Текст книги "Милые чудовища"

Автор книги: Келли Линк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

– Ладно, Микроб, – говорит мать, – давай быстрее.

– Мне нужен рюкзак с заднего сиденья, – говорит Джереми.

– Пойти с тобой? – говорит его мать.

– Нет, – говорит Джереми, – это личное дело.

Мать выглядит так, как будто едва сдерживает смех.

– Давай быстрее, я хочу в туалет.

Когда Джереми подходит к телефонной будке, он оглядывается. Мать держит фары включенными. Кажется, она подпевает радио. У нее ужасный голос.

Когда он заходит в телефонную будку, никакого волшебства не обнаруживается. Будка пахнет так кошмарно, будто в ней поселилось какое-то животное. Окна грязные. Он достает из рюкзака украденные книги и кладет их на полочку, с которой кто-то украл телефонный справочник. Потом он ждет. Возможно, Лиса позвонит ему. Но она не звонит. Он чувствует себя одиноким. Он никому не может об этом рассказать. Он чувствует себя идиотом, и все-таки испытывает нечто вроде гордости. Потому что он справился. Он проехал с матерью через всю страну и спас вымышленного персонажа.

– Как там твоя телефонная будка? – говорит мать.

– Прекрасно! – говорит он, и оба умолкают. Лас-Вегас – перед ними, потом – вокруг них, и все освещено, как будто они находятся внутри пинбольного автомата. Деревья выглядят фальшивыми. Будто кто-то слишком усердно читал доктора Сьюса [19]19
  Dr. Theodor Seuss Geisel (1904–1991) – американский писатель и мультипликатор.


[Закрыть]и преисполнился его идей. Люди снуют по тротуарам. Некоторые нормальные на вид. Другие будто сбежали с бала-маскарада в сумасшедшем доме. Джереми надеется, что они попросту выиграли кучу денег, потому-то и выглядят так ошарашенно, так странно. Или, возможно, они вампиры.

– Налево, – говорит он матери, – свернем налево. Посмотри на вампиров на тротуаре. А потом сразу направо.

Четыре раза за поездку мать позволяла ему вести машину: однажды в Юте, дважды в Южной Дакоте и однажды в Пенсильвании. Микроавтобус провонял упаковками от гамбургеров и фальшивым мехом, Джереми привык к запаху, но от этого не легче. У женщины с картины в последнее время появилось выражение боли на лице. Диско-шар лишился нескольких зеркальных осколков, потому что Джереми по утрам стукается об него головой. Джереми с матерью не были в душе уже три дня.

Перед ними свадебная часовня, в конце длинной подъездной дороги. Лиловый электрический свет сияет с вывески, на которой читается «Адские Колокола». Имеется чугунная ограда и двор, полный деревьев, увешанных испанским лишайником. Под деревьями – надгробные плиты и миниатюрные мавзолеи.

– Думаешь, они настоящие? – говорит мать. Ее голос звучит слегка обеспокоенно.

– Харри Ист, умер недавно, – говорит Джереми. – Нет, не думаю.

На дороге катафалк с маленькой табличкой сзади. НЕДАВНО ПОХОРОНИЛИСЬ(зачеркнуто)ПОЖЕНИЛИСЬ. Часовня представляет собой здание в викторианском стиле, с колокольней. Возможно, полной летучих мышей. Или гигантских пауков. Отцу Джереми понравилось бы это место. Мать начинает его ненавидеть.

Кто-то стоит на пороге часовни, перед распахнутой дверью, и смотрит на них. Но когда Джереми с матерью выбираются из машины, он уходит внутрь и захлопывает дверь.

– Смотри, – говорит мать, – похоже, они собираются поставить кипящее масло в микроволновку.

Она решительно звонит. Вместо звонка раздается воронье карканье. Карр, карр, карр. Все огни викторианского дома гаснут. Потом загораются опять. Дверь открывается, и Джереми покрепче хватается за свой рюкзак, на всякий случай.

– Добрый вечер, мадам, молодой человек, – говорит мужчина, а Джереми задирает голову все выше, и выше, и выше. Человеку в дверях приходится согнуться, чтобы выглянуть. Его ладони величиной с тостеры. На ногах – нечто напоминающее переноски для собачек породы чихуахуа. По обеим сторонам из головы торчат по два реалистичного вида гвоздя. На нем зеленый, блином, грим, блестящие зеленые тени для глаз, его ресницы длинны, и густы, и зелены, как искусственный газон.

– Мы не ожидали вас так скоро.

– Мы должны были предварительно позвонить, – говорит мать Джереми, – простите, пожалуйста.

– Отличный костюм, – говорит Джереми.

Франкенштейн мрачно кривит губы.

– Спасибо, – говорит он, – называйте меня, пожалуйста, Мисс Тинг.

– Я Джереми, – говорит Джереми, – а это моя мать.

– Очень приятно, – говорит Мисс Тинг. Он даже подмигивает мрачно. – Но вы, должно быть, шутите. Эта дама слишком молода, чтобы быть вашей матерью.

– Ну что вы, – говорит мать Джереми.

– Бызззтро, вы оба, – пронзительно выкрикивает кто-то откуда-то из глубины «Адских Колоколов», – пока вы зззтоите тут и точите лясссы, черт подкрадываедззза подобно льву и ищщщет зззпоссоб пробрадззза внутрь. Вы так и сссобираетесь зззтоять там и держжжать дверь открытой?

И они входят внутрь.

– Не Джереми ли это Марззз, наконедзз? – говорит голос, – Зземля Марззу, Зземля Марззу. Марзззз, Джереми Марзззз, кто-то зззвонит Джереми Марззу. Она зззвонила три раззза ззза позззледние десссять минут, Джереми Марззззз.

Это Лиса, Джереми уверен. Конечно, это Лиса. Она в телефонной будке. Она получила книги и собирается сказать мне, что я спас то, что должен был спасти. Он идет на жужжащий голос, пока Мисс Тинг с матерью возвращаются к микроавтобусу.

Он идет через комнату, полную искусно драпированной паутины и кривых канделябров с дурацкими свечами. Кто-то за деревянной ширмой играет на органе. Он доходит до конца холла и поднимается по длинной лестнице. На балясинах вырезаны маленькие физиономии. Совы, лисы и уродливые дети. Голос продолжает завывать.

– Аууу, Джереми, наверх по лестниццце, правильно. Теперь прямо, зззаходи! Не туда, сссюда, сссюда! Не обращай внимания на тьму, мы любим тьму, просто ззледи за шагами.

Джереми раскидывает руки. Он нащупывает что-то, раздается щелчок, и книжный шкаф перед ним медленно отъезжает назад. Теперь комната в три раза просторнее, в ней много книжных полок, и на диване сидит девушка в темных очках. В одной руке у нее рупор, в другой – телефон.

– Тебя, Джереми Марзз, – говорит она. Джереми никогда не встречал никого бледнее, а клыки ее столь остры, что она немножко шепелявит. По рупору это звучало зловеще, но теперь всего лишь придает голосу раздражающий оттенок.

Она вручает ему телефон.

– Алло? – говорит он, не спуская глаз с вампирши.

– Джереми! – говорит Элизабет. – Оно идет, идет, идет! Только что началось! Мы все сидим здесь. Все вместе. Что с твоим мобильным? Мы все время звонили.

– Мама забыла его в туристском центре, в Сионе [20]20
  Также Цион, Зион или Зайон (Zion) – национальный парк в штате Юта


[Закрыть]– говорит Джереми.

– Хорошо, значит, вы добрались. Мы поняли из твоего блога, что ты где-то возле Лас-Вегаса. Эми говорит, что у нее чувство, что вы должны прибыть вовремя. Она заставляла нас звонить. Оставайся с нами, Джереми. Мы можем посмотреть эту серию вместе, да? Не вешай трубку.

Карл перехватывает телефон.

– Привет, Микроб, я не получил ни одной открытки, – говорит он, – ты забыл, как пишут или что? Подожди минутку. Кто-то хочет тебе что-то сказать.

Потом он смеется, и смеется, и передает телефон кому-то, кто вообще ничего не говорит.

– Талис? – говорит Джереми.

Может быть, это не Талис. Может быть, опять Элизабет. Он думает о том, что его рот касается уха Элизабет. Или, возможно, уха Талис.

Вампирша на диване уже переключает каналы. Джереми отобрал бы у нее пульт, но это не лучшая идея – отбирать что-то у вампиров. Его мать и Мисс Тинг с картиной поднимаются по лестнице, входят в комнату, и неожиданно комната оказывается полна народу, и кажется, что Карл, и Эми, и Элизабет, и Талис тоже вошли сюда. Его ладонь, сжимающая телефон, вспотела. Мисс Тинг крепко держит картину, как будто та порывается сбежать. Мать Джереми выглядит усталой. Последние три дня она собирает волосы в два длинных пышных хвоста. Она смотрит на Джереми, как если бы они путешествовали назад во времени, вместо того чтобы попросту пересечь страну. Она улыбается Джереми мечтательной изможденной улыбкой. Джереми улыбается в ответ.

– Это «Библиотека?» – говорит Мисс Тинг. – Началась новая серия?

Джереми сидит на диване, рядом с вампиршей, и все еще прижимает телефон к уху. Его рука начинает уставать.

– Я здесь, – говорит он Талис, или Элизабет, или кому-то еще на том конце провода. – Я здесь.

А потом он сидит молча и ждет вместе со всеми, что вампирша найдет нужный канал, и они смогут выяснить, спасена ли Лиса, жива ли она, жива ли до сих пор Лиса.

Волшебный ридикюль

Иногда мы с друзьями ходили в комиссионные магазины. Добирались на электричке до Бостона и шли в «Швейный квартал», это огромный склад подержанных вещей. Одежда на вешалках там подобрана по цвету и от этого смотрится очень красиво.

Как будто залез в платяной шкаф из книжек о Нарнии, но вместо Аслана, Белой Колдуньи и Юстаса-дракона там оказался такой вот мир волшебных одежек: вместо говорящих зверей – боа с перьями, свадебные платья, туфли для боулинга, рубашки с рисунком пейсли, [21]21
  Пейсли (paisley) – особый вид набивного рисунка в виде перышек на ткани, в России это обычно называется «в огурцах». Название происходит от шотландского города Пейсли, где впервые в Европе стали производить такую ткань.


[Закрыть]ботинки «Док Мартенс» и прочее. Первыми висят черные платья – все вместе, словно это самая большие в мире похороны под крышей, потом синие – все оттенки синего, какие только можно вообразить, потом – красные и так далее. Розово-красные, оранжево-красные, багрово-красные, светофорно-красные, леденцово-красные. Иногда я закрывала глаза, а Наташа, Натали или Джейк подводили меня к одной из вешалок и совали в ладонь рукав платья или блузки. «Угадай, какого цвета?»

У нас была теория, мы считали, что можно научиться определять цвет на ощупь. Например, сидишь на лужайке и с закрытыми глазами определяешь цвет травы – по тому, шелковистая она или жесткая. Когда трогаешь одежду, эластичный бархат всегда красный на ощупь, даже если на самом деле вовсе не красный. Лучше всех цвета угадывала Наташа, но Наташа и жульничала лучше всех, причем так, что не подловишь.

Однажды мы перебирали детские маечки и нашли футболку, которую Натали носила в третьем классе. Это точно была футболка Натали, потому что на изнанке до сих пор сохранилось имя, которое ее мама написала специальным фломастером, отправляя дочь в летний лагерь. Джейк купил футболку и вернул бывшей хозяйке – деньги тогда были только у него. Он единственный из нас работал.

Наверное, вы спросите, что парню вроде Джейка делать в «Швейном квартале» в компании девчонок. У Джейка есть особенность – он всегда хорошо проводит время, чем бы ни занимался. Ему нравится всё, ему нравятся все, но больше всего ему нравлюсь я. Где бы Джейк сейчас ни был, уверена, что он замечательно проводит время и ждет, когда же я появлюсь. Я всегда опаздываю. Но он знает об этом.

Еще одна наша теория заключалась в том, что у вещей есть жизненные циклы, как у людей. Жизненный цикл свадебных платьев, пышных боа, детских футболок, туфель и сумок заканчивается «Швейным кварталом». Если вещь хорошая – или даже плохая, но интересная, – после смерти она попадает в «Швейный квартал». Мертвая одежда чувствуется по запаху. Когда ее купишь, постираешь, наденешь, она начнет пахнуть тобой – это ее реинкарнация. Но что-то конкретное отыскать очень непросто. Нужно искать как следует.

На нижнем этаже «Швейного квартала» одежду, старые сумки и кружки продают на вес. Можно купить восемь фунтов выходных платьев – облегающих черных, пышных лиловых, шуршащих розовых, серебряных парчовых со звездной искрой, таких тонких, что они продеваются через кольцо, – за восемь долларов. Я хожу туда каждые выходные: охочусь за волшебным ридикюлем бабушки Зофьи.

Волшебный ридикюль – большой, черный и какой-то ворсистый. Черный даже на ощупь, даже с закрытыми глазами. Самый черный, какой только может быть, кажется, тронешь его и увязнешь, как в дегте или в черном зыбучем песке, или просто проткнешь пальцами темноту, как ночью, когда не можешь нащупать выключатель.

В ридикюле живут феи. Я понимаю, как это звучит, но это правда.

Бабушка Зофья говорила, что ридикюль – семейная реликвия. Что ему уже двести с лишним лет. Что, когда она умрет, я должна присматривать за ним. Стать его хранительницей. Что это будет моя обязанность.

Я отвечала, что на вид этот ридикюль вовсе не такой древний и что двести лет назад никаких ридикюлей вообще не было, но она только сердилась. «Тогда скажи мне, Женевьева, милая, где же, по-твоему, старушки должны были носить очки, вязанье и таблетки от сердца?»

Я знаю, мне никто не поверит. Это хорошо. Если б я думала, что вы поверите, то не стала бы рассказывать. Обещайте, что не поверите ни единому слову. Зофья всегда так говорила, когда рассказывала мне разные истории. На похоронах мама сказала, смеясь сквозь слезы, что наша бабушка – лучшая в мире лгунья. По-моему, она надеялась, что Зофья на самом деле не умерла. Но я подошла к гробу и посмотрела Зофье прямо в глаза. Они были закрыты. В похоронном бюро ей наложили голубые тени и синий контур для век. Зофья была похожа на корреспондентку канала «Фокс Ньюс», а не на мертвую в гробу. У меня мурашки побежали по коже, и стало еще горше, чем было. Но я не разрешила себе отвлекаться.

– Слушай, Зофья, – прошептала я, – я знаю, ты умерла, но это очень важно. Ты же сама знаешь, как это важно. Где твой ридикюль? Куда ты его спрятала? Как его найти? Что мне теперь делать, Зофья?

Конечно, она не сказала ни слова. Просто лежала и чуть-чуть улыбалась, будто считала, что все это – смерть, голубые тени, Джейк, ридикюль, феи, «Эрудит», Бальдезивурлекистан, вся эта история – просто шутка. У нее всегда было странное чувство юмора. Поэтому они с Джейком и ладили так хорошо.

Наш дом стоит рядом с тем, где выросла мама. Ее мама, Зофья Суинк, моя бабушка, сидела со мной, когда родители были на работе.

Ни на какую бабушку Зофья не была похожа. У нее были длинные черные волосы, которые она заплетала и укладывала в две островерхие башни. Большие синие глаза. Ростом Зофья была выше моего папы. Она походила на шпионку, или на балерину, или на женщину-пирата, или на рок-звезду. И вела себя соответственно. Например, никогда не ездила на машине. Только на велосипеде. Маму это доводило до белого каления. «Почему ты не ведешь себя как нормальная женщина твоего возраста?» – всплескивала она руками, а Зофья только смеялась.

Мы с Зофьей с утра до вечера играли в «Эрудит». Зофья всегда выигрывала, хотя английский знала не очень-то хорошо – мы договорились, что ей можно складывать слова из бальдезивурлекийского. Бальдезивурлекистан – это родина Зофьи, она родилась там больше двухсот лет назад. Так она сама говорила. (Бабушка утверждала, что ей где-то за двести. Или даже больше. Иногда она рассказывала, что видела Чингисхана. Он был намного ниже ее ростом. Наверное, я уже не успею рассказать эту историю.) Кроме того, Бальдезивурлекистан – потрясающе ценное слово, приносит уйму очков, хотя и не помещается на доске. Зофья его сложила еще в самую первую нашу игру. Я тогда сидела довольная, потому что минуту назад набрала сорок одно очко за слово «застежка».

А Зофья все перебирала буквы на своей подставке. Потом стрельнула в меня взглядом, словно приглашая поспорить, и выстроила «ьдезивурлекистан» после «бал». Она использовала расположенные на доске «шараду», «застежку», «желание», «жребий» и «спицу», да еще превратила «лото» в «лоток». «Бальдезивурлекистан» протянулся во всю ширину доски и сполз с правого края.

Я засмеялась.

– Вот, все буквы использовала, – сказала Зофья. Послюнила карандаш и стала считать очки.

– Это не слово, – сказала я. – Что это за слово – Бальдезивурлекистан? И потом, так нельзя. Нельзя писать слово из девятнадцати букв на доске, где всего пятнадцать клеточек в ширину.

– Почему не слово? – спросила Зофья. – Это такая страна. Это место, где я родилась, моя маленькая.

– Спорим! – сказала я и пошла за словарем. – Видишь, такой страны нет.

– Конечно, сейчас ее нет, – кивнула Зофья. – Не такая уж большая это была страна. Но ты ведь слышала об Узбекистане, о Самарканде, о Шелковом пути, о Чингисхане? Разве я не рассказывала про Чингисхана?

Я поискала в словаре Самарканд.

– Ладно, Самарканд есть на самом деле. И слово такое есть. А Бальдезивурлекистана – нет.

– Просто теперь он называется по-другому, – сказала Зофья. – Я думаю, это очень важно – помнить, откуда мы. Я думаю, будет только честно, если ты разрешишь мне складывать бальдезивурлекийские слова. Ведь ты знаешь английский гораздо лучше меня. Пообещай, булочка моя марципановая, дай слово, что запомнишь это название. Бальдезивурлекистан. Смотри, я составила его на доске и набрала триста шестьдесят восемь очков. Засчитаем, ладно?

По-бальдезивурлекийски «волшебный ридикюль» будет примерно так: «orzipanikanikcs», что означает «кожаная сумка, где живет мир», только Зофья никогда не произносила это слово одинаково. Она объяснила, что его всегда надо говорить чуть-чуть по-другому. Никому не охота называть такую вещь совсем правильно, потому что это опасно.

Я стала называть его волшебным ридикюлем, выложив однажды «ридикюль» на игровой доске. Зофья сказала, что «ридикюль» пишется через «у», а не через «ю». Потом она проверила его по словарю, пришлось ей за свою ошибку пропустить ход.

Зофья рассказывала, что в Бальдезивурлекистане пользовались доской и фишками для ворожбы, предсказаний, а иногда просто для развлечения. Немного похоже на «Эрудит», сказала она. Наверное, поэтому Зофья так хорошо играла в эту игру. Доски и фишки служили бальдезивурлекийцам и для общения с теми, кто живет под холмом. Те, кто живет под холмом, знали будущее. Бальдезивурлекийцы приносили им простоквашу и мед, а девушки любили по вечерам приходить на холм и ночевать под звездами. Те, кто живет под холмом, были очень хороши собой. Когда спускаешься через лаз в холм, очень важно не остаться там на ночь, какой бы красавец из тамошних ни свел с тобой знакомство. Если остаться под холмом, пусть даже на одну ночь, то, когда выйдешь обратно, снаружи может пройти сотня лет. «Не забывай, – говорила мне Зофья, – какой бы он ни был расхороший. Если предложит остаться, добра из этого не выйдет. Просто так болтаться – сколько угодно, но на ночь не оставайся».

Время от времени женщины из-под холма выходили замуж за деревенских мужчин, хотя ничего хорошего из таких свадеб не получалось. Беда в том, что женщины из-под холма готовили просто ужасно. Они никак не могли привыкнуть к течению времени на поверхности, поэтому обеды и ужины то подгорали, то недоваривались. А упреков женщины из-под холма не выносили. Упреки ранили их чувства. Если муж начинал ругаться или даже просто смотрел так, будто собрался ругаться, пиши пропало. Женщина из-под холма убегала к себе, и пока муж ходил за ней, прося прощения и умоляя вернуться, снаружи могло пройти три года или тридцать лет, или несколько поколений, прежде чем она возвращалась.

Даже самые счастливые и благополучные браки бальдезивурлекийцев с женщинами из-под холма распадались, когда первыми словами детей становились жалобы на невкусную стряпню. Но в каждом жителе деревни текла кровь тех, кто живет под холмом.

– В тебе тоже такая есть, – сказала как-то раз Зофья и поцеловала меня в нос. – Передалась от моей бабушки и ее матери. Вот почему мы такие красивые.

Когда Зофье было девятнадцать, деревенская ведунья разложила на доске фишки и поняла, что надвигается беда. На деревню шел вражеский отряд. Сопротивляться было бессмысленно. Они сожгут все дома, а тех, кто помоложе, заберут в рабство. И это еще не самое худшее. Вдобавок вот-вот должно было произойти землетрясение, и оно уж точно было катастрофой, потому что при появлении врагов вся деревня обычно уходила на ночь под холм, а когда на утро возвращалась, снаружи после ухода вражеского войска проходили уже месяцы, или годы, или даже сотни лет. Но землетрясение сровняет холм с землей.

Те, кто живет под холмом, очень встревожились. Их дом вот-вот разрушится, и они будут обречены скитаться по земле, проклиная судьбу, пока солнце не померкнет, небо не расколется, а люди в мгновение ока не превратятся в прах. Деревенская ведунья снова начала раскладывать фишки, а те, кто живет под холмом, велели ей зарезать черного пса, снять с него шкуру и сделать из этой шкуры сумку, в которую должны помещаться курица, яйцо и глиняный горшок. Она так и поступила, а те, кто живет под холмом, сделали так, что в сумке поместилась деревня со всеми жителями – и все, кто живет под холмом, и сам холм, и леса, и горы, и моря, и реки, и озера, и фруктовые сады, и небо, и звезды, и древние чудища, и сирены, и драконы, и дриады, и русалки, и нечисть, и разные мелкие духи, которых почитали бальдезивурлекийцы.

– Твой ридикюль сшит из собачьей шкуры? – воскликнула я. – Фу, гадость какая!

– Дружочек мой, – сказала Зофья с мечтательным видом, – собачатина – вкуснейшая штука. У бальдезивурлекийцев это настоящий деликатес.

До землетрясения и прихода вражеского отряда жители деревни успели собрать пожитки и перебраться в ридикюль. У него крупная костяная застежка. Если ее открыть одним способом, там окажется просто нутро большого ридикюля, где может поместиться курица, яйцо и глиняный горшок, ну или очки, пузырек с таблетками и библиотечная книга. Если открыть застежку другим способом, ты окажешься в лодочке на реке. Справа и слева по берегам будет лес, где бальдезивурлекийцы и те, кто живет под холмом, основали новое поселение.

А если застежку открыть неправильно, ты окажешься в темноте, на черной земле, пахнущей кровью. Там живет Сторож ридикюля – тот самый пес, из шкуры которого он сшит. Сторож ходит теперь без шкуры. От его воя у людей идет кровь из носа и ушей. Он рвет на части всякого, кто повернет застежку не в ту сторону и неправильно откроет ридикюль.

– Вот так он открывается неправильно, – сказала Зофья и открыла застежку, показывая, как это делается. Она развела края ридикюля, но не широко, и повернула отверстие ко мне. – Иди, звездочка моя, послушай.

Я придвинулась к ридикюлю, правда, не очень близко. Ничего такого не было слышно.

– Ничего не слышно, – сказала я.

– Наверно, бедняга спит, – вздохнула Зофья. – Даже кошмарам иногда надо поспать.

Когда Джейка исключили, все в нашей школе стали звать его Гудини, а не Джейком. Все, кроме меня. Потерпите, я объясню почему. Не так-то просто рассказывать все по порядку.

Джейк умнее большинства наших учителей и к тому же выше ростом. Хотя и не такой высокий, как я. Мы знаем друг друга с третьего класса. Джейк всегда был влюблен в меня. Он говорит, что был влюблен в меня еще до третьего класса, даже до того, как мы вообще встретились. А я влюбилась в Джейка далеко не сразу.

В третьем классе Джейк уже и так все знал, все, кроме того, как заводить друзей. Он целыми днями ходил за мной. Меня это так взбесило, что я стукнула его по коленке. Не помогло, и тогда я выкинула его рюкзак в окно школьного автобуса. Это тоже не помогло, но на следующий год Джейка протестировали и решили, что он может пропустить четвертый и пятый классы. Вот тут даже мне стало его жалко. Однако шестиклассники не смогли совладать с Джейком. Они стали макать его головой в унитаз, а он поймал скунса и выпустил в мужской раздевалке.

Джейка хотели выгнать из школы до конца года. Но он ушел сам и два года проучился дома, с ним занималась мама. Он выучил латынь, иврит и греческий, научился писать сонеты и секстины, готовить суси, играть в бридж и даже вязать. Освоил фехтование и бальные танцы. Работал в бесплатной столовой для бедных, снял фильм об историческом клубе, где парни в костюмах времен Гражданской войны играют в экстремальный крокет вместо пальбы из пушек. Начал учиться играть на гитаре. Даже написал роман. Я его не читала – Джейк говорит, роман просто ужасный.

Когда через два года его мама в первый раз заболела раком, Джейк вернулся в школу, и его записали обратно к нам, в седьмой класс. Он по-прежнему был самый умный и на этот раз даже смог подружиться с одноклассниками. Плюс он неплохой футболист, и он симпатичный. Плюс играет на гитаре – или я уже говорила? Все девчонки с ума по нему сходили, но Джейк возвращался из школы вместе со мной, играл с нами в «Эрудит» и расспрашивал Зофью о Бальдезивурлекистане.

Маму Джейка звали Синтия. Она коллекционировала фарфоровых лягушек и розыгрыши. Когда мы учились в девятом классе, у нее снова обнаружили рак. Она умерла, и Джейк разбил всех ее лягушек. Это были первые похороны в моей жизни. Несколько месяцев спустя папа Джейка пригласил в кино его учительницу по фехтованию. Они поженились как раз после того, как Джейка исключили из школы за Гудини, его исследовательский проект по истории. Это была первая свадьба в моей жизни. Мы с Джейком стащили бутылку вина, выпили, и меня вырвало в клубный бассейн. А Джейка вырвало на мои туфли.

Так вот, вся деревня и те, кто живет под холмом, почти целый месяц мирно и счастливо жили в ридикюле, который они привязали к камню в высохшем колодце – те, кто живет под холмом, вычислили, что землетрясение не тронет это место. Однако некоторым из бальдезивурлекийцев захотелось выйти наружу, посмотреть, что творится в мире. Зофья была одной из них. Деревня переехала в ридикюль летом, но, когда несколько парней и девушек вышли наружу и выбрались из колодца, падал снег, а дома превратились в полусгнившие развалины. Путешественники шли по снежной равнине с ридикюлем, который несла Зофья, пока не наткнулись на другую деревню, которой раньше не видели. Там все поспешно собирались и уезжали, отчего у Зофьи и ее друзей возникло нехорошее предчувствие. Все это слишком напоминало обстоятельства их переселения в ридикюль.

Они отправились за беженцами – похоже, те знали дорогу, и вскоре все вместе пришли в город. Зофья никогда не видела ничего подобного. Там были поезда, электрические огни, кинотеатры, люди, стреляющие друг в друга. Рвались бомбы. Шла война. Путешественники решили забраться обратно в ридикюль, а Зофья вызвалась остаться снаружи и присматривать за ним. Она просто влюбилась в кино, в шелковые чулки и в одного парня, русского дезертира.

Вскоре Зофья и русский дезертир поженились, у них было много приключений, и в конце концов они приплыли в Америку, где родилась моя мама. Иногда Зофья прибегала к помощи доски и фишек или советовалась с обитателями ридикюля, и они подсказывали, как избежать неприятностей и как ей с мужем заработать денег. Время от времени кто-нибудь из бальдезивурлекийцев или тех, кто живет под холмом, выходил из ридикюля, чтобы отовариться в супермаркете, посмотреть кино, прокатиться на аттракционах в луна-парке или посидеть в библиотеке.

Чем больше муж слушался советов Зофьи, тем больше денег они зарабатывали. Он стал обращать внимание на ридикюль, находя его подозрительным, но Зофья велела мужу не лезть не в свое дело. Муж начал следить за ней и увидел, что в доме бывают какие-то странные люди. Или Зофья – агент коммунистической разведки, решил он, или у нее есть любовники. Супруги подрались, потом Зофьин муж все больше и больше стал попивать, а потом взял и вовсе выкинул ее гадательные фишки. «Русские – плохие мужья», – сказала мне Зофья. И наконец, однажды ночью, когда она спала, он открыл костяную застежку и попал в ридикюль.

– Я думала, он меня бросил, – рассказывала Зофья. – Почти двадцать лет я думала, что он оставил меня одну с твоей матерью и уехал в Калифорнию. Не то чтобы я очень огорчилась. Я устала быть замужем, готовить еду и убирать дом для кого-то другого. Куда приятней готовить, когда тебе самой хочется есть, и убирать дом, когда сама решишь. Хуже было твоей маме, она ведь осталась без отца. Это было самым большим огорчением.

– Потом выяснилось, что он все-таки никуда не сбежал. Просто переночевал в ридикюле и снова вышел наружу – двадцать лет спустя – точно такой же красавец, каким я его знала, и времени прошло достаточно, чтобы я успела простить его заскоки. Мы помирились, все было очень романтично, а когда на следующее утро опять подрались, он пошел в соседнюю комнату, поцеловал в щеку твою мать, которая мирно проспала весь его визит, и забрался обратно в ридикюль. Еще двадцать лет я его не видела. Последний раз, когда он появился, мы ходили смотреть «Звездные войны», и ему так понравилось, что он поспешил обратно – рассказать тамошним. Через пару лет они валом повалят сюда смотреть «Звездные войны» и все продолжения «Звездных войн», которые успели выйти.

– Передай им, что успели снять еще и предыстории.

У местных библиотекарей были с Зофьей особые счеты – она постоянно теряла библиотечные книги. Сама она говорила, что не только ни одной не потеряла, но даже не просрочила ни разу, в самом деле! Просто какая-нибудь неделя в ридикюле длилась гораздо дольше, чем в мире библиотек. Что же с этим поделаешь?

Библиотекари Зофью ненавидели. Ее исключили из всех библиотечных отделений и филиалов в округе. Когда мне было лет восемь, она то и дело просила взять для нее какие-нибудь биографии, научные издания или любовные романы Жоржетт Хейер. Мама пришла в ярость, когда узнала, но было поздно. Почти все книги Зофья успела куда-то задевать.

Как же трудно писать о людях, которые умерли. Мне до сих пор кажется, что Зофья сидит у себя в гостиной в соседнем доме, смотрит какой-нибудь старый ужастик и бросает попкорн в ридикюль. Сидит и ждет, когда я зайду поиграть в «Эрудит».

А те библиотечные книги теперь уже никто не вернет.

Мама приходила с работы, вздыхала и закатывала глаза.

– Ты опять рассказывала им свои сказки? – обращалась она к Зофье. – Женевьева, твоя бабушка ужасная лгунья.

Зофья складывала игровую доску и пожимала плечами, глядя на нас с Джейком.

– Я замечательная лгунья, – улыбалась она, – лучшая в мире. Обещайте, что не поверите ни единому слову.

Правда, Джейку она не рассказывала историю о ридикюле. Только старые бальдезивурлекийские легенды и байки о тех, кто живет под холмом. Еще она рассказала ему, как прошла с мужем через всю Европу, ночуя в стогах и чужих сараях. Мне Зофья рассказывала, как однажды, когда ее муж пошел раздобыть еды, фермер случайно заметил ее в курятнике, где она пряталась, и хотел изнасиловать. Тогда она открыла ридикюль так, как показывала мне, оттуда выскочил пес и сожрал фермера вместе со всеми курами.

Она научила нас с Джейком ругаться по-бальдезивурлекийски. Еще я знаю, как будет «я тебя люблю», но никому больше не собираюсь этого говорить, только Джейку, когда найду его.

В восемь лет я верила всему, что рассказывала Зофья, К тринадцати не верила ни единому слову. В пятнадцать я увидела, как из дома Зофьи выходит какой-то мужчина, садится на ее велосипед с тремя скоростями и уезжает. Одет он был как-то странно. Выглядел намного моложе мамы и папы и, хотя я точно видела его впервые, показался знакомым. Я села на свой велик и проехала за ним до супермаркета. Подождала за кассами, пока он покупал шоколадную пасту, виски «Джек Дэниелс», штук шесть фотоаппаратов «Полароид», стаканчиков шестьдесят арахисового масла, три упаковки конфет «Хершез киссез», горсть батончиков «Милки Уэй» и прочие сладости с полочек у кассы. Когда мальчик в форменной кепке помогал ему складывать в пакеты всю эту вкуснятину, незнакомец поднял глаза и увидел меня.