Текст книги "Тайный дневник Исабель"

Автор книги: Карла Манглано

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

– Вы меня испугали.

– Необыкновенная, изысканная, очаровательная!.. – не унимался незнакомец со славянской внешностью и славянским акцентом. Взгляд его пронзительно-голубого цвета глаз, казалось, пытался пронзить ткань моего платья.

– Извините, – прервала я его резким голосом, – но мы, как мне кажется, не знакомы.

Этот благородный господин – я сочла его таковым, поскольку встретилась с ним не где-нибудь, а в доме твоей матушки – взял мою руку и слегка прикоснулся к ней губами.

– Граф Николай Иванович Загоронов. У ваших ног, мадемуазель.

– Приятно с вами познакомиться, граф, – сказала я одновременно и любезным и циничным тоном. – А теперь позвольте вас оставить: мне необходимо вернуться в свою комнату, потому что я, похоже, забыла там платок.

– Вы так и не сказали мне, как вас зовут.

– Маркиза Энграсия Мария Анна Исабель Альсасуа де Хильена де Виламар, – я назвала саркастическим тоном свое полное имя, а затем исчезла за дверью своей комнаты.

Оказавшись внутри, я подождала там несколько секунд, с большим негодованием вспоминая наглое поведение графа, имени которого я не запомнила и даже и не пыталась запомнить. Когда, по моему предположению, он уже должен был уйти, я осторожно открыла дверь и вышла в коридор…

– Ah!Ein neues Gesicht!.. Und sehr schön. Ja, sehr schön… [27]27
  А-а! Новое лицо!.. И очень красивое. Да, очень красивое… (нем.).


[Закрыть]

Я резко выпрямилась, словно согнутая и затем отпущенная ветка, услышав, что за моей спиной опять кто-то что-то говорит. Это становилось уж слишком частым – и весьма неприятным – явлением.

– Извините, но я не поняла ни одного слова из того, что вы… сказали.

Я раньше никогда не считала себя чрезмерно впечатлительной. Да, впечатлительной я себя не считала. А может, я просто никогда раньше не сталкивалась ни с чем таким, что вызвало бы у меня подобную реакцию: мне показалось, что я окаменела от одного только взгляда на неожиданно представшую моему взору красоту, преувеличенную до неприличия. Даже оскорбительную в своем совершенстве.

Я с трудом различила – как сквозь туман – принца с глазами, лишь взглянув на которые, можно было умереть от зависти; с шевелюрой, способной свести с ума кого угодно; с широкой грудью, увешанной медалями, похожими в совокупности на своего рода кирасу и свидетельствующими о заслуженном уважении и почете; с озорной улыбкой и не менее озорным взглядом; с изысканными манерами и, конечно же, с доброй душой и благородным сердцем… В общем, я увидела одного из тех принцев, которые встречаются только в волшебных сказках. А я ведь еще, поверь мне, не выпила и капли спиртного.

В детстве я прочла очень много сказок, а в юности проявляла интерес к литературе романтического жанра: романы, которые подпитывали мое девичье воображение и которые я вскоре, поневоле очень быстро повзрослев, отвергла за их чрезмерную вычурность, нелепость и несхожесть с реальной жизнью. «Но разве я сейчас не стала участницей идиллической сцены из романа?» – мысленно сказала я себе, стыдясь своей слабости.

– Это ты! – воскликнул сказочный персонаж, превратившийся во вполне реального человека.

Я даже понятия не имела, за кого меня сейчас приняли и какой смысл имело восклицание «Это ты!», однако была готова стать кем угодно, лишь бы только угодить своему герою.

– Да… – прошептала я.

Именно так шепчут героини сентиментальных романов, а я хотела казаться похожей на такую героиню.

– Исабель? Кузина Исабель?

– Да… – снова прошептала я, уже вжившись в роль.

– Черт возьми! Я сразу должен был догадаться. Как я рад тебя видеть! С того момента, как я приехал в Брунштрих, я только о тебе и слышу.

Мой сказочный принц вел себя уж слишком фамильярно для образа моей фантастической иллюзии. Впрочем, это был всего лишь малюсенький изъянчик, который терялся на фоне его красоты и его великолепной осанки.

Задумавшись над этим, я забыла о той роли, которую для себя избрала.

– Я – Ларс!

– Лоренс?

– Да, так меня называет моя матушка и так записано в моем свидетельстве о рождении: Лоренс Генрих Максимилиан. Но я предпочитаю, чтобы меня звали Ларс. Ты разочарована?

– Нет… Нет!

Боже мой! Разочарована?Как героиня романа, я была восхищена, ошеломлена, покорена и, возможно, даже влюблена. Тем не менее я – благодаря тому, что во мне на пару мгновений вдруг проснулось благоразумие – решила быть любезной, но сдержанной:

– Я тоже рада с тобой познакомиться, – сказала я довольно холодным тоном.

– Замечательно. Ну, раз уж мы теперь знакомы, ты должна пойти прямо сейчас вместе со мной в танцевальный зал. Мы наверняка придем туда самыми последними, и моя матушка опять на меня рассердится.

Воспитание – это тонкое кружево, в которое кое-где вплетены нити наших животных инстинктов. Если немного понаблюдать за тем, как ведут себя по отношению друг к другу самцы и самки других биологических видов, можно заметить, что во время ухаживания какое-либо животное завладевает другим с большей или меньшей легкостью, не стараясь соблюсти какие-либо приличия. Именно это я бы и сделала, если бы не была воспитана в том духе, что мне в подобной ситуации следует лишь с равнодушным видом опереться на предложенную мне руку. Я иногда сожалею о том, что такой биологический вид, как человек, ведет себя уж слишком рассудительно.

Спускаясь по огромным лестницам этого великолепного замка рядом с великим герцогом и чувствуя, что моя рука покоится на его руке, что подол моего платья скользит по покрытым коврами ступеням и что драгоценности на моей груди переливаются от света хрустальных люстр, я подумала, что сейчас как никогда похожа на героиню романа.

Когда мы вышли в большой танцевальный зал – ярко освещенный, сверкающий, с причудливыми украшениями в стиле барокко, – все собравшиеся там люди повернули головы и посмотрели на нас – как будто они только нас двоих и ждали.

Я подумала, что ты сейчас оставишь меня и присоединишься к толпе, уже колыхнувшейся тебе навстречу, – все желали поприветствовать тебя, поболтать с тобой, осыпать тебя знаками внимания… Однако ты, с высокомерным видом проигнорировав эту свою «паству», и дальше вел меня под руку, раздвигая людскую массу, как Моисей раздвинул воды Красного моря, вел до самого центра зала, обозначенного мраморным крестом на полу. Затем по твоему знаку заиграла музыка, ты обхватил меня рукой за талию, и мы с тобой стали танцевать. Вот тут-то я поняла, что именно в этот момент и начался праздник и что я в доставшейся мне роли должна вести себя как-то по-особенному. К счастью для меня, я прочла много литературных произведений, в которых описывались подобные ситуации, и это позволило мне быстро сориентироваться и без особого труда преодолеть свое смущение.

– Итак, ты – юная кузина Исабель, приехавшая из Испании… – прошептал ты мне на ухо, ведя меня в танце. Я ощущала на шее твое дыхание.

Да, девушка из глуши, без единого реала за душой. Девушка, от которой жених сбежал почти перед самым алтарем.

– Теперь, возможно, разочарован уже ты… – предположила я, кокетливо приподняв бровь и загадочно улыбнувшись.

Я прибегала к подобной мимике довольно редко, однако искусно пользовалась ею, когда того требовали обстоятельства.

– А тебе известен хотя бы один мужчина, которого могли бы разочаровать экзотика и красота, воплощенные в одной представительнице прекрасного пола?

– О-о, ты необычайно любезен, мой дорогой кузен!

– Ты не совсем права. Это – не просто любезность, это – искреннее восхищение.

Каждой своей ловкой фразой ты показывал себя истинным мастером в искусстве обольщения. Такого уровня в этом искусстве можно, конечно же, достичь лишь благодаря большому практическому опыту.

– Вполне очевидно, – продолжал ты, – что созревание в течение всех этих лет под солнцем Испании привело к появлению плода, достойного стать украшением самого отменного урожая, – плода, из которого получается только самое лучшее вино. А я большой любитель хорошего вина – вина крепкого, но при этом очень приятного на вкус. Нет ничего лучшего, чем выпить такого вина столько, чтобы опьянеть до чертиков.

– Возможно… Однако чтобы узнать, действительно ли вино хорошее, его нужно попробовать.

Я, как мне показалось, и сама не поверила, что я сказала это тебе. Ты слегка отстранился от меня, чтобы посмотреть мне прямо в глаза.

– Я горю желанием это сделать.

Я демонстративно потупила глаза, демонстрируя тем самым, что не могу выдержать твоего взгляда. Как я и подозревала, ты в общении в женщинами особой стыдливостью не отличался. Ты, явно довольный своими «маневрами», наверняка внутренне ликовал, чувствуя, как сильно у меня колотится сердце – может, из-за быстрых движений танца, а может, и из-за близости к тебе. Ты, наверное, считал себя в этот момент титаном, который одержал победу, сведя на нет все мои усилия, направленные на то, чтобы с честью отбиться от твоих хитроумных домогательств, на которые ни одна здравомыслящая женщина не захотела бы ответить отказом. И уж тем более не захотела бы ответить на них отказом я, ведь, хотя я и пыталась показать безразличие, что приличествовало любой барышне в любом уголке мира, я была всего лишь девушкой из захолустного городишка, с которой опытный донжуан с поразительной легкостью сорвал бы маску равнодушия. Мой смущенный взгляд и стыдливый румянец наглядно показали тебе, что я ничем не отличаюсь от всех остальных девушек.

Дальнейшее наше общение с тобой грозило перерасти в занятную игру – игру обольщения, увлекательность которой зависит от того, с кемв нее играешь.

– А-а, Исабель! Я вас искал, – сказал герцог Алоис, беря меня за руку и отводя в сторону от группы беседующих людей, к которой я присоединилась, чтобы отдохнуть между танцами. – Надеюсь, вы позволите представить вас человеку, которому очень хочется с вами познакомиться. Я рассказал ему о вас и о ваших злоключениях…

Он подвел меня к пожилому мужчине, с рассеянным видом бродившего по залу, держа в руке тарелку, на которой остались одни лишь жалкие объедки. Мужчина этот был высоким, дородным, с жиденькими седыми волосами. На его круглом толстощеком лице выделялись маленькие лукавые глаза и усы с кончиками, искусно закрученными – в соответствии с требованиями нынешней моды – вверх.

– Борис, эта барышня – та самая девушка, о которой я тебе рассказывал. Исабель де Альсасуа, маркиза де Виламар. Исабель, позвольте представить вам весьма незаурядного человека – Бориса Ильяновича.

– Очень приятно с вами познакомиться, маркиза, – сказал Ильянович, целуя мою руку.

Он говорил по-испански с сильным акцентом, но, тем не менее, у него был такой самоуверенный вид, как будто он свободно владел этим языком.

– Мне тоже очень приятно, господин Ильянович, – ответила я.

– Нет-нет, зовите меня Борис. Это хотя и короткое, но очень емкое имя – такое же емкое, как и я сам, – сказал мой новый знакомый, звучно хлопая по своему объемистому животу.

– В таком случае вы можете звать меня Исабель. Это имя, возможно, не очень емкое, но оно мне нравится больше, чем обращение «маркиза».

– А-а, Исабель! Замечательно. Красивое имя для красивой девушки. Темные глаза, смуглая кожа – ну прямо юная цыганка! – воскликнул Ильянович, сопровождая свои слова выразительной жестикуляцией, – так он делал каждый раз, когда что-нибудь говорил.

– Ну, а теперь, раз я вас познакомил, пойду поищу даму, которая согласилась бы со мной потанцевать, – вмешался в наш разговор Алоис. – Будьте осторожны, Исабель, человек, которого вы перед собой видите, – настоящий донжуан.

– Не обращайте внимания на его слова, – посмеиваясь, сказал Борис, когда мы остались с ним вдвоем. – Не бывает донжуанов с таким брюхом, как у меня, и такого, как я, возраста. Великие ловеласы имеют склонность умирать молодыми.

Я улыбнулась этой его реплике – отчасти потому, что она и вправду показалась мне забавной, а отчасти из вежливости.

– Я уверена, что не бывает и донжуанов, которые обладали бы таким же остроумием, каким обладаете вы.

– Очень любезно с вашей стороны. А вы не хотели бы составить компанию этому остроумному толстячку и сходить с ним чего-нибудь поесть?

Далеко не один раз праздные дамочки и бессовестные хроникеры светской жизни критиковали твою матушку за то, что она стала использовать на организуемых ею празднествах нечто такое, что они считали проявлением экстравагантности и величайшей бестактности по отношению к гостям, – столы самообслуживания. Однако подобные упреки никогда не вызывали у великой герцогини даже малейших эмоций. Ты и сам знаешь, что хроники светской жизни ее лишь забавляли – а особенно те из них, в которых ее поливали грязью. Поэтому в этот вечер – как и во многие другие вечера – она распорядилась расставить по залу столы самообслуживания со всевозможными яствами, чтобы неутомимые танцоры могли при необходимости подкрепиться. Тем же, кого мучила жажда, официанты подносили напитки.

– В Брунштрихе кормят весьма неплохо. Вы уже обратили внимание на это кулинарное изобилие? – спросил Борис, обводя зал рукой. – Одно сокровище внутри другого. Эти Spitzbuben [28]28
  Здесь:рождественское печенье (нем.).


[Закрыть]никогда не надоедают. Я сделал уже ходок пятнадцать к столу. Вы их пробовали?

– Пока еще нет.

– Попробуйте. Да-да, попробуйте!

Борис с непринужденным видом запихнул одно из печений, которые он держал в руке, мне в рот – запихнул его туда едва ли не вместе с кончиками своих пальцев. Он был, видимо, человеком весьма импульсивным, для которого не имело никакого значения то, что в обществе существуют правила поведения, и одно из них, в частности, гласит: «Не кормите барышень с рук». Но, как бы то ни было, он обладал каким-то детским обаянием, и поэтому его поведение меня отнюдь не оскорбляло и не смущало, а, наоборот, забавляло.

– Оно очень вкусное, – кивнула я, изо всех сил стараясь, чтобы у меня не сыпались крошки изо рта.

– Magnifique![29]29
  Замечательно! (фр.)


[Закрыть]Я пойду возьму несколько штук для вас.

Пока он ходил за печеньем, я допила все до капли из своего бокала, чтобы помочь пережеванному мною печенью протиснуться сквозь мое горло.

– Я бывал в Испании. Очень красивая страна! Любезные люди, замечательные пейзажи, вкусная еда! И восхитительные женщины. Я ездил в Мадрид, видел много достопримечательностей. Там есть на что посмотреть – фонтан Сибелес, проспект Прадо, башня Хиральда…

– Да, но… башня Хиральда находится в Севилье.

– О-о, да! Севилья! Очень красивый город, очень! Но я там никогда не бывал.

Я, не удержавшись, рассмеялась. Борис же продолжал тараторить:

– Жаль, конечно, что я не бывал в тех местах. Однако у меня есть помощник, родом из Галисии. Он обучает меня испанскому. Толковый парень, но нудный и явно не красавец. Глаза не темные, кожа не смуглая, и вообще какой-то неказистый. Длинный и худой. А теперь расскажите мне что-нибудь вы. Мне нравится слышать прекрасный испанский язык. Пусть ваш красивый голос зазвучит в этом зале.

– Боюсь, что, если говорить начну я, мне, в конце концов, станет скучно.

– Да, но в противном случае скучно станет мне. Выпейте еще шампанского и расскажите мне, чтоиспанка делает в Брунштрихе?

Я ему повиновалась. Ильянович показался мне забавным деспотом: он, наверное, всегда добивался от окружающих того, чего хотел. И у меня не было никаких сомнений по поводу того, чтохотел услышать Борис из уст такой девушки, как я:

– Эта очень длинная, немного скучная и довольно банальная история, которая заканчивается приездом в Брунштрих бедной девушки из провинциального городишка, вынужденной в силу обстоятельств открывать для себя новый мир.

Ильянович улыбнулся и изобразил на своем лице отцовское сочувствие.

– Ну, и каким же вам кажется этот мир?

– Большим. Иногда я даже думаю, что он для меня уж слишком большой. А еще мне иногда кажется, что он безграничный.

– Знаете что? Незаурядной женщине для жизни необходимо не просто большое, а огромное пространство. Быть гражданином мира – это хорошо. Это дает нам возможность видеть за пределами той местности, где мы родились, и находить везде немножко нас самих. Вы – молодая, у вас есть целая жизнь для того, чтобы открывать для себя мир, чтобы делать его своим – без страха, без ограничений, без предрассудков… Алоис рассказывал мне о вашем интересе к другим культурам…

Когда он уже почти направил разговор в то русло, в которое я и сама хотела бы его направить, к нам подошел ты, вынудив моего собеседника умолкнуть на полуслове.

– Извините, что прерываю ваш разговор.

– А-а, voilà [30]30
  Здесь:смотрите-ка (фр.).


[Закрыть]– наш гостеприимный хозяин! Замечательный у вас получается праздник, юноша! (Только такой человек, как Ильянович, мог додуматься назвать великого герцога юношей» Я в тот момент подумала, что тебе это наверняка не понравилось.) Очень вкусное угощение. Но вот по вам мы тут не скучали.

– Мне это и так понятно. Я же, наоборот, по вам скучал.

– Это вполне логично: мы – две самые очаровательные особы на этом празднике.

– Безусловно, – согласился ты, улыбаясь одной из своих обворожительных улыбок. – Поэтому я и подошел сюда, чтобы пригласить одну из этих особ потанцевать.

– Поскольку вы, конечно же, не захотите танцевать со мной, я не возражаю против того, чтобы у меня забрали эту – столь прекрасную – барышню. – Идите с ним, цыганочка, однако не подпускайте его к себе слишком близко.

– Именно так я и поступлю.

Я улыбнулась Борису в знак благодарности за его совет, однако во время вальса абсолютно безропотно позволила тебе – искусному ловеласу – подступать ко мне все ближе, и ближе, и ближе…

Сначала мы станцевали с тобой один танец, затем еще один, и еще… И пока мы вот так то танцевали, то пили шампанское, то ели Spitzbuben,прошло больше половины ночи.

26 декабря

– Прошлой ночью я видел, как вы выходили из своей комнаты. Вы заставили меня встревожиться: я подумал, что вы себя плохо чувствуете.

Ричард заговорил со мной во время завтрака. В его тоне и в выражении лица чувствовалась искренняя озабоченность.

– Я очень благодарна вам, Ричард, за заботу обо мне, – сказала я. – Однако встревожились вы совершенно напрасно. По правде говоря, причина моих хождений по замку была весьма банальной…

И я начала рассказывать ему о своем небольшом приключении.

Когда я пришла в свою комнату, то почувствовала себя очень уставшей. Донесшийся издалека звон колоколов на башне ратуши сообщил мне, что уже три часа ночи. И хотя мои веки слипались и я могла думать только о кровати – которая, отражаясь в зеркале трельяжа, манила меня, обещая тепло и покой, – мне удалось заставить себя распустить прическу и смыть с лица макияж.

Я не спеша сняла с себя драгоценности и с осторожностью человека, который очень боится их потерять, принялась укладывать в шкатулку – по своим маленьким коробочкам. И вдруг я заметила, что коробочки, в которой я обычно хранила Хатхи – свой талисман в виде слона, – почему-то нет. Стараясь не делать скоропалительных выводов – но все же немного насторожившись, – я стала искать эту коробочку в других отделениях шкатулки: ведь вполне могло получиться так, что я положила ее по ошибке не на свое место. Так и не найдя ее, я попыталась восстановить в памяти события прошедшего дня. Я носила этот талисман утром, стало быть, вечером я вроде бы должна была его снять, чтобы надеть на себя другое украшение. Однако я не помнила, чтобы я его снимала. Заставляя себя восстанавливать в памяти один за другим все эпизоды прошедшего дня, я вспомнила, что теребила рукой этот талисман во время обеда, а затем… Нет, больше я о нем ничего не помнила. Я пришла к выводу, что у него, возможно, расстегнулся замочек, и он упал с моей шеи на пол, когда подавали десерт или когда я уже вставала из-за стола.

Поверив в это свое предположение и тут же забыв о своей усталости и сонливости, я подумала, что мне, пожалуй, следует немедленно спуститься в столовую и попытаться найти талисман, пока на него не наступили, не пнули его случайно ногой или не смели веником вместе с каким-нибудь мусором – тогда я утратила бы свой талисман навсегда.

Я еще не успела раздеться, поэтому, не теряя ни минуты, вышла из своей комнаты. В замке было очень тихо и темно. Все разошлись по своим комнатам сразу же после окончания праздника, и замок, казалось, отдыхал вместе со своими обитателями в ожидании следующего дня. Немного робея от непривычной для меня тишины и темноты, я осторожно проскользнула по лестницам и коридорам и подошла к столовой. Когда я приоткрыла дверь, раздался громкий скрип, и мне показалось, что он поднимет на ноги весь дом. Войдя в столовую, я зажгла керосиновую лампу и, опустившись на четвереньки, залезла под стол, намереваясь все там тщательно осмотреть и попытаться найти свое маленькое сокровище.

– И вы его нашли? – поинтересовался Ричард.

– Да… Талисман, как я и предполагала, валялся под столом.

Я соврала Ричарду Виндфилду. Точнее, не соврала, а кое о чем умолчала, потому что я не стала рассказывать ему о том, что затем произошло.

Я и в самом деле, любовь моя, залезла под стол. Я не помню, сколько времени я провела там, тщательно осматривая пол. Я только помню, что, устав лазать на четвереньках и уже теряя надежду найти свой талисман, я оперлась на округлый выступ одной из ножек стола и вдруг почувствовала, что она под давлением моей ладони начала смещаться. Услышав скрип какого-то механизма и почувствовав, как где-то за моей спиной что-то начало двигаться, я испуганно обернулась и увидела, что одна из стен столовой расходится – как раздвижная дверь, – и что за ней появляется темный проход, похожий не столько на настоящий проем, сколько на нарисованное на гигантском холсте огромное черное пятно.

Я в течение пары минут сидела молча, не шевелясь, и испуганно хлопала ресницами. Кожей я почувствовала, что в столовую начал проникать поток воздуха, пахнущего плесенью и сыростью – как будто только что открыли склеп. Затем, преодолев страх и нерешительность, я выбралась из-под стола и подошла к только что открывшемуся передо мной проходу. Я ощутила ледяной сквозняк, он поднимал в воздух пыль и колыхал висевшую в верхних углах проема паутину. Я вытянула вперед руку, в которой держала лампу. За пределами освещенного ею небольшого пространства темнота была буквально кромешной. А еще было очень тихо. Хотя нет! Мне на мгновение показалось, что мой настороженный слух уловил какие-то еле слышные звуки, похожие на ритмичное, непрерывное, волнующее пение…

Я знала, что в старинных замках обычно полно потайных входов и выходов, соединяющихся друг с другом туннелям и ходами. Но зачем было делать такие туннели и ходы в Брунштрихе? Может, там устроены тайники или помещения для секретных встреч, а может они позволяют тайно пробраться из одного помещения в другое или же даже в соседнее здание? Я уверена, что Карл, столь хорошо знакомый с историей строительства замка, знал и об этих элементах его конструкции… Впрочем, он ни разу не упомянул о них в своем пространном рассказе, которым попотчевал меня в день моего приезда в Брунштрих. Как бы то ни было, подобный потайной ход ассоциировался в моем сознании с загадками, тайнами, оккультизмом. Темный ход, зловещие звуки, напоминающие пение, любопытство, непреодолимая привлекательность неизвестного, желание выяснить, что к чему… Я нашла десятки причин для того, чтобы, еще крепче сжав в руке лампу, двинуться в глубину зияющего передо мной черного проема. Вскоре я уже шагала по погруженному в темноту коридору – настолько узкому, что он, казалось, сдавливал меня со всех сторон. Это было явно неподходящее место для прогулок клаустрофобов. Слева и справа от меня тянулись с монотонным однообразием стены из тесаного камня, а прямо передо мной плясали пугливые тени, создаваемые светом моей лампы. Потолок, густо покрытый пятнами сырости (кое-где сверху капала вода), поначалу был таким низким, что мне приходилось идти, согнувшись. Затем он, наоборот, стал таким высоким, что я его в окружавшем меня полумраке уже почти не видела. Звуки чьих-то голосов становились все более и более различимыми. Впрочем, я не видела впереди себя ни малейших признаков чьего-либо присутствия или хотя бы какого-нибудь источника света.

Шагая в полумраке, я утратила чувство времени и пространства. Я не могла определить ни какое расстояние я преодолела, ни сколько минут шла по этому подземному коридору, который не имел никаких ответвлений или чего-либо мало-мальски примечательного. Единственное, что здесь привлекало мое внимание – это не прерывающиеся ни на секунду звуки чьих-то голосов: они были похожи на неприятное для моего слуха назойливое жужжание (так жужжат летом мухи), и это – доносившееся как бы сразу со всех сторон – жужжание несло в себе какую-то скрытую угрозу, от чего у меня на лбу выступил холодный пот. Эти звуки давили мне на психику, мне было страшно. Эти звуки были такими назойливыми, что, если бы они даже и стихли, я, наверное, все равно продолжала бы их слышать. Эти звуки постепенно сводили меня с ума…

Я, так пока никуда и не дойдя, остановилась и оглянулась. А вдруг вслед за мною кто-то идет? Вдруг на меня здесь нападут? Вдруг кто-то вот прямо сейчас прикоснется к моей спине и начнет что-то шептать на ухо?

Окружавшая меня темнота трансформировалась в большое белое полотно, на котором мое воображение начало рисовать полупрозрачных призраков, лица с жутко бесчувственным выражением, чьи-то потерянные души, выкрикивающие мое имя. У меня возникло неприятное ощущение, что ко мне приближается кто-то – или что-то, я даже ощущала на своем затылке чье-то холодное и влажное дыхание. И вдруг я перестала что-либо слышать и вообще чувствовать: меня охватила паника. Мое сердце забилось намного быстрее, и его удары стали отдаваться в висках и в грудной клетке, как будто кто-то колотил кулаками где-то внутри меня, отчего мое дыхание стало прерывистым и шумным. Звуков голосов больше не было слышно… Однако мне вдруг почему-то очень захотелось услышать их, почувствовать чье-то присутствие… И тут я услышала голос своего отца: «Ты должна бояться только живых». Я в ужасе быстро засеменила вперед.

Когда мне уже начало казаться, что я так и буду всю оставшуюся жизнь блуждать по этому бесконечному подземному коридору, где-то далеко впереди меня замерцал слабый свет. Я ускорила шаг настолько, насколько мне позволяли это сделать мои – ставшие едва ли не каменными – ноги, и… и едва не врезалась лбом в металлическую дверь, которую я, всецело сосредоточившись на своей поспешной ходьбе, заметила лишь в самый последний момент. За этой дверью я увидела – сквозь имеющееся в ней оконце – свет и снова услышала голоса. Последние несколько минут мне не позволяли их услышать шум моих собственных шагов и охватившая меня паника. Теперь же они звучали очень отчетливо, мне стало ясно, что это человеческие голоса.

Я дотронулась рукой до металлической двери и почувствовала под пальцами шершавую поверхность и прохладу ржавого металла, у меня на коже остались следы ржавчины. За этой дверью, из-за зарешеченного оконца походившей на дверь тюремной камеры, я увидела огромное помещение, пол которого находился метров на пять ниже того места, где я стояла. От двери вдоль стены уходила вниз каменная лестница. Судя по цепям, которые свисали со стен, здесь когда-то была подземная тюрьма, возможно, состоящая из нескольких соединенных друг с другом помещений, – в стенах на разных уровнях были еще какие-то двери. Помещение было освещено свечами, факелами и масляными светильниками. На полу виднелись охапки полусгнившей соломы и доски, которые, наверное, когда-то были частью – впоследствии рухнувшего – потолка или же, наоборот, настила пола.

«Ты должна бояться только живых», – произнес снова голос моего отца.

В этом помещении, похоже, как раз скрывались от посторонних взоров живые:вокруг стоявшего там стола сидели пять человек в одеяниях с капюшонами. Их лица были скрыты масками, а одеяния представляли собой туники разных цветов – черная, красная, голубая, коричневая и белая. Рядом с этими людьми, словно бы председательствуя на собрании, находилась статуэтка, напомнившая мне одно из индуистских божеств: она была изготовлена из – теперь уже позеленевшей – бронзы, а ее многочисленные руки и ноги застыли в таких замысловатых положениях, как будто она танцевала, подпрыгивая и чудом умудряясь при этом сохранять равновесие. Изящество ее туловища, ног и рук сильно контрастировало со звероподобным выражением ее лица… Хотя находившиеся в помещении люди, по всей видимости, старались говорить тихо, благодаря изумительной акустике я смогла расслышать, что изъясняются они на каком-то странном языке. Я заметила, что особое уважение при этом оказывалось тому из них, который был одет в тунику черного цвета. Они передавали друг другу книгу в красной обложке, обращаясь с ней очень и очень осторожно. Зрелище, надо сказать, было довольно жуткое: мрачное помещение, маски, из-под которых раздавались приглушенные голоса, странный язык, статуэтка с ужасной физиономией… Что это были за люди, скрывающие свои лица под масками? И что было написано в той книге с красной обложкой?

Я вдруг почувствовала себя изможденной. Мое тело онемело от холода и сырости. У меня ныли ладони и ступни от того, что я, чтобы иметь возможность смотреть через зарешеченное оконце, стояла на цыпочках и упиралась руками в холодную дверь. От охватившего меня нервного напряжения мне так сильно сдавило грудную клетку, что я уже почти не могла дышать… И тут таинственные люди в масках поднялись на ноги и стали, видимо, молиться. Их молитва была похожа на исполняемую надрывными голосами песню, от которой волосы становились дыбом. Все они сложили руки, прижав ладони друг к другу перед грудью – как в индийском приветствии, называемом «намасте».

– Ом… Ом… Ом Кали-Кама.

Мне явно не следовало здесь находиться. Я должна была немедленно отсюда уйти, пока кто-нибудь из этих пятерых меня не заметил.

«Ты должна бояться только живых».

Я побежала прочь. Побежала по подземному коридору, спасаясь сама не зная от чего.

Уже начинало светать, когда я, наконец-то вернувшись в свою комнату, улеглась на кровать и, укутавшись одеялами, закрыла глаза и попыталась уснуть. Однако у меня сильно болела голова – видимо, от продолжительного нервного напряжения и от выпитого шампанского, а потому заснуть я не смогла. Даже когда с наступлением утра в комнату проникли солнечные лучи, которые, казалось бы, должны были прогнать все мои страхи, придать мне храбрости и превратить прошедшую ночь в смутное воспоминание о каком-то дурном сне, на душе у меня отнюдь не стало легче.

«Прошлой ночью я видел, как вы выходили из своей комнаты», – сказал мне Ричард Виндфилд во время завтрака…

Как могло получиться так, что он узнал о моих похождениях? А может, он за мной следил? Это егодыхание я ощутила на своем затылке?.. Раздумывая о том, с чем мне довелось столкнуться прошедшей ночью и наступившим затем утром, я почувствовала, что мне становится очень-очень страшно…