Текст книги "Эликсир для мертвеца"

Автор книги: Кэролайн Роу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

– Нападения? – неуверенно спросил Иаков.

– Что еще могло причинить такие повреждения, а не другие? – сказал Исаак, накладывая лубок на ногу. – Большинство людей после такого сильного падения, которое вызвало эти переломы, переломало бы гораздо больше костей во всех частях тела и умерло. Подумай, Иаков, какое странное расположение повреждений. Одна рука, грудь, одна нога поражены сильно, но голова и живот невредимы. Представь себе человека, лежащего на земле, прикрывающего голову руками, а живот подтянутыми коленями. Он не мог бы долго защищаться таким образом, и я думаю, что нападающим помешали до того, как они смогли его убить.

– Исаак, в твоих словах есть смысл, – сдержанно сказал хозяин дома. – Но, пожалуй, лучше пока не говорить об этом.

– Как хочешь, друг мой. Пока не будем.

Когда рука и нога были плотно забинтованы, Исаак перевязал грудную клетку для защиты сломанного ребра и объявил, что работа закончена.

– Теперь ему нужно лишь оправиться от того, что мы только что ему причинили, – сказал Исаак. – Это потребует ухода.

– Папа, кажется, он снова заснул. Я пока посижу с ним, – сказала Ракель.

– Но сейчас время обеда, – сказал Иаков.

– Пусть мне принесут чего-нибудь на тарелке. Я поем здесь.

Пациент спал несколько часов, сперва глубоко, потом очень беспокойно. Когда проснулся, Ракель дала ему попить, и он снова погрузился в беспокойный сон. Когда Исаак вернулся, пациент, будто в полусне, бормотал и негромко стонал. Исаак жестом велел дочери вести себя тихо и подсел к пациенту.

– Сеньор, вы проснулись?

– Кажется, – невнятно ответил пациент.

– Боль ощущается во многих местах?

– Да, – ответил он, – но она очень далекая. Такая далекая, что я едва чувствую ее.

– Мы вправили ваши переломы, – сказал Исаак. – Теперь они должны зажить, и вы сможете снова владеть рукой и ногой.

– Неважно, много ли боли, – сказал пациент. – Я не должен умереть. Не должен.

И снова погрузился в сон.

Когда пациент проснулся снова, глаза и речь его были ясными. Ракель послала за отцом.

– Здравствуйте, сеньор, – сказал пациент. – Вы, должно быть, врач.

– Да, сеньор. Я вправил ваши переломы.

– Помнится, кто-то недавно говорил мне это. Но я разговаривал с вами раньше, – добавил он.

– Когда я впервые вошел сюда. Иаков Бонхуэс сказал, что вы еврей-торговец. Потом вы сказали, что вы из Каркассона и страдаете артритом. Рад сообщить вам, что шок от повреждений излечил вас от артрита. Ваши суставы совершенно здоровы и гибки. Этот шок изменил также вашу веру.

– Хорошо, сеньор, признаюсь, я не еврей.

– Сеньор, это стало совершенно ясно, когда простыни не прикрывали вашего тела.

– Сеньор Иаков боялся…

– Прекрасно знаю, чего боялся сеньор Иаков, но с моей стороны бояться ему было нечего. Мне гораздо легче лечить пациента, если я знаю, кто он и что он.

– Не понимаю, почему. Разве кости ломаются не одинаково у христиан и евреев? У бедняков и богачей? У аристократов и крестьян?

– Отнюдь нет, сеньор, по многим причинам, которые я охотно обсужу с вами, когда окрепнете.

– Хорошо. До тех пор я готов вам верить. История моя довольно обычная. Я из древнего, славного рода, во всяком случае, мне так постоянно твердили. Он разорился в тяжелые времена, во время чумы, и мои предки проявили немало алчности и глупости. Они теряли деньги на каждом неудачном предприятии в провинции Руссильон.

– Нередко те, кто чувствует, что теряет власть и богатство, совершают глупости, пытаясь вернуть их, – сказал Исаак.

– В самом деле, – сказал пациент. – Вы с большой точностью характеризуете моих отца и деда. Однако не будучи таким гордым и глупым, как мои предки, я внял совету слуги и женился на дочери торговца. Поэтому достаточно богат, чтобы выплатить гонорар вам и сеньору Иакову. Кроме того, в этом новом положении я нашел жизнь достаточно приятной, чтобы хотеть продолжать ее.

– Тогда, сеньор, нужно бороться, чтобы выжить. С вами будут находиться моя дочь Ракель и мой ученик Юсуф. Выполняйте их указания. Если понадоблюсь я, они меня приведут.

– Вы кто?

– Исаак, врач из Жироны.

– О котором рассказывают чудесные истории. Я польщен, сеньор Исаак.

И пациент снова погрузился в сон.

Ракель сидела у ложа пациента почти до заката. Когда он ненадолго просыпался, уговаривала его выпить бульона, холодного мятного напитка и горького апельсинового, давала ему каплю болеутоляющего и наблюдала, как он погружается в беспокойный сон. Она неустанно двигалась, ей было жарко, она потела, глаза слипались. Наконец села и дремала на неудобном стуле, пока не появился Юсуф.

– Как он? – прошептал мальчик.

– Спит, – ответила Ракель. – Если проснется, постарайся уговорить его выпить бульона и холодного питья.

– Ты поторапливайся, – сказал Юсуф. – Семья и гости собираются во дворе.

– Ты поел?

– Конечно, – ответил мальчик. – На кухне, перед приходом сюда.

– И наверняка всего самого лучшего, – сказала девушка и пошла к другой стороне дома, рассчитывая, что у нее еще есть время смыть пот и дорожную пыль, переодеться в чистое платье, немного отдохнуть и присоединиться к остальным за ужином.

Когда Ракель нашла комнату, отведенную ей с Бонафильей, невеста все еще была там, она лежала в сорочке на кровати, глядя в потолок.

– Бонафилья, все собираются во дворе, – сказала она как можно бодрее. – Вечер приятный. – Ответа с кровати не последовало. – Может, сможем погулять с кем-то из членов семьи, – добавила Ракель. – Нам нужно выйти. Будет интересно посмотреть город, тебе не кажется?

– Не хочу гулять с этой семьей, – ответила Бонафилья, наконец вынужденная заговорить. – Не хочу сталкиваться ни с кем из них.

– Что значит – сталкиваться? – раздраженно спросила Ракель. – Они не чудовища и не убийцы.

– Не могу, Ракель. Попросишь папу извинить меня? Скажи ему, я не хочу ужинать.

– Нет, Бонафилья, я этого не сделаю. Что подумает Давид, если ты откажешься спуститься?

– Пусть думает, что угодно, – сказала Бонафилья. – Меня это не волнует, – и заплакала снова.

– С чего это ты… – начала Ракель и не договорила.

– Ты спросила меня о чем-то? – произнесла Бонафилья, погруженная в свои горестные мысли. – Я плохо слышу тебя.

Хотя невысказанная часть вопроса была «ведешь себя как вызывающая раздражение дурочка?», Ракель сказала первое, что пришло в голову:

– Я только хотела спросить, похож ли Давид на брата. Если да, – добавила она, – то, должно быть, он приятный и красивый.

– Не знаю. Я его еще не видела. Я не могла обедать и оставалась здесь.

Ракель раздраженно вздохнула.

– Право, Бонафилья, я не понимаю, что ты хочешь причинить всем. Тебе надо спуститься. Ты не ела с завтрака и держишься очень нелюбезно по отношению к его семье. Ты должна, по крайней мере, познакомиться с Давидом. Ты не сможешь отказаться выйти за него замуж – если это у тебя на уме, – если не увидишь его и не поговоришь с ним. Для них это будет совершенно непонятно.

«И для меня», – добавила она мысленно.

– Но, Ракель, у меня нет выбора. Теперь я должна выйти за него, – прохныкала она.

– Что ты имеешь в виду?

– После того, что случилось… то есть… мы ехали издалека, а они занимались приготовлениями. Теперь я не могу отказаться. Я должна выходить за него.

– Не понимаю, почему не можешь, – сказала Ракель. – Это будет неловко и неприятно, но возможно. Но сперва тебе нужно познакомиться с ним.

– Если спущусь, обещаешь быть рядом со мной?

– Когда смогу, Бонафилья. Имей в виду, здесь лежит очень больной человек, и я помогаю папе ухаживать за ним.

– А я думала, куда ты делась. Хотела поговорить с тобой пораньше. Что с этим человеком? Да, и позови, пожалуйста, Эсфирь. Пусть поможет мне одеться.

Ужин был накрыт во дворе на длинном столе, застеленном вышитой скатертью и уставленном блюдами праздничной еды. Ракель взглянула на хозяйку и решила, что труд принимать стольких гостей с помощью всего нескольких служанок был для нее весьма нелегкой задачей. Руфь была бледной, понурой; Ракели стало жалко ее. Изможденного вида кухарка принесла последние блюда и кувшины вина с сомнительной помощью мальчика лет десяти и двенадцатилетней младшей служанки. Ракель спокойно подошла к хозяйке.

– Могу я чем-то помочь? – спросила она. – Нас так много, мы, должно быть, истощили ваши кухонные запасы.

Молодая женщина испуганно вздрогнула и покраснела.

– Я не привыкла к большому обществу, – сказала она. – Всегда жила довольно скромно. Но мне это нравится, – солгала она мужественно. – Все было бы отлично, особенно с вашей помощью в уходе за пациентом, только вот Ева, моя служанка, слегла. Жизнь осложняют неожиданности.

– Ваша служанка больна? И вам приходится заботиться обо всех нас. Жаль, я не знала раньше. Возьмите мою Лию. Знаете, она не дамская горничная – может делать все, даже помогать на кухне. Моя мать отправила ее со мной не для того, чтобы меня причесывать или штопать мои платья, она не хотела, чтобы я была без спутницы на обратном пути.

– Если она сообразительная, это очень поможет, – сказала сеньора Руфь. – Может она присмотреть вместо меня за младенцем?

– Конечно. Она присматривала за близнецами, моими братом и сестрой, с их рождения. Что до меня, нам с сеньорой Бонафильей хватит ее служанки, которая, по-моему, почти не занята.

– Сеньора Бонафилья кажется довольно робкой, – сказала Руфь.

– Ошибаетесь, – сказала Ракель. – Она нервничает и находится в дурном расположении духа. Но, думаю, это пройдет. У нее трудный возраст.

Сеньора Руфь вздохнула и покачала головой.

– Трудный возраст? – сказала она. – Этого следовало ожидать. Из-за чего она нервничает? Из-за брака?

– Не знаю, – сказала Ракель. – Видимо, да. Надеюсь, она спустится к ужину. Если нет, пойду, приведу ее. Она не вставала с кровати с самого приезда, хотя, уверяю вас, совершенно здорова.

– О, нет, сеньора Ракель. Да, не спускалась к обеду, но вместе со служанкой выходила прогуляться в послеполуденном покое. Кухарка сказала мне, что видела, как они тайком вышли из дома, когда все отдыхали. Конечно, дорога странно действует на некоторых людей.

Не успела Ракель удивиться неожиданному желанию Бонафильи совершить прогулку, Бонафилья сама вышла во двор в коричнево-желтом платье, превосходно оттенявшем ее темные глаза и волосы. Вуаль того же цвета была закреплена на темени и на сей раз лишь частично закрывала ее лицо. Ракель осознала, что стала мишенью свирепых взглядов, потому что оставила невесту, а та встряхнула головой, пошла и встала возле отца и Иакова Бонхуэса. Эсфирь осталась в дверном проеме и сосредоточенно смотрела на нее.

Иаков повернулся и поманил молодого человека, явно своего брата. Молодой человек кивнул, подошел твердым шагом и поклонился, сперва Аструху, потом Бонафилье. Бонафилья ответила глубоким реверансом и подала ему руку. Он повел ее к столу и сел рядом с ней.

– Он определенно красив и уверен в себе, – сказала Ракель Руфи. – Словно юный аристократ.

– Да, верно, – сказала Руфь. – Ей будет нелегко заставить его подчиняться, если у нее это на уме. Но его очень впечатлила ее красота – он видел ее портрет – и он всегда хотел быть достаточно богатым, чтобы не зависеть от Иакова.

– Богатство у нее есть, – сказала Ракель. – Она поистине приехала к нему вся в золоте.

– Их родители оставили Давиду щедрую долю младшего сына, – сказала Руфь. – Даже без нее он никогда бы не был бедным, но ему нравилась мысль о сочетании этой красоты и этих денег. – Умолкла, поднесла руку ко рту и с мучительным видом посмотрела на Ракель. – Не знаю, зачем говорю вам это. Это не очень порядочно с моей стороны. Обычно я не говорю так…

– Открыто? – досказала Ракель. – Такой уж сегодня день, сеньора Руфь. Когда так устаешь, то говоришь откровенно. – И подумала, что Иаков Бонхуэс выбрал жену удачнее, чем его брат. – Бонафилья может научиться многому, наблюдая за вами.

– Не думаю, – ответила Руфь. – Я робкая, в обществе жалкое существо. У меня нет ее такта. Но пойдемте, сядем за стол.

Идя к столу с Руфью Бонхуэс, Ракель заметила две вещи. Руфь ждала еще одного ребенка, а Бонафилья негромко, приязненно смеялась над чем-то таким, что сказал Давид Бонхуэс.

Первый признак беды появился в доме Иакова на другое утро. О нем сообщила кухарка. На рассвете она пошла на рыбный рынок, а потом к ларькам птичников и мясников, чтобы иметь возможность купить самую жирную рыбу, самую отборную птицу и услышать самый последний слух, который поддерживал бы ее в течение всего дня непрерывной стряпни.

– Вот что говорят, сеньора. Слава богу, не на больших рынках, а здесь, в гетто.

– Ты уверена? – спросила Руфь, выронив от неожиданности большой узел со свежими овощами. Она вошла в кухню посмотреть, что кухарка и ее подручный принесли с рынка.

– Говорят, он один из этих катаров. [1]1
  Катары – еретическая секта XI–XIV веков в Западной Европе.


[Закрыть]А это беда. Он катар, сеньора?

– Нет, конечно, – ответила Руфь. – Это торговец из Каркассона, еврей, как и все здесь. Ну, почти все, – добавила она, потому что в гетто были дома христиан, как и за пределами гетто были дома евреев. – Но, так или иначе, он не катар.

– Да, любимая, так говорят, – сказал Иаков Бонхуэс жене, которая отправила его выяснить.

– Но ведь много лет не было никаких катаров, на протяжении жизни всех людей здесь. С чего это взяли?

– Люди всегда говорили, что в горах они еще есть. Жаль, что мы сказали, будто он из Каркассона. Нужно было сказать – из Валенсии.

– Тогда бы подумали, что он мавр, – сказала Руфь. – Ты же знаешь, какие люди.

– Думаю, нам нужно обсудить это с Давидом, – сказал ее муж. – И хорошо, что Исаак здесь. Он очень осторожен и очень мудр в советах. Может, и Бонафилья, так как она…

– Думаю, не стоит беспокоить ее сейчас нашими проблемами, – спокойно сказала Руфь. – Ей есть о чем подумать. Может, Ракель сможет увести ее на время. Уверена, ей захочется посетить кой-какие лавки. Может, посмотреть перчатки и ткани. Здесь есть, чем восхитить такую элегантную, юную девушку, как Бонафилья.

И Юсуфа отправили дежурить возле пациента, удивленную Ракель увести противящуюся Бонафилью в район, где знаменитые ткацкие мастерские города имели свои лавки, а остальные члены семьи собрались во дворе обсудить возникшую проблему.

– Полагаете, кто-нибудь передаст этот слух властям? – спросил Исаак. – Это важнее, чем существование слуха.

– Нет, – твердо ответил Давид. Все повернулись и посмотрели на него с удивлением. – Я тоже выходил из дому сегодня утром и слышал, что говорят люди. Видимо, этот слух возник вчера вечером, среди нескольких людей, пивших вино после работы. Теперь, разумеется, о нем знает каждый. Но все говорят, что никто не должен заикаться о нем, иначе христиане этого города снесут гетто и отдадут нас всех в руки инквизиции. Законы, запрещающие давать убежище еретикам, очень суровы.

– Это слабое утешение. Что нам делать? – спросил хозяин дома.

– Избавиться от этого человека, – ответил Давид. – Очень жаль, Иаков, но это единственно разумное решение.

– Знаете, вам это не поможет, – заговорил Исаак. – Разве что сами отдадите его в руки властей, сказав, что только что узнали о том, что говорят, и рискнете попасть под расследование. Вас все равно обвинят в укрывательстве еретика, и ваш поступок припишут воздействию слухов. Скажут, что вы отказались укрывать его из страха попасться – из трусости, а не добродетели.

– Давид, знаешь, он прав. А выгонять его сейчас – это убийство. Я готов нарушить правило, но не убить человека – пациента – совершенно хладнокровно. Но говорить, что он катар! – возмутился Иаков. – Насколько это касается нас, это гораздо, гораздо хуже признания, что он христианин. Если кого-то волнует, что мы лечим христианина в своем доме в гетто, что маловероятно, нас в худшем случае оштрафуют.

Пока они молча переглядывались, в дверном проеме появилась кухарка.

– Извините, сеньора, – раздраженно сказала она, – но никто не отвечает на стук, я бросила свое дело, чтобы узнать, важно ли там дело.

– Возникла какая-то проблема?

– Я не знаю, проблема это или нет, но там какая-то говорит, ей нужно видеть вас. У нее письмо или что-то такое.

– Спасибо. Я позабочусь, чтобы дверь теперь открывали, – сказала Руфь. – Пошли ее сюда.

«Какой-то» Оказалась девочка девяти-десяти лет, чистая, аккуратно одетая. Она сделала реверанс и протянула запечатанное письмо.

– Сеньора Руфь? – негромко спросила она.

– Пошли в комнату, – сказала Руфь, направляя девочку от стола твердо положенной на ее плечо рукой.

Письмо было кратким и ясным. Руфь начала читать его, потом схватила девочку за руку и вывела обратно во двор.

– Иаков, – сказала она, – ты должен помочь мне разобраться с этим, – и протянула ему листок бумаги.

Иаков прочел письмо про себя, потом вслух. «Сеньора Руфь, думаю, в настоящее время вы можете воспользоваться услугами Хасинты, дочери моей соседки. Ей девять лет, она трудолюбивая и честная. По частным причинам ей пошло бы на пользу находиться в таком доме, как ваш. Если она вам не подходит, отправьте ее домой немедленно или после того, как ваши гости разойдутся».

Он поднял взгляд от письма.

– Подписано только буквой «Э».

– Подругу мамы зовут Эсклармонда, – сказала Хасинта. – Она послала меня.

– Чем она объяснила это тебе? – спросил Исаак.

– Эсклармонда послала больного человека, – ответила девочка. – Она знает, что ему нужно много заботы. Потом узнала, что у вас в доме свадьба и гости. Подумала, сеньора, что вам нужна помощь, а я привыкла помогать. Помогала ей ухаживать за этим больным, когда он был у нее в доме.

– Только этого нам и не хватало, – сказал Давид. – Мало того, что у нас пациент-христианин, по слухам, катар, но теперь у нас появляется и прислуга-христианка. Сколько еще законов мы нарушим до того, как я женюсь?

– Это не так, – сказала Хасинта, с серьезным видом покачивая головой. – Я тоже еврейка. Так говорит моя мать.

– Она еврейка? – спросил Исаак.

– Да.

– А твой отец?

Девочка пожала плечами.

– Теперь понятно, почему она послала сюда девочку, – сказала Руфь.

– Где живет твоя мать? – спросил Иаков.

– В Ло Партите, – ответила Хасинта. – Это недалеко отсюда.

Глава восьмая

Ракель пребывала отнюдь не в радужном настроении, когда взяла Бонафилью под руку и отправилась на вынужденное исследование Перпиньяна. Ее снабдили подробными указаниями, как не заблудиться в лабиринте улиц к западу и северу от гетто, и предупредили о жутких последствиях, если она собьется с пути. Ей помогал мальчик-слуга, которого отправили вместе с девушками, чтобы он не давал им отклониться от маршрута и защищал их изо всех своих сил десятилетнего, если отклонятся. Выглядел он так, словно эта ответственность лежала на его плечах тяжким бременем.

Ракель протаскивала Бонафилью через утренние толпы покупателей в пяти разных лавках. Позади каждой находилась оживленная мастерская, где вырабатывали прекрасно выделанные ткани, которыми славился Перпиньян. Пять раз они смотрели на рулоны шелка и тонкой шерсти и ничего не покупали. В пяти лавках Бонафилья просила продавцов вынести тяжелые рулоны на улицу, чтобы рассмотреть их при дневном свете; пять раз продавцы вносили их обратно.

Устав наблюдать эту демонстрацию, Ракель повела свою спутницу к лавке перчаточника.

– Давай зайдем сюда, – сказала она. – Я хочу взглянуть кое на что.

Лавка была тихой, пропахшей новой кожей, тускло освещенной двумя окошками. Из задней двери вошел мужчина в кожаном фартуке, с довольным видом преуспевающего человека, и положил на прилавок пару перчаток.

Ракель взглянула на них и поняла, что таких еще не видела. Заинтересованная, она улыбнулась перчаточнику и взяла одну из них.

– Можно посмотреть?

– Конечно, мадам, – ответил тот.

Ракель внимательно осмотрела перчатку, от швов на пальцах до отделки на запястье. Задняя часть перчатки была сшита из ромбовидных кусочков тонкой кожи чуть больше дюйма в длину. Украшена она была кружащимся узором из крохотных бусинок на четырех центральных ромбах. Все остальное было обычным. Фасон казался причудливым, сложным, однако с некоторой сдержанностью. Это была мастерская работа.

– Я только что сделал их, – сказал человек за прилавком. – Заканчивал последний шов, когда вы вошли.

– Красивые, – сказала Ракель. – Узор сложный и приятный глазу. А эти ромбовидные кусочки, должно быть, сделаны из обрезков, чтобы сэкономить материал, – добавила она с иронией.

– Мадам знает кое-что об изготовлении перчаток, – сказал владелец лавки и снова улыбнулся. – Но если их тщательно сшить, эти ромбики могут создать превосходную прилегаемость. Эта пара предназначена даме, которая любит, чтобы перчатки сидели как влитые. Примерьте ту, что держите, сеньора, увидите, как она ласкает руку.

Перчатка была чуть великовата, но в самом деле удобной, такой, как говорил мастер.

– Бонафилья, – сказала Ракель, – иди, посмотри.

Ответа не последовало.

– Бонафилья, – повторила Ракель, поворачиваясь. За ее спиной никого не было. Она была одна в лавке с ее владельцем.

– Юная сеньора только что потихоньку вышла, наверняка подышать воздухом, – сказал этот тактичный сеньор. – Пере, позови сеньору в черно-зеленом платье.

Из глубины лавки появился юный подмастерье, вышел наружу и вскоре вернулся с Бонафильей.

– Что скажешь о них? – спросила Ракель, поднимая руку в перчатке.

– Они тебе слишком велики, – ответила Бонафилья, глядя на окошки лавки, где ее внимание, очевидно, привлекла полосатая кошка, которая умывалась, сидя на освещенном солнцем месте.

– Я знаю, Бонафилья. А помимо этого? Они превосходно сшиты. Может, захочешь заказать здесь пару перчаток.

– Обязательно закажу, Ракель, – сказала она, рассеянно глядя на перчатки, – но не сейчас. Пожалуй, выйду снова. Мне здесь жарко.

Ракель посмотрела ей в спину, недоуменно хмурясь. Утреннее солнце только что проникло в окна лавки, но там было очень прохладно. Она слегка дрожала, и казалось невозможным, чтобы Бонафилье было жарко. Чтобы охладиться, она стояла под солнцем за дверью, повернувшись так, чтобы видеть всех, проходящих по пересекающимся улицам. Было ясно, что она высматривает кого-то. Ракель раздраженно вздохнула. Она не собиралась играть роль дуэньи и тюремщицы, а также компаньонки.

– Юная сеньора нездорова? – спросил перчаточник. – Могу я чем-то помочь?

– Все в порядке, – ответила Ракель, улыбаясь как можно беззаботнее, – кроме того, что мы только что приехали в Перпиньян. Моя подруга собирается выйти замуж и остаться здесь. Она хотела провести утро, ходя по лавкам, но стала в незнакомом окружении слегка нервозной и встревоженной.

– Да. Совершенно понятно, – сказал перчаточник, разглядывая в окно богатый наряд Бонафильи с усилившимся интересом.

– Я уезжаю после свадьбы, – сказала Ракель, – иначе бы заказала для себя пару таких перчаток. Но понятно, что такой тонкой работы за день-два не сделать.

– Совершенно верно. Их выделка требует времени. Не будь у мадам руки такими тонкими, она могла бы купить эти, – сказал перчаточник. – Они еще не были готовы, как заказчица лишилась возможности их взять.

– Умерла? – спросила Ракель.

Он кивнул с подобающе скорбной миной.

– Притом совершенно неожиданно. Она тоже покупала одежду к свадьбе, а теперь оставила опекуна и жениха в отчаянии…

– И вас с парой красивых, но необычных по фасону перчаток, – сочувственно сказала Ракель. – Как я догадываюсь, неоплаченных. Не всем нравятся необычные фасоны.

– Совершенно верно, сеньора. Не могу сказать, сколько часов работы ушло на эту пару. Вас бы это потрясло.

– Не сомневаюсь, – сказала Ракель. – Сколько вы просите за них? Конечно, мне они велики, но должны подойти моей родственнице. И у нас в Жироне есть перчаточники, которые, если понадобится, могут сделать небольшие изменения.

– Двенадцать су, – сказал хитрый владелец лавки.

– Это высокая цена за перчатки, которые вы не можете продать, и которые могут не подойти моей…

– Одиннадцать, – сказал он, бросив на нее быстрый взгляд. Ракель ответила взглядом без малейшего проблеска интереса в ее ясных, темных глазах. – Но поскольку вы цените изящные перчатки больше, чем большинство женщин, приходящих в мою лавку, десять су, сеньора.

Ракель развязала шнурки сумочки и отсчитала десять тяжелых серебряных монет. Лавочник завернул перчатки в кусок шелка, она положила крохотный сверток в сумочку, и тут вошла Бонафилья.

– Зачем ты купила эти перчатки? – спросила Бонафилья, когда они вышли наружу. – Они тебе не подходят.

– Для Даниеля, – ответила Ракель. – Он постоянно ищет новые фасоны, а в этой паре крой отличается от жиронских перчаток. Ему будет интересно. Изучив эти перчатки, он может подогнать их под мою руку. Чего ты все время выбегала из лавки? Плохо себя чувствуешь?

– Дело не в этом. Я совершенно здорова. Только… – Она повернулась и быстро зашагала по улице.

– Бонафилья, – спросила Ракель, догнав ее и схватив за руку, – что происходит?

– Ничего, – ответила Бонафилья, ускоряя шаг. – Не приставай больше ко мне со своими вопросами. Я больше не могу выносить этого.

– Ясно, что-то неладно, – сказала Ракель. – В чем дело? И кого ты искала?

– Никого. Клянусь. Я не искала никого.

– Отлично, – сказала Ракель. – Тогда пошли обратно в дом сеньора Иакова.

Какое-то время они шли молча. Когда дошли до тихой части улицы, Бонафилья остановилась и повернулась к дочери врача.

– Ракель, – неуверенно заговорила она, – я слышала, что те, кого ты лечишь, могут сказать тебе что угодно, и ты никому этого не передашь. Это правда.

– Я никому не передам того, что пациент сказал мне по секрету, – ответила Ракель.

– Если я скажу тебе кое-что, обещаешь не передавать папе или Давиду?

– Может, и не передам, – сдержанно ответила Ракель, – однако это будет зависеть от того, что услышу.

Напоминать Бонафилье, что она не ее пациентка, Ракель не стала.

Бонафилья раздраженно тряхнула головой, ослабив вуаль. Ветерок поднял ее и забросил на плечи, открыв лицо полностью.

– Вчера я выходила в город.

– Я слышала об этом, – сказала Ракель.

– Как? Как мог кто-то узнать?

– Очень просто. Кухарка видела, как вы с Эсфирью выходили тайком, когда все отдыхали.

– Кухарка! С чего она шпионила за мной?

– Она не шпионила. Но если собираешься совершать украдкой прогулки после полудня, имей в виду, что в большинстве домов кухарка и кухонная прислуга уходят в свои комнаты последними. Почему ты выходила?

– Я не находила себе места, – ответила Бонафилья. – Было невыносимо сидеть запертой в этом доме.

– Запертой?

– У меня было такое чувство, поэтому я взяла Эсфирь и вышла. Мы подошли к воротам гетто и направились к реке. Когда мы шли по улицам, где городские здания, дворы и все такое, как думаешь, кого я увидела?

– Фелипа? – спросила Ракель.

Бонафилья побледнела, то ли от шока, то ли от удивления.

– Как ты узнала?

– Нетрудно догадаться. Кого мы знаем в Перпиньяне? Нашего попутчика и членов семьи Давида. Может, ты знаешь своих родственников, но я их не знаю.

– Их знают только мой брат и отец, – сказала Бонафилья.

– Значит, это не могли быть они. А мы бы знали, если б друзья или соседи из Жироны находились здесь. Поэтому было б очень странно, если ты встретила кого-то другого.

– Пожалуй, – сказала Бонафилья. – Я об этом не подумала.

– Ты увидела Фелипа. Что произошло?

– Ничего, – уклончиво ответила Бонафилья. – Мы поговорили.

– И только? – спросила Ракель. – Ты встретила Фелипа, поговорила с ним. Чего же беспокоиться о сохранении этого в тайне? Ты вышла со спутницей, случайно встретила едва знакомого человека, обменялась с ним несколькими словами. Думаю, ты могла бы сказать об этом кому угодно.

– Да, – неуверенно сказала Бонафилья. – Но все было не совсем так.

– Бонафилья, либо ты расскажешь мне, что случилось, и побыстрее, чтобы закончить к тому времени, когда мы подойдем к воротам гетто, или позволь мне спокойно подниматься по склону.

– Он расспрашивал о свадьбе. Когда она состоится, и подписала ли я уже брачный договор. Шутил по поводу размеров моего приданого и причины, по которой Давид хочет жениться на мне.

– И что?

Бонафилья придвинулась поближе к спутнице и понизила голос:

– Потом сказал, что нам нужно убежать на юг с моим приданым и начать новую жизнь, но говорил это со смехом, и я не могла понять, всерьез это он или нет. Ракель, это беспокоило меня.

– Ты хочешь так поступить? Убежать с незнакомцем, с которым однажды ненадолго встретилась и обменялась всего несколькими словами?

– Нет! – ответила Бонафилья. – Это было бы ужасно. Только…

– Что «только»?

– Ничего.

– Давид тебе нравится?

– Он очень красивый. Я не ожидала, что лицо и манеры у него будут такими приятными. И он умный, веселый. Смешил меня. Только…

– Бонафилья, – сказала, остановясь, Ракель, – на вершине холма площадь, на ней ворота гетто. Я считаю до десяти и затем продолжаю идти туда. Если хочешь сказать, что тебя беспокоит, говори сейчас.

– Ты всерьез думаешь, что он женится на мне только ради приданого? – спросила Бонафилья, медленно идя дальше.

Ракель посмотрела на нее.

– Бонафилья, не глупи. Давид только что познакомился с тобой. Нельзя ожидать, что он страстно влюблен в тебя, во всяком случае, для этого пока еще рано. Он захотел жениться на тебе, потому что видел твой портрет, знаком с твоим отцом и твоими братьями, очень приятными людьми, слышал о тебе похвальные слова. И, разумеется, потому, что твое приданое удовлетворяет его запросы. Давид считает тебя женщиной, которую сможет любить. Но он не бедный молодой человек, стремящийся поправить свои дела посредством брака. Это все время тебя беспокоило?

На площади Бонафилья взяла Ракель за руку и притянула поближе к себе, словно собираясь говорить ей на ухо.

– Сеньора Бонафилья! Сеньора Ракель! – раздался голос позади них. – Подождите чуть-чуть, пойдем вместе.

Девушки повернулись и увидели свою хозяйку с полной рыночной корзинкой. Она, тяжело дыша, шла по площади.

Как только они вошли в дом, Бонафилья взбежала по лестнице к своей комнате, оставив Ракель помогать Руфи нести тяжелую корзинку на кухню.

– Сейчас никого нельзя избавить от выполнения поручений за пределами дома, – сказала с улыбкой Руфь. – Поэтому хозяйка, как наименее важная, ходит за покупками.

– Не нужно посылать за ними кухарку, – сказала Ракель, входя в кухню. – Пусть такая превосходная стряпуха проводит на кухне столько времени, сколько ей нужно.

Кухарка отрывисто кивнула, благодаря за комплимент, но вместо того, чтобы посмотреть, что они принесли, сказала:

– Хасинта, займись корзинкой.

К удивлению Ракели, какая-то маленькая девочка отошла от печи и взяла у нее ношу.

– Спасибо, сеньора, – сдержанно поблагодарила девочка, поставила корзинку на стол и принялась разгружать ее.

– Кто это? – спросила Ракель, когда они вышли во двор. – Вчера я ее не видела.