Текст книги "Тайный дневник Исабель"

Автор книги: Карла Манглано

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

– Перо? – удивленно переспросил Карл, уставившись на Ричарда с вопросительным видом.

– Да. В официальном отчете оно не фигурирует, однако полицейские и в самом деле нашли на месте совершения преступления белое перо. Правда, его на анализ не отправили.

Карл снова посмотрел на меня. «Ну и что? – казалось, говорил его взгляд. – Какое значение имеет это дурацкое перо?»

– Я считаю, что это очень важная деталь. Как могло попасть белое перо в комнату?

– У Отто не было птичек, – шутливо заметил Ричард.

Карл бросил на него гневный взгляд: это детективное расследование уже начало действовать ему на нервы, а потому ему было не до шуток.

– Если полицейские не придали этому перу никакого значения, то мне непонятно, с какой стати мы…

– Оно может являться доказательством того, что человек, который убил Крюффнера, явился к нему в комнату откуда-то из-за пределов замка, – стала рассуждать я. – Вам ведь известно, что кто-то посторонний шастал в ту ночь по коридорам замка и даже напал на Ларса. Это перо могло прилипнуть к одежде убийцы или к его обуви… Это было белое перо, похожее на перо домашней птицы – например, гуся или белой курицы… Может, убийца перед совершением преступления побывал в деревне? В этом случае он наверняка попался кому-нибудь на глаза.

– А может, это перо прилипло к одежде или обуви самого Крюффнера, и тот невольно занес его в свою комнату. Или же его случайно занес туда на своей одежде ты, Карл.

– Я не заходил в деревню, – сухо бросил Карл. Затем он устало потер себе глаза. – Знаете, что я вам скажу? – Чтобы привлечь наше внимание, он слегка повысил голос. – Мне кажется, что мы сейчас пытаемся запутаться в паутине собственных рассуждений. Слишком много предположений и слишком мало фактов. А вот что мне кажется действительно полезной для нас зацепкой – так это записка, найденная в книге Крюффнера, и содержащееся в ней обвинение. Крюффнера убил кто-то из его секты.

– Но кто? Эта организация насчитывает сотни тысяч членов, – покачала головой я.

– Аръяман…Мне тут кое-что пришло в голову, – сказал Карл с лукавым видом. – Нам нужно предать это дело широкой огласке. Завтра я пошлю соответствующие письма во все основные газеты мира. Эти газеты сообщат, что полиция обнаружила новые улики и решила возобновить расследование данного дела. Мы даже обнародуем тот факт, что Бориса Ильяновича в действительности звали Отто Крюффнер, что он был руководителем влиятельной секты, находящейся не в ладах с законом, и подчеркнем, что главным подозреваемым является один из его соратников. А затем мы понаблюдаем, чтобудет происходить, какая будет реакция на эти наши действия, не начнут ли руководители этой секты нервничать и не обнаружат ли тем самым себя… Нужно только все тщательно продумать.

Карл, воодушевившись этой своей, как ему казалось, блестящей идеей, поднялся на ноги и стал ходить взад-вперед, разглагольствуя и посматривая на нас сверху вниз. Мы с Ричардом, взглядом дали друг другу понять, что мы с данным предложением Карла согласны, однако этим наше участие в его реализации и ограничится. Карл же, не дождавшись с нашей стороны возражений, счел разговор законченным.

– Мне вдруг захотелось немного выпить. Не хотите составить мне компанию?

После суматохи, связанной с праздниками и с произошедшими трагическими событиями, в замке Брунштрих воцарилось спокойствие. В тот вечер нас за столом сидело лишь десять человек. Кроме вдовствующей великой герцогини, Карла, Ричарда, тебя и меня, здесь были две семейные пары из среды аристократии и священник. Священник, несмотря на свой преклонный возраст, говорил очень тонким голосом, был облачен в пурпурные одежды, а на безымянном пальце у него красовался перстень с печаткой.

На протяжении всего ужина я вела с тобой приятную и непринужденную беседу, совершенно позабыв обо всем, над чем ломала голову последнее время. Не обращая внимания на оживленный разговор, в который были вовлечены все остальные сидевшие за столом и который вертелся вокруг последнего произведения Шницлера – одного из многих его произведений, взбудораживавших венскую публику искусной критикой образа жизни (нет более вредоносной стрелы, чем та, которая попадает прямо в сердце), – мы с тобой занимались тем, что обменивались малозначительными фразами о каких-то повседневных хлопотах и гастрономических предпочтениях, а также рассказывали друг другу различные забавные истории. Мало-помалу все остальные сидящие за столом перестали для нас существовать.

«Приятно возвращаться домой и при этом чувствовать, что тебя там кто-то ждет». Из всего, что ты тогда говорил, мне больше всего запомнились именно эти твои слова. А еще мне запомнилось, что я тогда подумала: «Приятно находиться дома и ждать, если есть, кого ждать». Однако я тут же отогнала от себя эту банальную мысль, не приличествующую той женщине, в которую я уже давным-давно решила себя превратить. В конце ужина мы с тобой пошли пить кофе, который нам подали в примыкающем к столовой – и оформленном в японском стиле – зале. В этом удаленном и обычно пустующем помещении замка, сидя среди покрытых черным лаком панелей с нарисованными поверх этого лака цветущими вишнями и сидящими на их ветках соловьями, мы продолжили свой разговор tête-à-tête.Я уже почти не помню, о чем мы тогда с тобой говорили – помню только, что мы много смеялись и что ты, как бы между прочим, мне прошептал: «Мне хотелось бы еще раз-другой тебя поцеловать». Я тогда подумала, что и мне хотелось бы, чтобы ты меня поцеловал. Мы вышли на тихую террасу, казавшуюся серебряной от лежащего на ней освещенного полной луной снега. Было уж слишком холодно для того, чтобы здесь можно было целоваться. Холод был ценой, которую мы платили за уединение. Однако ты, будучи рыцарем, который берет решение всех проблем на себя, набросил мне на плечи свой пиджак, прижал меня к своей груди и одарил горячим поцелуем, в который ты, как мне показалось, вложил часть своей души.

Я все еще чувствовала его на своих губах – мне как будто слегка помазали губы медом, – когда ты, запустив руку во внутренний карман своего пиджака, достал оттуда какой-то сверточек и передал его мне, произнеся при этом загадочные слова: «Раскрой его только тогда, когда станешь по мне сильно скучать». Ты произносил эти слова мне на ухо, одновременно целуя его и сжимая своими горячими руками мои – уже немеющие от холода – руки, которые, в свою очередь, сжимали твой подарок.

20 января

Я помню, любовь моя, что я почувствовала себя полностью свободной от всех подозрений только тогда, когда была назначена дата встречи представителей правительств Великобритании и Франции. Я знаю, что Карл тоже ощутил облегчение: тот факт, что эта встреча была назначена, служил своего рода официальным подтверждением того, что все, что я ему о себе рассказала, было правдой.

Кроме того, данная встреча и в самом деле была крайне необходима. Пребывание двух агентов в одном и том же месте и с одной и той же целью порождало конфликт интересов двух государств, и разрешить данный конфликт можно было либо путем заключения соглашения о сотрудничестве, либо путем отзыва своего агента одной из сторон. В подобной закулисной политической игре лучше было без особой необходимости не рисковать, потому что нельзя предугадать, к чемумогут привести те или иные события, какими бы малозначительными и даже нелепыми они поначалу ни казались.

В то утро мы трое – Карл, Ричард и я – отправились в Париж. Я объяснила свою поездку желанием навестить одну свою «старую подругу», которая живет в городе, а Карл и Ричард заявили, что им нужно съездить по делам в Лондон и что они заодно проводят меня до Парижа. Тем самым у меня появилась возможность пробыть в Париже столько, сколько я сочту нужным, и даже – при необходимости – съездить куда-нибудь еще, не давая никому по этому поводу никаких объяснений. Это было для меня очень удобно: я ведь по-прежнему официально считалась Исабелью де Альсасуа, племянницей вдовствующей великой герцогини Алехандры Брунштрихской.

Сидя в такси, везущем меня с Восточного вокзала Парижа туда, где находилась моя квартира – моя «старая подруга», – я снова невольно окунулась в тот мир, к которому принадлежала и который очень сильно отличался от мира, в котором я находилась в течение последнего месяца. Реалии моего истинного существования – существования одинокой, независимой, суровой и отнюдь не аристократической женщины – воспринялись мной более остро, когда я ступила на тротуар одной из улочек Латинского квартала, где и находилась моя квартира. Это была сдаваемая внаем маленькая квартирка в мансардном этаже высокого дома – квартирка отнюдь не роскошная, но чистая и светлая. Она была обставлена купленной на толкучке старой мебелью, которую я отремонтировала сама, и украшена картинами и прочими предметами, приобретенными мною во время моих удивительных путешествий по Юго-Восточной Азии, – индийским шелком, бирманскими ротанговыми пальмами, сиамскими бронзовыми скульптурами и индокитайскими статуэтками из тиковой древесины. Квартира была с небольшим балкончиком, уставленным цветочными горшками. С этого балкончика открывался прекрасный вид на город, в том числе и на возвышающиеся над парижскими крышами башни собора Парижской Богоматери. В солнечные весенние дни мне нравилось завтракать на этом балкончике, вдыхая аромат, который издавали свежеиспеченные croissants [68]68
  Рогалики (фр.).


[Закрыть](на первом этаже соседнего дома находилась boulangerie [69]69
  Булочная (фр.).


[Закрыть]Пьера), и прислушиваясь к шуму, доносящемуся с импровизированного рынка, торговцы которого каждое утро располагались на находящейся неподалеку небольшой площади. На этом рынке я покупала фрукты, зелень и сыр, а в первых числах каждого месяца, когда мне выдавали заработную плату, – еще и живые цветы, которыми я украшала свою спальню.

Когда я переступила порог своего жилища, на меня нахлынули странные ощущения: я почувствовала одновременно и облегчение и тревогу, почувствовала себя и хозяйкой этой квартиры и случайной прохожей, забредшей сюда неизвестно зачем, почувствовала себя здесь чужой. Поставив в прихожей чемоданы, изготовленные в лучшей чемоданной мастерской Парижа, и бросив на кровать шубу из соболя, я подумала, что эти роскошные предметы так же неуместны в этой скромной квартирке, как и я сама. У меня появилось чувство, что у меня нет своего дома и, более того, никогда его и не было. Я была похожа на кошку, которая шастает по крышам и переулкам и которую на одном пороге гладят по спине, а на другом – гонят метлой прочь, но которая при этом не остается навсегда ни в одном из домов. Мне вдруг подумалось, что нет ничего более неприятного, чем осознавать, что, где бы я ни оказалась, я везде буду чужачкой.

Когда мы прибыли в Париж, я наотрез отказалась поехать ужинать в ресторан «Максим» и провести головокружительную ночь в отеле «Ритц», в котором остановился Карл. У меня не было ни малейшего желания появляться на публике в качестве чей-то любовницы, попадая тем самым в одну компанию с хористками, крутящими любовь с какими-нибудь юными маркизами, и ловить краем глаза лукавый сообщнический взгляд посыльного отеля. Моя личная жизнь – по моей собственной воле – отнюдь не была образцовой, однако я никогда раньше не выставляла ее напоказ и не собиралась это делать и впредь. Мое решительное «нет» заставило Карла остаться в баре отеля «Ритц», где он стал заливать виски свою огненную похоть. Впереди у него, похоже, была долгая и тоскливая ночь.

В восемь часов утра, когда дневной свет уже вовсю пробивался в щели между ставнями на окне моей спальни и когда с улицы уже доносился аромат свежеиспеченной продукции булочника Пьера, у моей входной двери зазвенел звонок. Я соскочила с кровати, тут же почувствовав голыми ступнями пронизывающий холод каменных плит (а всем остальным телом – неприятные утренние холодные объятия неотапливаемой квартиры), и пошла открывать дверь нежданному гостю. Открыв ее, я увидела, что этим гостем был не кто иной, как твой брат. Он, стоя на пороге, улыбнулся и бросил мне: «Привет!» Я тут же подумала, что он, наверное, не смог подавить в себе желание нырнуть в теплую кровать, и явился ко мне, надеясь, что я его к себе впущу, – пришел ко мне так, как clochard [70]70
  Бродяга (фр.).


[Закрыть]приходит зимним вечером к входу в метро, рассчитывая насладиться исходящим оттуда теплым воздухом. Я уже пошла было, обратно в спальню, готовая удовлетворить его желание, но на полпути остановилась, заметив, что он почему-то направился не в спальню, а в мою маленькую кухню. Он положил там на стол большой бумажный пакет и достал из него еще теплый baguette [71]71
  Багет (фр.).Длинный и тонкий белый батон.


[Закрыть], банку персикового варенья и несколько апельсинов – таких, какие я обычно покупала на близлежащем рынке. Затем он снял пиджак, закатал рукава рубашки и – под моим удивленным взглядом – начал готовить кофе.

Мы позавтракали, сев ближе к печи, где было теплее, и, после того как мы насытились кофе, гренками и музыкой Моцарта, звучащей из граммофона, у нас завязался разговор о самых простых житейских делах – разговор, часто прерываемый задумчивым молчанием, которое отнюдь нас не смущало, являясь следствием установившихся между нами доверительных отношений. Здесь, в моей квартирке, где над Карлом перестала нависать тень Секретной разведывательной службы и замка Брунштрих, этот человек казался мне умеренно веселым, любезным и удивительно простым. Когда я поднялась из-за стола, собрала посуду и уже собиралась пойти в кухню, чтобы там эту посуду помыть, я, не удержавшись, подошла к нему сзади и поцеловала его в затылок… затем в щеку – в одну и в другую… затем в губы… и наконец я потащила его в постель, где мы успели заняться любовью до того, как настало время ехать в министерство.

Весь оставшийся день я пыталась отогнать от себя снова и снова приходившие мне в голову назойливые вопросы: что заставляет мужчину жаждать общения, а не физической близости? И что заставляет женщину предлагать физическую близость после общения?

В этом кабинете военного министерства Франции, которое размещалось в красивом дворце XVIII века, называющемся «Отель де Бриен», и воздух, и психологическая атмосфера были очень тяжелыми. Густой дым гаванских сигар и нудные разговоры на политические темы очень давили на мою аджна-чакру,которая в учении шактизма [72]72
  Шактизм – одно из направлений индуизма.


[Закрыть]и в тантрических [73]73
  Тантра – одно из эзотерических течений индуизма.


[Закрыть]культах связывается с умственной деятельностью. По правде говоря, моя умственная деятельность в подобной обстановке начала давать сбои. Вот уже почти час военный министр Франции мсье Жозеф Нуланс и государственный секретарь Великобритании по военным вопросам мистер Джон Эдвард Бернард Сили дискутировали об обстоятельствах возникновения и о сфере влияния преступной организации, существующей под видом религиозной секты, которая поклонялась богине, называемой Кали-Кама.

Все остальные присутствующие молча слушали эту бессмысленную дискуссию, не испытывая ни малейшего желания в нее вмешиваться и тем самым затягивать ее на неопределенное время. И Ролан Керси, курирующий выполнение порученного мне задания и одновременно являющийся моим непосредственным начальником, и кэптен Мэнсфилд, возглавляющий Секретную разведывательную службу Великобритании, и, конечно же, мы с Карлом были людьми действия, привыкшими анализировать обстоятельства с более практической стороны и нацеливаться на как можно более быстрое решение проблем. Стремление выяснить, намеревается ли пресловутая преступная организация продать создаваемое ей оружие Германии – вопрос, который по понятным причинам очень волновал французов, – или же она планирует использовать его для дестабилизации обстановки в Индии – что, в свою очередь, вызывало большую тревогу у англичан, – не имело большого практического значения, потому что речь ведь шла о новом оружии огромной разрушительной силы, оружии всеобщего уничтожения. Это оружие вполне могло быть использовано в любом регионе и в любой момент и немцами, и индийскими борцами за независимость, и вообще всеми теми, к кому это оружие попадет в руки.

Вот такими нелепыми бывают подчас политические игры.

Совещание началось в три часа дня, и первым делом мы с Карлом доложили о ходе выполнения порученных нам заданий и о состоянии дел. По правде говоря, как только я заметила, что присутствующие – а особенно оба министра – не столько слушают мой отчет, сколько пытаются оценить стройность моих ножек, я поспешно передала слово Карлу, хотя и не чувствовала себя при этом униженной, потому что я не отличаюсь ни чрезмерным самолюбием, ни феминистскими взглядами. Не обижайся, любовь моя, но время и жизненный опыт научили меня стараться не обращать внимания на подобное поведение, являющееся проявлением слабой мужской натуры, на которую, согласно учению шактизма, доминирующее влияние оказывает свадхистхана-чакра – то есть чакрасексуальности, находящаяся на уровне половых органов.

Карл говорил о пресловутом оружии и о надвигающейся войне – войне, которая, похоже, тревожила только его. Для всех же остальных – и для политиков, находящихся в этом кабинете и не находящихся в нем, и для общества в целом – война отождествлялась не с бедствиями, которые она несла, а с возможностью чего-то добиться и с моральным долгом постоять за свое отечество. Едва я приехала в Париж, как мне тут же бросилась в глаза заметно активизировавшаяся милитаристская пропаганда. В основном это были печатаемые в газетах обращения и расклеиваемые на стенах домов плакаты с патриотическими лозунгами. «Близок час отмщения!» – злорадствовали французы, униженные Германией, которая еще в 1871 году «совершенно бесстыдно» осмелилась отнять у них Эльзас и Лотарингию. Как только кто-то подожжет фитиль конфликта, Франция тут же начнет боевые действия. Несколько недель – и все будет решено. Победоносная Французская республика поубавит канцлеру спесь… По крайней мере, так думали французы.

Англичане тем временем, сидя на своем острове, отделенном от остальной Европы морем, пассивно наблюдали за тем, как накаляется в континентальной Европе политическая обстановка, и вмешивались только тогда, когда считали это необходимым. Угроза развязывания крупномасштабной войны в Европе была для англичан все равно что спор между слугами для их хозяев: пока слуги не начали швырять друг в друга посудой и пока они поддерживают приемлемый порядок в доме, хозяева предоставляют им возможность самим выяснять отношения. Демонстрируя свое истинно британское высокомерие, Англия придерживалась того мнения, что, пока никто и ничто не угрожает ее военно-морской гегемонии, ее экономическому процветанию, ее владычеству над своими заморскими колониями и ее – священному для нее – чаепитию, у англичан нет оснований рвать на себе волосы. Впрочем, события развивались так, что угроза становилась все ощутимей.

Как бы то ни было, уж чего-чего никто не желал при подобных обстоятельствах, так это появления преступной организации и неизвестного мощного оружия, которые еще больше осложнили бы и без того сложную политическую ситуацию…

В конце концов кэптен Камминг решил, что политики уже явно перевыполнили свою норму по обмену красноречивыми фразами, и стал вести совещание по своему разумению. Наиболее целесообразным с точки зрения соблюдения интересов обеих стран было проведение совместной англо-французской секретной разведывательной операции, цель которой заключалась бы в захвате пресловутого мощного оружия и в обезвреживании руководителей секты каликамаистов с последующим привлечением их к суду.

Когда кэптен Камминг держал речь, дверь кабинета приоткрылась и появившаяся из-за нее секретарша тихонько подошла к Карлу и прошептала ему на ухо слова, которые я, сидя рядом с ним, смогла расслышать:

– Я прошу прощения… Говорят, что очень срочно… Извинившись перед участниками совещания, Карл встал из-за стола и вышел из кабинета.

Через несколько минут он вернулся. Когда он стал перед присутствующими и негромко попросил общего внимания, мне показалось, что, несмотря на то что его лицо было абсолютно бесстрастным, как у статуи, в его глазах, тем не менее, мелькали искорки беспокойства. Только глаза выдавали его эмоции. Они были его ахиллесовой пятой.

– Извините, что перебиваю вас, господа, – сказал Карл, – но мне только что сообщили информацию, имеющую первостепенную важность и относящуюся к делу, которым мы с вами занимаемся.

21 января

Я помню, любовь моя, что мы вскоре поспешно покинули кабинет, и уже в тот же вечер мы втроем – Карл, Ричард и я – сели на поезд, следующий в Лион, и, приехав в этот город, пересели на другой поезд и вскоре прибыли в Женеву, где нас ждал уже, получив соответствующие уведомления от послов Англии и Франции в Швейцарии, старший инспектор отдела уголовных преступлений полиции кантона Женева.

Дело заключалось в том, что один из информаторов Секретной разведывательной службы, контактирующий с Карлом, узнал о специфическом преступлении, которое совершили в особняке, расположенном на берегу Женевского озера. Речь шла о гибели четверых мужчин, один из которых покончил жизнь самоубийством, а остальные трое были зверски убиты. Внешне все было похоже на обычное уголовное преступление. Что привлекло внимание информатора – так это то, что один из этих людей праздновал Рождество в замке великого герцога Брунштрихского. Им был не кто иной, как банкир Франсуа Дюба.

Когда Карл мне об этом рассказал, я тут же вспомнила, как выглядел Дюба – тот самый Дюба, с которым меня познакомил Борис Ильянович. Он мне запомнился не потому, что обладал каким-то особым обаянием, а потому, что ты обвинил его в гомосексуализме – пороке, никак не ассоциирующимся в моем представлении с этим низеньким, лысеньким и толстеньким мужчинкой с внешностью состоятельного буржуа и расторопного банкира.

По дороге в Швейцарию я большей частью занималась тем, что изучала справочную информацию об интересующей нас секте, подготовленную и предоставленную нам британской разведкой, – сто пятьдесят страниц печатного текста, содержащие подробное описание сферы деятельности, способов финансирования, идеологии и внутренней структуры организации каликамаистов.

Члены секты образуют своего рода параллельно существующее общество с четко выделенными кастами и строгой иерархией в соответствии с концепциями индуистской философии. Секта охватывает своей деятельностью весь мир. Отбор в секту ведется очень строго: в нее принимаются только люди со средним и высоким уровнями образованности и с высоким уровнем интеллекта. Потенциальные кандидаты обычно проходят отборочные испытания, после которых тот, кто их успешно прошел, становится новообращенным (такого человека называют внутри секты «сайкша»), то есть учеником, которому еще только предстоит начать процесс обучения. Новообращенные составляют низшую касту. Впоследствии, пройдя ритуал инициации (см. страницу 89), новообращенные получают статус «шишья» (что означает «приобщенный»), то есть становятся учениками, официально принятыми в секту ее руководителем, и включаются в процесс обучения, пытаясь достичь более высокого статуса. Добившихся наибольших успехов также начинают готовить для участия в преступной деятельности, которая обеспечивает финансовую поддержку деятельности секты (более подробная информация о финансировании деятельности секты изложена в разделе «Финансирование», страница 51). Все ученики, имеющие статус «шишья», объединены в подгруппы, во главе каждой из которых стоит «бодхака», то есть учитель. Данного статуса можно достичь, продемонстрировав высокую степень духовного очищения и принимая заметное участие в действиях, приносящих пользу секте. По всему миру насчитывается около тысячи человек со статусом «бодхака». Они объединены в подгруппы по территориальному принципу, и каждой из этих подгрупп руководит духовный наставник, который называется «Сат-гуру». Например, есть Сат-гуру Германии, Сат-гуру Англии, Сат-гуру Северной Америки и т. д. В состав наивысшей касты, обладающей наибольшей властью и являющейся своего рода верховным органом управления сектой, входят так называемые «парама-гуру» – люди, которые достигли уровня мудрости, называемого «Джнана-пада». Возглавляет парама-гуру – или высших духовных наставников – Гуру-Дэва – божественный и лучезарный духовный наставник, и именно он единолично решает, кому присвоить статус «парама-гуру»…

Дочитав примерно до середины этого документа, я решила прерваться, потому что меня все больше и больше тянуло в сон. Я уже буквально умирала от скуки. Возможно, это было всего лишь следствием усталости, а потому я отложила изучение документа до более подходящего случая и, прислонив голову к спинке сиденья, попыталась хотя бы немного поспать.

Мы находились в конференц-зале Главного управления полиции Женевы, убранство которого было по-спартански скромным, и слушали инспектора Леско, подробно рассказывавшего нам о произошедшем. Сидя на неудобном деревянном стуле, который после двух часов пребывания в поезде и бессонной ночи казался еще более неудобным, я рассматривала одну за другой фотографии места совершения преступления и пыталась казаться невозмутимой, хотя на этих фотографиях было запечатлено нечто ужасное. Тем не менее по какой-то неизвестной мне причине моя напускная невозмутимость оказалась, видимо, не очень-то убедительной, а потому Карл стал торопить инспектора:

– Ну, хорошо, хорошо, спасибо, инспектор. Мы уже получили общее представление. Нет никакой необходимости в подробностях. Давайте лучше резюмируем: в особняке господина Дюба – а точнее, в его личном кабинете – были обнаружены четыре трупа. Смерть одного из них – а именно того, который был идентифицирован как Франсуа Дюба, владелец особняка, – наступила, согласно предварительным выводам, вследствие самоубийства. Он выстрелил сам в себя из принадлежавшего ему пистолета, после чего и умер…

– Именно так. У него было обнаружено входное пулевое отверстие в нёбе и выходное – в верхней части черепа. Маршрут пули – точь-в-точь как когда стреляют, засунув дуло пистолета себе в рот, – добавил инспектор Леско.

– Ara… Ну, а остальные трое были задушены… Инспектор Леско, который в своем служебном рвении не мог допустить, чтобы не были упомянуты хотя бы какие-то из наиболее ужасных подробностей преступления – то есть как раз те подробности, о которых Карл предпочел бы умолчать, – снова начал рассказывать:

– Именно так. Следует отметить, что во всех трех случаях использовался платок, а именно платок желтого цвета. У всех трех жертв были связаны руки, они лежали на полу, и на их телах имелись различные следы насилия – синяки, ожоги, порезы… Их не просто задушили, а еще и подвергли пыткам и зверски изувечили…

– И никого из них опознать не удалось, – перебил инспектора Карл, отметив, что описание подробностей преступления становится все более и более колоритным.

– Пока не удалось. Их лица сильно обезображены, и ни у кого из них не было обнаружено никаких документов. Единственная отличительная особенность их – все они были одеты в туники.

– Согласно отчету, туники были разного цвета: одна – голубая, вторая – белая, третья – коричневая, четвертая – черная. Кроме того, в отчете упоминается, что возле трупа мсье Дюба была обнаружена написанная от руки записка.

– Да, это верно. Но нам пока не удалось ее расшифровать. Она написана на каком-то непонятном языке.

– Эта записка у вас? Мы можем на нее взглянуть?

– Оригинал находится здесь, – сказал инспектор, открывая папку с материалами уголовного дела. – Но мы сделали несколько копий и отправили их в университет, чтобы там помогли ее перевести… Вот она.

Карл взял конверт, протянутый ему инспектором Леско. Открыв его, он достал записку, быстренько ее просмотрел и затем протянул ее мне. Это была четвертушка листа плотной, высококачественной бумаги, на которой быстрым и небрежным почерком была написана какая-то фраза – фраза на санскрите.

– Отрывок из «Бхагавадгиты»? – тихо, почти шепотом, спросил у меня Карл.

Я кивнула и начала читать вслух:

– Акиртим чапи бхутани катхайишйанти те'вйайам самбхавитасйа чакиртир маранад атиричйате.

Инспектор Леско, бросив вопросительный взгляд на меня, затем уставился на Карла. Я не взялась бы определить, чтоего больше заинтриговало – тот факт, что я смогла прочесть текст, который им, полицейским, перевести пока не удалось, или же возможное значение тех диковинных слов, которые только что прозвучали из моих уст. Я тут же стала их переводить:

– «Твое имя хулить и бесславить будут люди не переставая; благородному же бесславье отвратительней даже смерти».

– Весьма своеобразная предсмертная записка, – покачал головой Карл.

Ошеломленный инспектор Леско кивнул, беря у меня из рук записку и снова кладя ее в папку с материалами уголовного дела. Он, видимо, был твердо убежден в том, что это он должен оказывать нам помощь, а не мы ему, а потому, обратившись к нам с просьбой, смущенно потупил глаза:

– Не могли бы… не могли бы вы это записать? Прошу вас. Я буду вам очень признателен.

– Да, конечно. Вы, кстати, также можете отметить в материалах дела, что эти слова не плод фантазии мсье Дюба, на которого перед смертью нахлынуло вдохновение, – они представляют собой отрывок из священного произведения, которое называется «Бхагавадгита».

– С какой стати мсье Дюба стал бы выбирать такой оригинальный способ оправдания своего преступного деяния? – подумал вслух инспектор Леско.

Мы втроем – Карл, Ричард и я – обменялись заговорщическими взглядами: мы не собирались больше давать никаких объяснений, потому что нам отнюдь не хотелось привлекать к операции, в которой мы участвовали, еще и швейцарскую полицию.

– Я могу взглянуть на отчет о проведении вскрытия трупа? – спросил Ричард, словно бы пытаясь направить наш разговор с инспектором в несколько иное русло.

– Да, да, конечно, – закивал все еще несколько ошеломленный инспектор, доставая из папки с материалами дела отчет о проведении аутопсии и передавая его Ричарду. – Но этот отчет – предварительный. Окончательный будет готов лишь через пару дней.

Ричард быстро просмотрел все соединенные скрепкой листы отчета.

– Здесь говорится, что у всех жертв имелась высокая концентрация ТГК в печени, а в крови были обнаружены барбитураты…

– А что такое ТГК? – поинтересовался Карл.

– Тетрагидроканнабинол. Он входит в состав гашиша. Эти люди, видимо, его употребляли. И, судя по имевшейся у них концентрации ТГК, я бы сказал, что они употребляли его регулярно.

Карл кивнул. Мне вспомнилось, что гашиш – наркотик, который регулярно употребляли каликамаисты.