Текст книги "Узор из шрамов (ЛП)"
Автор книги: Кэйтлин Свит
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)
В котле пенилась темная жидкость. Рядом на полке висела ложка с длинной ручкой. Я сняла ее и опустила в котел. Помешала и отстранилась от ужасного запаха. Он с улыбкой наблюдал за мной. Кивнул – продолжай, любимая, – и я вернулась к котлу.
Широкими, глубокими кругами я размешивала жидкость. Ложка застряла; я подняла ее, и вместе с ней на поверхность всплыл какой-то кусок. Большие кости, спутанные волосы, бледная, пористая плоть. Я опустила ложку. В горле возник спазм, и все же мне удалось спросить:
– Что это?
– Не что. – Он подошел и встал за спиной. Его дыхание щекотало мне шею. – Кто.
Я вытащила ложку и повесила ее на крючок. На каменный пол стекали капли.
– Девушка из борделя? Ребенок из нижнего города? Кто-то, кого ты убил.
– Нет, – ответил он. – Кто-то, кого убила ты.
Я отшатнулась. Возможно, я бы упала, не стой он за моей спиной. Он обнял меня и провел губами по шее.
– Скажи, – прошептал он. – Назови имя.
Я сглотнула; в горле пересохло.
– Селера, – сказала я и начала смеяться, все сильнее и сильнее, пока не согнулась пополам, и меня не вырвало прямо на камни очага.
Глава 36
Мы ходили в дом каждую ночь. Наши плащи всегда были темными, капюшоны глубоко натянуты, скрывая под собой лица, хотя когда насилие в городе утихло, на улицах почти не было людей, и нас все равно никто не видел.
Но гнев кипел. Даже сквозь пелену усталости я слышала о происходящем: делегация белакаонских купцов принесла королю просьбу об освобождении соотечественников; некоторых король отпустил, но не тех, кто ранил или убивал (виновные сарсенайцы тоже оставались в камерах). МоабуБантайо написал королю Халдрину, выражая негодование святотатством – воровство костей героя, недостаточное наказание воровки. Бантайо надеялся, что кости Раниора будут разбросаны и расклеваны птицами – только тогда Халдрин поймет чувства белакаонцев.
Телдару сообщал мне эти вещи со злорадством.
– Это настоящее начало, – говорил он. – Теперь мой план живет собственной жизнью.
Я слышала его слова, как и все остальные, сквозь пелену усталости, словно моя голова была под водой. Днем я учила – больше, чем прежде, поскольку здоровье госпожи Кет ухудшалось, – а вечерами пророчествовала всем, кто ко мне приходил. Помню невероятную яркость образов, словно способность к прорицанию – единственное, что во мне бодрствовало; помню, какими темными и путанными были мои слова; и помню, что мне было все равно. Когда последний человек покидал двор прорицателей или комнату для прорицаний на первом этаже школы, я возвращалась к себе, несколько часов спала, а потом просыпалась, чувствуя, как Борл лижет мне руку, а Телдару стучит в дверь.
– Госпожа, вы сама не своя, – однажды утром сказала Лейлен. Она уходила, когда я отправлялась в постель, возвращалась с рассветом и не знала, что ночью меня не бывает.
– После холма Раниора Иной мир постоянно со мной, – ответила я. Она кивнула так, словно поняла, и больше об этом не заговаривала.
Мы с Телдару уходили из замка через ворота в южной стене, так что нас не видела даже ночная стража. Мы были тенями.
– Прошлым вечером я тебя искал, – однажды сказал Халдрин Телдару, – но тебя не было ни в одном из обычных мест.
– Да, – ответил Телдару. – Мы с Нолой иногда уходим… – Он махнул рукой и посмотрел на меня с улыбкой, столь нежной и полной желания, что я залилась краской. Халдрин взглянул на меня и прокашлялся.
«Земия ему рассказала, – подумала я. – Или Телдару. Король считает, что мы любовники». Я представила – без всякой пользы, в тысячный раз, – как встаю и говорю королю правду. Представила, как выкрикиваю вместо этого ругательства. Как говорю самые разные слова, но ни одно из них, даже истинное, не может описать того, чем мы с Телдару занимаемся в большом и темном доме посреди города.
* * *
Телдару снял с пояса нож – не Бардрема, а тот, что был украшен сапфирами и рубинами, нож, которым я убила Лаэдона. Он уколол кончик пальца, и мы оба смотрели, как из раны появляется кровь. Он подошел так близко к кровати, что его бедра касались матраса у головы Лаэдона (теперь тот лежал). Капля медленно упала. Мгновение она цеплялась за бесформенную бровь старика, а потом скатилась по лицу на простыни.
Глаза Телдару широко распахнулись и застыли. В них больше не было золота, только чернота или что-то еще более глубокое. Губы приоткрылись. Я подумала: «Он прекрасен». А потом добавила, как и прежде: «Ты можешь убить его, Нола», именно сейчас, когда его рука ослабла, и он был в мире видений. Я могла бы выхватить нож и зарезать его прежде, чем он вернется. Но я могла ошибиться, и даже если у меня получится, как мои Пути станут прежними? Мне было плохо от стыда. Я не шевелилась.
Он нагнулся к Лаэдону, чье лицо было повернуто в другую сторону. Лаэдон моргнул. Потом еще раз. Телдару издал горловой звук, и голова Лаэдона перекатилась на подушке.
Я отпрыгнула. Я оказалась у окна, цепляясь пальцами за дерево; сердце стучало так громко, что если бы Телдару что-то сказал, я бы не услышала. Лаэдон смотрел на него. Он действительно смотрел, его глаза были ясными и сосредоточенными, какими никогда не были при жизни, и постепенно их синева наполнялась черным. Его тело перекатилось на бок, и теперь он лежал лицом к Телдару и ко мне. Простыня сползла, собравшись в кучу между бедер. Рубашка была незашнурована, и я видела желто-серую кожу с сухожилиями и мышцами, которые выглядели так, словно наросли в самых неподходящих местах.
Телдару наклонился вперед, и нож упал на пол. Его локти и ладони лежали на кровати. Лопатки были похожи на зачатки крыльев.
Лаэдон сел. Его мышцы напрягались и скручивались. Движения были медленными – эхо тех, что когда-то давались ему без усилий. Он спустил ноги с края кровати. Ладони были повернуты вверх, пальцы дергались. Глаза были прикованы к склоненной голове Телдару. А потом они переместились и нашли меня.
Его рот и остальное тело обвисли. Жили только глаза. «Это Телдару», подумала я, но все же в черноте скрывалась синева. Лаэдон был здесь, и он меня видел.
Я выпрямилась, оттолкнувшись от окна. «Когда он приблизится, – подумала я, – не беги; он медленный, неуклюжий, и у тебя будет время отойти». Но он не подошел. Еще мгновение он сидел, глядя на меня, а потом упал на бок, так быстро, что при других обстоятельствах я бы засмеялась. Телдару опустился на пол, прислонившись спиной к кровати. Он облизал губы. Его глаза были закрыты, плечи и руки застыли. Я видела его таким прежде, в крошечной комнатке без окон, которая когда-то была моей клеткой. Наверняка и я так выглядела, вывернутая наизнанку Видением на крови.
– Пить, – прохрипел Телдару. Я взяла кувшин и налила в толстую глиняную кружку воды. Подумала, будет ли она на вкус такой же гнилой, как здешний воздух. Когда я приблизила кружку к его рту, мои руки немного дрожали.
– Если тебе так тяжело его усадить, – сказала я, – какие усилия нужны, чтобы он встал? А когда это будут Мамбура или Раниор, как ты заставишь их держать мечи и размахивать ими? Ведь так ты собираешься вывести героев в битву? Ты будешь их контролировать.
Телдару поднял уколотый палец и облизал его.
– Мы, – медленно проговорил он, – мыбудем их контролировать. Мы будем ими. Ты будешь Птицей. Я – Псом.
Он встал. Его сила возвращалась; он двигался плавно, хотя осторожнее, чем прежде. Он уложил Лаэдона на спину, выпрямил тело, чтобы голова вновь оказалась на подушке, и накрыл впалую грудь простыней.
– И что произойдет потом? – спросила я так, словно это было возможно. Словно я не собиралась остановить его намного раньше.
– Я стану великим по сравнению с любым из них, – ответил Телдару. – Я буду править. И ты со мной.
Когда он протянул мне руку, я хотела засмеяться, но вместо этого заставила себя сделать шаг, взяла ее и с силой стиснула пальцы. «Я тебя уничтожу», вновь подумала я, улыбаясь темноте его глаз.
* * *
Кости Селеры лежали на отрезе красного бархата. Телдару разложил их по размеру, от крошечных пальцев ног до черепа цвета слоновой кости. Она была сотней частей, но при этом целой.
– Мы должны выбрать, – сказал он однажды ночью. – У нас нет всех костей Мамбуры, поэтому мы не можем использовать все ее кости. – Он погладил коричневатый моток, который когда-то был ее волосами и лежал отдельно на куске бархата.
Он выбрал плечевую кость и таз. Сунул запястье в пространство между тазовыми костями и ухмыльнулся.
– Теперь ты, – сказал он.
Я выбрала быстро – три ребра, изящные и не страшные. Я держала их в одной руке. Они были гладкие, с крошечными отверстиями, ни теплые, ни холодные. Борл скулил; его глаза метались, словно он видел мое лицо и предметы в руке.
– Хорошо, – сказал Телдару и повернулся.
Мы поднялись наверх.
– Это должно произойти здесь, – сказал он, открыв дверь в комнату с зеркалом. – Мир видений здесь, всегда.
«И Уджа», подумала я. За все время, что я была в доме, я ни разу ее не видела, только слышала долгие, приятные мелодии и считала, что она поет специально для меня. Мое сердце колотилось, когда я вошла и обернулась. Она была в клетке, на одной из нижних ветвей своего дерева. Ее янтарные глаза находились на одном уровне с моими. Я ожидала еще одной песни или хотя бы свиста, но она сидела тихо и неподвижно. Даже не моргала. Она смотрела на меня так, словно видела впервые, а на Борла не взглянула вообще. Я ждала, что он зарычит на нее, как это было раньше, но даже он притих, хотя мышцы его спины под моей ладонью напряглись.
На полу между шкафом и зеркалом Телдару растелил красный бархат. Ножи были те же, золото было то же. На миг я представила здесь женщину, чья коса теперь лежала на кухне: как она смотрит на ножи, на красоту его лица и начинает бояться.
Он опустился на корточки и разложил кости. Костей было очень мало.
«Это не сработает», подумала я.
– Что мы будем делать? – В моем голосе слышалось оживление. Я и вправду его чувствовала – его и страх.
– Думаю, ты знаешь. – Свет лампы мерцал на золотистых гранях зеркала и отражался от его кожи, такой же гладкой, такой же яркой.
Я улыбнулась и присела на корточки вслед за ним. Не помню, чтобы я решала это делать – во мне двигался Узор. Я взяла нож, торчавший из его ботинка, и вытащила лезвие. Встала. Взяла его левую руку и поднесла к своей. В свете лампы наши ладони казались рыжеватыми. Быстрым уверенным движением я провела лезвием вдоль его ладони, а затем вдоль своей. Никто из нас не вздрогнул.
– Ну вот, – сказала я, и наша черная кровь полилась, объединяясь.
Темнота, спокойная и душная. В ней нет цветных лент, как в мертвом мире Борла. Нет ничего, только Телдару за моей спиной. Его дыхание и слова холодят мне кожу.
– Жди. Будь терпелива. Наблюдай.
Проходит время. Обычно я этого не чувствую, но сейчас знаю: идут минуты, часы, а я в темноте, едва дышу. Здесь не на что смотреть. Я устала, хотя ничего не делала.
– Вот. – Это мой голос. Мои руки тянутся к глубокой тени. Передо мной черная искра. Я осторожно приближаюсь; искра подрагивает, и я смыкаю вокруг нее пальцы. Холод расходится по рукам, достигая пространства за глазами. Мои пальцы слабеют, и Телдару накрывает их своими, вновь соединяя вместе. Искра теплеет. Свет пульсирует – убывает, потом вспыхивает белым и скоро становится серебристым. Руки Телдару раскрываются, за ними – мои, искра взлетает и движется прочь, оставляя серебристый след на черном фоне. Она отдаляется, превращаясь в точку, но путь за ней теперь зеленый. Я смотрю на нее и одновременно держу – она летит от меня и завершает свой путь во мне. Я поворачиваюсь, тяжело дыша от усталости.
– Я не могу, – с трудом выговариваю я. Телдару обнимает меня за талию, и мир видений исчезает.
Я кашляла до боли в грудной клетке, из глаз текли слезы. Когда они пропали, я увидела плавный изгиб ребра. Перед глазами метались черные всполохи, и от этого казалось, что оно дрожит. Но разницы не было. Кость оставалась голой и дырчатой.
– Не сработало, – хрипло сказала я.
– Сработало. – Телдару тоже хрипел. Его рука двигалась у меня на бедре. Он лежал позади.
Я подняла голову, и он поддержал ее, чтобы я смогла разглядеть. Ребро было голым, но больше не сухим: оно блестело, и сейчас этот блеск казался оранжевым. Кость стала темной, желтизна ушла. Темно-красной, чуть позже увидела я, когда села, и зрение прояснилось. Другие кости вокруг ребра оставались такими же, как раньше.
– Видишь? – сказал Телдару, и Уджа отозвалась протяжным тихим переливом.
* * *
Так началась Селера – с влаги и единственного темно-красного ребра. Мы воссоздавали ее каждую ночь на протяжении двух месяцев. Я знаю, что их было два, поскольку мои месячные наступали дважды. В те дни для входа в Иной мир мне не надо было себя резать – и какое это было облегчение, потому что мое тело уже покрывали многочисленные крошечные шрамы. Живот, подмышки, грудь – чтобы воссоздать Селеру, потребовалось много порезов.
Мы разрывали тьму ее Иного мира, создавая алый песок и тусклые серые небеса своей собственной кровью. Все кости на ткани блестели, покрываясь жиром и плотью. Глядя на то, чем становились старые мертвые Пути, я испытывала головокружительный триумф: ногти и уши, растущие волосы, влажный блеск глаз. Когда этот момент проходил, мой пульс замедлялся, я с ужасом взирала на то, что мы творили, и думала: «В следующий раз мне это не понравится; я не стану радоваться, когда Телдару прошепчет: «Готова, любимая?» Но я радовалась все равно.
Я не понимала и не могла удержаться от вопросов, хотя знала, что проклятие не позволит разумно их сформулировать.
– Как это работает? Как мы можем это делать, имея лишь несколько кусочков тела?
Он улыбался, радуясь, что я спрашиваю, и с удовольствием объяснял.
– Целое содержится в любой части. Каждая часть – целое. Человека можно воссоздать из одного-единственного волоса или позвонка. Хватит и ресницы, но это трудно. Старейшие, мельчайшие Пути хорошо спрятаны. Их легче найти, если есть большие, свежие кости, поэтому мы используем их.
– Но откуда они знают, что надо воссоздавать?
– Они помнят.
И они помнили. Я надеялась, что однажды открою глаза и увижу, как нос Селеры вырастает у нее из живота, а на лбу образуется сосок, но этого не случалось. На костях появлялся жир, которого там прежде не было. Все ее кости, старые и новые, скрывались под белым и красным веществом, которое дрожало или растягивалось, но все было на своих местах.
– Я хочу посмотреть, – как-то раз сказала я. Он принес Селере подушку: на тот момент ее голову покрывал слой влажной желтой кожи и клочки тонких волос. Бархат мы убрали, заменив его плотной сложенной тканью, потому что поверхность была влажной, и всюду возникали мокрые пятна. – Можно мне взглянуть, как ты это делаешь? Как они соединяются?
Телдару покачал головой.
– Мне нужно, чтобы ты была там вместе со мной. Сейчас не время для уроков. Мы должны как можно скорее воссоздать ее, а потом Мамбуру и Раниора, поскольку после того, как родится ребенок, все изменится. Мы должны быть готовы.
– Только раз, – произнесла я, будто не слыша его слов. – Разреши посмотреть на тебя хотя бы раз. Это нас не задержит.
Он провел по моей щеке костяшками пальцев, испачканных кровью – Селеры, поскольку она была черной, не красной.
– Нет, любимая, – сказал он и погладил мой сосок, который мигом затвердел под рубашкой. – Ты нужна мне рядом, всегда.
Мы собрали алый песок и запустили его в костяную решетку. Мы поймали цветные ленты, которые вились между костями, среди холмов и под небом, и превратили их в зелень, покрыв ею холмы. Но Селера все еще была мертва. «Она такой и останется», думала я, лежа в изнеможении и разглядывая свежий блеск ее губ или изгиб брови. Видя, как от меня по зеленеющим холмам расходятся ее Пути, я думала то же самое, поскольку эти Пути были черными, как сажа или пепел, и концы, которые я держала, не шевелились. «Может, Лаэдон единственный, – думала я, – может, Селера, Мамбура и Раниор будут просто лежать на полу, как мясо, у нас ничего не получится, и битвы не будет?»
Но в конце второго месяца Путь в моих руках шевельнулся. Он шевельнулся, потом дернулся, и я увидела, что лента в руках Телдару тоже задвигалась. Две дороги пульсировали на зеленых холмах и медленно заполнялись серебром от наших пальцев до края небес. Я вскрикнула, поскольку выходящее из меня серебро разрывало вены. Телдару засмеялся. Он ухватил следующую дорогу, я последовала за ним и тоже рассмеялась, наполненная болью и голодом. Каждый Путь, которого мы касались, становился серебристым. Красные небеса разгорались, синевато-фиолетовые лозы на холмах свивались и раскручивались.
– Возвращаемся, – услышала я слова Телдару. Он поднял руки, все еще истекающие серебром, и я почувствовала сильный толчок. Я лежала на деревянном полу, задыхаясь и плача, а пение Уджи заглушал стук крови в ушах. Телдару сидел рядом; его глаза были черными от видений, плечи напряжены и опущены. Я поднялась на колени и начала тереть глаза, чтобы избавиться от черных мошек. Селера лежала так же: конечности выпрямлены, лицо повернуто к потолку. Нос провалился, губы были черными. Кожу от лба до пальцев ног покрывали белые и коричневые пятна. Волосы были слишком тонкими, короткими и грязными, а потому не выглядели светлыми. Такой она была вся, кроме глаз. Глаза – не зеленые, а черные, – были открыты, как и всегда. Но теперь они мигали.
Я отпрянула, мои пятки стукнули по полу. Ее голова пошевелилась, словно она услышала. Голова на подушке перекатилась, и Селера посмотрела на меня – или это Телдару смотрел из ее оживших глаз, а может, они оба. Ее губы дрогнули и приподнялись, обнажая зубы. Она улыбнулась, улыбнулся Телдару, и я убежала от них, едва сдерживая рвоту.
* * *
Запах был стойким, как бы часто я не мылась. В доме я едва его замечала, но в замке он окутывал меня, расходясь волнами от кожи и волос. Когда пришла зима, вонь стала сильнее из-за одежды и сырости в комнатах. Я проводила время снаружи, прогуливаясь по заснеженным дорожкам под деревьями, но мне приходилось преподавать, прорицать, а кроме того, холод не помогал. Единственным облегчением было одиночество.
– Здесь что-то гниет, – сказала за ужином королева. Она сидела, положив руки на растущий живот, и переводила взгляд с меня на Телдару.
– У тебя сейчас чувствительное обоняние, – ответил Халдрин. – Возможно, мясо старое, и только ты это чуешь. – Он прочистил горло. Я знала, что он лжет; мне было стыдно, и я злилась.
– Нет. – Телдару легко коснулся моей руки. Я уставилась на булочку с изюмом, которую в ней держала. Теперь я не могла ее поднять, да и не хотела.
– Я показываю госпоже Ноле глубочайшие тайны нашего дара. Я веду ее Путями мертвых.
За моим плечом стоял слуга с ковшом супа. При этих словах он выронил ковш, и суп пролился на мои колени и наши соединенные руки. «Прекрасно, – подумала я, едва сдерживая стон. – Теперь от меня воняет не только мертвыми людьми, но и мертвой курицей».
– Это запрещено, – сказал лорд Деррис. Я едва слышала его среди общего гула, и все же эти слова прозвучали отчетливо.
– Идти этими Путями – нет, – ответил Телдару. – Это опасно и очень тяжело, но не запрещено, если только вы не решите изменить их. Мой собственный учитель боялся этих путей и ничего мне не объяснял, поэтому я искал сам. От этого опасность была сильнее. Теперь я показываю их госпоже Ноле. Веду ее. – Он погладил мои пальцы.
– Будь осторожен, – сказал Халдрин так тихо, что я едва его расслышала.
– Конечно, – ответил Телдару. Мои губы растянулись в улыбке, и я склонила голову.
«Великолепно, – подумала я. – Великий мастер подведет их так близко к истине, что они ее не увидят».
Возможно, слуга рассказал об услышанном другим слугам; возможно, лорд Деррис поделился новостью со своими благовоспитанными друзьями. Как бы то ни было, моя популярность и уважение росли. Вечерами после уроков я сидела в комнате прорицаний, и ко мне выстраивалась целая очередь – в основном знать, которая давала монеты, но нередко это были слуги или солдаты, считавшие, что я делаю им великое одолжение, прорицая и не прося за это денег.
Я думала: «Бедные глупцы; мои слова смердят, как и моя кожа». Но даже запах вызывал в них благоговение. Усаживаясь напротив, многие кривились. Я наблюдала, как вздрагивают их руки, расширяются ноздри, а потом они придвигались ближе. Я видела удивление, отвращение, нетерпение, и ненавидела их больше, чем ложь, которую была вынуждена говорить.