Текст книги "Тайный дневник Исабель"

Автор книги: Карла Манглано

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

– Что мне кажется очевидным – так это то, что было совершено массовое убийство ритуального характера, – сказал инспектор, возвращаясь к основной теме разговора. – Мсье Дюба довел остальных до наркотического опьянения – чтобы они не оказывали ему сопротивления, – а затем, связав им руки, задушил всех троих. Это он сделал в разных комнатах. Когда они были уже мертвы, он перетащил трупы в свой кабинет, уложил их один возле другого на полу, обжег им грудь, вырвал глаза и изуродовал лицо ножом. Все это, похоже, было сделано не случайно и не как вздумается, а в соответствии с каким-то ритуалом, в котором заложен определенный смысл. В заключение он – и это тоже, видимо, было предусмотрено данным ритуалом – лег рядом с трупами своих жертв и убил сам себя. Обстоятельства дела свидетельствуют о том, что имело место ритуальное убийство – возможно, совершенное в ходе какой-то языческой церемонии. К сожалению, оккультизм, секты и тайные общества в настоящее время плодятся с поразительной скоростью.

Ненадолго воцарилось молчание, а затем Карл, полистав отчет, спросил:

– А можно съездить на место преступления?

– Да, конечно… Кстати, а вы обратили внимание на статуэтку, которая стояла возле трупов на столике? Ее очень хорошо видно на одной из фотографий.

По дороге в особняк господина Дюба, находящийся на берегу Женевского озера, мы стали обмениваться своими впечатлениями, воспользовавшись тем, что ехали в автомобиле одни (инспектор хотя и сопровождал нас к месту преступления, но в полицейской машине, следовавшей впереди нашего автомобиля).

– Да, это изображение Кали-Камы, – ответил Карл на вопрос Ричарда по поводу статуэтки. – Инспектор прав: преступление было совершено в форме религиозного ритуала.

– Но вот чего он, возможно, не знает – так это смысла многих элементов данного ритуала, – вмешалась в разговор я. – Например, жертвы были задушены платком желтого цвета. В Индии такими платками душат своих жертв туги.

– Убийцы, отнимающие у своих жертв жизнь во имя богини Кали? – произнес Карл. – Я про это что-то слышал, но очень мало.

– Это не очень-то известная секта, идеология которой, насколько мне известно, основывается на одной древней легенде. В «Пуранах» – древних сочинениях, написанных на санскрите, повествуется о схватке между богиней Кали и огромным демоном, пожиравшим людей. Во время этой схватки Кали нанесла демону ужасные раны, однако из каждой капли крови, вытекшей из ран, возникал новый демон-людоед. Тогда Кали создала из своего пота двух человек – первых двух тугов, – которым дала священный платок желтого цвета – румал.При помощи этого платка они стали душить демонов, чтобы тем самым не проливать их кровь. И до сегодняшнего дня туги нападают на торговые караваны и убивают всех свидетелей, используя смертоносный румал.Совершив убийство, они обезображивают трупы, разрезают их на куски и хоронят в ямах, которые выкапывают при помощи ритуальных киркомотыг. После такого кровопролития они устраивают жуткий ритуал, в ходе которого все убийцы-туги пляшут на могилах своих жертв, таким образом отдавая дань своей богине.

– Туги – настоящая головная боль для британской администрации в Индии. Из-за них не удается обеспечить безопасность торговых путей, – добавил Ричард. – В данном же случае, по всей видимости, имело место принесение в жертву всех, принадлежавших к верхушке секты каликамаистов, в том числе и того, кто убил Крюффнера. Туники разного цвета, отрывок из «Бхага-вадгиты», смерть во время религиозного ритуала… Сообщение, которое мы опубликовали в газетах, возымело свой эффект: убийца почувствовал, что его загнали в угол, и – как скорпион, оказавшийся в огненном кольце, – вонзил в себя свое жало.

– Возможно, – без особой уверенности сказал Карл. Он, когда наступало время делать выводы, всегда осторожничал. – У меня, однако, возникает вопрос: а зачем Дюба убивал своих соратников каждого в отдельной комнате, причем сначала довел их до наркотического опьянения… Если это было преступление, имеющее ритуальное значение, например, совершенное вследствие раскаяния по поводу участия в заговоре против своего духовного наставника и в его убийстве, – то почему же тогда Дюба убил своих соратников, судя по всему, против их воли?

Автомобиль продолжал ехать по улицам Женевы, пробиваясь сквозь сильный снегопад, от которого резко ухудшилась видимость на дорогах. На озеро опустился легкий туман, а образовавшийся на поверхности воды лед взял в тиски дремлющие у пристани суда. Меня, невыспавшуюся и убаюкиваемую ритмичными покачиваниями автомобиля, из-за окружающего полумрака потянуло в сон. Я не удержалась и зевнула.

– Ты устала, да? – спросил меня твой брат таким ласковым голосом, каким разговаривают с детьми. А еще он осторожно положил свою руку на мою и, пытаясь, видимо, подбодрить меня, слегка сдавил мои пальцы.

Теплота его рук и его голоса, нежность и забота заставили меня затрепетать. Мне показалось, что кожу моего живота стали щекотать своими крылышками одновременно несколько сот бабочек. Это меня испугало, потому что я почувствовала себя уязвимой. Однако еще больше меня испугало то, что я даже и не попыталась эту свою уязвимость скрыть. Наоборот, я даже расположила свою руку так, чтобы наши ладони прижались друг к другу потеснее.

– Думаю, что и ты устал.

– Тебе следовало остаться в Париже.

– И тем самым лишить себя возможности узнать столько жутких подробностей, о которых нам услужливо поведал инспектор Леско? – пошутила я. – Кроме того, а кто бы вам всем рассказал захватывающую историю про тугов?

Особняк Франсуа Дюба представлял собой великолепное здание, построенное в стиле итальянского Ренессанса. Особняк окружали сады, теперь заваленные снегом, а чуть поодаль поблескивали скованные льдом воды Женевского озера. Предметы антиквариата, представляющие различные страны и эпохи и создающие атмосферу старины в помещениях, картины известных художников, принадлежащих к различным школам и направлениям; шикарные мраморные полы и не менее шикарная мебель – все это, наряду с множеством других дорогостоящих деталей интерьера, свидетельствовало о том, что наложивший на себя руки банкир при жизни имел возможность наслаждаться непомерной роскошью. На фоне такого великолепия было трудно представить себе ужасную сцену, которую совсем недавно увидели здесь полицейские: на мягких красочных персидских коврах лежали четыре изувеченных и обезображенных трупа.

Побывавшие здесь до нас сотрудники отдела уголовных преступлений забрали с собой все улики, и в особняке уже ничто не свидетельствовало том, что здесь было совершено преступление, если не считать нескольких полицейских, все еще дежуривших у входа в изысканно украшенные комнаты, ставшие немыми свидетелями жуткой резни. Тем не менее мы, задавшись конкретной целью и поискав в двух-трех определенных местах, обратили внимание на некоторые детали, полицейскими не замеченные, возможно, потому что эти детали не имели отношения к проводимому ими расследованию. Мы сконцентрировали свои усилия главным образом на спальне и на кабинете мсье Дюба. В спальне Карл обнаружил в глубине одного из платяных шкафов тщательно сложенную красную тунику – тунику, которой как раз недоставало до полного комплекта одеяний верхушки секты каликамаистов, – их было в общей сложности не четыре, а пять. Цвет этой туники символизировал Агни – огонь.

Кроме того, в одном из ящиков стоявшего в кабинете стола мы нашли пачку писем, написанных, судя по проставленным на них датах, в различные периоды времени в течение последних четырех лет. Эти письма были адресованы «Арьяману» и «моему близкому другу», а в конце каждого стояла подпись: Гуру-Дэва Акаша. Эти письма присылал швейцарскому банкиру Крюффнер, причем присылал их ему, по-видимому, как своему главному советнику и наиболее близкому в секте соратнику. Мы тут же просмотрели все письма, однако их содержание имело самый общий характер: рассуждения Крюффнера по поводу различных философских понятий, таких как жизнь, смерть, религия; рекомендации, как поступить в той или иной ситуации, зачастую банальной; обмен мнениями относительно какого-то конкретного события… В общем, ничего особенно информативного, кроме того, что данные письма подтверждали: именно Арьяман – человек, которому Крюффнер доверял, его и убил. Этот сутулый человечишка с огромным брюхом и круглыми – как у школьника-зубрилки – очками, этот почтенный банкир, которому доверяли свои капиталы богатые вкладчики, этот персонаж, чья постыдная склонность к гомосексуализму давала основание считать его слабовольным человеком, оказался в действительности ловким заговорщиком, жестоким преступником, фанатиком-сектантом и хладнокровным убийцей. Он присвоил себе черную тунику, носить которую имел право только А каша…Акаша… А-ка-ша…

– Лизка… О чем ты думаешь?

Голос Карла вывел меня из глубокой задумчивости и вернул на сиденье в вагоне поезда. До моего слуха снова стали доноситься звуки железной дороги, и, прежде чем я успела осознать, гдея нахожусь и что здесь делаю, я увидела в стекле окна свое собственное отражение, показавшееся мне очень четким на фоне ночной тьмы – тьмы, на которую я только что смотрела невидящим взглядом.

– Акаша… Это имя… Мне кажется, что я его раньше уже слышала.

– Ну конечно. Акаша – это эфир, пятый из элементов, которые в своей совокупности называются Панчабхута. Тебе ведь это наверняка о чем-то говорит.

– А-а, ну да, конечно, – неуверенно согласилась я.

Карл наклонился, взял меня пальцами за подбородок и ласково поцеловал в губы с тем своим покровительственным видом, который меня в последнее время очень сильно злил.

– Пойдем-ка чего-нибудь поедим. Ричард уже отправился заказать столик на троих.

22 января

Признаюсь тебе, брат, что я видел, как ты ее целовал, и эта сцена подействовала на меня так же, как действовали на меня умопомрачительные произведения Арнольда Шёнберга, представляющие собой диссонансное сочетание звуков, издаваемых пронзительными трубами, визгливыми скрипками и оглушающими ударными инструментами. Эти звуки доводили меня до бешенства и вызывали настойчивое желание отчебучить что-нибудь эдакое. Твой поцелуй спровоцировал начало моего крестового похода, целью которого был захват того, что, как мне казалось, должно принадлежать мне и только мне. Подыскать благородные мотивы для своих поступков гораздо легче, если пытаться чувствовать себя крестоносцем, а не Каином. Но хотя онасама по себе делала мою борьбу за нее делом благородным, в основе этой борьбы, тем не менее, лежало отнюдь не благородное соперничество, всегда характеризовавшее наши с тобой отношения и представлявшее собой бесконечную борьбу за право быть первым, из которой ты всегда выходил победителем. Всегда, но не на этот раз, ибо теперь я твердо решил не дать тебе победить. Призом в этой азартной игре ведь будет она,а я считал, что она должна принадлежать именно мне.

Каким же глупым, амбициозным и слепым я был!

Я тогда, похоже, упустил из виду, что она не принадлежит и не может принадлежать никому. Она не являлась добычей на какой-то там охоте, ее нельзя было завоевать, и она не сдавалась добровольно ни под чьим натиском. Она была богиней – и ты это прекрасно знаешь, – а боги сами выбирают тебя, а не ты выбираешь их. Я, влюбившись в нее, совсем об этом забыл.

Я снова стал настаивать, чтобы она поехала со мной в отель «Ритц», и предложил ей остановиться там в разных номерах, но она решила поехать к себе домой. Она не захотела пожить в роскошном отеле вместе со мной, предпочтя свою маленькую квартирку, расположенную в мансардном этаже. Ее квартирка хотя и была уютной, с какой-то особой романтической атмосферой, с запахом ладана и золотистым освещением, но при этом в ней по утрам наверняка было холодно и возникало чувство одиночества. Я терзался и подобными мыслями, и осознанием того, что мне придется провести целую ночь без нее. И дело было не только в жажде физической близости с ней. Мне было нужно нечто большее: я испытывал к ней не только физическое, но и духовное влечение. Я испытывал необходимость в том, чтобы она находилась рядом со мной. Я испытывал необходимость в том, чтобы, просыпаясь, я чувствовал ее рядом с собой. Я испытывал необходимость в том, чтобы, протянув руку посреди ночи, я прикасался к ней. Я испытывал необходимость в том, чтобы, открыв утром глаза, я в первую очередь видел ее красивое лицо. Она превратилась для меня в луч света в окружающей меня тьме, в мою надежду посреди всеобщей безысходности, в мою радугу на фоне повсеместной серости. Благодаря ей я осмеливался смотреть в свое туманное будущее с оптимизмом, ибо она была счастливым случаем, произошедшим в моей жизни после долгой череды невзгод и неудач, а потому, когда я думал о ней, мне хотелось радоваться и улыбаться.

Тем не менее, я иногда начинал ее проклинать. Она ведь была еще и моей болью и моей тревогой, моей грустью и моей тоской, моим страхом и моим мучительным беспокойством… Думая о ней, я испытывал ранее не знакомые мне чувства – растерянность, отчаяние, отрешенность. Я осознал, как много у меня слабостей и насколько я уязвим. А кроме этого произошла переоценка моих убеждений и моих принципов: все, во что я раньше верил и за что я раньше боролся, начало терять всякий смысл.

Боже мой, брат, моя жизнь теперь заключалась в ней и только в ней!.. Однако она мне не принадлежала, и я интуитивно понимал, что легче загнать море в стакан и запереть ветер в сундук, чем заставить ее быть моей. Она была подобна красивому миражу, была подобна лежащей на ладони снежинке, была подобна благоуханию только что сорванного цветка. Она была тающей у линии горизонта вечерней зарей, была белой пеной на вершине волны. Она была свободным духом, который не потерпит никаких уз – даже сладких уз любви.

Но она… она с тобой целовалась!..

– Ну, конечно же! Теперь я поняла! – вдруг воскликнула Лизка, нарушая тишину, царившую в такси, в котором мы ехали к ее дому, и тем самым прерывая ход моих мыслей.

– Что случилось? – спросил Ричард еще до того, как это успел сделать я.

– Акаша!Я вспомнила, гдея видела это имя! Акаша!Вам обоим нужно подняться со мной в мою квартиру! Я кое о чем догадалась.

* * *

Я помню, любовь моя, как я стремительно побежала вверх по лестнице с высокими и неровными ступеньками, ведущими к моей квартире в мансардном этаже, а Карл и Ричард, заинтригованные, последовали за мной. Я стала рыться в кармане в поисках связки ключей, с нетерпением ожидая, когда же я услышу их характерное треньканье. Наконец найдя их, я вставила нужный ключ в замок и отперла дверь. Позабыв в спешке о самых элементарных нормах вежливости и оставив своих спутников стоять на лестничной площадке, я вихрем ворвалась в квартиру и сразу же побежала в спальню. Когда я приехала сюда из Брунштриха, то положила их под ночной столик – то есть туда, куда обычно клала книги, которые читала вечером перед сном.

– Они здесь! – с победоносным видом заявила я, высовывая голову из двери спальни.

Карл и Ричард ошеломленно смотрели на меня. Я подошла к ним и затем подвела их к столу в своей маленькой гостиной, которая в случае необходимости могла быть и столовой. На покрывающую стол красивую разноцветную скатерть, расшитую по краям мастерицами из гималайского племени магаров, я положила две книги.

– Мне их дал Борис Ильянович – ну, то есть Крюффнер – вечером накануне своей гибели, – пояснила я. – Вот в этой книге нет ничего особенного: это всего лишь перевод на французский язык произведения Ницше «По ту сторону добра и зла». Но вот если мы взглянем на вторую книгу… Посмотрите, кто ее автор.

Карл взял эту маленькую книгу в простенькой обложке из темно-коричневой кожи. Открыв ее (на обложке, украшенной по периметру тонкой золотистой линией, не было указано название произведения), он прочел вслух первые две строчки первой страницы:

– La philosophie de Nietzsche. Uneétude de A. Kasha…[74]74
  Философия Ницше. Исследование А. Каша… (фр.).


[Закрыть]A. Каша! Акаша!Эфир!

– Отто Крюффнер! – хором произнесли мы все трое.

– Эта книга была написана самим Крюффнером, и я готова поспорить, что он, давая мне ее, не просто делал мне подарок.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил Ричард.

– Ты помнишь ту книгу, которую у меня пытались отнять в саду Тюильри?

Ричард задумался, вспоминая о том, как мы с ним случайно познакомились в парке, как он принял меня за хрупкую барышню, едва не ставшую жертвой грабителя, и как он, по-рыцарски меня защитив, начал затем со мной флиртовать, словно юный бравый гусар. С бесстрастным выражением лица, не позволяющим мне угадать, было ли данное воспоминание для него сладким или горьким – или же одновременно и сладким и горьким, – он ограничился тем, что слегка кивнул.

– А помнишь, гдемы обнаружили гашиш?

– Ну конечно помню, внут… Внутри книги! Ты полагаешь, что…

– Я полагаю, что Крюффнер, передавая мне книгу, тем самым прятал свои документы там, где их никто никогда не стал бы искать, – то есть поступил так, как поступили в древнеиндийской легенде боги.

– Значит, ты думаешь, что в этой книге содержится какая-то зашифрованная информация? – спросил Карл, который, ничего не зная о наших с Ричардом приключениях в Париже, слегка запутался.

– Нет. Я думаю, что внутри этой книги находятся нужные нам документы.

Я взяла свою косметичку и достала из нее маленькие ножницы.

– Ну-ка, держи, Ричард, – сказала я. – У тебя в подобном деле больше сноровки, чем у меня.

Ричард стал очень осторожно, помогая себе кончиком одного из лезвий ножниц, отдирать бумагу, приклеенную к обложке изнутри. Когда он закончил, нашему взору предстала полость, в которой лежали несколько аккуратно сложенных листков бумаги.

У меня перехватило дыхание, и, судя по воцарившейся в комнате гробовой тишине и по одновременно восторженным и настороженным взглядам Карла и Ричарда, они тоже почти перестали дышать. Ричард начал вытаскивать эти листки – медленно, словно боясь их порвать… Наконец он их вытащил и расправил. Один край у всех листков был неровным: их явно откуда-то вырвали.

– Те самые листы, которых недоставало в той книге… – прошептал Карл, пытаясь подавить охватившее его волнение.

Мы все стали их внимательно рассматривать и увидели множество цифр, формул и каких-то символов, а вот текста было мало. Все это напоминало своеобразную расцветку какого-нибудь ковра, а еще исписанную формулами доску в классе химии или физики. Для меня, слабо разбирающейся в этих науках, данная информация казалась даже более непонятной, чем какое-нибудь зашифрованное при помощи сложнейшего кода сообщение, потому что расшифровывать такого рода сообщения меня, по крайней мере, учили.

– Частица и… ²³⁸U… Радиация?.. ²³⁸U… Это что еще за чертовщина? – пробормотал Карл.

– Посмотрите вот сюда, – показала я пальцем на формулу, которая, похоже, была основной.

Карл прочел:

– Частица п+ ²³⁵U = ¹⁴⁰Cs + ⁹³Rb + 3 частицы п…

– Мне кажется, что это какая-то химическая формула. «U» – это уран, «Cs» – цезий, «Rb» – рубидий… Здесь фигурируют химические элементы с указанием их атомной массы. Однако я ничего подобного раньше не видел, – сказал Ричард.

– Это может быть оружием всеобщего уничтожения? – спросила я.

Карл задумчиво покачал головой.

– Не знаю… Не знаю… – сказал он.

27 января

Признаюсь тебе, брат, что мне было трудно сконцентрироваться на своей работе. То, что ранее являлось смыслом моего существования, неожиданно превратилось в нелепое и опостылевшее занятие, неприязнь к которому я мог подавить в себе только благодаря тому, что рядом со мной находилась она.Я осознаю, что поехал в Манчестер вовсе не потому, что меня вдохновила перспектива быстрого завершения данного дела, а потому, что меня привлекала перспектива личного характера: я намеревался сделать решительный шаг.

Наконец-то найдя вырванные из книги листы, мы были вынуждены обратиться в один из специальных комитетов, созданных правительством Франции, чтобы нам помогли понять смысл физико-химической писанины, которая попала нам в руки после смерти Крюффнера. При содействии этого комитета мы вышли на женщину-профессора по фамилии Кюри, работающую в Парижском университете. Она была физиком, награжденным Нобелевской премией. Эта женщина занималась изучением радиации. Когда мадам Кюри просмотрела принесенные нами листки, она очень удивилась – не сказав нам, однако, почему – и перенаправила нас к профессору Эрнесту Резерфорду, который, по ее словам, мог проконсультировать нас по этому вопросу квалифицированнее любого другого ученого, потому что он специализировался на той отрасли физики, к которой было ближе всего написанное на наших листках.

Эрнест Резерфорд был профессором физики и работал в Манчестерском университете, а потому мы с Лизкой отправились, взяв с собой эти несколько листков, в Манчестер.

Профессор Резерфорд оказался веселым и жизнерадостным человеком, ему едва перевалило за сорок. Мы разыскали его в университетской лаборатории: он возился с какими-то замысловатыми устройствами. Вопреки своей славе выдающегося физика и химика, научные достижения которого были отмечены Нобелевской премией, присужденной ему – как и мадам Кюри – лишь несколько лет назад, он отнюдь не важничал, а, наоборот, держался просто и непринужденно.

– А-а, профессор Кюри! Она – удивительная женщина, просто поразительная! – это было первое, что он сказал после того, как мы сообщили, по чьей рекомендации мы к нему пришли. – Для меня большая честь то, что она порекомендовала меня вам в качестве эксперта. Мне и самому хотелось бы считать себя выдающимся ученым, поверьте мне, но я должен вас предупредить, что я – самый обычный человек. Садитесь, прошу вас, садитесь. Хотите чаю?

– Нет, большое спасибо, – ответили мы в один голос, не без труда пытаясь расположиться поудобнее на аудиторных стульях, к подлокотнику каждого из которых был прикреплен миниатюрный столик.

– Итак, что же нужно правительству ее величества от такого заурядного человека, как я?

– Мы хотели бы вам кое-что показать, профессор.

Произнеся эти слова, я достал из своего портфеля копию переведенной на английский язык книги, которая когда-то принадлежала Крюффнеру, включая и несколько вырванных из нее листков, однако профессору Резерфорду я протянул лишь эти – испещренные формулами и символами – листки.

Резерфорд стал их внимательно просматривать. Вскоре выражение его сосредоточенного лица стало меняться: сначала на нем отразилось удивление, а потом – неверие. Он нахмурился и сильно искривил левый уголок рта, от чего его густой черный ус забавно встопорщился. Наконец он вздохнул – и это было как преамбула к вердикту, который оказался очень коротким.

– Невероятно, – тихо сказал он, не отрывая взгляда от листков.

– Значит, вы понимаете, что означают все эти формулы? – спросила она.

– Насколько я понимаю, сударыня, эти формулы – нечто невозможное.

– Но…

Имея большой опыт преподавательской работы – а следовательно, и опыт общения с людьми, – профессор Резерфорд заранее знал, что это его заявление вызовет у нас растерянность. К этому своего рода театральному эффекту, по-видимому, он сознательно прибег, желая немного позабавиться. Снисходительно улыбнувшись, он принялся давать объяснения по поводу своих первых впечатлений от показанных ему формул.

– То, что здесь написано, уважаемые господа, выходит за пределы моих научных знаний. Думаю, вам будет понятнее, если я вам скажу, что у меня возникло такое ощущение, что вы явились сюда из будущего и обладаете знаниями, которые весьма далеки от возможностей современного человечества. Люди, составившие данный документ, очевидно, проводят физические и химические исследования на таком высоком уровне, какой тому научному сообществу, к которому я имею честь принадлежать, недоступен. – Профессор, замолчав, снова посмотрел на листки. – Я все еще никак не могу оправиться от потрясения.

Мы вдвоем тем временем молчали, не осмеливаясь как-либо комментировать слова, прозвучавшие из уст выдающегося деятеля науки. Когда Лизка посмотрела на меня, словно бы ожидая какой-то реакции, я увидел на ее лице такое же ошеломленное выражение, какое, наверное, было и на моем.

– Я могу у вас поинтересоваться, каким образом это попало к вам?

– К сожалению, данная информация является конфиденциальной и разглашать ее мы не имеем права. Однако я могу вам сообщить, что, как мы опасаемся, речь идет о создании оружия, которое может быть использовано против Великобритании и ее союзников в случае возникновения военного конфликта.

– Понятно.

– Нам хотелось бы знать, действительно ли, по вашему мнению, это может быть оружием и, если да, то оружием какого типа, – сказал я, пытаясь подтолкнуть профессора к тому, чтобы он дал нам более развернутое объяснение.

– Откровенно говоря, я не осмеливаюсь сделать однозначный вывод. Мне потребуется какое-то время на то, чтобы более обстоятельно изучить данный документ, – заявил, почесывая подбородок, Резерфорд.

– К сожалению, как раз времени у нас очень мало. Вы и сами понимаете, что срочность данного дела…

– Да-да, понимаю. Дайте мне, по крайней мере, одну ночь. Мне хотелось бы обменяться мнениями с некоторыми коллегами…

– Коллегами? – резко перебил я профессора. – Вы же прекрасно понимаете, что дело – весьма деликатное и носит исключительно конфиденциальный характер. Речь ведь идет о государственной безопасности.

– Да, да, конечно. Однако профессор Бор и профессор Гейгер являются выдающимися специалистами…

– Профессор Гейгер? Ганс Гейгер? Если не ошибаюсь, он немец?

– Да, именно так, – кивнул, помрачнев, Резерфорд.

Он хотя и отнесся к нашим проблемам с пониманием и пытался нам помочь, но его, похоже, начинали раздражать все эти ограничения и запреты.

– Это было бы неразумно, профессор. Я не подвергаю ни малейшему сомнению компетенцию профессора Гейгера, однако в сложившейся политической ситуации мы не можем рисковать.

Профессор Резерфорд ничего не сказал в ответ. Он уже не был таким веселым и жизнерадостным, как в начале нашего разговора. Только что была поставлена под сомнение лояльность одного из его коллег, и это вызвало у него недовольство. У меня даже мелькнула мысль, что он, пожалуй, теперь откажет нам в помощи. И тут то преимущество женщины, которое в свое время было подмечено в Лизке одним из ее начальников, проявило себя в самый что ни на есть подходящий момент. Эта красавица, слегка наклонившись вперед, оперлась ладонями о крышку стола и стала говорить кротким голосом, всем своим видом выражая любезность и доверительность, с лихвой компенсирующие проявленные мною только что бестактность и подозрительность:

– Посоветуйтесь с профессором Бором. Вдвоем вы наверняка сможете помочь нам в этом деле. Ситуация ведь и в самом деле критическая. Прогрессивному человечеству сейчас очень нужны ваши знания, профессор.

Лизка смотрела на Резерфорда так умоляюще, что после нескольких секунд напряженного молчания профессор сдался.

– Ну, хорошо, – сказал он. – Приходите завтра во второй половине дня – а точнее, в четыре часа.

28 января

Я помню, любовь моя, что на следующий день после нашей первой и, в общем-то, безрезультатной встречи с профессором Резерфордом мы снова встретились с ним – встретились в одном из уголков его лаборатории, перед висевшей на стене огромной доской. Рядом с Резерфордом сидел на стуле профессор Нильс Бор – молодой датский физик (он, похоже, был не намного старше Карла), который вместе с Резерфордом разрабатывал планетарную модель атома.

– Сразу скажу вам, господа, что мы имеем дело с величайшим научным открытием. На этих листках изложены выводы, полученные в результате многолетних исследований. Подтвердить данные выводы опытным путем, как мне кажется, в настоящее время вряд ли возможно, и этой задачей придется заниматься в будущем ученым, которые на белый свет пока еще даже не родились. Данный документ воплощает в себе наивысшие теоретические достижения нашей науки, но при этом речь в нем идет об уничтожении.

Когда я услышала слово «уничтожение» из уст этого ученого, у меня по коже побежали мурашки. Резерфорд взял мел и подошел к доске.

– Я попытаюсь объяснять как можно более просто и доходчиво, однако сразу предупреждаю вас, что тема сложная. Все вокруг нас представляет собой некую материю, – он стукнул костяшками пальцев по деревянной раме доски. – Материя образуется из химических веществ. Те, в свою очередь, состоят из невидимых частиц, которые мы называем атомами. На данный момент нам известно, что и атомы состоят из еще меньших частиц, которые несут отрицательный электрический заряд и которые мы называем электронами. Профессор Бор расскажет вам о модели, которую мы разработали, опираясь на имеющиеся у нас на сегодняшний день знания.

Профессор Нильс Бор поднялся со стула и, рисуя на доске концентрические круги, стал объяснять:

– Посмотрите вот сюда. Проще говоря, атом состоит из ядра и электронной оболочки. В электронной оболочке находятся электроны. Они движутся вокруг ядра по кольцевидным орбитам, и орбита каждого из них определяется уровнем энергии, которой он обладает. Согласно принесенному вами документу, ядро, которое мы считали неделимым, в действительности состоит из еще более мелких частиц двух типов. Частицы первого типа здесь называются «протоны» (так как они обладают положительным электрическим зарядом), а частицы второго типа – «нейтроны» (так как они не обладают электрическим зарядом). Количество и протонов и нейтронов в атоме зависит от его типа – или, иными словами, от того, какой химический элемент образуют атомы данного типа. Начинается счет от самого простого химического элемента – водорода, в котором имеется только один протон, а заканчивается – самым сложным химическим элементом, который еще только предстоит открыть, но о существовании которого можно, в принципе, догадаться.

– Каким образом? – поинтересовалась я.

– Если мы открыли химический элемент, скажем, с пятьюдесятью тремя электронами и еще один элемент с пятьюдесятью пятью электронами, то, получается, обязательно должен существовать и элемент с пятьюдесятью четырьмя электронами, пусть даже он еще и не был открыт.

– Вы сейчас имели в виду электроны или же протоны? – спросил Карл.

– Это очень интересный вопрос. Согласно данному документу, каждый атом одного и того же химического элемента имеет одинаковое количество электронов и протонов. А вот количество нейтронов может быть различным.

– Даже у одного и того же химического элемента?

– Да. В данном документе фигурирует понятие «изотопы [75]75
  Хотя термины «нейтрон», «протон» и «изотоп» в 1914 году еще не использовались, я взяла на себя смелость вложить их в уста профессоров Резерфорда и Бора, чтобы было проще изложить соответствующие объяснения (Примеч. авт.).


[Закрыть]химического элемента». Это – атомы с одними и теми же химическими свойствами, но с разной атомной массой, то есть с разным общим количеством нейтронов и протонов.