игранзи, стоявшим передо мной. Я прошла мимо одной, мимо другой, и побежала по мосткам в тень. Я не хотела знать, от чего убегаю, и припустилась еще быстрее.

Тем вечером Ченн пришла к моей двери. Она постучала, как обычно – четыре коротких стука, звучавших как шорох животного. Я не ответила. Я лежала на кровати, утопая в теплом одиночестве.

– Нола, – позвала она. – Нола, я иду в гостиную, но утром вернусь. Я хочу поговорить с тобой, пожалуйста.

Я не ответила.

Она ушла. Я слышала в коридоре ее тихие, быстрые шаги и подумала: «Уходит куда-то еще, как всегда». Я смотрела в темноту, в густые тени потолочных балок. Я почти надеялась, что она не вернется, и я смогу держаться за свой гнев, за боль и все то, что душило меня и одновременно защищало. Почтинадеялась, ибо, когда тишина затянулась, а небеса за открытым окном начали светлеть, одиночество во мне превратилось в холод.

Если бы я ее впустила. Если бы пошла искать. Если бы, если бы… но нет. Я ее не нашла. Нашел он.

Глава 5

Не успела я уснуть, как меня разбудили крики. Я настолько к ним привыкла, что поначалу только глубже зарылась в постель, натянув одеяло на уши. Однако это не сработало: теперь кричали несколько девушек, на разные голоса. Я чувствовала, как дрожит пол. «Все бегут – наверное, случилось что-то ужасное», подумала я, но не двигалась, пока из коридора не донесся убитый голос Бардрема, звавшего меня по имени.

– Что случилось? – Глядя на него, я чувствовала холод; воздух был как ветер, последний ветер зимы, заползавший мне под кожу.

– Ченн, – сказал он, и я, не чувствуя ног, оттолкнула его и помчалась к двери, у которой все собирались.

– Здесь ее нет, – сказала Хозяйка, когда девушки расступились передо мной. – Мы найдем ее, и Игранзи о ней позаботится.

Эти слова вселили в меня надежду, но лишь на краткий миг, пока я не вошла в комнату.

Прежде я видела кровь. До сих пор мне казалось, что я видела много крови. Но здесь… здесь были темные лужи, брызги на стенах и даже на потолке; все поверхности были во влажных пятнах. «Слишком много для одного человека – может, это животные?», подумала я, чувствуя головокружение. Но когда посмотрела на смятую, испачканную кровать Ченн, поняла, что это не так.

Я ушла, но другие стояли, разинув рты. Услышав, что меня зовет Бардрем и Игранзи, я побежала вновь. За эту зиму Бардрем вытянулся, но даже его длинные ноги не могли сравняться с моими. Огибая углы, я слетела по расшатанным деревянным лестницах на кухню и выбежала на золотистый дневной свет.

Именно это золото меня остановило. Оттенок из моего видения, где Ченн сидела на троне – и Ченн действительно сидела,прислонившись к дереву.

– Ченн? – прошептала я и не удивилась, когда Ченн на меня не взглянула. Я подошла ближе. Доски под моими босыми ногами были холодными и гладкими. Я смотрела сквозь яркий свет и видела чистые изящные линии: покатые плечи, скрещенные ноги, длинные темные волосы. Ее голова слегка наклонялась вперед. Спит, подумала я, заставив себя забыть о той комнате в дневном свете. Я слышала, как меня звала Игранзи, но не остановилась. Была только Ченн.

Я опустилась рядом с ней.

– Ченн, – сказала я, – Ченн, Ченн, – и коснулась ее плеча. Ее ночная рубашка была белой и мягкой. Влажная кожа светилась – от росы, подумала я. Я мягко толкнула ее, и голова Ченн перекатилась.

Сперва я видела только ее глаза. Они были светло-зелеными, с черными зрачками. Зелеными без золота. Нормальные глаза, и это было так странно, что я отвернулась и посмотрела вниз.

Рана была такой же, как в моем видении – лепестки цветка, вывернутые наружу. Но этоне было видением, картиной, которая пропадала спустя несколько секунд. Я смотрела на бледную, блестящую дыру в горле Ченн. Внезапно до меня донеслись звуки, похожие на хлопанье крыльев сотен птиц, решивших взлететь одновременно. Когда это прошло, я услышала пульс собственной крови – живой, живой.

– Он ее вымыл, – сказал Бардрем. Он сел по другую сторону от Ченн, сжав ее руку в своих. – Зарезал ее, дождался, пока вытечет кровь, а потом вымыл.

Я едва могла разглядеть его за золотистой дымкой и почти не слышала из-за стука собственного сердца.

Тень Игранзи накрыла колени Ченн и ее лицо. Я смотрела на ее пальцы, опухшие, кривые, державшие закругленную верхушку трости.

– Зеркало, – произнесла Игранзи. Только тогда я его заметила; оно лежало на земле у колен Бардрема. Зеркало сверкало так, как никогда прежде – медный огонь на тусклой черной земле. Ткань, в которую его заворачивали, лежала под ним.

– Мы должны посмотреть, – сказала Игранзи.

Я пыталась найти слова. Они метались в горле, я чувствовала, как в нем собирается воздух и не может выйти – в отличие от горла Ченн.

– Но, – начала я, – она умерла и не может просить нас о прорицании…

– Иногда, – сказала Игранзи, – свежей крови достаточно. Крови и плоти.

– Ее Узор завершен, там не на что смотреть.

– Кроме того, какэто было сделано. Если мы поспешим, то сможем найти след. Но надо торопиться, а Бардрем должен произнести слова.

– Мы будем смотреть вместе? – Игранзи, наконец, взглянула на меня. – Мы не должны. Ты же говорила, что два провидца, которые смотрят на один Узор одновременно, могут пострадать, запутаться, потеряться…

Игранзи наклонилась и кривыми пальцами взяла зеркало.

«Она становится деревом», подумала я; дикая, быстро мелькнувшая мысль, о которой я вспомнила только позже.

– Ты всегда хотела знать тайны, Нола. Так подойди и узнай.

* * *

Я жду темноты. Но вместо неё свет, резкий, серебристо-белый, всюду и нигде, кривой и плоский. Я внутри него и над ним – в нем есть формы, и они далеко внизу.Я Нола , думаю я, чтобы свет не сжег меня, не превратил в дым.Я Нола, и сейчас я птица . Я лечу, хотя ветра нет, и нет дыхания, только давящее спокойствие.

Внезапно я опускаюсь – или, быть может, это приближаются формы. Одна из них – Ченн. Я не вижу ее лица, поскольку над ней склонилась другая фигура, но вижу волосы, разметавшиеся вокруг, как пролитые на белой бумаге чернила. Она обнажена, и я едва могу различить ее кожу.Ченн, думаю я,это я, и я тебя слушаю; покажи мне, кто это…

Его волосы золотисто-каштановые. Остальное размыто, образуя странную форму, низкую и округлую. Я приближаюсь, преодолевая воздух, который пытается меня расплющить.

Кто-то хватает меня; вокруг моих крыльев возникают руки.Игранзи, отпусти, я почти здесь . Я кричу молча, но золотисто-каштановая голова поднимается. Это перья, не волосы; изогнутый клюв, алый, как горло Ченн – только это больше не Ченн. Глаза над кровавой раной мои.

Я пытаюсь закричать, улететь, но он хватает меня, вцепляется когтями и клювом, и его голод превращает небеса в золото. Я уже не думаю, что могу – и хочу – сопротивляться.

Да, думаю я, ослепленная, невесомая, готовая, но руки вокруг меня сжимаются, тянут, и Игранзи кричит так громко, что золото ломается.

«Нола!», снова и снова, среди рушащихся осколков – небеса, клюв, кожа, кровь, – пока не остается ничего, кроме меня одной.

* * *

Я проснулась в своей кровати. Было темно, мерцала лишь одинокая маленькая свеча в бронзовом блюде на умывальном столике. Слабый свет резал глаза; после прорицания я всегда чувствовала боль, которая отдавалась в висках, но теперь она была сильнее. Я повернула голову и попыталась подавить приступ тошноты.

Рядом сидела Игранзи. Ее подбородок упирался в грудь, и в этот миг она была похожа на Ченн – но это длилось лишь мгновение, поскольку, когда я прошептала ее имя, она подняла голову и улыбнулась.

– Моя девочка, – сказала она так, словно пела колыбельную, – ты вернулась.

– Сколько? – Мой голос отдавался в голову и руки. Я почти видела, как он, пульсируя, вытекает из-под ногтей – яркий, ветвящийся в темноте узор.

– Два дня и две ночи, – ответила Игранзи. – Я думала, ты потерялась, и Иной мир захватил тебя.

– Я видела… – начала я. Она приложила палец к моим губам.

– Не сейчас. Не нужно, если это причиняет тебе боль.

Но я все равно сказала, сплетая из слов длинную нить, как это делал Бардрем, не успевая переводить дыхание. Когда я закончила, она встала и, шаркая ногами, пошла к столику за кружкой воды.

– Я вообще не видела Ченн, – сказала она, пока я пила (едва не подавившись, так меня мучила жажда). Она смотрела в окно, поджимая губы, словно хотела сказать больше, но знала, что не должна.

– А что видела? – спросила я, хотя уже знала ответ.

– Тебя. – Она отвернулась от окна; в черноте ее глаз мерцал огонь свечи. – Ты в пустыне белого песка, он доходит тебе до пояса, потом до шеи. Я чувствовала его, – прошептала она, приблизившись так, что ее дыхание коснулось моей щеки. – Чувствовала, но не видела. Он был под тобой, он был везде, но я его не видела.

– Значит, я в опасности, – сказала я, – как и Ченн.

Игранзи взяла мои руки так осторожно, словно это были осколки стекла, хотя в моем видении она крепко хватала меня, чтобы спасти. Я ждала, что она скажет: «Это один путь, но не единственный», или «Быть может, но говори «может», а не «будет».

Я ждала, но она ничего не сказала.

* * *

После убийства Ченн несколько месяцев шел дождь: ровный непрекращающийся ливень, который смыл молодую траву и превратил двор в болото. Или мне так представлялось, поскольку я туда не выходила. Игранзи велела Бардрему внести все инструменты для прорицания в дом и теперь встречала мужчин и женщин, которые к ней приходили, в гостиной Хозяйки. Игранзи не просила меня ей помогать, отчасти потому, что посетителей было мало, но в основном из-за моего страха. Он не позволял мне прикасаться к зеркалу, и я ничего не зарабатывала; часами я лежала, свернувшись в постели, и слушала дождь, который все никак не проходил.

Бардрем пытался мне помочь. Он писал бессмысленные стишки, вытаскивал меня на кухню, жонглировал репой, кружился, пока его глаза не сходились у переносицы, и пытался меня рассмешить. Он вкладывал мне в руку хлеб с сыром и, подбоченившись, смотрел, как я ем. Когда все его попытки развеселить меня потерпели неудачу, он просто приходил и садился на краю постели. Иногда он разговаривал, но чаще просто смотрел, как я дремлю и просыпаюсь. Однажды днем он встал рядом с кроватью. Я ждала, что он сядет, но он продолжал стоять. Я смотрела на него, а потом села сама (ноги были такими тяжелыми, будто завязли в грязи).

– Что случилось? – хрипло спросила я. Тогда я почти не разговаривала.

Он кусал губы. В уголке рта застряла прядь волос, но он ее не замечал.

– Девушки кое-что слышали от Хозяйки…

–  Что? – спросила я. Раздражение было острым, как боль от возвращения крови в онемевшую ногу.

– В борделях убивают провидцев. Хозяйка слышала о трех погибших. Иногда убивают и обычных девушек – их уже несколько.

Я подумала: «Наверное, я теперь никогда не выйду из комнаты», и спросила:

– Никто его не видел?

Он покачал головой.

– Только догадки. Один подозрительный мужчина низкий и толстый, другой – высокий и худой… – Он шумно вздохнул, стиснув кулаки. – Надеюсь, он придет сюда, Нола, – произнес он так быстро и ровно, что мне подумалось: наверняка он прежде слышал эти слова у себя в голове. – Надеюсь, он сюда придет. Я узнаю его, как только увижу, и убью. Убью прежде, чем он успеет тебе что-нибудь сделать.

– И как? – сухо спросила я, всеми силами пытаясь не допустить в голос дрожь, которую чувствовала в животе и в ногах.

Он приподнял край рубашки. На поясе висели маленькие кожаные ножны, из которых торчала потертая деревянная рукоять.

– Нож небольшой, – сказал он, – но это значит, что я могу носить его с собой. Это самый острый нож на кухне.

– Кухонный нож, – сказала я, и дрожь превратилась в смех. – Просто замечательно. Вдруг он окажется картофелиной или среднего размера говяжьей ляжкой?

Я закусила губу, чтобы удержать слова, которые совсем не хотела произносить, и отвернулась от его раскрытого рта и округлившихся глаз. Я вновь легла, на этот раз повернувшись к нему спиной, и закрыла лицо руками, чтобы не видеть его и не слышать дождь. Когда через несколько минут или, быть может, часов я перекатилась обратно, Бардрема уже не было.

Спустя несколько дней дождь кончился, и я проснулась в полной тишине. Я вслушивалась в нее, затем поднялась и открыла ставни. В лицо ударил солнечный свет, я почувствовала запах земли и высыхающих камней и подумала: «Хватит с меня этой комнаты». Я вымыла руки, щеки, надела коричневое платье, которое было мне мало, и отправилась искать Бардрема.

Была середина дня, время между полуднем и вечерней трапезой, и он сидел в маленькой комнатушке, служившей ему спальней. Она находилась рядом с кухней и пропахла всем, что на ней готовилось; не так давно это была капуста. Он посмотрел на меня, заложив руки за голову, и ничего не сказал.

– Давай куда-нибудь сходим. – Мой голос был слишком приподнятым, а улыбка – натянутой, но это не имело значения. Я чувствовала тревогу и угрызения совести. – В город.

Он поднял брови.

– В город?

– Да, я не очень люблю куда-то ходить, но пожалуйста, Бардрем. Дождь кончился, сегодня замечательный день, а если возникнут неприятности, все будет хорошо, потому что у тебя есть нож. С ним я в безопасности.

Он сел, наклонив голову, чтобы не стукнуться о скошенный потолок.

– Ладно, – проворчал он. – Но только явыберу, куда идти.

– Хорошо, – сказала я, обрадованная его прощением, и не стала напоминать, что в тех редких случаях, когда мы покидали бордель, он и так всегда выбирал дорогу.

Мне не нравилось ходить по городу. Большинство девушек любили эти прогулки и иногда спорили о том, кто из них возьмет выходной, когда в городе начиналась ярмарка. (Однажды двое из них вернулись оттуда в разодранной одежде, а их щеки и руки были в кровавых царапинах: они подрались друг с другом из-за атласной ленты. Хозяйка забрала и ленту, и их месячное жалование). Я не хотела видеть ничего подобного. До появления Ченн я мало думала о мире по ту сторону двора.

Мир, в который Бардрем вывел меня в тот день, был ярким. Я стояла за дверью борделя, ослепленная солнцем, и разглядывала омытые дождем каменные и деревянные дома.

– Пошли, – Бардрем уже шагал по глубокой уличной грязи. – Надо уйти прежде, чем нас заметят и дадут какую-нибудь работу.

Я последовала за ним. Вначале я следила за дорогой с колеями, следами и глубокими темными лужами. Но скоро Бардрем вывел меня на другую дорогу, вымощенную булыжником, и я начала смотреть вверх. Я не узнавала домов. Здесь у них было по два этажа, а окна украшали изящные резные ставни таких ярких цветов, что у меня снова заболели глаза. Цвет был повсюду: из высоких окон свисали гобелены и ковры, которые сушили на солнце. «По крайней мере, здесь я не встречу мать», подумала я и вспомнила наш стол, старые грязные подстилки и стены, которые наклонялись внутрь, выжимая из меня последнее дыхание.

Бардрем торопился.

– Куда мы идем? – спросила я, но он лишь отмахнулся. Улица начала подниматься, и я, задыхаясь от напряжения и сгибаясь от боли в боку, старалась не отставать. Я вновь сосредоточилась на ногах (обувь испачкалась и вымокла – Хозяйка будет недовольна), боковым зрением замечая остальное: у дверей свернулась черная собака; несколько человек с пустыми корзинами стоят у запертых ворот; две маленькие девочки катают мяч. С трудом я преодолела кривой лестничный пролет, нырнула в низкую арку, а потом остановилась и выпрямилась рядом с Бардремом.

– Вот, – сказал он, – смотри.

Я подумала: «На что тут смотреть?» Миновав все улицы, все дома и дворы, мы остановились у подножия стены. Ее красновато-желтые камни были увиты плющом. Я собиралась удивиться, но он взял меня за руку, приложил ладонь к камню и сказал:

– Смотри вверх.

Такой высокой стены я никогда не видела. Ее вершина упиралась в небо. В ней были щели, из которых торчали серебряные и зеленые флаги, развевавшиеся на ветру. На них были вышиты незнакомые узоры.

Я посмотрела на Бардрема.

– Замок, – сказала я. Он кивнул и улыбнулся так, как если бы думал о словах, а не о том, что перед ним.

– Замок, – сказал он и положил руку рядом с моей. – Это северная стена, но я все равно его чувствую. А ты? Башни, огромные залы, люди. Музыка и пиры.

Запела птица, и я захотела найти ее; она кружила где-то в синеве над зубцами. Птица была очень далеко, я не видела ее перьев, но вот она закричала вновь, и я подумала: «Орел».

– Там есть и правда, – сказала я. – О Ченн.

Бардрем прищурился.

– О том, что с ней случилось до того, как она к нам пришла, – продолжила я, – и, может быть, о том, что произошло с ней после.

– Может быть, – сказал Бардрем. – Может, нам стоит войти и спросить кого-нибудь?

Я покачала головой.

– Посмотри на стену, а ведь это лишь ее часть. Нам никогда не попасть внутрь. Даже хотеть не стоит.

Но я хотела. Я чувствовала под ладонью камень и слышала, как он напевает мне об опасностях и обещаниях.

– Давай вернемся, – сказала я, разворачиваясь. – Сейчас же. Нас будут искать.

– Нола, – тихо сказал Бардрем. В эту минуту он выглядел старше своих пятнадцати. – Это нормально – хотеть того, чего, по-твоему, у тебя не будет. И нормально говорить об этом.

– Нет, – ответила я ему и чему-то еще внутри себя и пошла к крутой, залитой солнцем дороге.

* * *

Может показаться, что следующую часть своей истории я выдумала, или что в ней есть лишь фрагменты истины. Однако все было именно так и именно тогда: вечером того же дня ко мне в комнату заглянула одна из девушек.

– Тебя ждет Игранзи, – сказала она. – В саду.

Я спустилась вниз. Стояли сумерки, тонкие ветви дерева блестели, зеленые весенние листья выглядели бронзовыми и золотыми. Его длинная тень едва заметно танцевала от ветра, которого я не чувствовала. У дерева рядом с Игранзи стоял высокий мужчина, одетый в черное и коричневое. Из-за этих цветов его было трудно различить, пока я не оказалась рядом.

Сейчас я пытаюсь вспомнить, что увидела в тот первый раз. Точнее, я хорошо помню, чтоименно видела, и все эти годы пытаюсь убедить себя, что видела больше. Но не могу. Это был высокий человек в коричневой тунике и черном плаще, человек с таким прекрасным и печальным лицом, что я стояла и таращилась на него, как мышь на сову.

– Это мастер Орло, – сказала Игранзи. – Провидец из замка. Он здесь из-за Ченн.

Орло улыбнулся мне мягкой, печальной улыбкой, склонив голову в умирающем свете, и это было все. Все, что я тогда увидела.