Текст книги "Тайный дневник Исабель"
Автор книги: Карла Манглано
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)
– Два ограбления за один день! Это уж слишком… – посетовала я, ползая на коленях по ковру в поисках своих самых интимных предметов одежды.
– Возможно, это не просто совпадение.
Я, стоя едва ли не «на карачках» на полу, подняла глаза и вопросительно посмотрела на своего собеседника.
– У вас имеется что-нибудь такое, что кто-то мог бы очень захотеть у вас похитить? – спросил он с непринужденностью, которую я сочла восхитительной – такой же восхитительной, как и стыдливый румянец, тут же окрасивший его щеки. Ричард Виндфилд уже в который раз показался мне весьма очаровательным и до умиления непосредственным. – Я… я имею в виду какие-нибудь ценные предметы: деньги, паспорт…
– Деньги – только те, которые я ношу с собой в сумочке. Все остальные деньги находятся у моей тети. А вот паспорт…
– Вам нужно посмотреть повнимательней и подумать, чтоу вас могло пропасть.
Я, уже почти не слушая его, сконцентрировалась на поисках своего паспорта, который, как мне казалось, должен был находиться в моей сумочке – той самой, которую у меня сегодня пытались отнять возле карусели. Перед тем как начать собирать свое белье с пола, я положила эту сумочку на кровать и теперь, подойдя к ней, стала аккуратно вынимать из нее содержимое и раскладывать его на голом – без простыней – матрасе.
– Уже сейчас ясно, что кто-то искал нечто такое, что, по его мнению, у вас имеется.
– Нам, наверное, нужно обратиться в полицию, – сказала я, продолжая «потрошить» свою сумочку.
– Да. Хотя, вообще-то…
Виндфилд, не договорив, подошел ко мне и тем самым оторвал меня от возни с сумочкой. Он, похоже, что-то заметил.
– Что случилось? – спросила я.
Англичанин взял из разложенных мною на матрасе предметов книгу и указал на нее.
– Это… книга?
Я, не видя в этом ничего удивительного, кивнула и пожала плечами.
– Она ваша?
– Ну, конечно же она… Нет, она не моя! – воскликнула я, присмотревшись повнимательнее. – Я хочу сказать, что у меня лежала в сумке книга, но не эта. Это не моя книга. Она похожа на мою, но она не моя. Чего я не могу понять – так это как она вообще сюда попала… Хотя, возможно…
– Возможно – что?
– Ну, я в этом отнюдь не уверена, но когда я еще только приехала в Париж, на перроне железнодорожного вокзала я столкнулась с мужчиной… Точнее, с несколькими, но с этим – особенно сильно… При этом у него раскрылся чемодан, который он держал в руке, а у меня выпала из рук сумочка. Мы стали поспешно собирать вылетевшие из чемодана и сумочки предметы, и… В общем, я, возможно, в суматохе взяла по ошибке его книгу, думая, что она моя. Как, по-вашему, такое могло произойти?
– Вполне.
Виндфилд продолжал разглядывать книгу – смотрел на ее обложку, ее корешок, перелистывал страницы…
– Кроме того, мне, по правде говоря, ничего другого даже и в голову не приходит, – добавила я. – Что означает название этой книги? Оно ведь написано на каком-то редком языке, да? А вот здесь, что это?
Я ткнула пальцем в вытисненные на корешке две буквы «К» – вытисненные так, что одна из них являлась как бы зеркальным отражением другой.
У меня возникло ощущение, что Виндфилд хочет мне что-то сказать, но слегка сомневается, стоит ли ему это делать.
– Не… не знаю. Я никогда раньше такого не видел.
Виндфилд – под моим внимательным взглядом – снова стал рассматривать книгу. Он тщательно прощупывал ее подушечками пальцев, тихонечко постукивал костяшками пальцев по обложке, медленно проводил ногтем по швам переплета…
– У вас есть с собой перочинный нож или нож для разрезания бумаги? Или что-нибудь такое, чем можно резать?
Его вопрос заставил меня на пару секунд задуматься.
– К сожалению, нет. А может, вам подойдут ножницы? Если, конечно, я смогу их здесь найти… – предложила я, перебрав в уме возможные варианты.
– Да, еще как подойдут!
Я резко поднялась с матраса и начала рыться в куче валяющихся на полу возле туалетного столика предметов. Отодвинув в сторону миниатюрный поднос с лежащей на нем щеткой, я увидела ножницы. Подняв с пола, я передала их Виндфилду, и тот, используя один из острых краев, начал аккуратно отделять бумагу, приклеенную к внутренней стороне лицевой «корочки» обложки. Когда эта бумага была уже полностью отделена, стала видна полость глубиной в несколько миллиметров, которая была заполнена каким-то коричневым веществом, похожим на смолу. Виндфилд, отщипнув малюсенький кусочек этого вещества, стал сдавливать его подушечками пальцев, чтобы определить консистенцию, поднес его к носу, чтобы выяснить, какой у него запах, и коснулся его кончиком языка, чтобы узнать, какое оно на вкус.
– Ну и что это? – спросила я, так и не дождавшись его комментария.
– Гашиш, – коротко и ясно ответил он.
– Гашиш? – переспросила я, нахмурив брови.
– Да. Это наркотик, галлюциногенное вещество. Некоторые люди его курят, и… и им мерещатся голубые дракончики, – улыбнулся Виндфилд.
Ему, видимо, очень понравился придуманный им ответ на заданный мною вопрос. Мне же его ответ показался плоской шуткой.
– Голубые дракончики? Вы надо мной подсмеиваетесь? Зачем эту гадость запихнули в книгу?
– Ее не просто запихнули, а спрятали. Эта, как вы изволили сказать, гадость – а она и в самом деле гадость – стоит немалых денег. Курить ее, кстати, запрещено законом.
Я не смогла бы определить, появилось на моем лице выражение удивления в этот момент или еще раньше и уже просто не сходило с моего лица.
– Теперь понятно, что именно эту книжечку искал и тот, кто проник сюда, в ваш гостиничный номер, и тот, кто пытался вырвать у вас из рук сумочку.
– Боже мой!..
– Нам, пожалуй, следует вызвать полицию. Я пока оставлю это у себя, – сказал Виндфилд, закрывая книгу. Из нее выскользнул листочек бумаги, и я, наклонившись, подняла его. – Я отдам это полицейским, когда они придут. Если хотите, я мог бы сам им обо всем рассказать. Французская поли…
– Ради всего святого!!! Что ты натворила, Исабель?!
Услышав эти громогласно произнесенные от входной двери фразы, мы с Виндфилдом резко обернулись. Конечно же, это была твоя матушка: она зашла в номер и, едва не наступив на валявшуюся на полу картонку для шляпы, с трудом сумела удержать равновесие и не упасть.
– Но тетушка, как вы могли подумать, что я… – начала было оправдываться я, но твоя матушка меня тут же перебила:
– Ричард? Ричард Виндфилд? Ты-то, черт бы тебя побрал, что здесь делаешь? – воскликнула она.
Меня – уже в который раз – позабавило то, что, когда твоя мать начинает сердиться, у нее соскакивают с языка не совсем уместные в приличном обществе фразы. Она, впрочем, говорила, что для ее возраста это вполне позволительно.
– Алехандра? – Ричард Виндфилд, судя по его напряженному лицу, пытался что-то понять. – Получается, что ты… она… эта сеньорита… твоя племянница? – Затем, повернувшись ко мне, он спросил: – Это и есть ваша тетя?
Я в ответ кивнула. Лицо Ричарда Виндфилда – о котором никто не сказал бы, что оно красивое, но в котором чувствовалось что-то жутко привлекательное – вдруг расплылось в широкой улыбке, отчего шрам на его губе растянулся.
– Уж теперь-то вы не сможете отказаться от моего приглашения вместе со мною поужинать, – заявил он.
– Ну что, никто мне так и не объяснит, чтоже здесь произошло?! – громко воскликнула великая герцогиня.
Объяснять, в общем-то, пришлось многое. Однако мы вполне могли обо всем очень обстоятельно поговорить во время ужина, а потому мне пришлось согласиться отужинать с Ричардом Виндфилдом в ресторане на Эйфелевой башне.
– Ты должна принять его любезное приглашение, ни о чем не беспокоясь, дорогая. Ричард – все равно, что наш родственник. Я абсолютно уверена в том, что он будет вести себя по отношению к тебе, как заботливый брат, – сказала мне Алехандра.
У меня же, однако, не было полной уверенности в том, что Виндфилд и в самом деле собирался вести себя по отношению ко мне исключительно как брат.
Во время ужина я узнала, что Ричард Виндфилд – а точнее, лорд Ричард Виндфилд, пятый по счету граф Лайтмор – был близким другом твоего брата.
– Он и Карл, мой младший сын – ты с ним еще познакомишься – близкие друзья. Я бы сказала, даже очень близкие. Они учились вместе в Итонском колледже. Оба стали дипломатами… Я тебе уже говорила, что Карл – это мой младший сын? Да, мой младшенький, дипломат. Ричард – добрая душа! – для нас почти родной. Он для меня – как третий сын. Он подолгу бывал в Брунштрихе, и, я тебе скажу, ему больше нравится проводить свои отпуска у меня, нежели в доме своей матери в Девоншире. Это тебе не кажется трогательным, дорогая? – лопотала твоя матушка.
Кстати, этому лорду Виндфилду предстояло быть нашим спутником не только до Вены, но и до самого Брунштриха, где он – к радости твоей матушки – собирался провести свой очередной отпуск и отпраздновать Рождество.
– Говорят, что Ги де Мопассан ужинал здесь каждый вечер, – сказал лорд Виндфилд.
– Бог ты мой, какое постоянство! Как будто в Париже нет других ресторанов!..
Лорд Виндфилд озорной улыбкой дал мне понять, что сейчас скажет нечто забавное.
– Их здесь полно, однако он говорил, что это – единственный в Париже ресторан, из окон которого не видно Эйфелевой башни. Он считал ее уродливым сооружением.
– Тогда мне остается только надеяться, что его попытка покончить жизнь самоубийством не была вызвана тем, что его здесь плохо кормили, – сыронизировала я, вспомнив о трагическом эпизоде биографии Мопассана.
К счастью, лорд Виндфилд, не раз проявивший себя как человек с тонким чувством юмора, позитивно отреагировал на мою шутку.
– Насколько я знаю, нет. Будучи одним из самых привередливых во всей Англии людей по части еды – хотя, конечно, англичане в данном смысле среди других народов не очень-то выделяются, – я могу вас уверить, что, по моему мнению, здесь подают замечательнейшие блюда. Позволю себе порекомендовать вам filet mignon au poivre vert [17]17
Тонкое филе с зеленым перцем (фр.).
[Закрыть]. Шеф-повар готовит это блюдо прямо-таки мастерски. Отведаете?
– Вообще-то я еще не изучила все меню. Я смотрела, какие тут есть десерты…
– А ничего более существенного вы есть не будете? Вы, может, не голодны? – спросил лорд Виндфилд, не скрывая своего разочарования.
– Да нет, еще как голодна. Это у меня такая привычка, понимаете? Я всегда начинаю просматривать меню с раздела десертов.
Ричард Виндфилд в ответ на мои слова с облегчением улыбнулся.
– Я ужасная сладкоежка. Видите ли, когда я жила в Костере, моем родном городишке, я частенько высовывалась из окон веранды и разглядывала витрину кондитерской доньи Инесс. Это заведение, к несчастью, располагалось как раз напротив нашего дома, и мне приходилось каждый день лицезреть выставленные в витрине сладкие соблазны: торты из яичных желтков, шоколадные пирожки, оладьи с медом, сахарные пирожные, миндаль в сахаре, охлажденный сироп, огромные стеклянные банки с разноцветными леденцами… У меня далеко не один раз возникало неудержимое желание сбегать в эту кондитерскую и купить этих сладостей, которые, разложенные на белоснежных подносах, казалось, вызывающе смотрели на меня с другой стороны площади. Но… но мне не разрешали этого делать…
Я на несколько секунд прервала свой рассказ. Лорд Виндфилд смотрел на меня с удивлением. Возможно, из всех знакомых ему женщин одна лишь я уже на первом совместном ужине призналась в своей склонности к чревоугодию. Тем не менее это его, похоже, даже немного забавляло. Изобразив на своих губах улыбку и положив меню на стол, он сидел, безропотно слушая все то, о чем мне вдруг вздумалось ему рассказать. Ну, если он меня и не слушал, то, по крайней мере, внимательно меня разглядывал, пока я говорила. Кстати, любовь моя, я, не пытаясь никого обидеть, хочу заметить, что, как подсказывает мне мой опыт общения с противоположным полом, мужчины очень редко пытаются внимательно слушать женщин, когда те им о чем-то рассказывают. Согласись, что я в данном случае права. Как бы то ни было, мне показалось, что настал подходящий момент для того, чтобы – почти на одном дыхании – рассказать ему историю своей жизни. Впрочем, мне захотелось сначала заставить его меня об этом попросить:
– Я, наверное, наскучила вам этой своей болтовней про сладости, да? Вам наверняка уже надоело меня слушать.
– Вовсе нет. Я думал о том умилении, которое всегда вызывал у меня вид детей, прижавшихся лбами к витрине кондитерской. Представив себе вас прелестной девочкой-сладкоежкой, я снова почувствовал это умиление. Черт бы побрал эту донью Инесс, которая мучила вас подобным образом!
– Ну, так было не всегда. Бывали времена и получше – времена, когда на полдник всегда подавали шоколад, и Каролина, наша кухарка, пекла сдобные булочки на молоке, которые мы ели, намазав на них земляничное варенье. По воскресеньям мы днем ели торт «Сантьяго» [18]18
Торт «Сантьяго» – галисийский миндальный торт.
[Закрыть], а вечером лакомились сладкими булочками и заварным кремом. Тетушка Лурдес, моя няня, рассказывала, что раз в неделю к маме приезжали на чаепитие элегантно одетые дамы, живущие в нашей комарке [19]19
Комарка – единица административного деления в Испании.
[Закрыть], и что тогда из кухни в гостиную несли одно за другим десятки блюд, наполненных вкуснейшими сладостями. Я мысленно представляю себе зажженные в гостиной лампы, отражающиеся тысячами отблесков в стеклах окон, разноцветные ковры, новую обивку мебели и целый батальон служанок, снующих туда-сюда по дому. Там, наверное, чувствовался запах духов, привезенных из Парижа, а на сервантах и столах были расставлены вазы с цветами…
– Вы говорите так, как будто описываете какую-то картину.
– Когда моя матушка умерла, мне было всего лишь три года от роду. Я представляю ее только по рассказам тетушки Лурдес и по ее портрету. Сама же я ее почти не помню. Но все, наверное, происходило именно так, как я это воображаю, да?
– Ну конечно!
– Единственное, что я помню, – это холодную и пустую гостиную. О своем отце я помню больше: он был весьма статным, добродушным и… бедным человеком, женившимся на очень богатой и капризной аристократке, для которой он был не более чем очередным капризом. Ее родители не стали возражать против этого каприза, хотя, будь на то их воля, они никогда бы не согласились на такой брак их единственной дочери. Как бы то ни было, до самой маминой смерти все шло вроде бы нормально, потому что папа был весьма терпеливым человеком, да к тому же еще и… моряком. Он, как вы понимаете, очень редко бывал дома. После смерти моей матушки неумелое управление хозяйством, длительная болезнь, огромный дом, уход за которым требовал больших средств, а также прочие расходы и неурядицы привели к тому, что мы пополнили список разорившейся аристократии. Незадолго до того, как я покинула родительский дом, большую люстру в гостиной уже перестали зажигать, и лишь малюсенькая керосиновая лампа светила тетушке Лурдес, когда она шила. Бахрома на напольном ковре – уже совсем стареньком – обтрепалась. В обивке дивана появилась дырочка, которую мы старались прикрывать подушкой. Служанок у нас уже не было. Маркиза де Виламар являла собой девушку-сироту, не отличающуюся ни красотой, ни изысканными нарядами, да к тому же еще и очень-очень бедную. Это и была я.
Ричард Виндфилд, судя по выражению его лица, вознамерился мне что-то возразить. Я прекрасно представляла себе, чтоон сейчас станет мне говорить: «Нет-нет, ради Бога! Как вы можете на себя наговаривать? Я, например, отнюдь не считаю, что вы некрасивая». Ну, или какие-нибудь другие учтивости подобного рода. Но я уже набрала темп в своем рассказе, а потому не хотела позволять себя перебивать из опасения, что могу потерять нить повествования.
– Однако пусть у вас не складывается насчет всего этого превратное мнение. Последние годы я бы даже назвала счастливыми. У меня был свой дом, был, можно сказать, свой очаг, была тетушка Лурдес, которая обо мне заботилась, был дядя Хуан – замечательный крестный отец, присылавший мне деньги, чтобы я могла жить безбедно. Я прекрасно ладила с жителями нашего городишка, у меня было много хороших и интересных знакомых, а отпрыск одной из богатых семей намеревался на мне жениться. Ни на что большее я не рассчитывала, потому что ничего большего я себе и представить не могла.
Я на пару секунд замолчала – наверное, мне были нужны эти секунды для того, чтобы придать своему голосу грустное звучание. Опустив глаза, я посмотрела на белую и пустую тарелку невидящим взором, а затем снова заговорила, чувствуя, что лорд Виндфилд очень внимательно меня разглядывает.
– И тут случилось так, что весь мой мир – своего рода пузырь, внутри которого я жила в ладу сама с собой и с другими людьми, – вдруг лопнул. Я становилась уже взрослой – слишком взрослой для того, чтобы оставаться незамужней, – и надо мной нависла угроза оказаться в числе тех представительниц слабого пола, которые, так и не выйдя замуж, сохраняют свою невинность до самой смерти. Тетушка Лурдес тоже, можно сказать, стала взрослой – слишком взрослой для того, чтобы за кем-то ухаживать. Точнее, она достигла возраста, в котором ухаживать надо было уже за ней самой. Ее вдовствующая сестра, у которой имелся дом в Кастильеха-де-ла-Куэста – местечке с климатом, который идеально подходил для ее ревматизма, – забрала ее к себе. В общем, у меня было более чем достаточно причин для того, чтобы решить, что я должна без промедления выйти замуж за Фернандо – моего давнишнего женишка, который был богатым наследником некого буржуазного семейства и который, кстати говоря, меня ничуть не любил. Я – непонятно откуда – всегда это знала. Наверное, поэтому он не спешил на мне жениться, хотя ему и было известно, что брак без любви – это вполне нормально и что люди говорили, будто я – девушка бедная и малопривлекательная – наверняка буду от этого своего замужества в восторге. Поскольку мне уже пошел третий десяток, я начала подумывать, что они, пожалуй, правы, и убеждала саму себя, что Фернандо меня ценит и уважает, ну а мне не стоит надеяться на большее. Поэтому я очень страдала, чувствуя себя брошенной и прилюдно униженной. Поэтому я плакала и плакала днями и ночами – не из-за того, что потеряла Фернандо, а из-за того, чтоэто для меня означало. Мои планы совместной жизни с Фернандо были моими единственными жизненными планами…
«А что случилось с Фернандо? И кто он вообще такой?» – эти вопросы можно было прочесть в нетерпеливом взгляде лорда Виндфилда.
– Я помню, что в тот октябрьский день пляж был пустым. Светило солнце, и было ненамного холоднее, чем обычно в октябре в Костере. Маленькая рыбацкая церковь…
Рыбацкая церковь… Церквушка, построенная на крутом склоне и благодаря этому возвышающаяся над городишком с его небольшим пляжем, площадью, несколькими десятками домов и кельтским жилым строением в несколько квадратных метров, посмотреть на которое время от времени приезжал какой-нибудь любопытный университетский преподаватель или студент. Напротив церкви находился парк с двумя скамьями, фонтаном, не превышавшим размерами мой умывальник, и четырьмя кипарисами, растущими как раз по углам этого парка. Весенними ночами пахло жимолостью, а летом расцветали розовые кусты, растущие возле стен храма, на газоне появлялись маленькие маргаритки, а у основания каменного креста дон Амадор – приходский священник – сажал петунии, которые каждый год – в августе, когда жара становилась невыносимой, – полностью засыхали…
– С вами все в порядке?
Я погрузилась в воспоминания о событиях, которые очень хорошо запечатлелись в моей памяти – так, как запечатлевается на сетчатке глаза беловатая вспышка поджигаемого при фотографировании магния. Показавшийся мне незнакомым голос лорда Виндфилда вырвал меня из этих воспоминаний – воспоминаний, которые я не пыталась вызвать в своей памяти, но которые, тем не менее, нахлынули на меня, подрывая мою самоуверенность и лишая меня присутствия духа, унося очень далеко от того места, в котором я в данный момент находилась, и от той ипостаси, в которой я сейчас выступала…
Я даже не заметила, что перестала рассказывать. Со мной, любовь моя, такое иногда случается.
– Да… Да, извините. На чем я… Ах да, церковь. Та церковь была идеальным местом для заключения брачного союза, заранее обреченного на крах, – поспешно продолжила я свой рассказ, выйдя из состояния транса. – И получилось так, что жених – за несколько дней до венчания, когда я уже примеряла свадебное платье – явился в мой дом и заявил, что не может жениться на мне, потому что от него забеременела Росио, дочь аптекаря. Мне стало ясно, что я отнюдь не была его единственным планом на жизнь.
Рассказав об унизительном для меня эпизоде – о том, как меня бросили, – я заговорила уже более решительным тоном, в котором чувствовались досада и негодование.
– Я даже и сама стала относиться к себе с презрением – за то, что я такая никчемная, за то, что бедная и не очень-то красивая, за то, что у меня не такие, как у Росио, золотистые кудри, белая кожа, голубые глаза и маленький ротик…
– Извините меня за мою дерзость, но я… я… я считаю, что вы… вы – очаровательны! – Это был комплимент учтивого кавалера, однако это могло быть как искренним порывом, так и проявлением фальшивой вежливости.
Как бы то ни было, я предпочла никак не отреагировать на его галантность и продолжила свой рассказ:
– И тут на сцене появилась тетушка Алехандра. Она – моя спасительница. Она вытащила меня из туннеля без выхода, в который превратилась моя жизнь после неудачной попытки выйти замуж. Когда меня за несколько дней до свадьбы бросил мой жених, мне пришлось срочно обратиться за помощью к своему единственному близкому родственнику – дяде Хуану, – который в действительности не приходился мне ни дядей, ни вообще родственником, но который был лучшим другом моего отца и моим крестным отцом, и раз уж выйти замуж и тем самым как-то устроить свою жизнь у меня не получилось, ему вроде бы следовало взять меня под свою опеку. Мы, женщины, с удивительной легкостью становимся обузой. Не могло быть и речи о том, чтобы тетушка Лурдес отказалась от своего заслуженного отдыха и снова стала опекать меня, а потому кто-то другой должен был начать заботиться обо мне, девушке-сироте. Дядя Хуан, хотя и был моим крестным отцом и раньше всегда вел себя по отношению ко мне как благодетель, на мою просьбу позволить мне переселиться в его дом отреагировал весьма негативно, высказав целый ряд аргументов, подтверждающих, что он не может этого сделать, хотя в действительности за всеми этими аргументами скрывалась только одна причина, и этой причиной была тетя Эухения, его жена. Женщина она была, в общем-то, добрая, но при этом полностью свихнувшаяся. Не в состоянии здраво мыслить, она верила, что ей лишь двенадцать лет от роду, и вела себя соответственно – как двенадцатилетний ребенок. Дядя Хуан уже оформлял документы, необходимые для того, чтобы упрятать ее в сумасшедший дом, после чего он намеревался посвятить свою оставшуюся жизнь… увлечению, которое у него уже имелось. При таких обстоятельствах я пришлась бы в его доме весьма некстати. И тут дядя Хуан вспомнил о живущей где-то далеко-далеко Алехандре, сестре моей матери. Договорившись с ней о том, что я перееду жить к ней, мы покрыли чехлами мебель, свернули ковры и упаковали посуду, скатерти и украшения. Я продала свадебное платье, сложила свои немногочисленные личные вещи в пару саквояжей и села в поезд, направляющийся в Мадрид, чтобы встретиться с особой, которая согласилась принять меня в своем доме.
Больше мне рассказывать было уже нечего. Ричард Виндфилд, тем не менее, продолжал смотреть на меня молча, сидя абсолютно неподвижно, положив ладони на меню, о котором он, похоже, забыл. Он, казалось, хотел, чтобы я продолжила свой рассказ. Я попыталась догадаться, о чем он сейчас думает: его молчание подстегивало мою сообразительность и одновременно заставляло меня мучиться. Я почувствовала себя неловко – мне показалось, что я подобна реке, течение которой перегородила неизвестно как появившаяся плотина, и у этой реки нет возможности преодолеть плотину и течь себе потихоньку дальше.
– Значит, вы рекомендуете мне filet mignon [20]20
Тонкое филе (фр.).
[Закрыть] ? – сказала я таким тоном, как будто все, о чем я только что рассказала, в действительности произошло не со мной.
– Я буду чувствовать себя намного спокойнее, если теперь нас будет сопровождать в поездке настоящий джентльмен, – а особенно после того, что произошло в Париже. Для меня очевидно, что окружающий нас мир стал гнусным и необычайно опасным, – сказала вдовствующая великая герцогиня, которая даже малейшую непогоду пережидала за крепкими стенами своего замка.
Я, со своей стороны, после приятного вечера в компании лорда Виндфилда, тоже не имела никаких возражений против того, чтобы он стал нашим попутчиком. К тому моменту я провела уж слишком много времени с твоей матушкой и ее служанкой – весьма невзрачной молоденькой француженкой, которая знала по-испански не больше четырех слов, – а потому новое лицо только бы скрасило последнюю часть нашей длительной поездки по заваленной снегом Центральной Европе.
Я знаю, что ты никогда не был о нем высокого мнения. Ты говорил, что он – консервативный, нудный и недоразвитый англичанишка, что он – трагикомический персонаж, в котором ровно столько же трагизма, сколько и комизма. А вот мне, любовь моя, Ричард Виндфилд очень понравился. Мне понравилась его исключительная любезность, его необычайная образованность, мне понравились его манеры английского джентльмена. А еще мне понравилось, как он рассказывает. В тесном купе поезда, за окном которого – словно на ожившей картине – мелькали покрытые снегом горы и равнины и дома с красными крышами, с серым дымком над печными трубами, лорд Виндфилд рассказывал мне о своих поездках в экзотические страны. Я слушала его, и перед моим мысленным взором представали то разноцветные пряности на рынках в Джайпуре, то темно-бирюзовые воды Босфора, то выкрашенные в синий цвет лодки в порту Эс-Сувейра, то прекрасные цветущие сакуры – японские вишни, – которые растут на склоне Фудзиямы.
16 декабря
Я помню, любовь моя, что Брунштрих привел меня в несвойственное мне романтическое настроение: он показался мне зачаровывающим своей неправдоподобностью и загадочностью, показался мне овеянным легендами… К Брунштриху не вела железная дорога: он не был для этого достаточно большим и значительным. Он походил на те места, которые, не будучи обозначенными на картах, кажутся от этого еще более таинственными. Ты же мне говорил, что дело тут не в таинственности и не в иллюзиях, а всего лишь в экономии. А затем ты мне еще объяснил, что строительство железной дороги – уж слишком дорогостоящее дело, а потому никто – в том числе и скромное казначейство Брунштриха, контролируемое небольшим наблюдательным советом из числа немногочисленных местных жителей, – пока что не собирался его финансировать. Подобная экономия на развитии транспортной системы отнюдь не создавала каких-либо трудностей для герцогской семьи, поскольку у той имелись в распоряжении другие средства передвижения, в числе которых были различные типы карет и три автомобиля.
Один из этих автомобилей заблаговременно прислали тем утром к железнодорожному вокзалу Вены, чтобы мы могли приехать в замок по шоссе. Поездка эта занимала три или четыре часа, в зависимости от погоды. Шофер стоял в ожидании на перроне у подножия лестницы. Он взял у нас наши три саквояжика, которые мы несли в руках, а также организовал переноску наших большущих чемоданов.
– А я уж было подумала, что кто-то из моих наплевательски относящихся ко мне сыновей вдруг проявил любезность и соизволил встретить меня после столь изнурительного путешествия… – пробурчала твоя матушка, передавая шоферу свой саквояж.
– Вашему высочеству, наверное, будет приятно узнать, что ваш сын, его высочество Карл, лично ожидает вас в автомобиле, – с невозмутимым видом ответил шофер.
– Неужели? Вот это действительно сюрприз! А ну-ка, ребятишки, бегом за мной – на встречу с моим сыном!
Если о тебе, любовь моя, я задумывалась с того самого момента, как узнала о твоем существовании, и пыталась при этом представить, какая у тебя может быть внешность (мне казалась, что ты такой же неправдоподобный, загадочный и овеянный легендами, как и сам замок Брунштрих), то я никогда не ломала себе голову над тем, что может представлять собой твой брат. Но даже если бы я попыталась это вообразить, мне, наверное, никогда бы и в голову не пришло, что я при самой первой встрече с ним увижу его пожирающим огромную жареную сосиску – Bratwurst [21]21
Жареная сосиска (нем.).
[Закрыть], – зажатую между двумя половинками сдобной булки, и что я в первую очередь обращу внимание на его блестящие от жира и усыпанные прилипшими хлебными крошками губы и его толстые щеки – такие, как у грызуна, который набил себе защечные мешки зерном.
– Не ожидал, что вы приедете так скоро. Мне хотелось есть. Я сегодня еще не завтракал… – стал он, поспешно вытирая губы платком, оправдываться перед своей матерью, когда та упрекнула его в неподобающем поведении.
Когда он потянулся ко мне, чтобы меня поцеловать – так, как при встрече целуют друг друга родственники, – я с ужасом подумала, что его измазанные губы оставят на моих щеках влажный и неприятный след жира и слюны. К счастью, он вытер свои губы очень хорошо, и мои опасения оказались напрасными. После такого нелепого знакомства твой брат стал казаться мне всего лишь частью окружавшей меня действительности – как и просторные задние сиденья автомобиля, и кожаный откидной верх, защищавший нас от холодного ветра, и шофер, который вел машину, и осторожное петляние по заснеженным дорогам, как болтовня твоей матери, перечислявшей те злоключения, которые произошли со мной в Париже, снова и снова повторяя, что путешествовать по Европе в нашу сумасшедшую эпоху стало небезопасно. Твой брат стал, попросту говоря, одним из многих окружавших меня людей, предметов и явлений.
– Карл, расскажи-ка своей кузине Исабель историю замка, – попросила Алехандра твоего брата, когда разговор уже начал угасать. – Тебе ведь очень хотелось бы ее услышать, да? – обратилась она ко мне с горделивым и загадочным видом.
Тогда твой брат начал рассказывать монотонным голосом, с легким акцентом – в своеобразной манере, свойственной тем, кто владеет несколькими языками, и равнодушным тоном, свойственным тем, кого ничем не удивишь.
Брунштрих предстал перед моим взором прежде всего как лес, проносившийся за автомобильными стеклами, шоссе с постепенно ухудшающимся покрытием, щит с тремя стрелками, указывающими направления, и обозначением расстояния – до Вены, до замка и до ближайшей деревни – и, наконец, сам замок, построенный в неоготическом стиле. Издалека он показался мне малюсеньким, как рисунок на почтовой открытке, а вот вблизи его нельзя было окинуть одним взглядом, и он давил на психику своей массивностью. Лишь значительно позднее, во время моих длительных прогулок по его окрестностям, я открыла для себя, что в Брунштрихе – на его границе с Австрией – имелись широкие равнины, постепенно переходившие в горную цепь, которая отделяла его от Германии. А еще я поняла, что замок Брунштрих, находясь в укромном местечке в горах (он словно бы прилип к скале с крутыми склонами, окруженный лесами и защищаемый рекой, вбирающей в себя талые воды, которые текли прямо с самых высоких вершин), наводит своим видом на мысли о «Спящей красавице» и других волшебных сказках.
