Текст книги "Милые чудовища"

Автор книги: Келли Линк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

Охрана против прогулок не возражала. Бежать все равно было некуда. Кругом лишь асфальт и взлетные полосы. По-прежнему ни одного нового прилетевшего самолета. Когда я пошел любоваться закатом, компанию мне никто не составил – и странно, что я вообще из-за этого парился, ведь обычно мне и одному хорошо. Даже на поле, в ходе игры, вратарь большую часть времени проводит в одиночестве. Лара со мной не разговаривала. Я не разговаривал с отцом. Мы с Наоми не разговаривали друг с другом. Как бы мне ни хотелось растянуть мгновения, солнце опустилось очень быстро. Знаю, о закатах думают только всякие герои мелодрам, ну и что с того? Матч между Вселенной и Дорном, счет 1: 0 в пользу Вселенной.

Вернувшись в ангар, я застал Лару в устроенном детьми зоопарке. Она сидела, держа на коленях собаку, и нежно похлопывала ее по брюху, как будто играла на барабане.

Зоопарк все разрастался. Теперь тут жили три вонючих краба и тощая коричневатая змейка в пластиковом чемоданчике для косметики. Дети таскали ей в пищу жуков. Змею поймала какая-то девчонка, когда пошла мыться. В одноразовых контейнерах для еды жили обычные ящерицы и крошечная игуана – вклад одного из охранников. Еще там были две вконец избалованных собаки.

Я направился туда, по пути придумывая какую-нибудь интересную завязку для разговора.

– Что тут у тебя? – вот все, на что я оказался способен.

Она посмотрела на меня, потом снова опустила взгляд и приласкала собаку.

– Я наблюдаю за игуаной, – сказала она.

– А что она делает? – спросил я.

– Да почти ничего.

Я уселся рядом с ней. Мы помолчали. Наконец я вымолвил:

– Наоми говорит, что я не должен вести себя как придурок. И еще – что я коротышка.

– Мне нравится Наоми, – сказала Лара. – Она симпатичная.

Да неужели? (Но я понял, что вслух это произносить не стоит.)

– А обо мне ты что думаешь?

– Мне приятно смотреть, как ты играешь в футбол. Это все равно что смотреть футбол по телевизору.

– Наоми грубовата, зато честная, – сказал я. – Я могу так и остаться низкорослым, ниже, чем нужно, чтобы стать вратарем мирового класса.

– Ты вырастешь. У тебя отец высокий. Иногда на меня накатывает, – сказала она. – Зря я тогда тебе брякнула…

– А что означали твои слова? – поинтересовался я.

– Учи испанский, – сказала она. – Тогда, если я скажу тебе какую-нибудь гадость, ты поймешь. – А потом добавила: – И все-таки однажды я попаду туда, наверх.

– Наверх? – переспросил я.

– На Марс.

На ней не было маски. Она улыбалась. Уж не знаю, почему: то ли мне, то ли от одной только мысли о Марсе, – но меня это не сильно волновало. Марс далеко. А я гораздо ближе.

Отец разговаривал по мобильнику.

– Да, – сказал он. – Хорошо. Я поговорю с ним. – Он отключился и сказал мне: – Дорн, подойди сюда на минутку и сядь.

Я ничего ему не сказал. Просто опустился на свою раскладушку.

Я поймал себя на том, что озираюсь по сторонам, как будто что-то случилось. Наоми стояла в сторонке, у стены, и разговаривала с тем носатым парнем в футболке «Ханса Блисса в президенты!» Он был намного выше Наоми. Интересно, она не комплексует из-за роста?

– Твой тренер… – сказал отец. – Он хотел с тобой поговорить.

– Так это Соркен звонил? – уточнил я. В желудке ощущалась непонятная тошнота, даже не знаю, почему. Должно быть, предчувствие.

– Нет, – сказал отец. – Прости, Дорн, это тренер по фамилии Тернер. Он звонил насчет Соркена.

И тут я мгновенно раскусил, в чем дело.

– Соркен умер.

Отец кивнул.

– А все остальные из моей команды как? В порядке?

– Не знаю, в самом деле не знаю, – сказал отец. – Мистер Тернер не смог дозвониться до всех. В Филадельфии многие свалились с гриппом, впрочем, как и повсюду. Если бы у меня было время хорошенько все спланировать, я бы вряд ли заказал билеты на этот рейс. Ты ведь был прав. Я получил е-мейл от коллеги из Потлача, он подозревал, что надвигается эпидемия. В это время я был на связи с Хансом Блиссом, и тут как раз визы подоспели. И мне показалось, что это не такой уж большой риск: доехать до аэропорта и отправиться сюда. Я думал: если мы не улетим сразу, то совершенно неизвестно, когда опять предоставится возможность.

Я ничего не сказал. Мне вспомнилось, как Соркен обрушивался на меня во время тренировок, если я выпендривался или недостаточно следил за тем, что происходит на поле. Соркен был не похож на отца. Если ты не обращаешь на него внимания или дуешься, он засветит тебе в голову мячом. Или своим кроссовком. А я так и не прослушал те его сообщения… Я даже не знал, где сейчас мой телефон.

Я никогда в жизни не думал, что Соркен может заразиться гриппом и умереть, а вот что у отца есть реальные шансы что-нибудь подцепить – я думал. При последней пандемии медики гибли пачками.

– Дорн? – окликнул меня отец. – Ты как? В порядке?

Я кивнул.

– Жаль Соркена, – сказал он. – Я ведь так ни разу толком с ним не поговорил.

– У него не было времени на тех, кто не играет в футбол, – сказал я.

– Мне всегда казалось, что он жестковато с тобой обходится.

– Вряд ли я был его любимчиком, – сказал я. – Да и сам я не особо его любил. Но он был хорошим тренером. Он никогда не давил на меня больше, чем нужно.

– Я сказал Тернеру, что ты вернешься нескоро. Откровенно говоря, я не знаю, что нам теперь делать. Если нам позволят остаться в Коста-Рике. По ангару ходят слухи… Что ответственность лежит на нашем правительстве. Что мы целились в Калексико. По мне, так в этих слухах мало правды, но американцы тут и без того не в фаворе, Дорн, а уж если местные начнут распространять подобные басни… И дома, в Филадельфии, меня тоже по головке не погладят. Я связался со своими ребятами. Доктор Уиллис орала на меня целых пять минут, а потом повесила трубку. Я сбежал, хоть и знал, что им без меня придется туго.

– А вдруг ты бы заболел, если бы мы остались, – сказал я. – Или я бы заболел.

Отец уставился на свои руки.

– Кто знает… Я собирался рассказать тебе о визах. Чтобы у тебя был выбор. Но ведь, случись что, я бы не смог тебя бросить… – он умолк и сглотнул. – Я поговорил с Паулой и остальными последователями Блисса. Сегодня им с самого утра так и не удалось ни с кем связаться. Ни с кем из колонии. У них ведь там тоже карантин, помнишь? И нет врача. Только двое гинекологов и костоправ.

– Все будет хорошо, – сказал я. Мне не впервой было поднимать кому-то настроение. Однако я не мог не оглядеться, и на этот раз я заметил то, что раньше предпочитал не видеть. Все остальные вели или только что закончили такие же разговоры, как наш с отцом. О знакомых, которые умерли. О том, что происходит, пока мы сидим здесь взаперти.

– К Хансу Блиссу вот-вот во второй раз прилетят инопланетяне, ты что, забыл? – сказал я. – Разве такой человек может скопытиться от всякой ерунды вроде гриппа? Эти пришельцы небось сделали ему прививку. Помнишь, он говорил, что с тех пор ни разу не болел?

– Ценный аргумент, – сказал отец. – Особенно если ты достаточно доверчив, чтобы купиться на речи Блисса.

– Эй вы, двое, – позвала нас Наоми. Она раскраснелась и выглядела довольной, как будто последнее слово в споре с парнем – фанатом Блисса снова осталось за ней. Кажется, она уже не злилась на меня. И я тоже не мог на нее злиться. Все, что она сказала, более или менее правда. Я знаком с ней совсем недавно, но уже ясно, что это в ней самое ужасное.

Отец забрал у меня из рук футбольный мяч. Не знаю, когда я успел в него вцепиться, но сейчас действительно без него лучше. Отец опустил мяч на пол, сел на раскладушку рядом со мной и похлопал меня по ноге.

– Все будет отлично, – сказал он, и я кивнул.

Мой брат Стивен был старше меня на четыре года. Он меня недолюбливал. Если верить отцу, когда я был совсем мелкий, Стивен нарочно отстегивал ремень безопасности на моем детском сиденье в машине, и само сиденье тоже отстегивал. Когда мне было пять, он столкнул меня с лестницы. Я тогда сломал запястье. Мама видела, как он это сделал, поэтому в следующие два года Стивен раз в неделю посещал детского психолога по имени мисс Блэр, офис ее был в самом центре. Помню, я тогда ему завидовал.

Когда родители развелись, Стивену было десять лет, а мне шесть, и они решили, что каждый возьмет на себя заботу об одном ребенке. Стивен был в восторге от этой идеи. Он всегда стремился стать единственным ребенком в семье.

Мама вернулась к себе в Далтон, штат Колорадо, где занялась бухгалтерией на принадлежавшем ее родне роскошном пижонском ранчо и спа-курорте. Когда я прилетал к ним в гости, Стивен вел себя так, чтобы мне было понятно: тут все принадлежит ему. Его дом, его лошади (причем все), его мамуля, его дедушка с бабушкой, его дяди, тети и кузены. Он навещал нас с отцом всего один раз, а потом у него вроде стряслось что-то с внутренним ухом, и ему стало противопоказано летать. Поэтому больше он не приезжал. Отца он тоже недолюбливал.

Когда я в последний раз видел маму и Стивена, тот собирался подавать заявку на поступление в колледж. Кажется, он уже не так ненавидел меня, как раньше. Он был практически взрослый. А я просто мальчишка. У меня, в отличие от него, было атлетичное телосложение, зато оценки убогие. Я был низковат для своего возраста. Он видел мое раздражение из-за того, что он высокий, а я нет, и это каким-то образом смягчало положение. У него была девушка, массажистка из спа-салона, и его даже не колыхало, что она взяла себе за правило быть со мной дружелюбной. Я неплохо провел время в той поездке. Мы с мамой много гуляли и ходили в поход в каньоны. А когда вернулись, девушка Стивена приготовила нам ужин. Мы были почти как одна семья. Стивен показал нам видеофильм, который он снял специально, чтобы отправить вместе с заявкой в колледж. Когда я похвалил фильм, он обрадовался. Конечно, мы ссорились, как и всегда, но в тот раз до меня дошло, что Стивен любит хорошую схватку. Может, он всегда был таким, а может, просто вырос. Он радовался, если ему давали достойный отпор. Раньше я никогда не пытался дать ему отпор. Еще он подал документы на визу, чтобы поступить в крутую кинематографическую школу в Калексико.

Через пару месяцев среди лошадей на ранчо начался падеж. Мать прислала е-мейл и сообщила, что дядя вызвал местного ветеринара. Они добивали больных лошадей. Когда мы разговаривали по телефону, голос у нее был кошмарный. Мама любила лошадей. Вслед за лошадьми на ранчо стали умирать и люди. Иногда грипп перескакивает с одного биологического вида на другой. Вот почему многие люди с тех пор перестали держать кошек, птичек и вообще любых питомцев.

На следующий день я разговаривал с мамой еще два раза. Потом все пошло под откос, причем очень быстро.

Отец дневал и ночевал в больнице, а люди все умирали и умирали. Мама подхватила грипп. И умерла. Стивен тоже умер. Его девушка заболела, а потом ей стало лучше. Она послала один мейл до болезни, и один по выздоровлении. Из них я и узнал, что произошло. В ее первом письме говорилось, что Стивен просил ее передать нам, что он нас очень любит. Должно быть, он умер во время карантина. Должно быть, сначала он почувствовал, что простудился, а потом температура наверняка взлетела до небес, он бредил, был без сознания, поэтому не мог никому ничего сказать. Отец говорил, эта разновидность гриппа действует на человека очень быстро. Так что больной даже толком не страдает. По-моему, девушка Стивена насочиняла насчет его слов. Она была милая. И вряд ли он когда-нибудь ей рассказывал, что терпеть меня не мог. Что пытался меня укокошить. Ведь всегда хочется, чтобы дорогие тебе люди думали, будто у тебя прекрасные отношения с семьей.

Ничего тяжелее мне раньше делать не доводилось. Когда отец вернулся домой, мне пришлось рассказать ему обо всем. С тех пор мы это почти не обсуждали. Не знаю, почему некоторым людям проще говорить о пришельцах, чем о смерти. Пришельцы мало к кому являются. А смерть ко всем.

Той ночью мне снился Соркен. Он стоял в воротах вместо меня и обращался ко мне по-испански, как костариканский охранник. Я знал, что если только смогу разобрать его слова, он будет доволен, и я снова смогу встать в ворота. Мне хотелось сказать, что мне жаль его, и жаль, что я сейчас в Коста-Рике, и жаль, что я так и не перезвонил ему после тех его сообщений, но он не понимал меня, потому что я не владел испанским. Я все надеялся, что мне на помощь придет Лара.

Но вместо нее появились пришельцы. Они прибыли, как и говорил Ханс Блисс, окруженные волнами эмоций: радости, любви, идеального взаимопонимания и всеведения, по-это сразу стало неважно, что Соркен не помнит английского, а я не умею говорить по-испански. Мы наконец просто взяли и поняли друг друга. А потом инопланетяне подхватили Соркена и забрали с собой.

Я вцепился в раму ворот и держался что было сил. Почему-то я был уверен, что они вернутся за мной. Я не хотел лететь с ними, пусть даже их планета была прекрасна, невероятно прекрасна, и они сами были еще прекраснее, чем говорил Блисс. Меня окатила волна тепла и какого-то инородного восторга, и тут я проснулся, потому что Наоми хлопала меня по плечу. У нее была тарелка с едой. Завтрак.

– Прекрати мычать про прекрасное, – сказала она. – Ладно? Охотно верю, что оно прекрасно, что бы это ни было. Я врубилась, ага? Вот черт, Дорн, ты что, кончил во сне? Я прямо в смущении, фу, гадость! Пойду-ка я отсюда и позавтракаю где-нибудь в другом месте.

Лучше бы я умер. Но вместо этого я незаметно переоделся под одеялом, сходил за своим завтраком и вернулся. Наоми сидела, уткнувшись в книгу.

– И не надо воротить от меня нос, – сказал я. – Что тут такого, с парнями иногда случается.

– С девушками тоже, – заметила Наоми. – Только не подумай, я вовсе не намерена вести с тобой сексуально-образовательные беседы. Хотя, если верить тому, что говорят о современных американских школах, тебе бы не помешало.

– Можно подумать, в твои времена было намного лучше, – фыркнул я. – И не забывай, что мой отец врач. Я знаю все что надо и много чего еще. И скажи, что это ты делала вчера ночью? Ты разбудила меня, когда ложилась. Не могу точно сказать, когда это было, но поздно.

– Я в школу не ходила, училась на дому, – сказала Наоми. – Родители сами мне преподавали, хотели, чтобы у меня было преимущество перед сверстниками. – Глаза у нее покраснели.

– Что с тобой? – спросил я. – Ты не заболела? Все нормально?

– Думаю, да, – сказала Наоми и потерла нос стерильной салфеткой. – Вчера вечером я разговаривала с мамой. Она говорит, Вермонт все еще на военном положении, поэтому она не может навестить бабушку. А к телефону та не подходит. Наверное, плохи дела, да?

– Может, и нет, – возразил я.

Наоми промолчала.

– По крайней мере, у твоих родителей все хорошо, – сказал я.

Она кивнула.

– Так, – продолжал я. – Давай подберем тебе подходящую книжку. Что-нибудь бодрящее. Как насчет Наоми Новик?

Мы сидели рядом, она читала, а я думал о всяком разном. О Соркене. Об отце. О матери. О брате Стивене. Думал: то, что Стивену казалось при жизни забавным, мне таким никогда не казалось. Например, тот случай, когда он столкнул меня с лестницы. Я помню, он хихикал. А когда я в последний раз ездил к маме, все было по-другому. Он смеялся моим шуткам, нормально смеялся, а не так, будто я дебил. Мы опять поцапались из-за какой-то ерунды, я что-то сказал, и он рассмеялся. Хотел бы я вспомнить, что я сказал, из-за чего разгорелась ссора.

Наоми оторвала взгляд от страницы и обнаружила, что я смотрю на нее.

– Что тебе? – спросила она.

– Ничего, – ответил я.

– Кстати, – сказала она, – ты серфингом занимаешься?

– Нет, – сказал я. – А что?

– Там, в коммуне Ханса Блисса делать-то особо нечего, – сказала она. – Футболистов там не найдешь. Все занимаются серфингом. Видел того парня, одного из фанатов Блисса? Филипп. Ну тот, с татуировкой и мамашей. Паулой. – Ага, это она про носатого. – Он рассказал мне об одном своем знакомом серфере. Однажды тот пошел кататься, и его сшибло огромной-преогромной волной. Он потерял равновесие, доска выскользнула и прямо-таки разрезала его. Но он не понял, что произошло, пока не вылез из воды, потому что вода была ужасно холодная, но когда он вылез и стал стягивать с себя костюм, выяснилось, что краем доски ему разрезало мошонку, только он не почувствовал, потому что холодно было. А когда он стянул с себя костюм, одно яичко отвалилось и повисло между ног на такой… как бы ниточке. Вроде игрушки йо-йо.

– Ну и? – сказал я. – Ты меня на испуг берешь, или что? Мой отец врач, забыла, что ли? Я постоянно слышу такие байки.

Наоми стушевалась.

– Просто будь осторожен, – сказала она. – Что у тебя там? Плохие новости?

Я отыскал свой мобильник и размышлял, стоит прослушивать сообщения от Соркена или нет. В итоге я просто стер их. А потом пошел собирать народ, чтобы поиграть в футбол.

Это был уже пятый день, если вы считаете, и никто в ангаре не заболел гриппом, что не могло не внушать надежду, но у отца по-прежнему хватало забот. Среди пассажиров была беременная женщина из Швейцарии, ехавшая в коммуну Ханса Блисса. Пара дней в карантине, и она решила, что с нее хватит. Она впала в бешенство и заявила, что вот-вот родит. И в чем самый смак – прежде чем взбелениться, она поскидывала с себя всю одежду. Представляете картину: злющая голая беременная тетка что-то орет на немецком, французском и английском и топает ногой, как борец сумо. Футбольный матч насмарку. Мы все оторвались от дел, чтобы посмотреть.

Отец подошел к ней и опустился на пол. Я тоже встал рядышком, на случай, если она вдруг сделается опасна. Кто-то же должен присматривать за отцом. Он сказал, что охотно ее осмотрит, если она хочет, но, скорее всего, до родов еще не один месяц, а мы не просидим здесь так долго. И в любом случае, ему уже не раз приходилось принимать роды. Все, что в этот момент действительно необходимо, – это кипяток и много полотенец. Думаю, это он так пошутил.

Не прошло и нескольких часов, как в ангаре нарисовался доктор-тико с целой передвижной клиникой. К тому времени мы уже пинали мяч. Я выпендривался перед Ларой. Фамилия врача была Меноз. Все происходило примерно так, как и предсказывал отец. Они с доктором Менозом сначала поговорили, потом заглянули в историю болезней, которую вел отец. Я немного покрутился возле них, надеясь, что доктор Меноз вот-вот выйдет вперед и объявит, что мы свободны, но похоже было, что не все так просто. Так что мы с Ларой отошли и сыграли один последний футбольный матч вместе. Собралось немало зрителей.

Тот охранник, который несколько раз со мной заговаривал, стал теперь моим главным фанатом. Когда бы мы ни затеяли игру, он вопил, хлопал в ладоши, а если я отбивал мяч, даже пританцовывал. На этот раз посмотреть на игру собралась вся охрана, не только он, как будто они понимали, что правила сейчас не важны. Хватит уже карантина.

Перед тем, как мы начали, случилось нечто странное. «Мой» охранник отложил оружие, переговорил со своими приятелями, и те в знак согласия взмахнули рукой. Потом он вышел на поле. И даже респиратор снял. Он улыбнулся мне и сказал:

– Я играю с вами. – Он гордился тем, что знает английский хотя бы настолько. Что ж, он знает хоть как-то, а вот я в испанском вообще ни бум-бум.

Я пожал плечами и ответил:

– Конечно. – Я указал на другую команду, ту, в которой была Лара. – Будете играть за тех ребят. Им необходима посильная помощь.

Было около трех часов дня, тепло, но через отдушины в крыше и сквозь большие металлические двери задувал ветерок. У кого-то на компе, как обычно, играла музыка, а в импровизированном зоопарке собралась малышня и бурно что-то обсуждала: наверное, что делать со всей этой уродской живностью, которую они насобирали. Теперь мне почти нравилось здесь. Я почти ощущал ностальгию. Не то чтобы у меня в ангаре была уйма друзей, но тех, кто достаточно хорошо знал меня, чтобы сказать «привет», было много. Когда бы я ни решил замутить матч, всегда находилось достаточно народу, чтобы поиграть. И никто не расстраивался от того, что моя команда в большинстве случаев выигрывала. Что бы ни произошло потом, не думаю, что в ближайшее время мне придется часто играть футбол. Где бы нам с отцом ни предстояло оказаться, там никто не знает ни обо мне, ни о том, на что я способен в игре. Я буду просто американским парнишкой, чей отец – врач, мечтающий о встрече с инопланетянами.

Наоми, решившая, что ей время от времени приятно судить матчи, вбросила мяч на поле, и охранник мгновенно устремился к нему. Остальные еще и пошевелиться не успели. Он был великолепен. Более чем великолепен! Он носился по бетонному покрытию так, будто вокруг больше никого не было. И что бы я ни делал, ему всякий раз удавалось забить мне. И всякий раз, когда мне не удавалось его остановить, он только усмехался и говорил: «Хорошая попытка, хорошая».

Самое ужасное, что он даже не пользовался нашей разницей в росте. Он не сбивал меня, просто обходил сбоку. И двигался так ловко, что все походило на кошмарный сон. Или фантастику. Как будто я был Супермен, а он – Криптонит. Он будто знал, как я поступлю, раньше меня. Он знал обо мне все, словно в ходе предыдущих игр записывал каждый мой шаг.

Вскоре обе команды прекратили игру и стали наблюдать, как он проделывает всякие интересные штуки. Если я рвался вперед, он проскальзывал мимо и оказывался у меня за спиной. Гол. Если я торчал прямо перед воротами, все равно не помогало. Он посылал мяч именно туда, где меня не было. Впрочем, я не сдавался. Мне наконец удалось отбить гол. Я радовался, пока не сообразил, что это он мне поддался. На самом деле ничего я не отбил.

И это оказалось последней каплей. Вот он, улыбается мне, как будто игра ничего ему не стоила. Он даже не запыхался. Я заставил себя улыбнуться в ответ. Он даже не догадывался, что я знаю – он позволил мне отбить последний гол. Он не думал, что я настолько умен. Он аплодировал мне. А я аплодировал ему. Все, кто следили за игрой, хлопали и кричали. Даже Лара. Поэтому я просто развернулся и ушел.

Я не злился, не расстраивался, ничего такого. У меня было такое ощущение, будто я только что обнаружил что-то важное. Я был не настолько хорош, как мне казалось. Я думал, что играю великолепно, но оказался не прав. Какой-то парень, который пять дней подпирал стенку с пушкой в руках, мог подойти и за десять минут доказать, что я ничего особенного собой не представляю. Вот такие дела. Вы, наверное, думаете, что я жалел себя и сгущал краски, но нет, ничего подобного. Я был реалистом. Именно в тот день я поставил на футболе крест.

Почему-то я все думал о том маленьком пустом стеклянном пузырьке, который отец подарил маме, а мама мне. Я гадал, что скажет Соркен, когда я объявлю ему, что бросаю футбол, а потом вспомнил, что Соркен умер. Так что мне не нужно беспокоиться о его реакции.

В лагере последователей Ханса Блисса наблюдалось какое-то оживление. Они разбирали свою стену скромности. Точнее расшвыривали ногами. Они сбились в одну кучу и выглядели жалко. Совершенно безнадежно. Я даже несколько им посочувствовал. Отец, Зулета-Аранго и доктор Меноз тоже были там, так что и я подошел. Отец сказал:

– У доктора Меноза есть кое-какие известия о коммуне «Друзей звезд».

– Не очень хорошие известия, – понял я.

– Да, – сказал отец. Он не казался особенно расстроенным, но это же не кто-нибудь, а мой отец. По нему никогда ничего не скажешь. – Среди последних присоединившихся был кто-то из Калексико. Переносчик гриппа. А они там, в коммуне, совсем не осторожничали. Ханс Блисс не верил, что им грозит хоть какая-то опасность. Многочисленные телесные контакты. Совместное питание. Никаких мощных лекарств. Ни одного врача. Даже врача у них не было…

– Возможно, присутствие врача ничего бы не изменило, – вставил Зулета-Аранго. – На одном из круизных лайнеров тоже были летальные исходы. И в нескольких городках в окрестностях Сан-Хосе, установивших дополнительные карантинные зоны, все равно умирают. Но теперь появились мобильные бригады врачей, оснащенные вакциной, которая, по словам доктора Меноза, победит болезнь. У нас тут все не так плохо, как в Штатах. Так что нам повезло.

– Не всем, – возразил отец. – Ханс Блисс умер.

Беременная женщина завыла. Многие плакали.

– Остатки коммуны – в плачевном состоянии. Как только здешний карантин будет снят, я поеду туда и погляжу, чем можно помочь. Если они меня пустят.

Доктор Меноз закрыл телефон-раскладушку и быстро залопотал по-испански с Зулетой-Аранго, Миике и Парди. Последователи Блисса так и стояли без движения. Они обмякли, будто из них вынули все кости. Филипп, тот парень, у которого был друг серфер и который вроде бы нравился Наоми, оглушительно высморкался.

– Мы все равно туда поедем, – заявил он моему отцу. – Им наверняка пригодится наша помощь.

– А как же я? – спросил я у отца.

– Да, – сказал он, – действительно, как же ты? Отослать тебя домой я не могу.

– А сейчас, – снова заговорил доктор Меноз, – я уполномочен отменить ваш карантин. Хоть одна хорошая новость, да? В течение часа к ангару подъедет автобус. Он доставит всех вас в Сан-Хосе, в центр для перемещенных туристов. Там вам сделают серию необходимых прививок. Мне самому объявить всем, или это предпочитаете сделать вы?

Объявление сделал Зулета-Аранго. В этом присутствовал элемент разочарования. Все уже знали, что он скажет. И произнесенные им слова оказались не тем, что нам хотелось знать. Для нас так и осталось неизвестным, что случится потом. Куда нас отправят. Что принесут нам следующие несколько недель. Когда снимут запрет на перелеты. Откуда пришла эпидемия. Все ли будет в порядке с теми, кого мы любим. Что мы увидим, вернувшись домой.

Наоми уже успела собрать сумку.

– Многие подходили и возвращали книжки твоего отца, – сказала она. – Я закончила последнюю Ким Стэнли Робинсон. По-моему, осталась еще пара сборников рассказов. Я слыхала про Блисса. Плохие дела. Мне теперь стыдно, что я обзывала его идиотом.

– Он и впрямь был идиот, – сказал я. – Поэтому и умер.

– Может, и так, – промолвила Наоми. – А что у тебя в пузырьке?

Как я уже говорил, пустая стеклянная бутылочка была первым подарком, который отец преподнес маме. Он сказал ей, что там, в бутылке, живет джинн. И что он купил ее в волшебном магазинчике. Действительно волшебном. Он сказал, что уже загадал два желания. Первое – встретить очаровательную девушку. Это и была моя мама. А второе желание – чтобы она влюбилась в него, но сама, а не из-за джинна. Чтобы она влюбилась по-настоящему. Замечаете противоречие, да? Нельзя влюбиться в парня, который говорит тебе такое. Потому что если ты влюбишься в кого-то по собственному желанию, получится, что это все равно желание заставило тебя влюбиться. Однажды я сказал об этом маме, и она заявила, что я все понимаю слишком буквально. Я сказал, что нет, вовсе нет, я просто утверждаю, что папина выдумка – довольно глупая.

Мама всегда говорила, что так и не потратила последнее желание. Этого я тоже не понимал. Почему она не воспользовалась им, когда они разводились? Или почему не сделала так, чтобы Стивен относился к младшему брату получше? Я раньше думал, что окажись бутылочка у меня, я бы пожелал, чтобы Стивен не так меня ненавидел. Чтобы любил меня. Хоть немножко. Настолько, насколько старшим братьям положено любить младших. Были у меня и другие желания. Я составлял длиннющие списки желаний, которые мог бы загадать. Например, стать лучшим в мире вратарем. Или вырасти на несколько дюймов. Ну и еще всякая ерунда, о которой даже стыдно говорить. Я мог придумывать желания хоть весь день напролет. Чтобы никогда не было дождя. Чтобы я вдруг сделался математическим гением. Чтобы родители снова жили вместе.

Я так и не загадал ни одного из тех желаний, даже про футбол, потому что не верил в них. И еще потому что это вроде как жульничество, ведь если я стану знаменитым вратарем, я всю жизнь буду терзаться вопросом: то ли я действительно лучший футболист в мире, то ли все дело в желании. Я бы мог пожелать себе подрасти, но, может, я и так вырасту. Все говорят, что вырасту. Думаю, если бы я был Паулой или одним из «Друзей звезд», я бы пожелал, чтобы Ханс Блисс оказался умнее. Чтобы он не умер. Или пожелал бы возвращения инопланетян. Не знаю, что из этого я бы пожелал.

Когда Лара пришла прощаться, я протянул ей пузырек. В этом жесте не было ничего символического.

– Что это, Дорн? – спросила она.

– Это джинн в бутылке, – сказала Наоми. – Как в сказках. Дорн говорит, еще осталось одно, последнее желание. Я сказала, что если он отдаст бутылочку мне, я пожелаю мира во всем мире, но он отдает ее тебе, веришь?

Лара встряхнула бутылочку.

– Не надо, – сказал я. – Если бы ты была невидимым джинном, запертым в бутылке на сотни лет, тебе бы понравилось, что тебя трясут?

– Я не верю в волшебство, – сказала Лара. – Но все равно это очень милый подарок, Дорн.

– Эта вещь принадлежала моей матери, – сказал я.

– Его покойной матери, – уточнила Наоми. – Это ценная семейная реликвия.

– Тогда я не могу ее принять, – сказала Лара и попыталась вернуть мне бутылочку.

Я сунул обе руки за спину.

– Ну ладно, – сказала Лара. Вид у нее был слегка раздраженный, как будто я повел себя глупо. Тут я кое-что осознал: Лара не была особенно романтичной. А я, похоже, был. Она снова заговорила: – Я сберегу ее для тебя, Дорн. И еще я хотела сказать тебе кое-что важное.

– Знаю, – буркнул я. – Ты видела, как охранник меня обставил. Во время последней игры. И теперь хочешь сказать мне, чтобы я выбрал другую карьеру.

– Нет, Дорн, – оборвала меня Лара. Похоже, она разозлилась еще сильнее. – Прекрати болтать, а? Тот охранник – не просто охранник. Он играл за сборную Коста-Рики. За команду, которая должна была поехать на Кубок мира три года назад, перед последней эпидемией.

– Что?! – изумился я.

– Его зовут Оливас, – сказала Лара. – Этим летом он ввязался в драку, и его на время выгнали из команды. Он похож на тебя, Дорн, не находишь? Тоже не слишком умен. Впрочем, неважно. Он говорит, ты хороший игрок. Одаренный.

– Если бы я чего-то стоил, он бы так просто мимо меня не бегал туда-сюда, – сказал я. Но на душе у меня чуть-чуть потеплело. Он был не просто какой-то охранник. Он был профессиональный футболист.

– Нет, Дорн, – снова поправила меня Лара, – ты хороший игрок, а он очень хороший. Вся разница только в этом, понимаешь?

– Вообще-то, – сказал я, – разница действительно есть. И я только что понял, насколько большая. Я же не знал, что он типа футбольная суперзвезда. Думал, он играет как любой средний костариканец. Я уж решил, что брошу футбол и займусь подводным плаванием или еще чем.