Текст книги "Тайный дневник Исабель"
Автор книги: Карла Манглано
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)
– Посредством медитации? – не очень уверенно предположил Карл.
– Именно так, посредством медитации. А научиться правильно медитировать позволяет йога. «В чистом месте йогин, устроив для занятий своих сиденье в меру низкое, сбитое крепко, ткань постлав, траву куша и шкуру и взойдя на него, пусть он йогу практикует, себя очищая», – процитировала я отрывок из «Бхагавадгиты», шагая взад-вперед по комнате. – Этот ковер… в моей комнате он находится возле кровати, чтобы я, вставая, становилась на него босыми ногами. Здесь же кто-то пододвинул этот ковер к стене.
– Никто не перемещал в этой комнате ничего с той ночи, когда было совершено убийство.
Я расположилась на ковре, и, подобрав подол платья так, чтобы он мне не мешал, приняла позу лотоса.
– Это – асана, предназначенная для медитации: ноги скрещиваются так, что колени касаются пола; спина выпрямляется, при этом подбородок должен составлять прямой угол с шеей; руки кладутся на колени ладонями вверх; указательный и большой пальцы соединяются в джнана-мудру [67]67
Мудры – символические положения кистей рук, используемые в индуизме и буддизме. Джнана-мудра – положение кистей рук, при котором кончики больших пальцев касаются кончиков указательных, остальные пальцы выпрямлены, кисти повернуты ладонями вверх.
[Закрыть]для лучшей концентрации… Глаза закрыты, мысленный взор направлен в аджна-чакру,то есть в точку чуть выше переносицы, – прошептала я и замолчала.
Через несколько секунд я медленно подняла веки, и мой взгляд уперся в голую гладкую стену. Я подняла глаза туда, куда указывали мои соединенные в джнана-мудребольшой и указательный пальцы – на голый и гладкий потолок.
– Бред какой-то! – сердито пробормотала я.
Я перевела взгляд на Карла, ожидая от него упреков или насмешек по поводу моих действий. Я думала, что он сейчас начнет надо мной глумиться, что он разнесет меня в пух и прах, станет издеваться над моей изощренной позой, в которой я по-прежнему находилась.
Но твой брат продолжал стоять молча и почти неподвижно. Он смотрел на меня пристально, но, похоже, не слушал меня и, стало быть, не слышал всего того, что я только что произнесла. Затем он сделал несколько шагов вперед – очень медленно – и поставил свои ступни как раз между моими ногами, согнутыми и разведенными в стороны, как крылья бабочки. При этом он продолжал пристально смотреть на меня сверху вниз с высоты своего роста. Для этого он так опустил свои глаза, что они превратились в щелочки. Я же, чтобы иметь возможность смотреть на него снизу вверх, открыла свои глаза максимально широко. Он выглядел очень-очень серьезным, даже сердитым, а я самой себе показалась удивленной и испуганной. Причиной тому было всего лишь положение глаз. Молчание затягивало это взаимное разглядывание, подталкивало нас смотреть, и смотреть, и смотреть друг на друга, словно бы обмениваясь, как телепаты, мыслями.
Карл опустился на колени. Мои глаза отражали желание и похоть, которые светились в его глазах цвета стали. Он положил свои большие руки на мои и, нарушая мудру,сплел свои пальцы с моими. Затем он поцеловал меня – поцеловал очень ласково, наслаждаясь этим поцелуем и возбуждаясь от него. Медленно, очень медленно его руки соскользнули на мои бедра, сметая на своим пути преграду в виде одежды. Я вскоре почувствовала, как он начал тихонечко ощупывать пальцами центральную часть моих трусиков. Его нежные прикосновения вызывали приятные ощущения сначала только там, где он прикасался, а затем эти ощущения стали отдаваться слабыми электрическими разрядами по всему моему телу. Я застонала от удовольствия, и это послужило своего рода сигналом капитуляции: я соглашалась впасть в безумный сексуальный бред на полу комнаты, в которой было совершено преступление.
Я не пытаюсь мучить тебя, любовь моя. Мое намерение заключается не в том, чтобы причинить тебе боль, а в том, чтобы показать тебе, что для меня это была игра – игра с элементами эротики и плотского удовольствия… Игра, в которую я стала бы играть с кем угодно, потому что играть в нее мне нравилось. Вот так все и началось, любовь моя… Игра. Но ты не спрашивай меня, когда игра перестает быть игрой. На этот вопрос у меня ответа нет.
* * *
Признаюсь тебе, брат, что я в конце концов испугался. Хотя я тогда еще не догадывался, насколько сильны мои чувства к ней, уже начинали проявляться первые признаки силы этих чувств: возбуждение, неизменно охватывающее меня уже от одного ее присутствия, и физические проявления какого-то психического расстройства – зуд, дрожь, головокружение, одышка, недомогание… Эти симптомы у меня никогда раньше не возникали, они напоминали тяжелое пробуждение алкоголика и страдания наркомана.
Да, она была для меня как наркотик – можешь мне поверить! Она погружала меня в спокойное полусознательное состояние; она наполняла меня блаженством и истомой, присущим начальной стадии опьянения; она была для меня бальзамом и целебным снадобьем – снадобьем, которое при всей своей целебности являлось, в сущности, опасным наркотиком. Почему я стал одержим ею? Почему я не мог совладать со своими эмоциями, когда видел ее перед собой? Почему у меня возникало болезненное ощущение, как будто мне чего-то очень-очень не хватает, когда нет рядом со мной ее?
Я, который всегда был необычайно щепетильным в любовных вопросах, который всегда заранее тщательно готовился к любой встрече с женщиной, который скрупулезно подбирал себе женщин и в качестве ложа для плотских утех не признавал ничего, кроме кровати с чистейшими простынями, вдруг оказался подхваченным вихрем страсти, в котором все, что не имело прямого отношения к тому, чтобы заняться любовью с ней, – неважно где, неважно когда и неважно как, – теряло всякий смысл. Это было мучение, это был бред, это было безудержное сексуальное неистовство, отнюдь не свойственное такому человеку, как я.
Она показалась мне в позе лотоса очень и очень красивой. Она как никогда раньше была похожа на богиню. Я любовался ее невероятно красивым лицом, ее горделиво приподнятой головой, ее темными глазами, безмятежным выражением ее лица, ее красиво изогнутыми руками и разведенными в стороны ногами, указывающими мне путь к ней… Я не смог сдержать себя. Я – я! – не смог сдержать себя.
Нечто столь волнующее и мучительное не могло быть любовью, и осознание этого приносило мне, ошеломленному, некоторое облегчение.
Ее голос вернул меня к действительности: мы лежали с ней рядом полуголые на полу, и я нежно ласкал ее спину, утоляя свою жажду прикосновения к ее коже.
– Твоя предстоящая женитьба на Наде…
– Это будет брак по расчету, – поспешил сказать я, не дожидаясь, чтобы она спросила меня об этом.
Она не стала меня ни о чем расспрашивать. Мне же, наоборот, хотелось на эту тему поговорить.
– Этот брак – основная часть тайного договора о ненападении, заключенного между Австрией и Россией. Он – своего рода гарантия доверия между двумя странами, которые ради этого венчают двух своих излюбленных чад. Этот договор был подписан примерно два года назад в Шотландии. Я сам при этом присутствовал. Я сам это и предложил…
Я помню ту дождливую ночь в замке Брихин, когда я, выдавая себя совсем за другого человека, был свидетелем того, как участвовавшие в переговорах министры ставили свои подписи под документом, который я составил лично. Я тогда был абсолютно уверен в правильности того, что я делаю, я был уверен, что это необходимо.
– Надя родственница царя Николая II, а я – родственник императора Франца-Иосифа. Этим незатейливым шагом Россия демонстрирует свое намерение не вмешиваться в отношения Австрии с ее балканскими соседями, а Австрия, со своей стороны, – невмешательство в польский вопрос. После женитьбы мы с Надей станем правителями Польши под протекторатом России.
Она приподняла голову, покоившуюся на моей груди, и пристально посмотрела на меня.
– Ты и в самом деле думаешь, что это позволит предотвратить неизбежное?
– Ты имеешь в виду войну? Не знаю… – признался я. Если два года назад я был уверен в том, что жертвую собой зря, то теперь у меня такой уверенности не было. Война превратилась в своего рода радужную перспективу для некоторых народов, зараженных идеями ура-патриотизма и национализма. Возможно, пути назад уже нет и мой маленький героический шаг окажется бесполезным. Однако если еще можно сделать нечто такое, в результате чего предстоящий вооруженный конфликт продлится не несколько месяцев, а всего лишь несколько недель, то был смысл на это пойти.
В эпоху, когда пацифизм считался позорным проявлением малодушия и трусости, многие без малейших сомнений назвали бы меня пацифистом. Возможно, я им и в самом деле был. Я знаю, что в моих венах течет кровь предков, принадлежавших к касте отважных воинов, но… но в них течет еще и кровь ловких дипломатов. Я с большим уважением отношусь к военному искусству, когда его главным атрибутом являются карты, лежащие на столах в штабах и испещренные различными флажками и значками. Однако мне доводилось увидеть и другую, жуткую сторону войны: осиротевшие изголодавшиеся дети, овдовевшие и изнасилованные женщины, изувеченные мужчины, которые, наверное, предпочли бы погибнуть, чем стать жалкими калеками… Я восхищался благородством духа и доблестью воинов, без страха, с мечом в руке сражающихся за свои убеждения, за свою родину и за свою семью. Однако я ненавидел негодяев-наемников, которые напоминали мне стервятников, питающихся падалью. Они относились к войне как к возможности грабить и получать прибыли… Я, надо сказать, одобрял войну как вполне законное средство обороны, применяемое тогда, когда другие средства себя уже исчерпали. Однако я также пришел к невеселому выводу, что война в большинстве случаев – слишком высокая цена, которую приходится платить простым людям за спесь их правителей…
* * *
Я помню, любовь моя, что собиралась сказать Карлу о бессмысленности его самопожертвования. Однако с какой стати я вдруг решила, что его женитьба на Наде была для него самопожертвованием? Надя – девушка красивая, образованная, из аристократической семьи, покладистая и тактичная. Она стала бы для него идеальной женой. Разве я удивилась бы, если бы Карл в нее влюбился?
Впрочем, ничего из всего этого не должно было меня волновать. Я никогда не придавала никакого значения желаниям и чувствам мужчин, с которыми мне довелось переспать, и меня не беспокоила их судьба.
Я вовсе не испытывала неприязни к мужчинам только из-за того, что они – мужчины, однако для меня было очевидным, что после возвращения из Индии я начала против них свой собственный крестовый поход. Я была жестокой и беспощадной в своих отношениях с мужчинами и наслаждалась местью, глядя на то, как их лица искажает ненависть ко мне. Я влюбляла в себя очередного мужчину, проводила с ним одну веселую и бурную ночь, а затем расставалась с ним, надеясь никогда его больше не встретить. Расставалась с ним без обещаний, без вопросов и без ответов… Это была моя игра. Так должно быть. Во всяком случае, я хотела верить в то, что так должно быть…
Решив не забивать себе больше голову самоанализом, я сконцентрировалась на банальном рассматривании того, что меня окружало, и стала наслаждаться этой минуткой неожиданного затишья посреди бури. Мы были только вдвоем, и я не находила никакого более интересного занятия, кроме как пытаться ради забавы дышать в одном ритме с ним, чувствовать, как моя голова то слегка приподнимается, то слегка опускается на его груди по мере того, как он дышит, наслаждаться умиротворением, испытываемым моим рассудком и моим телом от прикосновений его пальцев, ласково поглаживающих мою спину…
Однако долго испытывать умиротворение при вечно встревоженном рассудке не приходится. Мои мышцы вдруг напряглись, и я резко приподнялась.
– Что случилось? – забеспокоился Карл.
– Зеркало.
– Зеркало?
Я поднялась на ноги и, машинально застегивая пуговицы на блузке, подошла к висевшему на стене возле шкафа большому – в половину человеческого роста – зеркалу.
– Ну как я могла быть такой несообразительной?! Внутри самого себя… Это же очевидно!
Я встала напротив зеркала и увидела в нем свое отражение. Мое лицо слегка разрумянилось от охватившего меня волнения. Карл тоже поднялся на ноги и с ошеломленным видом смотрел на меня.
– Вот здесь, в зеркале, отражаюсь я – такая, какая я есть. А еще в нем отражаешься ты – такой, какой ты есть. А еще в нем отражался Крюффнер – когда смотрел на себя в зеркало. И внутри него самого… – протараторила я, приподнимая зеркало с одной стороны, в то время как Карл, поспешив мне на помощь, уже приподнимал его с другой.
Тыльная сторона этого зеркала была покрыта очень плотной – похожей на папирус – бумагой. Ее, насколько я смогла заметить, наклеили совсем недавно. Я, недолго раздумывая, стала эту бумагу сдирать.
– …Внутри него самого… найдем мы клад в виде спрятанной божественной силы.
Я с победоносным видом стала рассматривать книгу в красной обложке, прикрепленную к тыльной стороне зеркала между поперечинами, скрепляющими раму.
– Вот черт! – пробормотал Карл.
– Помоги мне снять зеркало, и побыстрее!
Мы осторожно сняли зеркало со стены, причем твой брат все еще был крайне изумлен.
– Сколько раз была осмотрена эта чертова комната! Я сам приподнимал это зеркало! Но кто бы мог подумать, что под этой бумагой…
– Нужно просто искать внутри самого человека. Как и предполагали боги, человек никогда не додумается туда заглянуть.
– Боги не знали, что женщина додумается. Вы, женщины, вечно суете свой нос везде и всюду.
Положив с помощью Карла зеркало лицевой стороной на пол, я вытащила столь хитроумно спрятанную в нем книгу. У нее была толстая обложка из красной кожи с вытисненными на ней двумя буквами «К» и изображением змеи. Я несколько раз провела ладонью по этой гладкой, чистой и блестящей коже, а затем посмотрела на Карла, как будто спрашивая у него разрешения открыть книгу. Он мне нетерпеливо кивнул.
Я перевернула первый – пустой – лист и увидела, что последующие страницы испещрены красивыми закорючками, напечатанными черной краской.
– Написано на санскрите, – прошептала я. Затем я начала читать, переводя текст с санскрита и время от времени запинаясь. – «Священные пять элементов – Панчабхута – собрались вместе в двадцатый день девятого месяца тридцатого года после пришествия Кали-Камы – да прославится Твое Божественное Имя…»
Я запнулась, подумав, что это – всего лишь какое-то словоблудие, и решила, что быстренько просмотрю всю книгу, выискивая что-нибудь для нас интересное, а потом уже прочту ее от начала и до конца. Когда я дошла примерно до ее середины, кое-что привлекло мое внимание.
– Смотри, тут несколько листов вырвано, – сказала я, проводя пальцами там, где были сшиты листы книги. В этом месте виднелись остатки вырванных листов. Вместо них кто-то положил четвертушку бумажного листа, аккуратно сложенного пополам. – Записка… Тоже на санскрите.
– Что в ней написано?
– О Арьяман, йадйапйэте на пашйанти лобхопахата-четасах кула-кшайа-критам дошам митра-дрохе ча пата-кам.
Карл с изумлением посмотрел на меня. Вскинув брови, он молча ждал, когда я дам ему какие-нибудь разъяснения.
– Ну и?.. – наконец не выдержал он.
– Это фраза из «Бхагавадгиты».
– Ты знаешь ее наизусть?
– Почти, – с плохо скрываемым тщеславием ответила я. – Она звучит примерно так: «Ослепленные жадностью, эти уж не видят, не различают в истреблении рода – скверны и в предательстве – преступленья». Она обращена к Арьяману, то есть к «моему близкому другу».
Карл задумался.
– Борису… Крюффнеру нравилось цитировать «Бхагавад-гиту». Это было для него характерно, – добавила я.
– Вероятно, эта фраза имела какой-то смысл для человека, которому она была адресована…
– А какой смысл в вырванных листах? – спросила я, поглаживая их остатки.
– Возможно, их вырвал этот человек, а может, это сделал сам Крюффнер, оставив вместо них записку в качестве своего рода насмешки. Возможно также, что она адресована нам. Я ведь тоже искал эту книгу.
– Но здесь говорится о предательстве… Можно предположить, что остальная часть книги проливает свет на все это. У нас еще есть несколько часов до того, как мы увидимся с Ричардом, – сказала я, покосившись на висевшие на стене часы. – Мы могли бы пойти в мою комнату и прочесть всю книгу. Мне понадобится словарь.
Священные пять элементов – Панчабхута – собрались вместе в одиннадцатый день девятого месяца тридцатого года после пришествия Кали-Камы – да прославится Твое Божественное Имя. Ты даешь, о прекрасная Кали-Кама, дарительница жизни и посланница смерти, начало и конец всему существующему. Мы получили Твое благословение и умоляем Тебя милостиво наделить нас мудростью, дабы мы выполнили свою священную миссию, и твердостью, дабы не ослабли мы на нашем долгом и извилистом пути.
День всеобщего уничтожения уже близок. Эра мрака – Кали-юга – подходит к концу.
Настал момент – во исполнение Твоих Божественных намерений – освободить человечество от его оков. Мы, избранные Тобой, возродимся к новому рассвету духовной чистоты. Поскольку нет ни жизни без смерти, ни смерти без жизни, настало время завершить цикл и зажить в Тебе, возлюбленнейшая Богиня, жизнью вечной.
Мы, Твои верные слуги, готовы, о Кали-Кама, обречь себя на окончательную смерть и ожить с полностью очищенными душами.
Ты, владеющая безграничной мудростью и властвующая над природой; Ты, управляющая ветрами, приливами и отливами; Ты, поднимающая бури и мечущая молнии; Ты, увлажняющая поля дождем и иссушающая их засухой; Ты, излучающая тепло солнца и навевающая холод снега – просвети нас Твоим Божественным светом, дабы мы преодолели препятствия, которые все еще мешают нам продвигаться вперед.
Тебе, о всемогущая Кали-Кама, передаем мы оружие всеобщего уничтожения – оружие, дающее возможность возродиться после смерти. Это – плод Твоего Божественного вдохновения, прими его и извлеки из наших скудных рассудков мудрость, которая нужна нам для того, чтобы завершить цикл и выполнить Твою волю.
Отдаем себя под Твое покровительство, благословенная Кали-Кама. Соблаговоли услышать мольбу Твоих смиренных слуг. Конец Кали-юги близок. И быть посему.
О-о-о, Кали-Кама!
В уютном кабинете Карла – в присутствии Рума, который все время спал возле камина, даже и не подозревая, о чем тут идет речь, – Ричард читал этот текст со своим английским акцентом, который резал слух звуком «т», произносимым с придыханием, и это его чтение имело скорее комический эффект. Закончив читать, он, не отрывая взгляда от страницы, прошептал:
– У них, похоже, мозги на хрень…
Я, услышав такой оборот речи, невольно улыбнулась, а Карл тут же поправил своего друга:
– Мозги набекрень.Надо было сказать: «У них мозги набекрень». А то, что сказал ты… это… понимаешь…
– О, извините.
Ричард слегка покраснел, осознав, что, говоря на неродном языке, случайно ляпнул в присутствии меня, барышни, что-то несуразное и даже неприличное.
– Далее в этой книге следуют разглагольствования по поводу материи, энергии, частичек с непонятными названиями, которые взаимодействуют друг с другом… Это больше всего похоже на какую-то научную работу в области физики или химии, – сказала я, возвращаясь к теме, которая волновала нас всех.
– А что это за оружие, о котором упоминается в тексте? – поинтересовался Ричард.
– Возможно, это разъяснялось на вырванных листах. Их, конечно же, вырвали не случайно.
– Наверное, Крюффнер, почувствовав, что ему что-то угрожает, решил их вырвать и спрятать в более надежном месте, – добавил Карл.
– Получается, что мы вернулись к тому, с чего начали. У нас по-прежнему нет ничего конкретного, – с унылым видом подытожил Ричард.
– Не совсем так, – отозвался Карл. – Нам теперь известно, что они работают над каким-то оружием такой разрушительной силы, что речь может идти об уничтожении всего человечества. Нам также известно, что работа над этим оружием еще не закончена – а иначе они не просили бы свою богиню помочь им эту работу завершить. Данное обстоятельство, выражаясь военным языком, дает нам время для осуществления маневра.
– Я бы пошла в своих рассуждениях дальше… – осмелилась заявить я, специально оборвав фразу, чтобы усилить эффект.
Карл и Ричард выжидающе смотрели на меня.
– Данная книга – в том виде, в каком мы ее обнаружили, а именно с вырванными листами и с вложенной в нее запиской, дает нам зацепки относительно того, кто мог убить Крюффнера. Если бы страсть к заключению всевозможных пари не была пороком, присущим только мужчинам, я могла бы заключить пари по поводу того, что Крюффнера предал и убил кто-то из его соратников. Подумайте над этим хорошенько. Крюффнер говорил о всеобщем уничтожении, которое, вполне вероятно, предполагало и его собственную гибель и гибель всех его последователей. Возможно, кто-то не настолько фанатично верил, чтобы быть готовым пожертвовать самим собой, причем этот кто-то входил в ближайшее окружение Крюффнера. Я бы даже осмелилась предположить, что он принадлежал к верхушке секты – ну, раз уж ему были известны планы ее руководителя. Возможно, этот кто-то выразил свое несогласие с этими планами, но его возражения были проигнорированы. Тогда он приходит к выводу, что вполне может и сам решать, что правильно, а что нет: он избавляется от Крюффнера и утверждает в секте свои взгляды и идеалы. Этот человек, видимо, пользуется в секте значительным авторитетом. Крюффнер – который, насколько я его знала, был отнюдь не дурак, и, возможно, обладал еще и даром провидца – предполагал, что его могут предать. Он прячет книгу – прячет ее без излишнего фанатизма, то есть так, чтобы ее несложно было найти, – но предварительно вырывает из нее листы с чертежами разрабатываемого оружия и прячет их в другом – более надежном – месте. А еще он оставляет послание, содержащее в себе скрытое предупреждение: «Я знаю, кто ты такой, и добиться своего тебе не удастся». Написанная Крюффнером фраза из «Бхагавадгиты» адресована тому, кто «ослеплен жадностью» и кто «не различает скверны в истреблении рода» – то есть секты – и кто «не различает преступленья в предательстве» – то есть в предательстве его, Крюффнера.
– Но ведь никто – никто, кроме нас, – эту книгу не нашел, – возразил Карл.
– Возможно, у того, кому было адресовано послание, не было возможности эту книгу хорошенько поискать, или же… или же он даже и не пытался это сделать. Мы можем предположить, что у него уже имелось то, что, по мнению Крюффнера, ему еще нужно было найти.
– Ты имеешь в виду то оружие?
– Да.
– Это меня отнюдь не успокаивает, – покачал головой Ричард.
– Если тот, кто убил Крюффнера, и есть для нас самая главная зацепка, – задумчиво произнес Карл, – то, боюсь, мы уже суем свой нос в то, что, конечно же, относится к компетенции полиции.
– Но ты не станешь передавать его в руки полиции, – заявил Ричард.
– Ну конечно не стану. Нам нужно разобраться во всем этом самим: это ведь вопрос, входящий в компетенцию секретных разведывательных служб, разве не так? И пусть начальство там, наверху, разбирается, что конкретно в чью компетенцию входит. Уж чего-чего мне сейчас не хочется – так это чтобы полиция с ее бюрократической волокитой совала свой нос в дело, которым занимаюсь я. Итак, что у нас на данный момент имеется? – Карл, недвусмысленно высказавшись по поводу своих намерений, повернулся к Ричарду.
– Не более чем кучка несвязанных друг с другом сведений, которые, вместо того чтобы проливать на это дело хоть какой-нибудь свет, еще больше все запутывают.
Ричард открыл свой портфель и достал из него несколько документов: полицейский отчет, отчет судебного врача, его – Ричарда – собственные заметки… Карл придвинул свой стул ближе. Прежде чем сделать то же самое, я невольно пристально всмотрелась в этого англичанина, с которым когда-то целовалась. Что я знаю о нем? Что он думает обо мне? Если я разочаровала его тем, что стала флиртовать с тобой, то что он думает обо мне теперь, если ему вдруг стало известно, что я спала с его лучшим другом? Возможно, он об этом еще не знает… Ричард ответил на мой взгляд улыбкой, по которой я, как мне показалось, прочла очень и очень многое. Я уже не была для него той невинной барышней, которая очаровала его в Париже. Я была не той девушкой, в какую он может влюбиться. Пришло время ставить точку: история наших с ним отношений закончилась. Не я его отвергла – он отверг меня… Подобная ситуация позволяла ему предложить мне дружбу, а мне – согласиться на это предложение, потому что, по моему мнению, он вел себя как благородный и неэгоистичный человек. Ричард жестом попросил меня придвинуться к нему поближе.
– Что было самым необычным в данном убийстве? Значит, так. Когда ты, Карл, вошел в комнату Крюффнера, он был уже мертв: его пристрелили. Однако звук выстрела раздался позднее. Во-вторых, на трупе почти не осталось следов выстрела.
Ричард сделал паузу, а затем, взяв авторучку и листок бумаги (очевидно, чтобы делать пометки во время разговора), начал объяснять:
– В зависимости от расстояния, с которого был произведен выстрел, на теле жертвы остаются различные следы. Выстрел, при котором дульный срез ствола оружия упирается в кожу жертвы – что обычно имеет место в случае самоубийства, – оставляет так называемое кольца Фиша: это поясок обтирания – кольцевидный след, состоящий из частичек жира, масла, пыли, остатков сгоревшего пороха, – и поясок осаднения, представляющий собой повреждение кожи по краям входного пулевого отверстия, а еще так называемый знак Бенасси – закопчение в виде узкого кольца и кольцевидный ожог, вызванный огнем, вырвавшимся из дула. В случае выстрела в упор, с расстояния менее пятидесяти сантиметров, на теле жертвы остаются…
– А что имелось на трупе Крюффнера? – спросил Карл, которому надоело слушать эти нудные разглагольствования в терминах судебной медицины.
– Ничего. Точнее, только лишь поясок осаднения, являющийся результатом удара пули, вошедшей в тело.
Я задумалась, пытаясь «переварить» информацию, услышанную от Ричарда чуть раньше, и связать ее с этим последним фактом.
– Так каким же все-таки способом был сделан выстрел в данном случае?
– А никаким. Я бы сказал, что вообще не было никакого выстрела.
Мы с Карлом молча, вопросительно посмотрели на Ричарда.
– При всех видах выстрелов – из оружия, дульный срез ствола которого упирается в кожу жертвы, в упор, с небольшого расстояния, или же с большого расстояния – на теле жертвы всегда остается полное кольцо Фиша – то есть не только поясок осаднения, но и поясок обтирания.
– Но… но как могло получиться, что выстрела не было, а пулевое отверстие есть? – нетерпеливо спросил Карл.
– Существует три исключения. Первое: выстрел произведен в уже мертвого человека. У мертвецов нет кровообращения, а потому поясок осаднения не образуется. Нам данный вариант не подходит, потому что на трупе Крюффнера поясок осаднения имеется. Второе: когда оружие было очень-очень чистым и на нем не имелось ничего, что могла бы унести на своей поверхности пуля. Третье: когда входное отверстие пули является вторым по счету, то есть когда пуля сначала пронзила другого человека или другой предмет. Два последних варианта, при которых не образуется поясок обтирания, но образуется поясок осаднения, вполне соответствуют тому, что мы видели на трупе Крюффнера.
Воцарилась тишина: каждый из нас троих анализировал свои собственные предположения, прежде чем поделиться ими с остальными.
– Полицейские не обнаружили в комнате никаких других следов от пули, что исключает возможность того, что входное отверстие пули было вторым по счету. А вот пистолет был очень чистым, на нем не имелось даже отпечатков пальцев… – сказал Карл.
– Ну что, теперь вроде бы все ясно? – взбодрилась я. Ричард, похоже, был с этим не вполне согласен.
– Может быть, но… Не знаю, тут что-то не так. Если не осталось закопчения, значит, убийца стрелял с расстояния не менее пятидесяти сантиметров, а поступать так ему не было никакого смысла. В комнате ведь, по-видимому, было темно, а Крюффнер крепко спал, находясь под воздействием большой дозы веронала – это подтвердила аутопсия. Зачем кто-то стал бы стрелять с расстояния более чем в полметра в человека, который лежит неподвижно, в бессознательном состоянии, если можно подойти к нему ближе? Это ведь были не состязания в меткости стрельбы – это было убийство, которое следовало совершить без лишнего риска. А выстрел, между прочим, был очень точным – пуля попала прямехонько между бровей.
Рассуждения Ричарда казались вполне убедительными: факты свидетельствовали о том, что из пистолета выстрелили с довольно большого расстояния, но поступать так убийце не было никакого смысла. Мы оказались в тупике, а потому я решила переключиться на еще один аномальный аспект данного преступления.
– Когда ты зашел в его комнату в ту ночь, что конкретно ты увидел? – спросила я, обращаясь к Карлу.
Твой брат, скептически относясь к моим способностям по части расследования подобных убийств, не захотел еще раз «давать показания», не поинтересовавшись сначала, с какой стати я задала ему подобный вопрос.
– А почему ты меня об этом спрашиваешь?
– Почему ты решил, что его именно пристрелили?
– Он был мертв, и рядом с ним лежал пистолет.
– Это понятно, но видел ли ты пулевое отверстие в голове Крюффнера? – спросила я настырно, пытаясь получить более конкретную информацию.
– Да. Да, думаю, что видел, – ответил Карл, слегка смутившись из-за моей настойчивости. – К чему ты клонишь?
– Я думала, что ты, возможно, вошел в комнату как раз в тот момент, когда убийца только собирался совершить преступление, и он, возможно, не стал стрелять в Крюффнера, а просто положил возле него пистолет, чтобы сымитировать самоубийство, и быстренько спрятался, чтобы ты его не заметил. Ты же, увидев на полу пистолет, решил, что Крюффнер уже мертв.
– Мне кажется, я вполне способен отличить человека спящего от человека мертвого, у которого к тому же пулевое отверстие в голове, – возразил Карл, явно обидевшись.
– Ну что ж, значит, он убил его еще до того, как ты вошел в комнату, – сказала я, – однако покинуть комнату до твоего прихода он не успел. Он быстренько спрятался и из своего убежища увидел, что ты обнаружил труп Крюффнера. Тогда у него возникла идея, каким образом можно еще больше запутать обстоятельства совершения преступления. Вскоре после того как ты покинул комнату, он сделал еще один выстрел – так, чтобы все его услышали, – а затем дал деру.
– Вполне возможно, что этот выстрел был произведен вообще не в самом месте совершения преступления, а где-нибудь подальше от него – там, где стрелявшего уже наверняка не схватят за руку, – предположил Ричард.
– А я в этом сомневаюсь, – заявила я. – Когда я вошла в комнату Крюффнера, там пахло порохом. Выстрел был произведен именно там. Кроме того, там было перо…
