Текст книги "Тайный дневник Исабель"
Автор книги: Карла Манглано
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)
Я уверена, что тебе, любовь моя, с твоими высокомерными, аристократическими и далекими от демократичности манерами великого герцога, никогда не выпадал случай посетить эту частичку – а лучше сказать, клочок – твоего Великого Герцогства, далеко не все обитатели которого ходят в шелках и парче. Поэтому я опишу тебе все подробности, которые помогут тебе увидеть мысленным взором тамошнюю очаровательную обстановку.
Сельская таверна представляла собой сооруженную из дерева и камня старую, обветшалую хибару, в которой пахло опилками, дешевым табаком и дымом от печной трубы, дымоход которой был скорее засорен, чем поврежден, – его, судя по всему, не прочищали уже много-много лет. К такому выводу можно было прийти, учитывая санитарно-гигиеническое состояние заведения: пола не было видно из-под опилок и всяких мелких отходов непонятного происхождения, а сосновые столы и скамьи были покрыты разносортными – ставшими липкими от грязи – клетчатыми скатертями, по которым, без сомнения, можно было определить «возраст» заведения примерно так же, как определяют по кольцам на срезе ствола возраст дерева. Было, правда, заметно, что когда-то кто-то, очевидно, очень волевой, попытался сделать из этого свинарника уютное местечко: оконца были снабжены занавесками, на столах стояли подсвечники, а на печной трубе виднелось украшение в память о когда-то отмечавшемся здесь Рождестве. Однако занавески уже давно истрепались и потемнели, маленькие подсвечники почти полностью скрылись под горами расплавленного воска, который никто не утруждался удалять, а на рождественском украшении не хватало нескольких деталей, которые, возможно, кто-то из посетителей утащил, чтобы украсить ими свое собственное жилище.
В тот день шел сильный снег – я никогда раньше не видела такого обильного снегопада – и заведение было почти пустым, потому что лишь немногие – такие же неблагоразумные, как и мы с Ричардом, – решались выйти из дому в метель. Двое мужчин, грубоватые на вид, игравшие возле камина в карты, и дремавший за стойкой хозяин заведения повернули головы в нашу сторону, услышав, как мы вошли вместе со шквалом ветра, несущего с собой мечущиеся снежинки. Все трое сопровождали нас внимательными взглядами, пока мы не уселись за стол. Мне подумалось, что я, наверное, единственная женщина, которую они видели здесь за долгое-долгое время, по крайней мере, единственная безусаяженщина, потому что здесь обслуживала посетителей особа, у которой над верхней губой была хорошо заметна полоска темных волосков. Еще у нее были большущие груди, которыми она с бесстыдством колыхала прямо перед глазами лорда Виндфилда, подавая ему пиво, и мне даже стало казаться, что он вот-вот исчезнет между ними, словно бы его поглотит пасть огромного хищного животного.
– Боже мой, Ричард, какое оно горькое! – воскликнула, скривившись, я, после того как отхлебнула черной жидкости с коричневой пеной.
– Ну конечно, оно горькое, это же пиво! А чего вы ожидали? – Ричард непринужденно пожал плечами, а затем с вызывающим видом сделал большой глоток. – Ну и куда же подевалось ваше умение наслаждаться прелестями свободной сельской жизни, а?
– Думаю, оно осталось в Костере, – ответила я, осторожно касаясь кончиком пальца поверхности стола и чувствуя при этом, что кожа прилипает к ней, – где, кстати, очень чисто.
Ричард рассмеялся.
– Ну, хорошо, – сказала я. – На этот раз вы выиграли. Однако признайте, что и для вас это отнюдь не самое любимое место.
– Это верно. Но мне, тем не менее, нравится пиво.
– Не могу понять, почему. – Я усмехнулась, снова прикладываясь к кружке.
Сделав глоток, я почувствовала жжение на кончике языка и горький вкус, когда попыталась его проглотить. После этого я решительно поставила кружку на стол, уже больше не собираясь к ней прикасаться.
– Знаете, Ричард, – попыталась я изменить ход нашего разговора, после того как стало ясно, что в этой грязной таверне мы обачувствуем себя весьма неловко, – а я все размышляла о той…
Я запнулась, потому что Ричард вдруг слегка ошарашил меня: можно сказать, он ласковым жестом провел большим пальцем по моим губам, чтобы убрать с уголков оставшуюся на них пивную пену. Хотя мне и было приятно, что он то и дело пытается со мной флиртовать, его поступки иногда заставляли меня нервничать. Кстати говоря, далеко не все мужчины обладают таким мастерством обращения с женщинами, каким обладаешь ты.
– Спасибо… Я говорила, что думала о происшествии в Париже и о книге с этой дрянью… Ну, той, от которой мерещатся голубые дракончики… Как она называется?
– Гашиш, – ответил мой собеседник, и из-за его английского акцента мне показалось, что он чихнул.
Возможно, при каких-нибудь других обстоятельствах я подшутила бы над ним – сказала бы ему: «Будьте здоровы!» Однако в данный момент это показалось мне неуместным. Я ведь, как ты помнишь, девушка застенчивая и скромная.
– Это то же самое, что и марихуана, да?
– Да, – Ричард с удивленным видом кивнул. – А вам откуда это известно?
– Мне рассказал об этом герцог Алоис.
Ричард, как мне показалось, слегка нахмурился.
– А еще он мне сказал, что в употреблении марихуаны нет ничего незаконного. Кроме того, я, напрягши свою память, вспомнила, что тетушка Лурдес использовала марихуану, когда лечилась от ревматизма. Ее продавали в местной аптеке в виде листочков, из которых надо было делать настой. Что-то я сомневаюсь, чтобы тетушке Лурдес мерещились голубые дракончики!
Лорд Виндфилд, наглядно демонстрируя свой британский флегматизм, не стал отвечать сразу же на мое прямое обвинение, а, поставив локоть на стол, что с его стороны, учитывая «чистоту» стола, было довольно смело, подперев кулаком подбородок и слегка приподняв бровь, пристально посмотрел на меня и изобразил на своих губах улыбку, которая отнюдь не была любезной.
– Ну, так что? – попыталась я заставить его сказать что-нибудь в свое оправдание.
– Вы полагаете, я вам солгал?
– А что же еще я должна по этому поводу думать?
– Вот что я вам скажу: я в тот момент не стал объяснять вам, что хотя марихуана и широко применяется в медицинских целях, всего несколько месяцев назад на конференции, проходившей в Гааге, было принято решение ограничить ее использование, потому что в определенных кругах ее начали употреблять в больших количествах в качестве галлюциногенного средства, в результате чего причиняется вред здоровью, морали и общественному порядку… Жаль, что герцог Алоис повел себя не совсем порядочно, открыто высказав свое мнение по поводу того, в чем он мало разбирается, и тем самым заставив вас подумать, что я – лжец.
«Да, но в употреблении марихуаны все равно нет ничего незаконного», – решила я, однако не стала произносить это вслух, посчитав, что разговор с лордом Виндфилдом и так уже стал меня ощутимо напрягать.
– Ну, хорошо, не злитесь. Я просто хотела в этом разобраться. Вы должны понимать, что мне становится не по себе, когда мне кажется, что от меня… скрывают правду.
– Зачем бы я стал вам лгать? Думаю, вы вполне могли бы отнестись ко мне с большим доверием.
Лорд Виндфилд на несколько секунд задумался, а затем добавил:
– Я, между прочим, даже выступил по данному поводу в вашу защиту.
– Выступили в мою защиту?
– Да, именно так. Ваш кузен Карл полагает, что вы, возможно, выдумали всю эту историю – ну, о том, что произошло на железнодорожном вокзале, и что эта книга в действительности принадлежит вам.
Ну, Карл и выдал! Это его предположение показалось мне весьма странным. Я почувствовала себя оскорбленной и униженной и, вытаращив глаза, уставилась на лорда Виндфилда.
– Что я… Что эта книга… моя? О Господи! А еще я, наверное, сама пыталась выхватить у себя из рук сумочку и затем одна вернулась в отель! Или же я, наверное, сама наняла тех, кто перевернул вверх дном мой номер в гостинице… А зачем, по мнению моего дорогого кузена, я хранила у себя наркотик?.. В лечебных целях или чтобы мне мерещились голубые дракончики? Как такое возможно?! Он обо мне ничегошеньки не знает, но при этом смеет выдвигать такие жуткие предположения!
Я, не сумев справиться с негодованием, яростно схватила со стола кружку с пивом и сделала из нее такой большой глоток, что от ворвавшегося в мой рот неприятного вкуса меня едва не стошнило.
– Ну, хорошо, хорошо, не злитесь, – стал успокаивать меня лорд Виндфилд. – Я уже доходчиво ему объяснил, что его подозрения абсолютно безосновательны. Они… плод воображения Карла. Ему иногда мерещатся привидения там, где их и в помине нет.
Я глубоко вздохнула и сделала вид, что мой гнев утих.
– Очевидным является то, что тот, кто спутал свою книгу с вашей, не собирался использовать такое большое количество наркотика для благих целей, особенно если учесть, как он приготовлен.
– Как он приготовлен? А что в нем особенного?
– Он спрессован в виде брикетиков. В таком виде его курят вместе с табаком, отчего возникают галлюциногенные эффекты, о которых я вам рассказывал.
– А вам откуда все это известно?
– Я занимался в посольстве вопросами безопасности.
– Ну что ж, ситуация такова, что у меня уже нет ни этого наркотика, ни этой дурацкой, непонятной книги, а у него – у моего незадачливого похитителя – находится замечательный экземпляр книги «Мадам Бовари». Мне оставалось дочитать всего лишь две главы!
– Такая барышня, как вы, читает «Мадам Бовари»? – спросил насмешливым тоном Ричард. – Подобные книги – для суфражисток.
– Если человек – сирота, в этом есть свои преимущества: никто из родственников – таких же любопытных, как и вы, – не станет порицать меня за чтение подобных книг, даже если это будут книги для суфражисток… Я, кстати, стала читать ее исключительно из нездорового любопытства.
Ричард вопросительно поднял брови.
– Да-да, именно так! – закивала я. – В школе эта книга считалась запрещенной. Как-то раз одну ученицу из выпускного класса застали с этой книгой в руках, и монашки тут же едва не развели во дворе костер – как это делала Святая инквизиция, – чтобы сжечь эту девушку вместе с книгой в назидание другим ученицам. Вот тогда-то мое буйное девичье воображение вынудило меня представить на страницах книги «Мадам Бовари» всевозможные непристойные и весьма колоритные образы и тем самым пробудило во мне интерес к неизведанному. Запрет иногда является самой лучшей рекламой… – Я на пару секунд замолчала, удивившись пришедшей мне в голову неожиданной мысли. – Знаете, а эта книга, как мне кажется, чем-то напоминает марихуану…
– Вы отождествляете марихуану и книгу «Мадам Бовари»? Я что-то не вижу между ними никакой связи.
– Я сейчас объясню. На протяжении некого исторического периода создавались определенные произведения литературы и разных видов искусства, которые затем попадали под запрет, потому что они – как это вы изволили выразиться? – причиняли вред здоровью, морали и общественному порядку.Точно так же, как и этот ваш наркотик – гашиш. Получается, что то, что для одних – стимулятор умственной деятельности и чувственного восприятия, для других – яд.
Ричард задумался.
– Удивительно!.. Мне никогда бы не пришло в голову проводить параллель между искусством и наркотиками. Ну и что же вы предлагаете – легализировать наркотики или запретить искусство?
Я догадалась, что лорд Виндфилд пытался этими словами заманить меня в какую-то ловушку, и мысленно спросила саму себя, какой же ответ он ожидает от меня услышать.
– Дело в том, что у меня еще нет сформировавшегося мнения относительно наркотиков. Однако же, если наркотики, как и искусство, являются стимуляторами умственной деятельности и чувственного восприятия, было бы опаснее запрещать их, нежели легализировать.
– Наркотики не стимулируют умственную деятельность – они, уверяю вас, лишь приводят к ее нарушениям.
– Вы говорите так же, как те деятели, которые сожгли библиотеку знаменитого идальго Дона Кихота.
– Который, если не ошибаюсь, от рыцарских романов тронулся рассудком.
– Прекрасно сумасшествие, к которому человека приводит искусство, – пробормотала я, словно бы рассуждая сама с собой. – Никогда не следовало бы запрещать то, что является наивысшим выражением человеческого естества. Именно искусство делает из нас существ высшего порядка. И разве оно не представляет собой сильнодействующий наркотик?
Произнеся эти слова, я тут же почувствовала, что Ричарду не хочется углубляться в данную тему: он боялся натолкнуться на уж слишком скользкие вопросы.
– Возможно… Я бы сказал, что, несмотря на то, что книга «Мадам Бовари» своим содержанием бросает вызов существующим в обществе нормам, она, по моему мнению, не является наркотиком. Эта книга – всего лишь история жизни женщины, которая была мечтательницей, строптивой, неуживчивой и почти такой же красивой, как вы.
Я невольно пожалела, что он оборвал на такой фривольной ноте разговор, который обещал быть интересным. Однако я при этом вполне отчетливо осознавала, кудаэтот разговор мог меня и Ричарда привести.
– Большое спасибо, лорд Виндфилд… за названные вами четыре эпитета, – сказала я, слегка склонив в театральном жесте голову. – А теперь… не могли бы вы заказать мне еще одну кружку пива?
– Но разве вы не говорили, что оно вам не нравится?
– Оно приводит меня в ужас, однако, как говаривал дядюшка Фруктуосо, имея в виду свою собственную жену, «я к ней уже так привык, что она даже стала мне немножко нравиться».
Ричард Виндфилд снова рассмеялся, причем смех его на этот раз уже мало чем походил на смех британца.
* * *
Признаюсь тебе, брат, что я был человеком рассудительным и расчетливым. Однако поверь мне, если скажу тебе, что в моих поступках никогда не было обдуманного умысла. Во всем, что касалось нее,я никогда не действовал в соответствии с каким-либо заранее составленным планом. И я больше других удивлялся тому, как стали развиваться события в дни, последовавшие за празднованием Рождества.
Еще даже и не подозревая о том, какиесобытия начнут происходить уже в ближайшее время, я в сочельник пассивно наблюдал за праздничными мероприятиями, найдя в бутылке со спиртным молчаливого единомышленника.
Каждый раз, когда я начинал видеть дно бокала, я направлялся к буфету с алкогольными напитками, вынимал пробку из какой-нибудь бутылки и неторопливо переливал в свой бокал часть ее содержимого – восхитительную переливающуюся жидкость янтарного цвета, – наблюдая за этим процессом с таким сосредоточенным видом, как будто я был химиком, который вот-вот выведет какую-нибудь новую формулу. Я пил уже четвертый бокал виски, но, тем не менее, вовсе не собирался утопить свои горести в алкоголе. Сделать мне это, конечно, хотелось, но я считал, что напиваться в сочельник не совсем уместно. Я хотел лишь одного – иметь возможность после ужина ускользать от группы гостей каждый раз, когда их разговор начинал казаться мне скучным, что, к сожалению, происходило гораздо чаще, чем хотелось бы, а вливать в себя алкоголь так часто я, безусловно, не мог.
Я еще раз отхлебнул виски, и оно слегка обожгло мне горло, что являлось верным признаком того, что я еще могу продолжать пить: только когда, глотнув виски, я почувствую ласковое прикосновение к горлу, мне нужно будет остановиться. Поскольку у меня не имелось ни малейшего желания принимать участие в дурацких разглагольствованиях по поводу того, насколько прекрасна Французская Ривьера весной, я прислонился к камину и зажег сигарету, намереваясь спокойненько покурить в одиночестве.
За моей спиной слышались голоса людей, сливающиеся в единый гул, а еще раздавались аккорды широко известной рождественской песенки, мелодию которой дядя Алоис наигрывал на фортепиано, сидя перед рождественской елкой. Под ее ветвями, прогнувшимися под тяжестью елочных украшений, лежали подарки – но нет, они были всего лишь порождением детского воображения, того самого воображения, которое, как мне казалось, атрофировалось у меня уже давным-давно. Я различил в общем гуле разговора характерный голос матушки, стремящейся выглядеть веселой и беззаботной. Я знал, что в действительности ей было немного грустно: на ужине в канун Рождества отсутствовал ее любимый старший сын Лоренс. Именно в такие моменты я испытывал огромное чувство нежности к нашей матушке, видя ее уязвимой и постаревшей и поэтому больше чем когда-либо нуждающейся в заботе и ласке. И именно в такие моменты я невольно гневался на себя – эгоистичного и не оказывающего почтения к своей матери. Матушка ведь хотя и старалась относиться к нам одинаково и проявляла по отношению к своим сыновьям одинаковую заботу, я знал, что у нее все же есть свои предпочтения. «Самое первое слово, которое произнес мой сын Лоренс, – это слово «мама»», – заявляла она с высокомерием, и с тем же высокомерием умалчивала о том, что самым первым словом, которое произнес ее сын Карл, было слово «картошка». Ты был для нее старшим сыном, наследником, великим герцогом; ты был для нее ее любимчиком и ее гордостью; ты был для нее самым умным, самым красивым, самым-самым лучшим… Тем не менее именно ты стал для нее и тем, кто ее очень сильно разочаровал, потому что ты, найдя для себя какое-то более важное занятие, проигнорировал праздник, организованный твоей матерью. Однако ты знал, что вполне мог явиться на следующий день, и стоило бы тебе придумать какую-нибудь отговорку и поцеловать матушку несколько раз в мягкие морщинистые щеки – а еще, может, привезти какой-нибудь подарочек, – как она тут же тебя простила бы, снова стала бы обожать тебя, снова сделала бы тебя своим идолом. Такой уж ты был: все время вел себя, как блудный сын…
– Ты позволишь мне покурить вместе с тобой?
Обернувшись, я увидел перед собой добродушное лицо Ричарда Виндфилда, который своим вопросом оторвал меня от размышлений.
– Ну, конечно, – кивнул я, предлагая ему сигарету. – Ты что, уже закончил изложение всего того, что знаешь о Французской Ривьере?
Ричард прикурил сигарету и, прежде чем ответить, глубоко затянулся.
– Мы не так давно покинули Французскую Ривьеру и отправились в удивительный мир женской одежды. Нельзя сказать, что женская одежда вызывает у меня неприязнь, но я все же при общении с женщинами обычно предпочитаю от нее избавляться…
Эта его шутка вызвала у меня улыбку.
– А ты чем тут занимаешься? Я, наверное, своим появлением спугнул какую-нибудь блестящую мысль – одну из тех почти всегда блестящих мыслей, которые приходят тебе в голову…
– Благодарю за комплимент, но ты не угадал. Я всего лишь думал о том, что, наверное, пью сегодня уж слишком много, – признался я, невидяще глядя на виски, покоящееся в бокале из чешского хрусталя в ожидании, когда я сделаю следующий глоток.
– Пить слишком много невозможно, – снова пошутил Ричард.
– И это говоришь ты – человек, который из года в год будет на Рождество пить, поздно ложиться спать, дрыхнуть как сурок до полудня и затем выглядеть, как новенький. Мне же придется из года в год вставать ни свет ни заря, чтобы идти вместе со своей матушкой на рождественскую мессу.
– На это раз ты ошибаешься, потому что в этом году я тоже встану ни свет ни заря, чтобы пойти на рождественскую мессу, – загадочным тоном произнес Ричард.
– Только не говори мне, что ты вдруг обратился в католичество, потому что я тебе все равно не поверю.
– И правильно сделаешь, – кивнул Ричард, однако его занимали уже, похоже, отнюдь не мои сомнения: его взгляд в этот момент был прикован к ней.
– О-о, нет… – Вот и все, что осталось от моего красноречия.
– Твоя кузина мне нравится, Карл. Очень нравится… Она, пожалуй, самая красивая барышня из всех, кого я видел в своей жизни. Кроме того, она умная, образованная, нескучная…
Ричард говорил о ней очень увлеченно, не отрывая от нее взгляда, – так, как эрудит говорит о произведении искусства, анализируя и его форму, и его содержание. Я тоже стал на нее смотреть: она в этот момент, как обычно, о чем-то шепталась с дядей Алоисом. На ней было зеленое платье из какой-то красивой материи, название которой, неведомое для меня, наверняка известно любой женщине. Особенность этого платья заключалась в том, что оно обтягивало ее тело, словно вторая кожа, подчеркивая изгибы ее фигуры – на мой взгляд, слишком худощавой, но довольно статной и пропорционально сложенной. Мое внимание приковали к себе (а иначе, какой я мужчина?!) ее красивые – и не большие и не маленькие – груди.
Ты и сам прекрасно знаешь, как она выглядит… Я всего лишь сообщаю тебе о том, какой ее тогда увидел, о том, как я глазел на ее блестящие черные волосы, на ее – ну как на них не заглядеться? – большие миндалевидные глаза, окаймленные длинными и густыми ресницами (глаза эти были такими темными, что казались черными), на ее большой рот с пухлыми губами, на ее высокие и резко выступающие – из-за слишком худого лица – скулы. Мне, кстати, казалось, что ее нос уж чересчур выступает вперед. Я отнюдь не считал ее красавицей – по крайней мере, исходя из существующих критериев красоты, – потому что она была весьма далека от того, чтобы быть похожей на фарфоровую куклу с золотистыми волосами и крошечным ротиком. Тем не менее, в ней… в ней что-то было. Да, даже будучи равнодушным к ней, я заметил, что в ней есть нечто экзотическое, нечто такое, что отличает ее от других барышень. Это «нечто» заставляло смотреть на нее, не желая даже на секунду оторвать от нее взгляд, притягиваемый чем-то таким, что нас одновременно и расслабляет, и тревожит, – как огонь в очаге или как море во время штиля… Если она и в самом деле была еще и умной, образованной и нескучной, то тогда я пока не имел возможности убедиться в этом лично, потому что все мое общение с ней ограничивалось всего лишь несколькими фразами. Как бы то ни было, я был уверен, что Ричард преувеличивает. Думать так у меня были основания, ибо мой опыт взаимоотношений с противоположным полом хотя и не может сравниться с твоим, он все же был довольно обширным, но я, тем не менее, никогда в своей жизни не встречал женщину, которая воплощала бы в себе всеэти качества. Я даже осмелился бы заявить, что такой женщины вообще не существует – ну, разве что в воображении влюбленного мужчины.
– Знаешь, а я от нее отнюдь не в восторге, – сказал я, словно бы подводя итог своим обстоятельным размышлениям.
– Меня это радует, потому что в подобных ситуациях я предпочитаю иметь поменьше единомышленников.
– Дело тут совсем не в этом, а в том, что я… я ей не доверяю.
– Да ладно тебе, Карл! Не начинай опять про ту злополучную книгу! Ты уж слишком близко принимаешь все к сердцу.
– Дело не только в этом, – попытался я себя оправдать. – Дело… В общем, она совершает… странные поступки. Она ведет себя как-то странно, не в соответствии с тем, чего следует ожидать от такой девушки, как она, – оставшейся без средств к существованию несчастной сироты из Богом забытого испанского городишка.
– Какие еще странные поступки? – спросил Ричард.
В этом вопросе улавливалось скорее раздражение, чем любопытство, и раздражение это наверняка было вызвано тем, что он считал все мои обвинения в ее адрес всего лишь результатом игры моего воображения.
Нельзя сказать, что мне очень хотелось поделиться с Ричардом своими сомнениями относительно нее – и тем самым уподобиться одной из тех любящих посплетничать дамочек, которые всегда имелись в окружении нашей матушки, – однако мне пришлось сделать это, чтобы не выглядеть в глазах Ричарда лживым очернителем.
– Пару дней назад я застал ее в оранжерее – застал там очень рано утром. Она была одета во все белое и принимала разные… замысловатые позы, как будто занималась какой-то странной гимнастикой.
По мере того, как я пытался описать то, что видел, чувствуя, что мне не хватает подходящих слов, – их не хватало, возможно, потому, что мои лингвистические способности были ослаблены алкоголем, – перед моим мысленным взором маячил образ этой девушки, которая, казалось, танцевала с большими паузами между движениями, изображая собой то бабочку, то цветок, то птицу, то какую-то восточную богиню… Да, мне пришлось признать, что я наблюдал за ней в оранжерее довольно долго, восхищаясь красотой поз, которые принимало ее тело. Однако дело не в том, насколько красивой и гармоничной была эта гимнастика, а в том, являлась ли она приемлемой для девушки из приличного общества.
– Ну и что? Она, наверное, делала утренние физические упражнения. Такие упражнения сейчас рекомендуют делать все без исключения доктора, – стал оправдывать ее Ричард. – Я не вижу ничего плохого в том, что она хочет быть в хорошей физической форме.
– А те странные языческие талисманы, которые она всегда носит на шее, – продолжал я, делая вид, что не расслышал довод Ричарда. – Такие, как она, девушки обычно носят на шее жемчужные ожерелья или же медальончики с изображением чудотворной Богоматери… Кроме того… – продолжал я, намереваясь представить самый весомый из имеющихся у меня доводов (вообще-то в глубине души меня уже начинало беспокоить то, что я говорил в таком тоне, как кумушки в одной из пьес Мольера, однако я счел своим долгом договорить до конца, потому что я считал Ричарда своим близким другом, и – чего уж тут скрывать? – потому что мне было необходимо поделиться с кем-то своими подозрениями, – …кроме того, я недавно видел, что она читала «Бхагавадгиту» [25]25
«Бхагавадгита» – памятник древнеиндийской литературы на санскрите, являющийся одним из священных текстов индуизма. В «Бхагавадгите» представлена основная суть индуистской философии. Часто «Бхагавадгиту» характеризуют как один из самых уважаемых и ценимых духовных и философских текстов не только традиции индуизма, но и религиозно-философской традиции всего мира.
[Закрыть], причем в переводе не кого-нибудь, а Анни Безант. Это, кстати говоря, вызвало большой интерес у моего дяди.
– Анни Безант? – недоверчиво переспросил Ричард. Мои слова наконец-то заинтересовали моего друга, пусть даже и всего лишь на несколько мгновений. – Наверное, этому должно быть какое-то объяснение… По правде говоря, Карл, я считаю, что ты принимаешь все это уж слишком близко к сердцу. Тебе нужно отдохнуть, позабыть обо всем, а иначе ты попросту сойдешь с ума.
Я едва не спросил его, действительно ли он так считает. Меня ведь и самого беспокоила моя склонность напряженно раздумывать над любым произошедшим событием, каким бы заурядным или даже нелепым оно мне ни казалось. Однако я предпочел промолчать: мне не хотелось показаться утомленным или слабым. Момент для этого был уж очень неподходящий.
– Почему бы тебе, вместо того чтобы судачить о ней за глаза, не расспросить ее обо всем об этом напрямик? Я уверен, что в ее действиях гораздо больше здравого смысла, чем кажется со стороны.
– Знаешь, а это неплохая мысль, – задумчиво произнес я. – Может, я именно так и поступлю… Что касается твоего к ней интереса… – добавил я, снова уставившись на нее, шепчущуюся с дядей Алоисом (если я вообще отводил от них взгляд), – …то если ты хочешь добиться чего-то от этой моей странной кузины, тебе придется приложить немало усилий. Она, похоже, отдает предпочтение мужчинам постарше…
25 декабря
Я помню, любовь моя, тот день, когда наступило Рождество, – а вместе с ним появился и ты.
Брунштрих был полон жизни: кладовые ломились от съестных припасов; винный погреб был забит до отказа; прислуга – должным образом проинструктированная – лезла из кожи вон, обслуживая всех и каждого из гостей; комнаты были готовы к приему вновь прибывших; дом был вычищен до блеска и облачен в зимние цвета: зеленый – цвет омелы, красный – цвет яблок, оранжевый – цвет огня, белый – цвет снега. Я, конечно же, не могла пройти с равнодушным видом – не поднимая глаз к ее верхушке – мимо этой ели, самой высокой из всех, какие я когда-либо видела за пределами леса. Она возвышалась величественной громадиной в своем разноцветном одеянии посреди вестибюля, касаясь ветками перил лестницы, наполняя своим запахом – запахом Рождества – воздух Брунштриха… Ты мне говорил, что в Брунштрихе всегда так пахнет на Рождество. Думаю, здесь пахнет так всегда благодаря лесу, который его окружает.
В тот день, в связи с приближением большого праздника, являвшимся своего рода официальным открытием целой череды запланированных увеселительных мероприятий, я решила потратить побольше времени на свой toilette [26]26
Туалет (фр.).
[Закрыть], в полной мере ублажая свою женскую душу, которая желала, чтобы ни одна женщина на празднике не была красивее меня. После обеда я намеревалась подняться в свою комнату, поспать там немного (что обеспечило бы мне свежесть лица), принять расслабляющую ванну и затем приступить с величайшей тщательностью к процессу, который для вас, мужчин, является непостижимой тайной.
Однако я поняла, что эти мои планы будут нарушены, и произошло это в тот момент, когда я увидела, что ко мне приближается Ричард Виндфилд, держа под мышкой шашечную доску и явно намереваясь пригласить меня сыграть с ним партейку. Я опасалась, что за ней наверняка последует еще одна партия, и еще, и еще – возле камина в какой-нибудь пустынной и тихой гостиной. Мысленно проклиная иногда свойственную мне нерешительность и дар убеждения, которым обладает лорд Виндфилд. я приняла его приглашение, хотя и осознавала, что могу не достичь почти божественного совершенства, как намеревалась.
В конце концов произошло то, чему было суждено произойти. Хотя я и прибегла к помощи одной из служанок, когда до начала праздника оставалось уже совсем немного времени, в моей комнате царила спешка и паника. Словно за кулисами театра во время премьеры, все делалось бестолково и с раздражением. Наконец преодолев целый ряд трудностей, касаемых устойчивости прически, естественности макияжа и непослушности застежек, я вышла из своей комнаты – вышла буквально за пару минут по начала праздника. Если ты этого не помнишь – или если ты на это тогда не обратил внимания, – то я напоминаю тебе, что я была одета в платье из красного шелка, прошитого серебряными нитями, причем изготовил это платье не кто иной, как Поль Пуаре – самый модный на тот момент дамский портной. Над вырезом моего платья – довольно глубоким – покоилось роскошное ожерелье из великолепных брильянтов и рубинов.
Я остановилась на несколько секунд перед одним из висевших в коридоре зеркал и – не без тщеславия и в то же время кокетливо – взглянула на себя, словно бы в последний раз проверяя, все ли в порядке. С первого этажа уже доносился нарастающий гул голосов, подсказывающий мне, что я направляюсь туда как раз вовремя. Глядя на себя в зеркало, я подумала, что мне, пожалуй, следовало бы нанести чуть-чуть побольше румян на щеки.
– Думаю, невозможно быть красивее, чем вы сейчас.
Я вздрогнула от того, что услышала этот незнакомый голос, произнесший льстивые слова на французском языке, и – еще в большей степени – от того, что почувствовала, как к моим плечам прикоснулись чьи-то ледяные руку. Слегка встревожившись, я обернулась, чтобы посмотреть, кто же застал меня врасплох в один из тех интимных для женщины моментов, когда она кокетничает перед зеркалом, да еще и осмелился прикоснуться ко мне, не спрашивая на то разрешения.
