Текст книги "Милые чудовища"

Автор книги: Келли Линк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

– Не знала, что ты так легко сдаешься, – сказала Лара. Тон у нее по-прежнему был осуждающий. Брови сдвинуты в одну ниточку, нижняя губа сердито выпячена. Так она казалась даже симпатичнее, и все потому, что она во мне разочаровалась. Интересно…

– Может, тебе стоит узнать его получше, – сказала Наоми, переводя взгляд с меня на Лару, как будто знала, о чем я думаю. – Дорну надо собирать вещи. В автобусе у вас еще будет уйма времени на разговоры. Вы ведь еще не прощаетесь навсегда. По крайней мере, пока. Лара, pele el ojo.Сюда идет твоя мама.

–  Es ип chingue, – сказала Лара. – Que tigra!

Она вздохнула и поцеловала меня прямо в губы. Для этого ей пришлось сильно нагнуться. А потом она умчалась прочь. Выигрыш всухую. Оно и к лучшему, мне не очень-то хотелось поближе знакомиться с ее матерью, и, конечно, ее матери со мной – тоже.

– Вот как, – сказала Наоми с широкой улыбкой. – А знаешь, что Лара говорила мне несколько дней назад? Что она не собирается встречаться с парнями. Что нельзя заводить с парнями ничего серьезного, если хочешь полететь на Марс. А теперь что? Кстати, не знаю, интересно это тебе или нет, но ты здесь не единственный, кому повезло.

– А что такое? – поинтересовался я. – К тебе подходила та девчонка-блондинка и хвасталась подаренным кольцом?

– Нет, – сказала Наоми и принялась шевелить бровями как ненормальная. – Это мне повезло. Тот симпатичный парень, Филипп… Помнишь его?

– Если мы имеем в виду одного и того же парня, – сказал я, – то он не симпатичный. Я знаю, что значит это слово. Вот я – симпатичный.

– Он милый, – заявила Наоми. – И забавный. И умный.

В том, что значит слово «милый», я разбирался хуже. И в слове «умный». Я упаковал свой чемодан и принялся за отцовский. Зря я подарил Ларе бутылочку. Мог бы обойтись и книжкой в мягкой обложке.

– У вас с ним, должно быть, много общих тем для разговоров, – сказал я.

– Это уж точно, – подтвердила Наоми. – А знаешь, что самое лучшее?

– Что? – Я огляделся в поисках отца и наконец его обнаружил. Он сидел на раскладушке рядом с беременной. Ее, наверное, как-то звали, но я так и не заморочился узнать имя. Она рыдала, уткнувшись отцу в плечо, рот раззявлен в вое. Лицо блестит от размазанных соплей. Готов поспорить, если родится мальчик, она назовет его Хансом. А если девочка, то, может, Блисс.

Мимо прошла девочка, тащившая за собой на самодельном поводке игуану. Неужели ей позволят взять ящерицу в автобус?

– Самое лучшее, – продолжала Наоми, – это его двойное гражданство. Его отец родом из Коста-Рики. И ему нравятся умные, толстые и острые на язык девушки.

– А кому они не нравятся? – хмыкнул я.

– Оставь этот саркастический тон, – сказал Наоми. – Таким малявкам, как ты, это не идет. Хочешь, помогу с чемоданами?

– Возьми вон тот, с книгами, – попросил я.

Остальные все еще укладывали вещи. Некоторые говорили по мобильнику, делились хорошими новостями и получали в ответ другие хорошие новости. Или плохие. У огромных дверей ангара я столкнулся с тем самым охранником. Оливасом. Теперь мне ужа казалось, будто я когда-то слышал это имя. Он кивнул мне, улыбнулся и дал бумажку с номером. Потом что-то сказал по-испански.

– Он говорит, ты должен взглянуть на него в деле, – перевела Наоми. – Через месяц, когда он вернется в свою команду.

– Хорошо, – сказал я. – Gracias.Спасибо. Виепо. Виепо. – Я улыбнулся Оливасу и сунул бумажку с номером в карман рубашки. «Когда-нибудь я стану круче тебя, – думал я. – И ты уже не сможешь обо мне забыть. И испанский я тоже выучу. Тогда я буду понимать все, что ты говоришь, и мне не придется тупо стоять и чувствовать себя дебилом. Я вырасту еще на шесть дюймов. И когда меня найдут футбольные агенты, и я, допустим, все еще буду жить здесь, в Коста-Рике и, допустим, попаду в твою команду, уж меня-то оттуда не вышвырнут. Во всяком случае, за драку – нет. Драки – это для дураков».

Мы с Наоми вышли на покрытую трещинами бетонную площадку и уселись на чемоданы. Костариканское солнце кажется еще роскошнее, если ты только-только вышел из-под карантина, решил я. Я бы, пожалуй, мог привыкнуть к такому солнцу. Лара стояла с матерью и еще какими-то тетками в сторонке, все они без умолку тараторили. Лара поглядела на меня и тут же отвела взгляд. Неуловимое движение бровей. Я почти не сомневался, что в автобусе мы окажемся не на соседних сиденьях. Вдалеке виднелось поселение – скорее всего, Сан-Хосе, куда мы и направлялись. Небо было голубое, по-прежнему без единого самолета. Они все выстроились вдоль взлетных полос. До отъезда оставалось время, и я решил в последний раз воспользоваться здешним туалетом. Вот где я был, когда прилетели инопланетяне. Писал в вырытую в земле яму. А отец все еще сидел в ангаре, обхватив рукой безутешную, чудовищно беременную и легко поддающуюся убеждению женщину из Швейцарии. Он надеялся, что она наконец прекратит орошать слезами его футболку.

Это было чем-то похоже на летучих мышей. Их присутствие замечаешь не сразу. Но на самом деле летучих мышей они не напоминали, не поймите меня неправильно. Корабли пришельцев были глянцевитые, темные и гибкие, как будто акулы – если бы акулы были длиной в сто футов, висели в воздухе и слегка шевелились, словно дышали. Всего кораблей было три, футах в ста пятидесяти над землей. Они были так близко… Я подхватил трусы, отдернул занавеску кабинки и выкатился наружу. Наоми и тот парень, Филипп, стояли на бетонной площадке, задрав головы и держась за руки. Священник крестился. Рядом малышка со своей игуаной. Лара, ее мать и остальные пассажиры – все молча глядели в небо. Никто пока ничего не сказал. Поглядев в сторону Сан-Хосе, я заметил и другие космические суда, великое множество. Вы, конечно, все это уже знаете. Их видели все. И вы видели. Видели, как пришельцы парят над тающими ледяными глыбами Антарктики, над Нью-Йорком, Парижем и Мехико, над Ангкор-Ватом и кучей других мест. Вы это видели, если, конечно, вы не слепой, не мертвец и не из того сорта людей, которые вечно пропускают события, которые видели все-превсе. Как, например, появление инопланетян. Меня интересовал только один вопрос: они прилетели потому, что прознали о смерти Ханса Блисса? Бедняга Ханс Блисс. Вот, что я в тот момент думал: «Бедный, глупый, счастливый и несчастный Ханс Блисс».

Я кинулся в ангар, пробежал мимо Оливаса и остальных охранников, мимо доктора Меноза и Зулеты-Аранго, мимо двух ребятишек, бегавших кругами специально, чтобы голова закружилась.

– Пап, – сказал я. – Папа! И вы все! Пришельцы! Они здесь! Они снаружи! Их много!

Отец встал. Беременная женщина перестала рыдать. И тоже встала. Они устремились ко мне, пробежали мимо.

Я же никак не мог сообразить, что к чему. У меня было ощущение, будто надо что-то выбрать, но это же глупо! Какой тут может быть выбор? Я и сам не знал. Снаружи ангара были пришельцы и будущее. Внутри – только я, пара сотен страхолюдных летучих мышей, спящих под крышей, остатки импровизированного зоопарка и весь тот хлам, который мы оставили после себя. Раскладушки. Мусор. Смятые пластиковые бутылки из-под воды, скомканные одеяла, использованные хирургические маски и уже-не-стерильные салфетки. Самодельное футбольное поле. Во мне возник странный позыв, как будто бы мне нужно пойти к полю и прибраться. Встать у собранных на скорую руку ворот. Защищать их. Естественно, сейчас, в отсутствие Оливаса, защищать их куда как проще. Знаю, все это звучит глупо, знаю, вы наверняка гадаете, почему, когда прибыли инопланетяне, я все еще околачивался там, в пустом ангаре, почему валял дурака. Я не могу вам это объяснить. Может, вы мне объясните? Я просто стоял там, чувствуя опустошение, растерянность и стыд, стоял, пока не услышал отцовский голос.

– Дорн! Адорно, ты где? Адорно, беги сюда! Они прекрасны, еще прекраснее, чем говорил этот идиот. Выходи наружу, выходи и посмотри!

И я пошел смотреть.

Констебль из Абала

Они покидали Абал в спешке, после того, как мать Озмы убила констебля. Такая досада, ведь бизнес шел хорошо. Мать Озмы, Зилла, почти ежедневно получала приглашения на вечеринки в лучшие дома города. Богатые джентльмены восхищались ее красотой, а их жены с нетерпением ждали ее предсказаний. Озму, ходившую в блестящем тесноватом платье с черными лентами, всегда привечали и угощали рулетами и горячим шоколадом. Талисманы и брелоки на концах ленточек, какие носили Озма и ее мать (маленькие фарфоровые и медные кораблики, черепа, куклы, короны и кубки), предназначались для привлечения духов, но вскоре все местные модницы стали носить такие же – как украшения. За несколько месяцев до приезда Озмы и ее матери по Абалу прошлась чума. Все, что связано со смертью, было в моде.

Благодаря матери Озмы теперь каждая высокородная дама из Абала прогуливалась по городу в облаке призраков – облаке, которое могли видеть только Озма и ее мать. Зилла зарабатывала огромные деньги, сперва продавая ленточки и талисманы, а потом просвещая покупательниц насчет той мистической компании, которой они теперь обзавелись. Некоторые духи, разумеется, пользовались большей популярностью, чем другие, их хотели заполучить все. И если вам не нравились ваши духи, что ж, тогда мать Озмы могла прогнать их и продать вам новые талисманы и новых духов. Для состоятельной дамы поменять духов было не труднее, чем переодеться, а производимое на публику впечатление – даже больше.

Озма была мала для своих лет. Голос у нее был нежный, а ручки и ножки миниатюрные, как у куклы. Она заматывала грудь куском ткани. Она никогда не отказывалась от горячего шоколада, хотя предпочитала вино. Но от вина можно сделаться сонной или неуклюжей, и тогда будет трудно тихо и аккуратно пробираться в спальни, гардеробные и кабинеты и оставаться незамеченной, когда на тебе болтаются сотни приманивающих духов талисманов. Они, как рыболовные грузила, свисали с воротника, лифа, с подола и из швов. Удивительно, как Озме вообще удавалось двигаться.

Зилла звала дочку Принцессой-Обезьянкой, но Озма чувствовала себя скорее вьючным животным – так много тайн и секретов нагрузила на нее мать. Среди талисманов Озмы имелись отмычки и маленькие зубила. В том, как Озма проникала в запертые покои и вскрывала ящики столов, не было никакой магии. А если бы ее застали за делом, всегда можно было сослаться на поиски одного из ее духов. Он, видите ли, затеял с ней игру в прятки. Случайный свидетель увидел бы только мрачную маленькую девочку, охотящуюся за своим невидимым приятелем.

Зилла не была алчной. Она была умелой шантажисткой. Она не выпивала из своих клиентов всю кровь досуха, она их доила. Можно даже сказать, что она это делала по доброте душевной. Ну зачем нужна тайна, если о ней так никто и не узнает? Если человек не может позволить себе скандал, шантажист для него – сущая находка. Озма и Зилла собирали свидетельства интрижек, супружеских измен, младенческих смертей, краж наследств и убийств. Они были внимательнее любого биографа, бдительнее любого надзирателя.

Зилла скармливала кусочки трагедий, романтических историй и комедий голодным призракам, болтавшимся на кончиках ее лент. Иногда духов надо кормить деликатесами, и лучше, если это что угодно, только не кровь женщины и малорослой девчонки.

В констебле оказалось много крови. Молодой, довольно миловидный, амбициозный и на содержании у госпожи В. То ли Зилла где-то прокололась, то ли госпожа В. была умнее, чем казалось. И уж точно ума ей досталось куда больше, чем красоты, заявила Зилла в ярости. Зилла ткнула констебля в шею демонической иглой. Кровь хлынула сквозь полую иглу, как красные чернила. Все духи Озмы принялись неистово дергать за ленточки, как будто они были детворой, а она – майским шестом с подарками.

Сперва констебль был юношей, полным жизни и надежд, потом стал мертвецом в луже собственной крови, и в конце концов сделался духом, таким крошечным, что Зилла могла бы зажать его в ладонях и, хлопнув, разорвать, как пакет с тестом – если бы, конечно, в нем оставалась хоть какая-то плоть. Он вцепился в один из Зиллиных талисманов, висевший на ленточке, как будто это была спасительная веревка, брошенная тонущему с корабля. На лице его застыло комичное удивленное выражение.

Озма подумала, что из него получился симпатичный дух. Она подмигнула ему, но дела не позволяли отвлекаться. Нужно было разобраться с трупом, а потом упаковать одежду Зиллы, и книги, и украшения, а всякие чрезвычайно хрупкие талисманы предстояло обернуть ватой и тряпками.

Зилла была в отвратительном настроении. Она пнула мертвого констебля. Пока Озма трудилась, она мерила шагами комнату и пила. Разворачивала карты и снова скатывала их в трубочку.

– Куда мы теперь отправимся? – спросила Озма.

– Домой, – сказала Зилла. И высморкалась прямо на карту. Летом ее терзала сильная аллергия. – Мы едем домой.

На седьмой день пути бандиты пристрелили слугу Зиллы Нерена. Он поил лошадей из ручья, тут-то его и убили. Зилла, оставшаяся в карете, вытащила пистолет. Она подождала, пока бандиты не подойдут поближе, а потом уложила обоих выстрелами в голову. Зилла стреляла метко.

К тому времени, как Озма успокоила лошадей, дух Нерена уже уплыл вниз по реке. У нее не было при себе лишних ленточек, чтобы тратить их на такую шваль, как бандиты. Зилла перед отъездом развязала большинство лент и отпустила духов. Когда духов слишком много, это затрудняет путешествие – они пугают лошадей и привлекают ненужное внимание. К тому же, обустроившись на новом месте, всегда можно наплести новых ленточек и наловить новых духов. Озма оставила при себе только трех любимчиков: старую злобную императрицу, мальчишку, чей призрак почему-то был убежден, что он котенок, и констебля. Но ни императрица, ни мальчик в последнее время почти ничего не говорили. До них не достучаться. А вот в констебле еще оставалось немножко жизни, а может, это было просто воспоминание о его удивленном лице и яркой-яркой крови.

«Она чудовище», – сказал констебль Озме. Он глядел на Зиллу как будто даже с восхищением. Озма ощутила укол ревности, а может, наоборот, гордость от обладания чем-то ценным.

– Она убила сотню мужчин и женщин, – сообщила ему Озма. – У нее в книжице хранится список их имен. Мы ставим в храме свечки в память о них.

«Я не помню своего имени, – посетовал констебль. – Может, я успел представиться вам с матерью, прежде чем она меня убила?»

– Ты вроде назвался Печать или Наковальня, – сказала Озма. – Или Булыжник.

– Озма, – окликнула дочку Зилла, – прекрати разговаривать с этим духом, лучше помоги мне с Нереном.

Озма с Нереном друг друга недолюбливали. Нерену нравилось щипать и дразнить Озму, пока Зилла не видит. Он лапал плоский лиф платья, под которым пряталась ее туго перетянутая тряпкой грудь. Иногда он хватал ее за волосы и приподнимал, чтобы показать, как он силен и как она мала и беспомощна.

Они обернули тело Нерена куском красного полотна, а потом закрепили его на дереве, между ветвями, намотав еще несколько слоев ткани поверх покрывала. Так обычно поступали с мертвыми, если не было времени на похороны. Что до Озмы, то она бы охотно оставила Нерена на съедение псам. А сама бы задержалась посмотреть.

«Я голоден», – сказал дух констебля. Озма дала ему маленькую мисочку с кровью и землей, собранной с того места, где умер Нерен.

Потом они поехали быстрее. Лошади боялись матери Озмы, хотя та хлестала их кнутом куда реже, чем Нерен.

Озма сидела в карете и играла с духом констебля: один загадывает предмет, а другой должен его отгадать.

«Что я вижу, назови. Я загадал, а ты води!» – сказал констебль.

– Облако, – сказала Озма. – Или мужчина в поле.

Вид из окна кареты открывался однообразный. Поля побурели и загнили на корню, а воздух был вонючий и полный пыли. Пшеница в этом году гибла от какой-то растительной болезни, как люди от чумы. В небе ни облачка. А мужчина в поле на самом деле был сломанным стволом, торчащим на прогалине и перевязанным маленькими грязными тряпочками – его поставили тут как атрибут деревенской магии. Полевой божок, отмечающий то место, где кто-то наткнулся на белый камень.

«Не мужчина, – поправил ее констебль. – Женщина. Грустная девушка с каштановыми волосами. Она немного похожа на тебя».

– Она симпатичная? – спросила Озма.

«А ты симпатичная?» – ответил вопросом на вопрос констебль.

Озма резко тряхнула волосами.

– Дамы в Абале называли меня милой куколкой, – сказала она. – Они говорили, что у меня волосы медового цвета.

«Мать у тебя очень красивая», – сказал констебль. Зилла сидела на облучке и пела про черных птиц, клюющих чьи-то глаза и пальцы. Она любила печальные песни.

– Я стану еще красивее, когда вырасту, – сказала Озма. – Зилла всегда так говорит.

«А сколько тебе лет?» – спросил констебль.

– Шестнадцать, – сказала Озма, хотя точно она не знала. Год назад у нее начались месячные. Зилла этому не обрадовалась.

«Зачем ты бинтуешь грудь?» – поинтересовался констебль.

В дороге Озма одевалась по-мальчишески и завязывала черные волосы в простой хвост. Но все равно каждый день продолжала утягивать грудь тряпицей.

– В один прекрасный день, – сказала она, – Зилла подыщет мне мужа. Богатого старика с поместьем. Или юного повесу с большим наследством. Но до тех пор, пока я не выросла слишком большой, я больше полезна ей как ребенок. Зиллина Принцесса-Обезьянка.

«А я вот уже никогда не стану старше», – оплакивая свою судьбу, промолвил констебль.

– Что я вижу, назови. Я загадала, ты води! – сказала Озма.

«Облако, – попытался угадать констебль. – Или огненное колесо». – Мертвые не любят произносить слово «солнце».

– Мышонок, – ответила Озма. – Он пробежал под колесами кареты.

«Куда мы едем?» – спросил констебль. Он задавал этот вопрос уже много-много раз.

– Домой, – сказала Озма.

«А где этот дом?» – уточнил констебль.

– Не знаю, – ответила Озма.

Если верить Зилле, отцом Озмы был принц Подземелья, дипломат из далекой страны Торлал, шпион, головорез с ножом в переулках Бенина. Нерен был низкорослый, и его пронзительные черные глаза напоминали Озмины, но он не был ее отцом. Если бы был, она бы опустила в поток ленту и выловила бы его дух, как на удочку.

Они устроили стоянку в поле, поросшем белыми цветами. Озма накормила и напоила лошадей. Потом принялась собирать цветы – она решила насобирать их столько, чтобы можно было сделать для Зиллы постель из лепестков. Она нарвала кучку цветов высотой примерно до колена, а потом утомилась. Зилла развела огонь и выпила вина. Она не сказала ничего ни про Нерена, ни про дом, ни про белые лепестки, зато после заката научила Озму паре простых заклинаний: как зажигать на спинках зеленых жуков, бегавших по поляне, огоньки; как вызывать маленьких бесят, которые жили внутри деревьев, кустов и камней.

Зилла и каменные бесята немного поболтали на отрывистом гортанном языке, Озма с трудом их понимала. Потом Зилла подалась вперед, поймала бесенка за хвост и сломала его длинную шею. Остальные бесята разбежались кто куда, а Зилла гонялась за ними с ухмылкой. В ней было что-то волчье: она рыскала по поляне на четвереньках, металась из стороны в сторону. Озма и духи сидели и смотрели, как она схватила еще двух бесят, а потом не спеша вернулась к стоянке, раскрасневшаяся, усталая и довольная, держа болтающихся в воздухе бесят за хвосты. Она заточила пару палочек и зажарила бесят на костре, как перепелов. К тому времени, как они приготовились, она уже успела порядком налакаться. Озме она вина так и не предложила.

В бесятах оказалось много мелких острых костей. Зилла съела двух. Озма погрызла окорочок, жалея, что все столовое серебро они оставили в Абале. При ней остался только нож для табака. Вязкие жареные глаза бесенка смотрели на нее с укоризной. Она зажмурилась и оторвала ему голову. Но все равно оставались еще маленькие ручки, пальцы на ногах. Это было все равно что есть младенца.

– Озма, – сказала ей Зилла, – ешь давай. Ты мне нужна здоровой. В следующий раз будет твоя очередь приманивать ужин.

Зилла спала в карете. Озма положила под голову кучку белых лепестков, а констебль, императрица и мальчик-котенок пристроились у нее в волосах.

Всю ночь по лагерю бегали зеленые жучки с мерцающими огоньками на спинках. Им это, по всей видимости, не мешало, а смотрелось очень красиво. Озма несколько раз просыпалась среди ночи, и всегда земля казалась живой из-за движущихся зеленых огоньков. В этом вся загвоздка с магией. Иногда она была прекрасна, а иногда Озме казалось, что магия несет одно только зло, как проповедовали священники. Ты можешь убивать, можешь врать и красть (Зилла так и поступала), а потом достаточно поставить нужное количество свечек в храмах – и ты прощен. Но если ты ешь бесят и ловишь духов на ленточки и талисманы – значит, ты ведьма. А ведьмы прокляты на веки вечные. Озме всегда казалось, что в целом мире у нее есть только Зилла, а у Зиллы есть только она, Озма. Возможно, дома все будет по-другому.

Озма думала, что Зилла что-то ищет. После смерти Нерена прошло четыре дня, и лошади отощали. С травой в округе было неважно, а попадавшиеся по дороге ручьи почти сплошь пересохли. Они бросили карету, и теперь Зилла шла пешком, а Озма ехала на одной из лошадей (Зиллин вес лошади бы не выдержали). На вторую клячу навьючили Зиллины карты и коробки. Они ехали на север, и по пути не встречалось ни деревень, ни городков, где Зилла могла бы гадать или продавать амулеты. Попадались только покинутые фермы и леса, в которых, по словам Зиллы, было полно бандитов, а то и кого похуже.

Вина уже не осталось. Зилла его прикончила. Теперь они пили грязную воду из тех же ручьев, где поили лошадей.

Ночью Озма проколола палец и выдавила немножко крови в грязь – для своих духов. В Абале у них для этих целей были слуги, духов кормили их кровью. Для одного духа крови нужно всего ничего, но в Абале у них было много, очень много духов. От вида императрицыных губ, запятнанных ее, Озмы, кровью, и от вида мальчика-котенка, катающегося в комковатой грязи, Озму слегка затошнило. А вот констебль ел с достоинством, как будто был все еще жив.

По ночам у Озмы болели ноги, так, словно они стремительно росли. Она забывала обвязать грудь. Зилла, кажется, этого не замечала. Она ночью уходила со стоянки, оставляя Озму одну. Иногда она не возвращалась до самого утра.

«Что я вижу, назови. Я загадал, а ты води!» – сказал констебль.

– Лошадиная задница, – предположила Озма. – Или мамины юбки, волочащиеся по грязи.

«Девушка, – сказал констебль. – Юная девушка, полная крови и жизненных сил».

Озма уставилась на него. Мертвые не флиртуют с живыми, но в мертвых глазах констебля горел игривый огонек. Императрица беззвучно рассмеялась.

Шедшая впереди них Зилла остановилась.

– Там, – промолвила она, – впереди, ты видишь?

– Мы дома? – спросила Озма. – Мы приехали домой?

У них за спиной расстилалась безлюдная ухабистая дорога. А далеко впереди Озма разглядела что-то похожее на маленький городок. Когда они подъехали поближе, стали видны здания. Красотой эти постройки не блистали. Крыши не сверкали золотом. Не было ни городских стен, ни садов, ломящихся от фруктов, только бурые поля и стога гнилого сена.

– Это Брид, – сказала Зилла. – Мне там кое-что нужно. Иди сюда, Озма, помоги мне с поклажей.

Они достали лучшее платье Озмы, зеленое с серебряным шитьем. Но когда Озма попыталась его надеть, оно не сошлось на спине. Манжеты из переливчатого шелка уже не прикрывали запястий.

– Ну-ну, – сказала Зилла, – моя малышка растет.

– Я не нарочно! – воскликнула Озма.

– Нет, – сказала Зилла. – Ну, конечно, нет. Я тебя и не виню, Озма. И мои магические силы не безграничны. Все становятся старше, неважно, владеют их матери колдовством или нет. Однако от юных девушек одни проблемы, а у нас нет времени на проблемы. Пожалуй, тебе стоит сделаться мальчишкой. Я обрежу тебе волосы.

Озма отпрянула. Она гордилась своими волосами.

– Иди ко мне, Озма, – позвала Зилла. В руке она держала нож. – Они снова отрастут, обещаю.

Озма так и не пошла в город, осталась с лошадями и духами ждать снаружи. Она была слишком гордой, чтобы плакать по волосам. Прибежали мальчишки и стали кидаться в нее камнями, она так зыркнула, что они удрали. Потом снова прибежали и стали кидаться. Она представила себе, как призывает огонь, разжигает его на спинах мальчишек и глядит, как они носятся туда-сюда, будто жуки. Она здорово разозлилась, раз ей пришло в голову такое. Зилла в тот момент, скорее всего, была в храме, ставила свечки, но во всем мире не хватит свечей, чтобы спасти их обеих. Озма молилась, чтобы Зилла хотя бы сама спаслась.

«Зачем мы сюда приехали?» – спросил констебль.

– Нам нужны кое-какие вещи, – сказала Озма. – Дом гораздо дальше, чем я думала. Зилла вернется с новой каретой, новым слугой, вином и едой. Возможно, она поехала в дом к мэру, чтобы ему погадать. Он заплатит ей золотом. Она вернется с монетами и ленточками, за которые будет цепляться куча духов, и мы снова поедем к мэру в гости – кушать ростбиф на серебряных тарелках.

«В городе полно людей, а в людях – крови, – сказал констебль. – Почему мы должны оставаться здесь, в стороне?»

– Погоди, скоро вернется Зилла, – сказала Озма. Подул горячий ветер, обвевая ее шею. Обрезки волос, попавшие между кожей воротом рубашки, кололись. Она подхватила констебля за ленточку и взяла его в руки.

– Я по-прежнему красива? – спросила она.

«У тебя грязь на лице», – ответил констебль.

Когда Зилла вернулась, солнце поднялось уже высоко. На ней было скромное серое платье, а шевелюру прикрывал белый платок. С ней был мужчина. Он не обратил на Озму никакого внимания. Зато сразу направился к лошадям и ощупал их. Он приподнимал им то одну ногу, то другую и задумчиво стучал по копытам.

– Подойди-ка, – позвала Зилла дочку. – Помоги мне с сумками. А лошадей предоставь ему.

– Куда мы едем? – поинтересовалась Озма. – Мэр дал тебе золота?

– Я нанялась на работу, – сказала Зилла. – Ты мой сын, и звать тебя Эрен. Твой отец умер, мы приехали сюда из Наблоса. Мы почтенные люди. Я буду готовить и заниматься хозяйством.

– Я думала, мы ехали домой, – сказала Озма. – Но это не дом.

– Оставь своих духов здесь, – сказала Зилла. – У приличных людей вроде нас не может быть ничего общего с призраками.

Мужчина взял лошадей под уздцы и повел прочь. Озма вытащила свой перочинный ножик и обрезала три последних ленточки. В одной из седельных сумок лежал воздушный змей, которого ей подарила дама из Абала. Она привязала к нему ленточки с императрицей и мальчиком-котенком и подбросила змея в воздух, чтобы его подхватило ветром. Веревка выскользнула из ладони, и над домами Брида поплыли два духа.

«Что ты делаешь?» – спросил констебль.

– Тихо, – велела ему Озма. Она связала третью ленточку узлом и засунула констебля в карман. Потом подхватила седельную сумку и пошагала вслед за матерью в Брид.

Ее мать шла так уверенно, будто прожила в Бриде всю жизнь. Они заглянули в храм, и Зилла накупила там сотню свечей. Озма помогла ей зажечь их все, пока священник дремал, растянувшись на скамье для молящихся. «Разве он не видит, какие мы злые?» – думала Озма. Только злые, очень злые люди стали бы ставить столько свечек.

Но Зилла, преклонившая колени на ступенях алтаря и зажигавшая свечу за свечой, в своем сером платье больше походила на святую. «Это будет очень скучная игра», – подумала Озма. Лучше бы Зилла не убивала констебля, а заколдовала бы его. В Абале им жилось вовсе не так уж плохо.

Зилла провела Озму через площадь с колодцем, где женщины набирали воду, а потом по узкой улочке. Из канав пахло нечистотами. В Абале лучшие дома были оснащены современным водопроводом. Там были краны, проточная вода и горячие ванны. И общественная баня. Если даже в Бриде и имелось подобное заведение, Озме вход туда был заказан, она ведь теперь мальчик.

– Сюда, – сказала Зилла, подойдя к дверям двухэтажного каменного дома. Никакого сравнения с их жилищем в Абале. Зилла постучалась, и дверь отворила женщина в чепце горничной.

– Вам полагается огибать дом и входить с черного хода, – сказала женщина. – Не знаете, что ли? – Потом она смягчилась. – Ладно, заходите, только быстро.

Они оказались в передней, за которой открывался зал с мозаикой на полу. Голубые и желтые плитки складывались в закручивающийся спиралью узор. Озме показалось, будто она разглядела там драконов, но мозаика была растрескавшаяся, в ней не доставало некоторых плиток. Свет в помещение проникал через сводчатое окно в потолке. В обшитых панелями нишах стояли статуи богов и богинь, они выглядели так, будто давным-давно ждали, чтобы кто-нибудь принес им плащи и шляпы. Они выглядели жалко, не то что боги в Абале, ни достоинства, ни присущего богам высокомерия. Зато Озма обнаружила, что тут все так и кишит духами. Теперь она как будто даже меньше скучала по Абалу. Хоть в одном города были похожи.

Боги Озму не волновали. Если она когда и задумывалась о богах, то представляла себе, что они ловят людей, примерно как Зилла ловит духов – на талисманы и ленточки. Но кому захочется болтаться на ленточке у одного из этих домашних божков с их раскрашенными глазами и облупившимися пальцами?

– Сюда, за мной, – говорила горничная. – Меня зовут Джемма. Я покажу вам вашу комнату, а потом отведу назад в гостиную. Как твое имя, мальчик?

Зилла ткнула Озму локтем.

– Оз… Озен, – сказала Озма. – Озен.

– Имя какое-то чужеземное, – заметила Джемма, и тон у нее при этом был неодобрительный. Озма потупилась. У Джеммы были толстые щиколотки. И обувь, похоже, была ей тесновата. Пока она торопливо вела их по коридорам, вокруг ее юбок вихрем кружились духи. Зилла чихнула.

Джемма провела их в двери, а потом все вверх и вверх по крутой винтовой лестнице. Духи лениво парили за ними.

Зилла притворилась, что не видит их, и Озма последовала ее примеру.

Лестница закончилась небольшим залом, с каждой стороны по двери. Потолок в их комнате оказался скошенный, места едва хватало, чтобы встать двоим. Там были две узкие койки, стул, таз на маленьком столике и окошко без стекла.

– Камин маловат, – сказала Зилла и опустилась на стул.

– Вставайте, вставайте, – засуетилась Джемма. – Ну, пожалуйста, мисс Зилла, вставайте. Мне еще надо показать вам гостиную, а потом побегу обратно на кухню, заниматься ужином. Это счастье, что вы появились. Нас тут было всего двое, я и мой отец. Дом зарос грязью, а я не кухарка.

– Вы идите, – сказала ей Зилла, – а гостиную я сама найду. А потом наведаюсь к вам на кухню. Посмотрим, что можно сегодня состряпать на ужин.