Текст книги "Милые чудовища"

Автор книги: Келли Линк

– Женевьева? – сказал он. – Тебя ведь зовут Женевьева, да?

Я развернулась и выбежала из супермаркета. Он схватил пакеты и бросился за мной. По-моему, даже сдачу не взял. Я мчалась как могла, но вдруг на одной из сандалий расстегнулся ремешок и подошва захлопала по земле, звонко, как всегда в таких случаях, – это так разозлило меня, что я просто взяла и остановилась. И обернулась к нему.

– Кто вы?

Но я уже знала, кто он. Его можно было принять за младшего брата мамы. Он действительно был ужасно симпатичный. Я понимала, почему Зофья влюбилась.

Его звали Руслан. Зофья сказала маме и папе, что он специалист по бальдезивурлекийскому фольклору и остановится у нее на несколько дней. Она привела его к нам на ужин. Джейк тоже ужинал с нами и всеми порами чувствовал – что-то происходит. Все, кроме папы, чувствовали, что происходит нечто особенное.

– Вы считаете, что Бальдезивурлекистан – реальная страна? – спросила у Руслана мама. – Значит, наша бабушка говорит правду?

Руслану было нелегко ей ответить. Он явно собирался сказать, что его жена ужасная лгунья, но кем бы тогда оказался он сам? Уж точно не тем, за кого себя выдавал.

Наверное, он много чего собирался сказать. И сказал:

– Пицца у вас удалась на славу.

За ужином Руслан много фотографировал. На следующий день я пошла с ним печатать фотографии. У него были и другие пленки, которые он отснял в волшебном ридикюле, но они плохо проявились. Видимо, были уже слишком старые. Отснятые за ужином фотографии мы напечатали по два экземпляра, чтобы они и у меня тоже остались. Там есть замечательный портрет Джейка на нашем крыльце. Он смеется, подняв ладонь к губам, будто хочет поймать собственный смех. Эта фотография висит у меня в компьютере и еще на стене у изголовья кровати.

Я купила Руслану в подарок шоколадное яйцо. Потом мы пожали друг другу руки, и он расцеловал меня в обе щеки. «Передай маме один из моих поцелуев», – сказал Руслан, и я подумала, что, когда увижу его в следующий раз, буду уже в возрасте мамы или даже Зофьи, а он будет старше всего на несколько дней. Когда мы увидимся в следующий раз, Зофья уже умрет. У нас с Джейком, наверное, будут дети. Это в голове не укладывалось.

Я знаю, что Руслан уговаривал Зофью вернуться с ним и жить в волшебном ридикюле, но она отказалась.

– Мне там как-то не по себе, – объясняла она. – К тому же там нет кинотеатров. И мне надо приглядывать за твоей мамой, за тобой. Может быть, когда ты подрастешь и сможешь как следует присмотреть за ридикюлем, я и суну туда нос – на секундочку, как раз хватит для небольшого визита.

Я влюбилась в Джейка не потому, что он умный. Я и сама не глупая. И я знаю, что «умный» не значит «хороший», это даже особого здравомыслия не значит. Вспомните, в какие неприятности то и дело влипают умные люди.

Я влюбилась в Джейка не потому, что он умеет готовить суси и у него есть черный пояс по фехтованию – или что там дают тем, кто умеет хорошо фехтовать? И не потому, что он играет на гитаре. Он лучше играет в футбол, чем на гитаре.

Все это были поводы пойти с Джейком на свидание. Это и еще то, что он меня попросил. Джейк попросил пойти с ним в кино, а я спросила в ответ, можно ли взять с собой бабушку, Натали и Наташу. Конечно, сказал он, и мы все пятеро уселись и стали смотреть «Добейся успеха», а Зофья то и дело бросала в ридикюль пару шоколадных ирисок или горсть попкорна. То ли подкармливала черного пса, то ли открывала застежку правильно и угощала своего мужа.

Я влюбилась в Джейка, потому что он учил Натали дурацким розыгрышам, потому что он похвалил новые Наташины джинсы. Я влюбилась в Джейка, когда он отвез нас с Зофьей по домам. Джейк проводил ее до самой двери, а потом проводил до двери меня. Я влюбилась в Джейка, когда он не попытался меня поцеловать. Я всегда нервничала из-за поцелуев. Почти все парни думают, что умеют хорошо целоваться, хотя чаще всего это не так. Не то чтобы я сама целуюсь лучше всех, но, по-моему, поцелуи не должны превращаться в вид спорта. Это же не теннис.

Мы с Натали и Наташей учились целоваться друг на друге. Просто тренировались. И неплохо это освоили. Во всяком случае, поняли, почему поцелуи считают радостью и удовольствием.

Но Джейк не пытался меня поцеловать. Вместо этого он меня обнял – широко, от души. Уткнулся лицом мне в волосы и вздохнул. Так мы и стояли на крыльце, и наконец я спросила:

– Что ты делаешь?

– Я хотел понюхать твои волосы, – сказал он.

– А, – сказала я. Это было так странно, но по-хорошему странно. Я тоже сунула нос в волосы Джейка, они у него каштановые и кудрявые. Я понюхала их. Мы стояли на крыльце и нюхали волосы друг друга, и мне было так хорошо. Так радостно.

Джейк сказал мне в волосы:

– Ты знаешь такого актера, Джона Кьюсака?

– Знаю, – сказала я. – «Иногда уж лучше умереть» у Зофьи один из любимых фильмов. Мы все время его смотрим.

– Кьюсак любит нюхать у женщин подмышки.

– Пошлятина! – сказала я. – Все это вранье! А сейчас что ты делаешь? Мне щекотно.

– Я твое ухо нюхаю, – сказал Джейк.

Волосы у Джейка пахнут, как чай со льдом и медом, когда весь лед уже растаял.

Целоваться с Джейком было как целоваться с Натали или Наташей, хотя это уже не просто для развлечения. Такое чувство, будто играешь в «Эрудит» и не можешь подобрать слово.

С Гудини было так – Джейк очень увлекся им, когда у нас начался углубленный курс американской истории В десятом классе нас обоих записали на историю. Всем велели подготовить исследование по чьей-нибудь биографии Я исследовала Джозефа Маккарти. У бабушки много материала о Маккарти. Она его терпеть не могла за репрессии в Голливуде.

Джейк держал свое исследование в секрете – однажды он предложил всей нашей группе по истории, кроме мистера Стрипа (мы его звали Мерил), встретиться в субботу в школьном бассейне. Когда мы пришли, Джейк у нас на глазах повторил один из трюков Гудини – с мешком для белья наручниками, школьным шкафчиком для одежды и велосипедными цепями, в глубоком конце школьного бассейна. Он выбрался за три с половиной минуты, а Роджер сделал кучу фотографий и вывесил в Интернете. Одна из фотографий попала на городской сайт, и Джейка исключили из школы. Так судьба посмеялась над ним: еще когда его мама лежала в больнице, Джейк подал документы в Массачусетский технологический институт. Он это сделал ради нее. Он думал, она не умрет, если он поступит. Она так восхищалась Технологическим. Дня через два после его исключения, сразу после свадьбы, когда папа Джейка и учительница фехтования были на Бермудах, пришло письмо о зачислении в институт, и тут же по телефону позвонил кто-то из приемной комиссии и объяснил, что они вынуждены изменить свое решение.

Мама спросила, как я могла позволить Джейку надеть наручники и велосипедные цепи, а потом смотреть, как Питер с Майклом спихивают его в самый глубокий конец бассейна. Я сказала, что у нас был план на случай неудачи. Еще десять секунд, и мы бы все бросились в бассейн, открыли шкафчик и вытащили Джейка Но я ревела, рассказывая об этом. Еще до того как Джейк забрался в шкафчик, я понимала, какой он дурак, что это затеял. Потом он обещал мне, что больше не будет вытворять ничего подобного.

Тогда я и рассказала ему о Зофьином муже, Руслане, и о Зофьином ридикюле. Ну не дура ли я сама?

Я думаю, вы догадываетесь, что было дальше. Джейк поверил мне насчет ридикюля, вот в чем беда. Мы же столько времени просидели у Зофьи, играя в «Эрудит». Зофья глаз не спускала с ридикюля. Даже в туалет ходила с ним. Скорее всего, она и спала с ридикюлем под подушкой.

Я не говорила ей, что рассказала все Джейку. Никому другому я никогда бы не рассказала. Даже Наташе. Даже Натали, самой ответственной на свете. Теперь, конечно, если ридикюль найдется, а Джейк все-таки не появится, придется рассказать Натали. Кто-то же должен присматривать за этой дурацкой кошелкой, пока я буду искать Джейка.

Что меня беспокоит – а вдруг Руслан или другой бальдезивурлекиец, или кто-нибудь живущий под холмом выйдет из ридикюля и встревожится, не увидев Зофью? Может быть, он пойдет искать ее и принесет ридикюль к ее дому. Может быть, они знают, что теперь за ридикюлем должна присматривать я. А может, не знают, просто возьмут и спрячут его где-нибудь. Может, кто-то принес ридикюль в библиотечное бюро находок, а дура-библиотекарша вызвала ФБР. И теперь ученые в Пентагоне изучают его. Ставят эксперименты. Если Джейк выйдет, они решат, что это шпион или суперкиборг, или инопланетянин, или еще кто-нибудь в этом роде. Просто так его ни за что не отпустят.

Все думают, что Джейк убежал из дому, все, кроме моей мамы, – она уверена, что он пробовал повторить еще один трюк Гудини и теперь лежит где-нибудь на дне озера. Она ничего такого не говорила, но я вижу, что она так думает. Без конца печет мне пирожные.

А случилось вот что – Джейк сказал:

– Можно это на секундочку?

Сказал так внезапно и просто, что застал Зофью врасплох. Она вытаскивала кошелек из ридикюля. Это было в понедельник утром, в фойе кинотеатра. Джейк стоял за стойкой буфета. Он там работал. На нем была дурацкая красная шляпа из картона и что-то среднее между фартуком и слюнявчиком. Он должен был спрашивать, не желаем ли мы экстра-порцию какой-нибудь газировки.

Джейк перегнулся через стойку и взял ридикюль прямо из рук Зофьи. Аккуратно закрыл его и опять открыл. Мне кажется, он открыл правильно. Мне кажется, он не попал к Сторожу во тьму.

– Я сейчас, – сказал он.

И вдруг его уже не было рядом. Были только я, Зофья и ридикюль, который лежал на стойке.

Если б я бросилась за Джейком, наверное, я догнала бы его. Но Зофья не зря так долго была хранительницей волшебного ридикюля. Она быстро сдернула его со стойки и сверкнула глазами на меня.

– Какой хулиган! – Зофья была в ярости. – По-моему, Женевьева, тебе лучше расстаться с ним.

– Дай мне ридикюль, – потребовала я. – Я пойду приведу Джейка.

– Женевьева, это не игрушка, – сказала Зофья. – Это не забава какая-нибудь. Это тебе не «Эрудит». Джейк вернется тогда, когда вернется. Если вообще вернется.

– Дай мне ридикюль, – сказала я. – Или я его отниму.

Зофья подняла ридикюль над головой так, что мне было не достать. Ненавижу тех, кто выше меня.

– Что ты хочешь сделать, Женевьева? Дать мне чем-нибудь по голове, да? Или ты хочешь украсть ридикюль? Ты хочешь уйти, а меня бросить здесь объяснять родителям, куда ты подевалась? Ты хочешь остаться без своих друзей? Когда ты вернешься, они уже закончат колледж. У них будет работа, дети, свои дома, а тебя они даже не узнают. Твоя мама будет старухой, а я вообще давно умру.

– Мне все равно, – сказала я. Села на старый розовый ковер в вестибюле и заплакала. Какая-то женщина с именной табличкой на лацкане подошла и спросила, все ли у нас в порядке. Ее звали Мисси. А может, табличка была чужая.

– Все хорошо, – сказала Зофья, – просто у внучки грипп.

Зофья взяла меня за руку и подняла с ковра. Она обняла меня за плечи, и мы вышли из кинотеатра. Даже не стали смотреть тот идиотский фильм. Мы с Зофьей вообще больше не ходили в кино. И я больше не хочу ничего смотреть. Дело в том, что я не могу смотреть фильмы, которые плохо заканчиваются. А в хорошие концы даже не знаю, верю или нет.

– У меня есть план, – сказала Зофья. – Искать Джейка пойду я. А ты останешься здесь и присмотришь за ридикюлем.

– Ты тоже не вернешься, – я еще горше заплакала. – Ну, или вернешься, когда мне будет уже сто лет, а Джейку так и останется шестнадцать!

– Все будет хорошо, – сказала Зофья. Если б только я могла вам рассказать, какая она тогда была красивая. И не важно, врала она или действительно знала, что все будет хорошо. Важно, с каким видом она это сказала. Чтобы так сказать, нужна либо абсолютная уверенность, либо все искусство очень искусной лгуньи.

– Мой план сработает. Только сначала надо зайти в библиотеку. Один из тех, кто живет под холмом, только что вернул детектив Агаты Кристи, надо его сдать.

– Значит, в библиотеку? – спросила я. – Может, еще домой пойдем, в «Эрудит» поиграем?

Наверное, вам кажется, что я просто язвила, и я действительно язвила. Но Зофья внимательно посмотрела на меня Она знала: если я начала язвить, значит, начала думать. Зофья поняла, что я догадалась – она просто тянет время. Поняла что я разрабатываю собственный план, очень похожий на тот, который она предложила, только посланцем в ридикюль там выступает не она, а я. Зофья поняла, что сейчас я работаю над разделом «Как?».

– Можно и в «Эрудит» поиграть, – сказала она. – Не забывай: когда не знаешь, что делать, никогда не вредно сыграть в «Эрудит». Все равно что погадать на «Книге перемен» или на чайных листьях.

– Пожалуйста, только давай быстрее, – сказала я.

Зофья еще раз внимательно посмотрела на меня.

– Женевьева, времени у нас хоть отбавляй. Если собираешься стать хранительницей ридикюля, ты должна всегда это помнить. Ты должна быть терпеливой. Ты умеешь быть терпеливой?

– Я постараюсь, – сказала я. И я стараюсь, Зофья. Я очень очень стараюсь. Но ведь это нечестно. Джейк там смотрин на всякие чудеса, разговаривает со зверями, а может, – кто знает? – учится летать или говорить по-бальдезивурлекийски у какой-нибудь очаровательной трехтысячелетней девушки из-под холма. Наверняка она живет в избушке на курьих ножках и просит Джейка сыграть ей что-нибудь на гитаре. Может быть, она заколдует тебя, Джейк, и ты ее поцелуешь. Только что бы вы там ни делали, не ходи к ней домой. Не засыпай в ее постели. Возвращайся скорее, Джейк, и принеси с собой ридикюль.

Я ненавижу фильмы и книжки, где парень куда-нибудь отправляется и с ним происходят всякие приключения, а девушка в это время должна сидеть дома и ждать. Я феминистка. Я даже подписалась на журнал «Бюст» и смотрю каждую серию «Баффи – истребительница вампиров». Я не верю во всю эту чепуху.

Мы и пяти минут не пробыли в библиотеке, а Зофья уже вытащила с полки биографию Карла Сагана [22]22
  Карл Эдуард Саган (1934–1996) – американский астроном.


[Закрыть]и бросила в ридикюль. Она явно тянула время. Изобретала план – как помешать моему плану. Хотела бы я знать, в чем именно, по ее мнению, состоял мой план. Наверняка он был гораздо лучше того, что я придумывала на самом деле.

– Не надо! – сказала я.

– Не волнуйся, никто не видит.

– Ну и что, что никто не видит! Вдруг Джейк сидит там в лодке или возвращается назад, а ты бросаешь книги ему на голову!

– Нет, там так не бывает, – сказала Зофья. – В любом случае, книга сослужит ему хорошую службу.

И тут к нам подошла библиотекарша. У нее на свитере тоже была именная табличка. Как я устала от людей с этими дурацкими табличками! Даже не буду вам говорить, как ее звали.

– Я все видела, – сказала она.

– Что видели? – Зофья улыбалась библиотекарше сверху вниз, как Библиотечная Королева, к которой пришли подавать прошение.

Библиотекарша строго смотрела на нее.

– Я вас знаю, – сказала она вдруг почти с испугом, как турист, внезапно увидевший йети. – У нас на стенде висит ваша фотография. Вы мисс Суинк. Вам запрещено брать книги.

– Какая нелепость, – сказала Зофья. Она была выше библиотекарши фута на два, не меньше. Мне стало немного жалко библиотекаршу. В конце концов, Зофья только что украла книжку, которую выдают на семь дней. И лет сто ее не вернет. Мама всегда говорила, что я обязана защищать людей от выходок своей бабушки. Похоже, до того как стать хранительницей ридикюля, я была хранительницей Зофьи.

Библиотекарша протянула руку и схватила ридикюль. Низкорослая тетка, но крепкая. Она рванула ридикюль на себя, Зофья споткнулась и упала. Я не верила своим глазам. Кто угодно, кроме меня, заглядывает в Зофьин ридикюль! Какая я после этого хранительница?

– Женевьева, – сказала Зофья. Она крепко сжала мне руку, и я посмотрела на нее. Зофья сильно побледнела и чуть шаталась. – Все это мне очень не нравится. Так и передай маме.

И еще что-то добавила, только, кажется, по-бальдезивурлекийски. Библиотекарша сказала:

– Я видела, вы положили книгу в сумку. Прямо в сумку.

Она открыла ридикюль и заглянула туда. Раздался долгий жуткий вой, полный ярости, нестерпимого одиночества и безнадежности. Я ни за что не хотела бы еще раз услышать его. Все, кто был в библиотеке, посмотрели на нас. Библиотекарша сдавленно захрипела и отшвырнула ридикюль. Из носа у нее потекла кровь, капнула на пол. Первой моей мыслью было: чистая случайность, что ридикюль закрылся, когда упал. Второй – надо попытаться разобрать слова Зофьи. Я не очень хорошо знаю бальдезивурлекийский, но, кажется, она сказала что-то вроде: «Прокол. Дура библиотечная. Придется идти возиться с проклятым псом». Может быть, так все и было. Может, какая-то часть Зофьи отправилась во тьму к Сторожу без шкуры. Может, она сразилась с ним, одолела его и закрыла ридикюль. А может, они подружились. Она же всегда угощала его попкорном в кино. Может, Зофья до сих пор в ридикюле.

А в библиотеке произошло вот что: Зофья слегка вздохнула и закрыла глаза. Я помогла ей сесть в кресло, но, по-моему, в библиотеке ее уже не было. Когда наконец примчалась скорая помощь, я поехала с Зофьей в больницу и, клянусь, даже ни разу не вспомнила о ридикюле, пока не пришла мама. Я ни слова ей не сказала. Просто оставила ее с Зофьей, которая лежала под аппаратом искусственного дыхания, и побежала в библиотеку. Библиотека была закрыта. И я побежала обратно в больницу, но вы уже поняли, что случилось, да? Зофья умерла. Я ненавижу эти слова. Моя высоченная, насмешливая, очень красивая бабушка, которая играла со мной в «Эрудит», воровала библиотечные книжки и рассказывала истории, умерла.

Но вы ведь ее не знали. Наверное, вам интересно про ридикюль. Что с ним стало. Я развесила объявления по всему городу, будто Зофьин ридикюль – что-то вроде пропавшей собаки, но никто так и не позвонил.

Такая вот история. Я совсем не жду, что вы в нее поверите. Вчера Натали и Наташа пришли ко мне, и мы поиграли в «Эрудит». Вообще-то они не любят играть в «Эрудит», но считают, что должны теперь развлекать меня и подбадривать. Я выиграла. Когда они ушли, я перевернула фишки буквами вниз и стала делить на группы по семь штук. Я хотела задать вопрос, но вопрос у меня был не один, а выбрать я никак не могла. Слова тоже получались неважные, и тогда я решила, что английские слова не буду составлять. Только бальдезивурлекийские.

Когда я так решила, сразу все стало ясно. Сперва я составила слово «kirif»,что значит «добрая весть», а потом выпали b, о, l, е, f,еще одна i, sи z. И я превратила «kirif»в «bolekirifisz»,что переводится как «удачный исход в результате упорных усилий и терпения».

Я найду волшебный ридикюль. Так предсказали фишки. Я открою застежку, заберусь внутрь, у меня тоже будет множество приключений, и я спасу Джейка. Едва ли до нашего возвращения здесь пройдет много времени. Может, я даже подружусь с бедным псом без шкуры или хотя бы как следует попрощаюсь с Зофьей. Когда Руслан снова придет к нам, он будет очень жалеть, что пропустил ее похороны, и на этот раз соберется с духом и расскажет обо всем маме. Расскажет, что он ее отец. Только она ему не поверит. И вы не верьте этой истории. Обещайте, что не поверите ни единому слову.

Шляпа специалиста

– Когда ты Мертвая, – говорит Саманта, – тебе не надо чистить зубы.

– Когда ты Мертвая, – говорит Клер, – ты лежишь в деревянном ящике, и там всегда темно, но ты нисколько не боишься.

Клер и Саманта – двойняшки. Вместе им двадцать лет, четыре месяца и шесть дней. Быть Мертвой у Клер получается лучше, чем у Саманты.

Няня зевает, прикрыв рот длинной белой ладонью.

– Я сказала, идите чистить зубы и пора спать.

Она сидит между ними на цветастом покрывале. Все трое играют в паунс, карточную игру с тремя колодами, по одной на каждого игрока. У Саманты не хватает валета пик и двойки червей, Клер то и дело жульничает, но няня все равно выигрывает. На руках у нее разводы крема для бритья и прилипшие кусочки туалетной бумаги. Трудно сказать, сколько лет этой новой няне – сперва двойняшки думали, она взрослая, но сейчас няня кажется не старше их самих. Как ее зовут, Саманта забыла.

– Когда ты Мертвая, – упрямится Клер, – ты не спишь всю ночь.

– Когда ты Мертвая, – объясняет няня, – тебе всегда очень холодно и сыро, и надо лежать тихо-тихо, а то придет Специалист и заберет тебя.

– Тут в доме водятся привидения, – сообщает Клер.

– Я знаю, – кивает няня, – я здесь жила.

 
Кто-то крадется по лестнице вверх,
Кто-то рыдает, рыдает в холле,
Кто-то приоткрывает дверь,
Кто-то вздыхает под полом.
 

Клер и Саманта приехали на лето к отцу, в старый дом под названием Восемь Труб. Мама у них умерла. Ровно двести восемьдесят два дня назад.

Отец пишет книгу о Восьми Трубах и о поэте Чарльзе Читхеме Рэше, который жил здесь в конце прошлого века. В тринадцать лет Рэш убежал из дома на море, а в тридцать восемь вернулся. Женился, произвел на свет ребенка, три тома слабых малопонятных стихов, роман под названием «Смотрящий на меня в окно», еще более слабый и малопонятный, и в 1907 году снова исчез из дому, теперь уже навсегда. Отец говорит, что некоторые стихи Рэша все же не лишены смысла, да и роман не такой уж длинный, в конце концов.

Как-то раз Саманта спросила, почему он решил писать книгу именно о Рэше. Потому что этого еще никто не делал, сказал отец, а вы с Самантой лучше идите играть на улицу. Это я Саманта, сказала она, но он только нахмурился и проворчал – как вас различить, если обе в синих джинсах и клетчатых рубашках? Почему одна не может одеваться в зеленое, например, а вторая – в розовое?

Двойняшкам больше нравится играть в доме. Восемь Труб – дом большой, не меньше приличного замка, только еще темнее и грязнее, чем Саманта представляла себе замок. Правда, здесь больше всяких диванов, фарфоровых пастушек с отбитыми пальцами и меньше комплектов оружия. А рва вовсе нет.

Дом открыт для экскурсий. Туристы, в основном семьи с детьми, осматривают угодья Восьми Труб и два первых этажа. Третий этаж отдан в распоряжение Саманте и Клер.

Иногда они играют в исследователей, иногда ходят за служителем, который проводит экскурсии. Через неделю после приезда двойняшки выучили все его пояснения наизусть и теперь беззвучно, одними губами рассказывают вместе с ним. А иногда помогают продавать открытки и книги Рэша в маленькой сувенирной лавке.

Мамаши улыбаются им и часто говорят что-нибудь ласковое, но двойняшки лишь молча смотрят в ответ. Вечные сумерки старого дома придают полноватым женщинам бледный, усталый, какой-то расплывчатый вид. В Восьми Трубах все они – отцы, матери, дети – кажутся уже не совсем настоящими, не такими, как в очереди у кассы. Туристы уходят и никогда не возвращаются, так что, возможно, они и не настоящие. Двойняшкам хочется предупредить их: лучше не выходить из дома, а если вам надо ехать, идите прямо к машинам, и побыстрее.

Служитель говорит, в лесу небезопасно.

По утрам отец сидит в библиотеке на втором этаже и пишет, а после обеда долго гуляет в лесу. Но берет с собой не Саманту и Клер, а карманный диктофон и флягу виски.

Служителя Восьми Труб зовут мистер Коуслек. Левая нога у него заметно короче правой, и на ботинках разные каблуки. Из ушей и ноздрей торчат жесткие черные волосы, а на макушке волос совсем нет. Зато мистер Коуслек разрешил Саманте и Клер ходить по всему дому, исследовать его. Это он рассказал им, что в лесу водятся медноголовые гадюки, а в доме привидения. Всё это довольно злобная компания – и змеи, и призраки, – говорит служитель, так что девочкам лучше ходить по протоптанным дорожкам и держаться подальше от чердака.

Мистер Коуслек различает двойняшек, хотя их не различает даже отец, – говорит, у Клер глаза се-ерые, как кошачья шерстка, а у Саманты сер-рые, как море под дождем.

В лес двойняшки пошли на второй день после приезда. И увидели что-то странное. Саманта считает, что это была женщина, а Клер – что змея. Лестница на чердак оказалась заперта. Они посмотрели в замочную скважину, но там было темно и ничего не видно.

…и у него была жена, говорят, очень красивая. Один человек хотел пойти с ней в спальню, и она сперва отказалась, боясь мужа, а потом согласилась. Муж узнал об этом – говорят, он поймал змею, добавил в виски три капли змеиной крови и дал жене. Так его научил дикарь, который плавал с ним на корабле. Примерно через полгода у нее в желудке завелись змеи, расплодились и стали ползать под кожей. Говорят, было даже видно, как они ползают на ногах, вверх и вниз. Говорят, змеи выели все нутро, и она стала совсем пустая внутри, а потом умерла. Мой папа своими глазами все это видел.

Легенды Восьми Труб

Восьми Трубам больше двухсот лет. Дом получил свое название из-за каминных труб на крыше, таких больших, что Клер и Саманта даже вдвоем могли бы запросто поместиться в любую из них. Трубы сложены из красного кирпича, и каждая идет через три камина – один над другим, по восемь на каждом этаже, всего двадцать четыре. Саманте кажется, что трубы проросли сквозь дом и шиферную крышу, как толстые красные деревья. Рядом с каждым камином стоит чугунная подставка для дров и кованные кочерги в виде змей. У себя в комнате Клер и Саманта играют ими в дуэль. По трубе гуляет ветер. Если сунуть голову в камин, чувствуешь, как сырой поток воздуха устремляется вверх, словно вода в реке. Дымоход пахнет копотью, сыростью и стариной, как камни с речного дна.

Их комната всегда была детской. Там стоит одна большая кровать с балдахином на четырех шестах, похожая на четырехмачтовый корабль. Матрас пахнет нафталином, и Клер брыкается во сне. Чарльз Читхем Рэш тоже спал здесь в детстве, а потом спала его дочь. Она исчезла одновременно с отцом. Возможно, это карточные долги, сказал мистер Коуслек. Возможно, они уехали в Новый Орлеан. Девочке было четырнадцать. Клер спросила, как ее звали, а Саманта – что стало с ее матерью. Мистер Коуслек закрыл глаза и тут же открыл, будто подмигивал. Миссис Рэш умерла от какой-то ужасной таинственной болезни, сказал он, за год до исчезновения мужа и дочери. Как звали бедную девочку, он забыл.

У Восьми Труб ровно сто окон, и в каждом до сих пор старые, волнистые, вручную изготовленные стекла. С таким множеством окон дом мог бы быть светлым и веселым, думает Саманта, но деревья так близко прижимаются к нему, что на первом, втором и даже третьем этаже стоит зеленый полумрак, как будто двойняшки живут глубоко под водой. Из-за этого зеленоватого света туристы кажутся призраками. Утром и поздним вечером вокруг Восьми Труб ложится туман. Иногда се-ерый, как глаза Клер, иногда сер-рый, как глаза Саманты.

 
Я встретил женщину в лесу,
Прохладным летним днем —
Две красных змейки вместо губ,
Глаза горят огнем.
 

Дня два или три назад ветер вздыхал в трубе детской особенно жалобно. Отец уже загнал двойняшек в постель и выключил свет. Клер поспорила с Самантой – слабо ли ей сунуть голову в дымоход, в темноту. Саманта пошла к камину. Лицо лизнул холодный сырой воздух, в нем слышались голоса, тихое невнятное бормотание. Слов Саманта не разобрала.

После приезда двойняшек в Восемь Труб отец почти не обращал на них внимания. О матери он никогда не говорил. Однажды вечером из библиотеки послышался его крик, Клер и Саманта прибежали и увидели на столе липкую лужу от опрокинутого стакана с виски. Оно смотрело на меня, сказал отец, смотрело сквозь окно. У него оранжевые глаза.

Клер и Саманта не стали напоминать отцу, что библиотека высоко, на втором этаже.

По вечерам от отца стало еще сильнее пахнуть виски. Теперь он все меньше и меньше времени проводит в библиотеке и больше в лесу. За ужином (обычно хот-доги с баночной фасолью) в столовой на первом этаже, под австрийской люстрой (шестьсот тридцать две каплевидных хрустальных подвески) отец декламирует стихи Чарльза Читхема Рэша, которые ни Клер, ни Саманту совершенно не интересуют.

Еще отец рассказывает о корабельных дневниках поэта – там нашлось доказательство, что самое известное его стихотворение, «Шляпа Специалиста», совсем не стихотворение и написал его вовсе не Рэш. Эти слова бормотал один из пассажиров их китобоя, надеясь таким образом подманить кита. Рэш просто записал всё, приставил концовку и объявил своим стихотворением.

Тот человек был с острова Мулатуппу, о котором ни Клер, ни Саманта ни разу не слышали. Он был кем-то вроде колдуна, но утонул вскоре после возвращения Рэша в Восемь Труб. Матросы хотели вышвырнуть за борт его торбу, но Рэш уговорил их подождать до ближайшей остановки на побережье Северной Каролины, где ее отправили на берег вместе с колдуном.

 
Шляпа Специалиста
вздыхает как ленивец
Шляпа Специалиста
пыхтит как муравьед
Шляпа Специалиста
урчит как капибара
Шляпа Специалиста
молчит как аллигатор
Шляпа Специалиста
шуршит как анаконда
Шляпа Специалиста
рычит как ягуар
Шляпа Специалиста
зевает как агути
Шляпа Специалиста
бормочет как опоссум
Шляпа Специалиста
пищит как два тапира
Шляпа Специалиста
рыдает как кит в море
 Шляпа Специалиста
поет как ветер в волосах женщины
Шляпа Специалиста
шлепает, будто об воду кайманий хвост
 Я повесил шляпу Специалиста дома на гвоздь.
 

Няня Саманте и Клер понадобилась потому, что отец встретил в лесу какую-то женщину. Сегодня вечером они с ней решили устроить поздний пикник и полюбоваться звездами. Сейчас пора метеорных потоков, в ясные ночи Персеиды чертят по небу свои яркие стрелы. Отец сказал, что теперь каждый день гуляет в лесу с этой женщиной. Она как-то связана с Рэшем, и потом, сказал он, нужно же ему хоть иногда поговорить со взрослым человеком, провести ночь на воздухе!

Мистер Коуслек отказался ночевать в Восьми Трубах, но обещал найти няню для Клер и Саманты. Найти самого мистера Коуслека отец потом так и не смог, однако няня появилась ровно в семь. Эта няня, чье имя ни одна из двойняшек толком не расслышала, была в синем платье с короткими широкими рукавами. Старомодно, решили Саманта и Клер, но красиво.

Когда она пришла, двойняшки сидели с отцом в библиотеке и искали в красном кожаном атласе Мулатуппу. Няня не стала стучать у входа, просто вошла и поднялась в библиотеку, – будто знала, где их искать.

Отец торопливо чмокнул двойняшек на ночь, сказал, чтобы вели себя хорошо, и тогда в выходные он отвезет их в город на мультфильмы. Клер и Саманта смотрели из окна, как он идет по тропинке к лесу. Темнело, над лужайкой уже вились светляки – крошечные желтые искорки в сумерках. Когда отец совсем исчез за деревьями, двойняшки отошли от окна и повернулись к няне.

– Ну? – подняла она брови. – Во что вы любите играть?

 
Раз и два, и три вокруг кирпичных труб —
Ну-ка, неизвестный, догони!
Спицы на велосипеде, словно стрелки на часах,
Жизни человеческой отщелкивают дни.
 

Они поиграли в ловись-рыбка, потом в сумасшедшие восьмерки, а потом в мумию. Забальзамировали няню – намазали ее отцовским кремом для бритья и обмотали туалетной бумагой. Это оказалась лучшая няня из всех, что сидели с Клер и Самантой.