Текст книги "Разбитый сосуд (ЛП)"
Автор книги: Кейт Росс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)
«Куда ты же собралась, старая кошка? – задумалась Салли. – За доктором, а может, за констеблем…»
Неожиданно кто-то врезался в неё сзади. Салли споткнулась и резко развернулась, готовясь столкнуться с врагом. Но это оказалась всего лишь девушка с льняными волосами – Флоренс – что была удивлена не меньше самой Салли.
– Ты кто?
– Меня Салли зовут. Я новенькая, но кажется, пришла в не самый лучший день.
– Ну да, – Флоренс нервно хихикнула. – Прости, что толкнула. Так волновалась, что тебя не заметила. Мы все сейчас перепуганы. Рыжая Джейн пролила кашу мне прямо на передник, посмотри!
– Я слышала, кто-то из девочек ночью наложил на себя руки.
– Тсс! – Флоренс прижала палец к губам и с опаской посмотрела вокруг. – Мистер Харкурт будет очень зол, если узнает, что мы про это судачим.
– Он ничего не услышит, он уже далеко, – но голос Салли всё равно понизила. – Эта Мэри – кто она была?
– На самом деле, этого никто не знает. Она была не как мы все. Она была леди.
– Леди? – Салли навострила уши.
– Точно-точно. Слышала бы ты, как она разговаривала – правда, она мало говорила. Мистеру Харкурту совсем не нравилось, что она ни словечка не расскажет ни о себе, ни о семье, ни о том, откуда она. А он хотел знать всё – любой бы понял, что Мэри – не из простых, и если бы он смог отправить её домой исправившейся и здоровой, то её родственники были бы очень ему благодарны. Вернее, это так Пег говорит, но Пег всегда знает, что у него на уме.
«Это точно она! – подумала Салли. – Леди, которая ни с кем о себе не говорит».
– Это ужасно печально, да ведь? – сказала Флоренс. – Она напилась этого яда среди ночи, когда была одна. Если бы не сидела в Чёрной дыре, её бы кто-нибудь да остановил.
– Что за Чёрная дыра?
– Такая маленькая комнатушка, со шкаф размером. Мы зовём её Чёрной дырой, потому что там ни окон, ни очага, а потому всегда темно и холодно. Туда сажают за непокорность. Мистер Харкурт посадил бедняжку Мэри туда сразу же, потому что она не хотела исповедаться в своих грехах или рассказать, откуда она или хотя бы назвать своё имя. Сказала, что она Мэри – а когда её спросили про фамилию, она сказала «Магдалина». Она была храброй, так что мистер Харкурт невзлюбил её с первого дня. Он заставлял её спать одной в Чёрной дыре – а обычно мы спим по четверо или пятеро в комнате. Днём она ела за отдельным столиком и носила на шее табличку «Нераскаявшаяся». Не знаю, почему он вообще держал её тут – он кучу девочек выставил вон за куда меньшее. Наверное, тут всё как Пег говорит – он думает, что её семья – богачи и отблагодарят его, – Флоренс задумчиво покачала головой. – Только вот это не всё. Он хочет её сломать.
– Вот ублюдок! – бросила Салли. – Так и собак не воспитывают, чего уж говорить о падшей девочке из шикарной семьи!
Флоренс печально кивнула.
– Она чувствовала это, Мэри-то. Очень тихой всегда была. Странно, что…
– Что? – подбодрила Салли.
– В последние пару дней она выглядела лучше – до этого вечно была совсем разбитой. А тут даже улыбнулась несколько раз так, будто у неё секрет какой-то есть. О, мистеру Харкурту это не понравилось! Но может это просто лекарство сработало. Она говорила, что это от сердца – «Укрепляющий эликсир Саммерсона», так его называла. И ведь не подумаешь, что она могла наложить на себя руки просто из-за переживаний, а?
Дверь, связывающая два дома внезапно распахнулась, и в коридоре появился Харкурт, за которым спешила Маргарет.
– Я буду у себя в кабинете, – бросил он, не останавливаясь и не оглядываясь, чтобы проверить, слушают ли его. – Когда миссис Фиске вернётся, передай ей, что я никого не принимаю – если только кто-то из попечителей не приедет раньше. И помни – ни слова ни одному газетчику ни о чём, пока я не дам разрешения.
– Да, мистер Харкурт, – вдохновлённо ответила ирландка.
Внезапно Харкурт остановился и посмотрел в сторону лестницы в подвал. Должно быть, у него было очень острое зрение или просто помог свет.
– Что ты там делаешь, Флоренс?
– Если угодно, сэр, я пошла сменить передник. На него пролили кашу.
– Так смени его и возвращайся к завтраку. Кто это с тобой?
Салли пришлось подняться и представить перед бледно-голубыми глазами Харкурта. Этот взгляд вызывал дрожь. Мужчины часто глазели на неё так, будто видели сквозь одежду, но Харкурт будто бы видел сквозь кожу.
– Кто ты? – спросил он. – Что тебе нужно?
На мгновение Салли запнулась, не в состоянии вымолвить ни слова. На выручку пришла Флоренс.
– Она пришла к нам постоялицей, сэр.
– Значит говорить с ней – не твоё дело. Ты забываешь, что вам запрещено говорить с посторонними.
– Да, сэр. Но тут некому было показать ей всё, и…
– Не оправдывайся. Я не буду обращать внимания, учитывая сегодняшнее… событие.
«Событие? – подумала Салли. – Это так здесь говорят, когда какая-нибудь бедная девочка ноги протягивает прямо в твоём доме?» – Но она придержала язык, понимая, что Флоренс грозят неприятности, если Харкурт узнает, что они говорили о Мэри. Ясно одно – этим людям она не скажет ни звука про письмо. Харкурт – бесчувственный сухарь; она ему не верила. А местные постоялицы полностью в его власти.
Харкурт повернулся к Маргарет.
– Пока нет миссис Фиске, я полагаюсь на тебя. Проследи, чтобы постоялицы занимались обычной работой. Попечители прибудут через несколько часов, и я хочу, чтобы они видели, что обычный распорядок дня не нарушился. Что, конечно, не значит, что мы не огорчены произошедшим и не скорбим.
– Это разбило мне сердце, мистер Харкурт! – Маргарет прижала руки к груди. – Уверена, если ли Мэри только слушала вас и покаялась… Это урок всем нам, горчайший урок! Воздаяние за грехи – смерть!
– Я рад, что её пример чему-то тебя научил. Надеюсь, ты сможешь разъяснить это и остальным.
– Ни дня не проходит, чтобы я не пыталась принести моим грешным сестрам частицу света, которой вы поделились со мной.
– Я ценю это, Маргарет. Будь уверена, твои усилия не пропадут втуне, – он начал подниматься по лестницу, махнув рукой в сторону Салли. – Отошли эту женщину.
– Да, мистер Харкурт.
Ирландка глядела ему вслед, пока он не скрылся. Затем она повернулась к Салли и улыбнулась, отчего её лицо совершенно преобразилось. Большие глаза поднялись на собеседниц, подбородок и щеки заострились, и она стала похожа на лису.
– Ну, ты же слышала, что Сам сказал. Уходи. Возвращайся потом, если будет охота снова появиться здесь после того как познакомилась с этим ослом.
– Чтоб мне лопнуть! – изумилась Салли. – Ну ты и актриса!
Маргарет самодовольно покачала головой.
– Я знаю пару уловок. Зря что ли меня зовут Проныра Пег? Я не доживу до того дня, когда не смогу обдурить такого тупоголового пустомелю как наш преподобный. Твоё счастье, Флорри Эймс, – она повернулась к Флоренс. – Где бы была ты и остальные, если бы я не увивалась вокруг Самого, не лила эту чепуху ему в уши и не строила из себя величайшую кающуюся грешницу с тех времён, как Мария Магдалина поцеловала крест?
– Это правда, – признала Флорри. – Мистер Харкурт ни к кому так не прислушивается, как к Пег, и она может ходить здесь где вздумается, даже в его кабинет. Если нам что-то нужно – поесть или лишняя свеча или что угодно – Пег может это достать.
– Думаю, ты за это заставляешь их раскошелиться, – сказала Салли, обращаясь к Пег.
– А почему нет? – ирландка даже не возмутилась. – Не просто же так мне рисковать? Разве я похожа на благотворительницу? Когда я оказываю услуги, я жду таких же взамен. А теперь уходи. Сам не обрадуется, когда увидит, что ты ещё здесь.
Салли вышла из дома 9. Её было что рассказать мистеру Кестрелю и Брокеру. Увы, рассказ её будет заключаться в том, что она нашла того, кто писал письмо – нашла слишком поздно.
– И Пег выставила меня вон, и я вернулась, – закончила Салли, – вот и всё. – Он рухнула на диван. – А теперь вы можете дать мне что-нибудь промочить горло – я много говорила.
– Принеси Салли выпить, – распорядился стоявший у окна Джулиан, не оборачиваясь.
– Да, сэр, – Брокер налил сестре эля.
Кестрель невидящим взглядом смотрел на улицу. Стук экипажей и цокот копыт отдавался в его ушах, но не мог заглушить голова в голове – его собственного голоса, что повторял сказанное Салли вчера: «Бога ради, потерпите хотя бы до завтра. Один день ничего не изменит».
Он резко обернулся.
– Будет дознание. Брокер, узнай, где и когда.
– Прямо сейчас, сэр?
Джулиан поднял бровь. Брокер поспешил за шляпой и выбежал из дома.
Салли пристально посмотрела на Джулиана.
– Что не так? Вы разочарованы, что мы не можем расспросить Мэри о письме?
– Немного.
– Это бы не помогло, я думаю.
– Не помогло.
Он подошёл к столу, где стыл нетронутый завтрак.
– Хотите кофе?
– Чтобы я пила такую гадость? – она сморщила нос и сделала ещё глоток эля.
Кестрель собирался налить кофе себе, но Салли подскочила к нему и занялась этим сама. Потом девушка посмотрела на него, чуть склонив голову.
– Брок когда-нибудь рассказывал, почему его стали называть Брокером?
Джулиан с удивлением поднял голову.
– Это ещё детское прозвище. Наш папка был каменщиком, но всё время пил и работать приходил, едва стоя на ногах. Его выгнали, и честной работы ему было больше не найти. Тогда он спознался со взломщиками, и они научили его своему делу, его и Джорджа, нашего старшего брата.
Джулиан сел напротив Салли, вытянув ноги. Он знал историю Брокера, но был не прочь послушать её раз. Это всё равно лучше, чем раз за разом слышать в своей голове «Один день ничего не изменит». О чём он вообще думал? Как он мог так чудовищно просчитаться?
– Наша мама, она добрая душа и прямая как фунт свечей, – продолжала Салли, – но ничего не могла поделать с папашей, да ещё от чахотки страдала, так что не могла ему как следует всыпать. Брок тогда был маленький и тощий, так что папаша стал брать его с собой – пропихивал его в окно, чтобы тот мог отпереть дверь изнутри и впустить папку и его дружков. А уж потом свёл его с карманником. У Брока так славно выходило! Потому его и назвали Брокером – оглянуться не успеешь, как его посредством твоё добро уже утекло скупщику. Конечно, ему никогда не нравилось быть вором. Он знал, что это огорчает маму – хуже всего то, что ему приходилось воровать ради неё. Она была так больна, а папа ничего не делал – всё джорджики спускал на джин и баб. Потом мама умерла, а папаша попался и сплясал пеньковую джигу, – она жестом показала петлю. – А Джорджа отправили в Ботани-Бэй[23]. А что стало с Броком, я не знала, пока не столкнулась с ним на улице.
– А что насчёт вас? Вы всегда занимались этим ремеслом?
– О, обо мне почти нечего рассказывать. Когда я была малышкой, то обчищала карманы, как Брок, но такой мастерицей как он, я не была. Обычно работала приманкой – заигрываю с парнем, а мой напарник обирает его. Я это бросила – мне хотелось быть самой по себе, и не перед кем не отвечать. А ещё воров вечно хватают и сажают, а я не могу сидеть взаперти. Так что взялась за новое дело. Никто не будет мешать честной шлюхе, которая просто пробивается как может. Конечно, я уводила платки у клиентов, но это же мелочь. Больше для развлечения, и чтобы не забывать старые деньки.
– Как получилось, что вы с Брокером расстались?
– Меня и ещё одну девчонку, с которой мы промышляли вместе, отправили в исправительный дом. А после него я перебралась в Ратклифф и жила с моряком. В смысле, мы не были женаты в церкви – просто жили вместе, моряки всегда так делают, когда болтаются на берегу. Он очень мне нравился. Он был славный – посылал мне деньги ещё несколько месяцев после того как вышел в море, а ведь даже не знал, что у меня было пузо… – Она замолкла и прикусила губу.
– У вас есть ребёнок, Салли? – мягко спросил Джулиан.
– Был. Бекки. Она прожила всего две недели. Она была слабой – все с самого начала говорили, что она умрёт. Я не хотела в это верить. Когда она умерла, я чуть с ума не сошла. Даже сейчас я иногда вспоминаю её и… – она с трудом сглотнула, – скучаю по ней.
Салли вытерла нос рукавом. Кестрель подал её платок. Девушка высморкалась и запихнула его в карман. Джулиан сделал вид, что не заметил.
– Это в прошлом, – сказала Салли. – Я почти оставила это позади. Но я хочу ребёнка. Не знаю, почему. Если это будет мальчик, я ничего не смогу сделать для него, а если девочка – она кончит как я.
– Вы можете выйти замуж.
– Да не похоже! – рассмеялась она.
– Конечно. Я понимаю… – он растерянно замолчал.
– Я не из тех девушек, которые любая мать будет рада видеть невесткой, а? – усмехнулась Салли. – Но я думаю, всё равно найдутся парни, что будут готовы жениться на мне. Но я не такая глупая, какой кажусь! Одна моя подруга вышла за своего сводника, и с тех пор у неё нет ни фартинга, что она могла бы назвать своим – он забирает всё, что она зарабатывает, и пропивает. Она пошла к священнику и попросила совета, а он говорит, что тут ничего не поделаешь – раз этот ублюдок её муж, всё, что добыла она, принадлежит ему. Он сказал, что это закон. Это правда?
– Думаю да. Закон не отделяет замужнюю женщину от её мужа.
– Это ж какой дурой надо быть при таких законах, чтобы с кем-то покольцеваться! Я не из таких!
Джулиан задумчиво посмотрел на неё.
– Почему вы мне это рассказываете?
– Потому что вы очень хандрите, а я хочу вас развеселить. Будь вы обычным парнем, я бы нашла способ получше, чем сидеть да болтать, но вы же всё время меня осаживали. Так что я подумала, что расскажу про Брока, раз уж он близок нам обоим.
– Да, понимаю. Вы были очень добры, Салли.
– Я бы и ещё много чего сделала, Блеск – если бы...
– Вы сделали достаточно. Вы не сочтете грубостью, если я захочу побыть немного один?
Салли взглянула на Кестреля и поднялась.
– Есть люди, – мрачно пробормотала она, – которые не узнали бы что такое доброта, даже вцепись она им в яйца!
– Дознание будет в два часа, сэр, в «Розе и шипе», на Гилфорд-стрит.
– Что, уже сегодня? Как, черт побери, Харкурт так быстро всё устроил?
– Я поговорил с парой соседей, сэр – из тех, что живут вокруг его приюта. Они говорят, что мистер Харкурт хочет покончить с этим делом побыстрее, пока не налетели любопытные.
– Да, он не может допустить вмешательства газет. Это ведь как раз история в их вкусе – падшая женщина, трагическая смерть, тайна личности…
– Не знаю, сэр. Соседи говорят, что у мистера Харкурта в покровителях большие шишки – успешные торговцы, святоши, если даже кто-то из джентов, один или два. Он рассчитывает, что они приглушат тот шум-гам, что поднимется из-за смерти Мэри.
– Правда?
«Впрочем, может подняться куда больший шум-гам, чем вы ожидаете, мистер Харкурт», – подумал Джулиан.
– Брокер, я собираюсь побывать на дознании и хочу, чтобы ты и Салли пошли со мной.
– Вы собираетесь предъявить там письмо, сэр?
– Я не вижу другого выхода. Будет не очень ловко объяснять, где мы его взяли, но это всё равно доказательство, что может пролить свет на смерть Мэри. Мы не можем скрывать его. К тому же…
– Сэр?
Джулиан покачал головой.
– Кое-что в смерти Мэри кажется мне бессмыслицей. На дознании они могут всё объяснить, но если нет… Что же, не будем сейчас об этом. Я хочу, чтобы вы с Салли пошли со мной, потому что хочу знать, нет будет ли на дознании один из тех трёх мужчин, у которого твоя сестра стащила письмо, и если это не Эвондейл, то Салли единственная, кто может узнать его. Но скажи ей надеть вуаль. Думаю, мы не хотим, чтобы он узнал её.
Глава 7. Мистер Харкурт унимает бурю
«Роза и шип» была чистым и приличным трактиром недалеко от приюта. Дознание проходило в просторной задней гостиной. Столы убрали, чтобы освободить место для коронера и присяжных. Зрители сидели на стульях, скамьях или в отдельных комнатках у стен. Джулиан, Брокер и Салли нашли себе такую и разместились там.
Харкурт уже был здесь и вежливо ходил среди людей, всем видом выражая смесь скорби и неодобрения. «Я сожалею о смерти этой молодой женщины, но я потрясен и возмущён способом, которым она её настигла», – будто бы говорил преподобный. За ним хвостом ходили безвкусно одетые сестры-хозяйки, ловя каждое слово Харкурта. Джулиан узнал среди них миссис Фиске. Среди зрителей было немало внушительных и успешных с виду торговцев, мастеровых и священников. Должно быть, это и есть те состоятельные и влиятельные покровители, о которых слышал Брокер.
В зале было и несколько газетчиков, лениво подпиравших стены или вычищавших грязь из-под ногтей перочинными ножами. Джулиан узнал их по выражению лиц – смеси цинизма и любопытства, а также неизменной привычке использовать собственные брюки вместо промокательной бумаги. Но их было мало, так что Харкурт похоже преуспел в своём стремлении держать это дело подальше от газет.
– Видите кого-нибудь из тех троих? – прошептал Джулиан Салли, что разглядывала собравшихся из-под вуали.
– Нет, никого, – прошептала та в ответ. – Если кто-то появится, я кивну.
Появление коронера и судьи вызвало небольшой ажиотаж. Но к удивлению Джулиана, газетчики обратили внимание не на них. Они принялись толкать друг друга и глядеть в дальний конец комнаты, где появился полноватый старик на костылях. На одной ноге у него была повязка, будто он страдал подагрой. Блестящую лысину окружали клочья седых волос. Одет он был просто, но намётанный глаз Джулиана заметил, насколько хорошо подогнан и как дорог его костюм. Ещё этот человек носил громадные, старомодные золотые часы и пенсне в золотой оправе.
Джулиан верил, что газетчики умеют чуять интересные новости. Когда коронер начал копаться в бумагах и обратился к присяжным к речью, достойной римского папы, Кестрель послал Брокера узнать у репортёров, кто этот человек на костылях. Тот быстро перекинулся с ними парой слов и вернулся.
– Это мистер Сэмюель Дигби, сэр. Очень суровый малый, он ведь клюв. Живёт в Хайгейте.
Джулиан слышал об этом человеке. Ушедший на покой торговец шерстью, богач, ныне известный как проницательный и суровый, но справедливый судья. Ещё за ним шла слава филантропа, пусть и очень избирательного. Джулиан гадал, что привело его сюда из Хайгейта с его-то подагрической ногой, от которой при каждом движении на лице Дигби появлялась гримаса боли. Он один из покровителей Харкурта? Если так, он явно старался держаться наособицу от остальных.
Последовала короткая задержка – приходской констебль повёл присяжных в другое помещение, чтобы взглянуть на тело. Они вернулись довольно мрачные, и коронер вызвал первого свидетеля. Это оказалась Маргарет Малдун, она же Проныра Пег. Женщина ждала в соседней комнате – должно быть, исполняя установленное Харкуртом правило не говорить с посторонними. Пег описала, как нашла Мэри остывшей примерно в семь часов утра, с пустой склянкой лауданума на прикроватном столике. Коронеру её ирландская склонность к драматизму показалась излишней, и он как можно быстрее закончил опрашивать её.
Свидетельство Флорри Эймс оказалось ещё короче. Она пересказала, как заглянула к Мэри и попыталась разбудить её, заметила бутылочку из-под лауданума на столике, но подумала, что это лекарство, которое принимала покойнавя. Газетчикам пришлось сделать замечание за то, что они подмигивали ей. Флорри улыбнулась им в ответ, когда её и Пег отпустили.
Следующим выступал очень важный и надменный доктор – известный член Королевской коллегии врачей, что осматривал покойную. Он ясно дал понять, что если бы не глубокое уважение к мистеру Харкурту, он бы и не подумал связывать своё имя и знания с таким отвратительным делом. Коронер перед ним благоговел и расспрашивал с большим почтением. О да, богатые и могущественные покровители могут очень помочь.
Итак, покойная была женщиной от шестнадцати до двадцати лет, сообщил Великий доктор. Она была довольно худой, но здоровой. Он осматривал тело примерно в десять утра, то есть примерно через три часа после смерти.
Джулиан сразу обратил на это внимание. Почему на то, чтобы вызвать врача ушло три часа? Что они делали всё это время?
Насколько понимал Великий доктор, с того мига, как было найдено тело, в комнате Мэри ничего не двигали. Она лежала на кровати в грубой шерстяной ночной сорочке, закутанная одеялом до плеч. На теле не было ни ран, ни признаков приступа или резкого обострения какой-то болезни. Если судить по степени rigor mortis и трупным пятнам, девушка уже была мертва от шести до двенадцати часов. Также доктор дал краткое описание комнаты – помещение площадью в десять квадратных футов, без окна или камина. Всю мебель составляли маленькая кровать и деревянный сундук да столик с умывальником – чистым и пустым. Около умывальника стоял полупустой кувшин с водой и почти пустая склянка.
Великий доктор вынул последнюю из своей медицинской сумки и поднял повыше. Она была шести дюймов в высоту из прозрачного стекла и наклейкой на пробке. На дне виднелись следы рубиново-красной жидкости. Коронер тщательно рассмотрел склянку, затем передал её присяжным.
– Как видите, джентльмены, – заметил он, – на бутылочке явно написано «Лауданум». Покойная не могла его ни с чем перепутать. Я уверен, что большинство из вас время от времени принимает это средство; тем не менее, доктор, не могли бы вы кратко объяснить присяжным, что оно собой представляет?
– Лауданум – это настойка опия на спирту. Его прописывают, чтобы облегчить боль – зубную, ревматическую и иные. Обычная доза составляет двадцать пять капель, – пояснил Великий доктор.
Затем он рассказал, что на столике Мэри рядом со склянкой стоял стакан. В нем есть следы лауданума, воды и вещества, что он считает «Укрепляющим эликсиром Саммерсона» – сердечным лекарством, что принимала девушка.
– Что именно это за лекарство? – спросил коронер.
Великий доктор объяснил, что «Эликсир» представляет собой смесь сахарного сиропа, трав и некоторого количества спирта, что должны придать сил слабому пациенту. Это очень известное средство, заверил Доктор, и оно продаётся по всему Лондону. У него приметая этикетка – солнце, посылающие исцеляющие лучи. Конечно, он не знал, почему его принимала Мэри, ведь он никогда не лечил её. Ему говорили, что она не страдала ни от какой болезни, но была подавлена и слаба – должно быть, то было источающее воздействие жизни, что она вела до того, как попасть в приют.
Здесь коронер предупредил присяжных, что у них нет никаких свидетельств о прошлой жизни Мэри, так что они не могут делать заключений об этом. Великий доктор подавил зевок и посмотрел на часы.
Коронер спросил, что свидетель может сказать о причине смерти. Великий доктор откашлялся.
– На мой взгляд, смерть наступила от нарушения дыхания, вызванного намеренным приёмом большой дозы лауданума.
– Как вы можете быть уверены в том, что приём был намеренным?
– По просьбе мистера Харкурта я выпарил немного лаундаума, оставшегося в склянке, чтобы узнать, насколько велика в нём концентрация опия. У многих аптекарей свои рецепты, и количество опия может сильно различаться. Этот лауданум не был сильным. Здоровая женщина такого возраста как Мэри, должна была принять огромную дозу, чтобы исходом стала смерть. Ни одна молодая женщина, даже самого небольшого ума, не сможет выпить столько лауданума случайно.
– Заядлые курильщики опия часто принимают опрометчиво большие дозы. – предположил коронер.
– Но эта молодая женщина не была заядлой курильщицей. Те, кто принимают опий постоянно, а потом прекращают, испытывают серьёзные последствия – озноб, боль, рвота. Меня заверили, что за Мэри, как и за всеми постоялицами приюта, внимательно следили, а комнату часто осматривали. Нет никаких свидетельств тому, что она тайно принимала опий. Я заключаю, что она не была к нему привычна, и намерено приняла большую дозу, чтобы покончить с собой.
Коронер поблагодарил Великого доктора за пояснения. Газетчики принялись яростно строчить в блокнотах. Присяжные обменялись мрачными взглядами.
Следующей была миссис Фиске. Она очень чопорно сидела на месте свидетельницы. Она миссис Мэтью Фиске, а её христианское имя – Эллен. Она состоит в Обществе возвращения и служит там одной из трёх сестёр-хозяек, что отвечают за приют. Две другие – это миссис Джессоп (она указана на полную краснолицую женщину, что сидела рядом с Харкуртом) и мисс Неттлтон (ей оказалась худенькая, дрожащая женщина по другую сторону от преподобного).
Миссис Фиске объяснила, что три сестры-хозяйки дежурят в приюте по очереди. Миссис Джессоп – по понедельникам и четвергам, мисс Неттлтон – по средам и субботам, а миссис Фиске – по вторникам и пятницам. В воскресенья они выходят по очереди. Сестра-хозяйка должна заботиться о том, чтобы приют работал как должно – встречать торговцев, отвечать на вопросы об Обществе, следить за запасами еды, угля, свечей и тому подобного. Кроме того, дежурная сестра должна приглядывать за постоялицами, чтобы те выполняли свою работу и молились. Он серьёзных нарушениях дисциплины они сообщают мистеру Харкурту. Он бывает в приюте каждый день, иногда не по разу и всегда отправляет там богослужения по воскресеньям. Вчера, как и положено, миссис Фиске сменила миссис Джессоп с утра и оставалась в приюте весь день. Вечером постоялицы поужинали как обычно, а в полдевятого поднялись в молельню, чтобы почитать Библию до десяти.
– Была ли покойная на ужине и вечерних молитвах? – спросил коронер.
– Да.
– Вы уверены?
– Я бы могла освободить её от них, если она была больна. Но это не так, – возмутилась миссис Фиске.
– Вы заметили в каком состоянии ума она была?
– Мне кажется, вокруг Мэри и её настроения слишком много шумихи, сэр. Она всегда была не от мира сего – мечтала и разыгрывала такую драму, будто если она умеет говорить, как образованная дама и недурна лицом, то лучше всех остальных девушек. Но это не так – они все равны в глазах Господа, все грешницы, которым нужно наказание.
– Но как она себя вела в тот вечер, миссис Фиске?
– Кажется, как всегда. Я не обратила внимания. Но мистер Харкурт заметил, что она была в каком-то смятении, и я уверена, что он прав. Он хорошо понимает людей.
– Так мистер Харкурт был вчера в приюте?
– Д-да, – она опасливо посмотрела на него.
– Долго он там оставался?
– Он… ну, он был там всю ночь, сэр.
– Это было необычно?
– Очень. Обычно мистер Харкурт строго соблюдает приличия и не остаётся под одной крышей с постоялицами, когда они ложатся спать. Но в этот раз он ждал попечителей, что должны быть прибыть на следующий день. Мистер Харкурт хотел показать им, чего мы достигли. Нужно было много всего приготовить, и мистер Харкурт попросил меня заняться этим вместе с ним. Мы работали всю ночь.
– Когда вы в последний раз видели покойную живой?
– Я думаю, около десяти вечера. Я дала ей лекарство после вечерних молитв.
– Это было то самое лекарство, что называется «Укрепляющим эликсиром Саммерсона»?
– Да. Она принимала его каждый вечер – всего около пальца, – сестра-хозяйка наглядно продемонстрировала свой указательный палец. – Она была худой и бледной. Это лекарство должно было придать ей сил. – Фиске скептически поджала губы.
– Она сказала что-нибудь, когда вы давали ей лекарство?
– Только «Спасибо, миссис Фиске» и сделала книксен. Она очень любила такие жесты.
– Давно она принимала это лекарство?
– Дней десять.
– Кто-нибудь ещё в приюте принимал его?
– Нет, сэр.
После того как Мэри и все остальные отошли ко сну, миссис Фиске и мистер Харкурт работали у него в кабинете. Время от времени она спускалась на кухню, чтобы сделать чаю. Примерно в три часа утра сестра заглянула в дом к девушкам, чтобы убедиться, что все в кроватях.
– Что значит «в дом»? – уточнил коронер.
– Приют состоит из двух домов, они соединены коридором на первом этаже. Постоялицы спят в левом доме – мы называем его «дом постоялиц». В том, что справа расположен кабинет мистера Харкурта, комнаты для посетителей и для работы и молельня.
– А мистер Харкурт ходит с вами проверять девушек?
– Конечно, нет! Они никогда этого не делал.
Коронер закашлялся.
– Хм… Что же… Вы заметили что-нибудь необычное в доме постоялиц?
– Нет, сэр. Несколько девушек сидели и шептались, но я пресекла это.
– Вы видели покойную?
– Видела, очень кратко. Она лежала в кровати – мне показалось, что она спит.
– Она была одна?
– Да, конечно. Она спала в одна в маленькой комнатке в знак позора.
– Отчего же?
– Это было решение мистера Харкурта. Мне не подобает говорить вместо него, когда дело касается вопросов дисциплины.
– Очень хорошо. Вы заметили пустую склянку из-под лауданума на столике у её кровати?
– Нет. Она могла быть там – я не могу сказать. Было довольно темно, а я ведь не искала намеренно. Я просто повернула голову, чтобы увидеть, что Мэри в кровати, и пошла дальше.
Она услышала о смерти Мэри от Маргарет Малдун, вместе со всеми. Она ненадолго заходила в дом постоялиц с мистером Харкуртом, который послал за доктором и приказал ничего не трогать в комнате Мэри.
– Я не могу сказать, что происходило после, потому что пришла мисс Неттлтон, чтобы сменить меня, а услышав, что случилось с Мэри, ужасно переволновалась. Так что я должна была позаботиться о ней, – она бросила взгляд на мисс Неттлтон, которая сжалась на стуле.
Салли вцепилась в сюртук Джулиана.
– Она не рассказала, куда так спешила в чепце и шали сразу после того как Мэри нашли мёртвой.
Прежде чем Кестрель успел ответить, коронер спросил:
– Могут ли постоялицы сами достать лауданум?
– Определённо нет. Мы держим его в кладовой, дверь в которую всегда заперта. Там же храниться спиртное для медицинских целей, и мы не держим у себя тех, кто будет рыскать по дому в поисках выпивки.
– Могла ли покойная как-то достать лауданум из этой кладовой?
– Я думаю, сэр, что она могла, но она этого не делала. Я проверила запасы – лауданум не пропадал.
– Вы можете предположить, где она могла его взять?
– Не единой, сэр. Но эти женщины достаточно хитры. Когда я на дежурстве, то вижу их постоянно и осматриваю комнаты, чтобы убедиться, что никто не прячет ничего неподобающего. Никогда в прошлом им не удавалось тайно пронести что-то снаружи. Это не моя вина, мистер Харкурт! Мы делали всё, что могли! Мы не можем помочь, если…
– Да-да, миссис Фиске, я уверен, что вы сделали всё, что было в ваших силах.
– Спасибо. Вы свободны. А теперь, – коронер зловеще откашлялся, – я хочу услышать показания мистера Харкурта.
Присяжные вытянули шеи и зашептались, когда Харкурт занял место свидетеля. Публику явно обеспокоили некоторые показания – особенно рассказ о том, как сурово в приюте обращались с Мэри. Но если Харкурт и почувствовал их настроение, то виду не подал. Он был мрачен и спокоен – с коронером присяжными преподобный говорил уважительно, но чуть отстранённо, будто от закона и фарисеев его отделяла целая духовная пропасть.
