Текст книги "Тайный дневник Исабель"

Автор книги: Карла Манглано

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

Будучи пока всего лишь одним из шишья, он, конечно же, не имел доступа к подобной информации, потому что вопросы такого рода обсуждались только на собраниях руководителей секты. С другой стороны, дожидаться продвижения по иерархической лестнице до уровня этих руководителей означало бы попусту тратить время, потому что таких высот внутри секты можно было достичь отнюдь не благодаря заслугам перед сектой в целом, а исключительно по прихоти главного руководителя секты – Гуру-Дэвы. Поэтому у него не было другого выхода, кроме как перейти к решительным действиям, и он – при участии Секретной разведывательной службы Великобритании – разработал план проникновения на одно из собраний руководителей каликамаистов.

Выяснить, где проходят подобные собрания, оказалось не так-то просто. При этом сотрудникам Секретной разведывательной службы пришлось довольствоваться лишь теми скудными сведениями, которыми они располагали. Единственной имевшейся у них зацепкой, была информация, в которой фигурировали имя – Отто Крюффнер – и название некоего общества – «AFV». Секретная разведывательная служба проанализировала, какое имущество – прежде всего недвижимое – приобретал данный человек и приобретало данное общество за последние несколько лет. Поначалу Секретной разведывательной службе не удалось обнаружить ничего интересного. Однако затем он,просматривая отчеты, заметил нечто такое, что наверняка ускользнуло бы от внимания любого, кто не был достаточно хорошо знаком с деятельностью этой секты. В 1907 году Крюффнер передал обществу «AFV» дом в пригороде Франкфурта, а несколькими месяцами спустя общество «AFV» продало его некоему господину, которого звали Шакти Деви. Тот факт, что имя и фамилия покупателя были явно индийского происхождения, вызвало у него подозрения. Он знал, что и «Шакти», и «Деви» – это имена супруги бога Шивы, которую также звали Парвати, Дурга и… Кали. Так что появилось более чем достаточное основание для того, чтобы установить за данным домом наблюдение.

Дом этот представлял собой типичный особняк богатого буржуа и был расположен в густом лесу в тридцати километрах от Франкфурта. Хотя в нем никто не жил (его двери были заколочены, а окна заложены кирпичом – возможно, чтобы внутрь не могли забраться какие-нибудь бродяги), он выглядел довольно ухоженным. В этом, впрочем, не было ничего необычного, если не считать того примечательного факта, что каждые двадцать восемь дней за три часа до полнолуния туда приходили – не все сразу, а один за другим с интервалом в пятнадцать минут – пятеро мужчин… Ну, вот он вроде бы и вышел на них.

В ту ночь, пробравшись внутрь этого дома, он, затаив дыхание, наблюдал из своего укрытия за одним из тайных собраний руководителей каликамаистов. Как и при совершении культовых обрядов и обрядов посвящения, пятеро «избранных», нацепив маски и облачившись в туники (каждая – определенного цвета), изображали собой пять элементов, из которых состоит человек и вообще все, что так или иначе существует, без которых не было бы вообще ничего и которые называются все вместе «Панчабхута». Благодаря маскам лиц этих пятерых не было видно, да и, обращаясь друг к другу, они использовали ненастоящие имена, а названия пяти элементов мироздания: Притхиви (это слово означает «земля», которую символизировала туника коричневого цвета); Ваю («воздух», белая туника); Апас («вода», голубая туника), Агни («огонь», красная туника), Акаша («эфир» – единственный чистый элемент, являющийся первоисточником всех других элементов и символизируемый черной туникой). В черную тунику, как можно было без труда догадаться, был облачен Гуру-Дэва. Остальные четверо мужчин являлись духовными лидерами, называемыми «парама-гуру». Только один из них – Агни («огонь»), – обращаясь к Гуру-Дэву, называл его «Арьяман», то есть «мой близкий друг», из чего становилось ясно, что он занимает среди парама-гуру наивысшее положение.

Рассевшись вокруг стола, они обсуждали на санскрите – обычном для них языке общения – содержание какой-то книги в красной обложке. По мере того как текли часы и приближалось утро, онстал понимать, что содержится в этой книге. То, что лежало на столе перед этими пятерыми мужчинами, было описанием средства реализации жуткой затеи, которая лично ему казалась неосуществимой. Однако эти пятеро очень детально и без тени сомнений обсуждали это средство, позволяющее – если верить тому, что он услышал, – покончить с ныне существующим миром.

Его настороженность сменилась нарастающей тревогой. Он осознал, что ему необходимо раздобыть эту книгу – раздобыть её во что бы то ни стало.

Утром следующего дня лодка, на которой плыл по реке Майн некий мужчина, натолкнулась носом на тело, покачивающееся на волнах лицом вниз.

На одной из страниц вечернего выпуска газеты «Франкфуртер Цайтунг», посвященных различным происшествиям, было напечатано:

У южного берега реки Майн в районе Заксенхаузена сегодня рано утром было обнаружен труп мужчины. Этим мужчиной, как выяснилось, был южноафриканский торговец Й. X. Д. На трупе имеется след от огнестрельного ранения, а также другие следы насилия. На момент выхода этого номера газеты полиции все еще не удалось установить причины данного происшествия.

На самом же деле этого юношу звали Джеффри Слиман и он являлся агентом Секретной разведывательной службы Великобритании.

Два дневника, адресованные Ларсу

1915 год

Я возвращаюсь домой, любовь моя. Эта поездка очень долгая, и минуты тянутся с тоскливой бесконечностью часов. Однако едва я начала писать тебе письмо, как бремя времени и расстояния – а еще бремя одиночества – стало давить на меня уже не так сильно. Я начала писать тебе письмо и почувствовала при этом, что слова вытекают из меня без какого-либо усилия, как вытекают чернила из пера авторучки. Я начала писать тебе письмо и ощутила облегчение и успокоение. Я чувствую, что ты находишься рядом, я вижу тебя в каждом из воспоминаний, которые приходят мне в голову, когда я пытаюсь излагать свои – обращенные к тебе – мысли на бумаге.

Вот, любовь моя, мой рассказ – рассказ для тебя, которым я хочу облегчить свою душу.

* * *

Я сегодня женился, брат. Я присутствовал на свадебной церемонии, словно посторонний человек – как тот, кто смотрит из чистилища на свои собственные похороны.

Не могу не думать все время о ней…

Я взял несколько чистых листов, обмакнул перо в черные чернила и начал писать тебе письмо.

Я просто хочу рассказать тебе о ней.

Я просто хочу изложить на бумаге свое признание.

1913 год

2 декабря

Я помню, любовь моя, что после того, как мы пересекли границу, все вокруг стало влажным и серым. Дождь был нашим спутником на протяжении большей части этой поездки, а когда мы уже подъезжали к горам, начал падать снег. Я, впрочем, никогда не жаловалась на дождь. Наоборот, мне – в отличие от большинства других смертных – нравятся серые осенние дни. Не зря же в моих венах течет кровь северянки.

Прижавшись лицом к окну купе вагона первого класса, я разглядывала проплывающий мимо пейзаж и думала, удивляясь охватившей меня ностальгии, о своем доме. Я думала о своем настоящемдоме – доме, в котором прошло мое детство. Мне вспоминались осенние вечера, когда я ходила на смотровую площадку, нависавшую над городской площадью. Эта площадь была похожа на большинство площадей Испании: квадратная, милая, с каменными арками, часовней, башенными часами и знаменем, развевающимся на ветру на балконе здания муниципалитета. В таких площадях, с одной стороны, ощущается какая-то старомодность и даже отсталость, а с другой – от них исходит ни с чем не сравнимое очарование. Мне нравилось, стоя на смотровой площадке, разглядывать брусчатку этой площади, наполовину скрытую громаднейшими лужами. Эта площадь, когда на ней не было людей, казалась грустной и заброшенной… Я могла бы рассказать тебе о своем доме очень-очень многое – все то, о чем я тебе никогда раньше не рассказывала. Впрочем, сейчас, наверное, не самый подходящий для этого момент…

– Исабель.

Услышав свое имя, я снова ощутила себя в вагоне первого класса поезда, мчащегося по рельсам под перестук колес, увидела вдовствующую великую герцогиню Алехандру Брунш-трихскую – именно она позвала меня по имени – и вспомнила, что Великое Герцогство Брунштрихское теперь станет моей судьбой.

Я только тогда узнала, что Великое Герцогство Брунштрихское представляет собой всего лишь замок, построенный в горах и окруженный территорией в не одну тысячу гектаров земли. Располагался он в нескольких километрах от Вены – между Австро-Венгерской и Германской империями. Великое Герцогство Брунштрихское было этаким «осколком», оставшимся от некогда существовавшего Великого Герцогства Валдавского, большая часть которого вошла в 1871 году в состав Германии после того, как во время франко-прусской войны великий герцог выступил на стороне французов, а те сдуру умудрились эту войну проиграть. Именно тогда великий герцог Валдавский, являющийся родственником австрийской императорской семьи, получил от австрийского императора копию соглашения последнего с германским кайзером Вильгельмом II, согласно которому Брунштрих должен был оставаться владением великого герцога под протекторатом Австро-Венгерской империи.

Предыдущий великий герцог был женат на испанке, которую звали Алехандра и которая, несколько лет назад овдовев, продолжала жить в Брунштрихе, обычно изнывая от скуки и одиночества, потому что, хотя у нее и имелось двое сыновей, они большую часть времени прохлаждались за границей, вместо того чтобы сидеть дома и исполнять свои обязанности правителей Великого Герцогства. Вдовствующая великая герцогиня со стороны казалась женщиной суровой и чопорной. Высокая, худощавая, с уже полностью поседевшими волосами, тонкими чертами лица и холодным взглядом, внешне она ничуть не походила на рассеянную, легкомысленную и забавную старушенцию, каковой, в сущности, и была.

Хотя все это… Ну да, все это тебе уже известно, потому что она – твоя мать, а ты – великий герцог Брунштрихский.

– Исабель! – снова раздался ее голос. – Пойдешь в вагон-ресторан? Давай поужинаем.

– Хорошо, тетя, – ответила я, не дожидаясь, когда она начнет сердиться.

14 декабря

Я помню, любовь моя, что мы остановились в отеле «Крильон». После того как его открыли четыре года назад, он сразу же стал идеальным местом для заезжих европейских аристократов, потому что они могли жить в нем со всеми удобствами, без которых, по их мнению, они никак не могли обойтись во время их – пусть даже недолгого – пребывания в Париже. Их требованиям вполне удовлетворял этот дворец, который некогда принадлежал герцогам Крильонам, пока его не превратили в роскошную гостиницу, оформленную во французском стиле «savoir-vivre» [9]9
  Умение жить (фр.).


[Закрыть]. Он находился между культурной и развлекательной зонами французской столицы – то есть в идеальном для вдовствующей великой герцогини Алехандры месте.

По ее словам, вполне хватит и недели на то, чтобы показать мне этот город, навестить парочку знакомых (как впоследствии оказалось, не парочку, а парочку десятков) и приобрести все те наряды и аксессуары, которые необходимы еще только входящей в светское общество барышне. Эту неделю я провела, можно сказать, в лихорадке: мы метались между Домами моды, чайными салонами и музеями. Нам с тобой обоим известно, что, находясь в Париже, люди живут в бешеном темпе, а твоя мать сама по себе очень беспокойный человек, и она вовлекла меня в водоворот различных тканей, кружев, духов, шляпок, булавок и измерительных рулеток… Это – по утрам. В середине дня мы просматривали бесконечно длинные перечни художников, скульпторов, архитектурных стилей, распорядков работы музеев, а по вечерам ужинали в компании с какими-то скучными людьми из светского общества, про которых я вообще ничего не знала. Это мое пребывание в Париже, городе просвещения, моды, искусства и любви, было для меня – можешь мне поверить! – весьма утомительным.

Тем не менее, любовь моя, Париж снова и снова очаровывал меня своими захолустными переулками, где всегда найдется столик под фонарем, чтобы можно было присесть и выпить кофе, и своими маленькими площадями, на которых располагаются уличные рынки. Меня завораживали сады, земля в которых покрыта ковром из сухих листьев, и разноцветная карусель, установленная в центре сада Тюильри. Я с удовольствием сходила на rive gauche [10]10
  Левый берег (фр.).Так принято называть парижские кварталы на левом берегу Сены, считающиеся средоточием интеллектуальной жизни.


[Закрыть], чтобы поглазеть на выставляемые там акварели и литографии. А неподалеку от отеля – нужно было просто завернуть за угол, где всегда пахло свежеиспеченным хлебом и такими же свежими булочками с маслом, – имелся магазинчик, в котором торговали всем понемножку, как на восточном базаре, и в который мне нравилось заходить, чтобы поразглядывать различные товары. В конце концов, любой город – даже Париж – чем-то напоминает деревню. И эта деревня и была моим Парижем.

На пятый день нашего пребывания в этом городе твоя матушка начала ощущать свой возраст и, вконец уставшая, устроила себе долгий послеобеденный отдых, тем самым предоставив мне возможность отправиться в сад Тюильри. Там я могла поглазеть на детей, катающихся на карусели, сидя на деревянных лошадках, и побаловать себя довольно редким лакомством – сахарной ватой на палочке.

Погода стояла прохладная, но ясная, и парк был залит оранжеватым светом лучей уже начавшего клониться к закату солнца. Я сначала побродила по дорожкам среди красивых древнегреческих статуй и аккуратно подстриженных живых изгородей. Мне навстречу попадались парижане, наслаждавшиеся хорошей осенней погодой. Элегантно одетые дамы гуляли в сопровождении своих служанок; няньки катили перед собой детские – на большущих колесах – коляски, в которых виднелись закутанные в кружева с красными или синими ленточками младенцы; солдаты свистели хорошеньким барышням; девочки прыгали через веревочку; мальчики забавлялись тем, что подталкивали длинными тоненькими прутиками игрушечные суденышки с парусами, гоняя их туда-сюда по небольшому водоему. Издалека – с той стороны, где находилась карусель, – доносилось однообразное треньканье музыкальных инструментов.

Я была так сильно увлечена разглядыванием всего этого, что почти не обращала внимания на мужчину, который, едва я вышла из отеля, пошел вслед за мной, держась все же поодаль. Он, как и я, пересек площадь Согласия и зашагал в сад Тюильри, прислоняясь к дереву и закуривая папиросу каждый раз, когда я где-нибудь надолго останавливалась. Он, видимо, ждал подходящего момента… Когда я стала выбирать, на какую из имеющихся возле карусели лавочек присесть, чтобы спокойно почитать книгу, этот мужчина внезапно подскочил ко мне и, вцепившись в мою сумочку, с силой дернул за нее, чтобы вырвать ее у меня из рук. Однако, хотя он и застал меня врасплох, я машинально сжала пальцами сумочку очень-очень крепко, тем самым не позволив ему ее у меня отобрать.

Все произошло в течение каких-то секунд: стремительный бросок незнакомца, борьба за сумочку – и затем я, так и не выпустив ее из рук, повалилась на землю. Заметив, что находящиеся вокруг люди все как один обернулись и смотрят на нас, незнакомец, не добившись своей цели, бросился наутек.

Я же после этого нападения осталась лежать посреди парка на покрытой опавшими листьями земле, изо всех сил сжимая свою сумочку одной рукой, пальцы которой от чрезмерного напряжения стали белыми. Вот что интересно: оказывается, повалившись наземь, человек, как бы сильно он при этом не ударился, в первую очередь чувствует не боль и не душевное смятение, а жуткий стыд, вызванный тем, что он, как ему кажется, выглядит в глазах окружающих смешным. «Хоть бы меня сейчас никто не видел!» – именно такая мысль прежде всего обычно приходит в голову в подобных случаях, однако мне в данной конкретной ситуации остаться незамеченной было попросту невозможно, ибо я лежала на земле, окруженная большой группой людей, которые внимательно разглядывали меня и о чем-то перешептывались по-французски. Я привлекла их внимание не только тем, что упала, но еще и тем, что у меня при падении задралась юбка, и получалось, что я, словно какая-нибудь бесстыдница, выставила на всеобщее обозрение свои икры и край панталон. Я тут же быстрым движением одернула юбку.

– Vous êtes bien, mademoiselle?[11]11
  С вами все в порядке, мадемуазель? (фр.)


[Закрыть]– поинтересовался кто-то из стоявших рядом со мной людей, поддерживая меня под локоть и помогая подняться на ноги.

– Да… Э-э… Oui, oui… [12]12
  Да, да (фр.)


[Закрыть]– растерянно пролепетала я, подняв взгляд и увидев, что мне любезно пытается помочь какой-то галантный господин.

– Вы не ушиблись? – перешел он на испанский язык после того, как услышал, что я ответила ему «да» сначала по-испански и лишь затем уже по-французски. Он говорил с легким акцентом, по которому я без труда определила его национальность. – Ой, у вас ссадины на ладонях…

Вообще-то ссадины у меня были только на одной ладони – на той руке, которой я не держала сумку и на которую оперлась при падении, чтобы не ткнуться в землю лицом. На ней виднелись четыре ссадины с прилипшими к ним песчинками – как у мальчишек, игравших в течение нескольких часов в подвижные игры где-нибудь в лесопарке. Я, по сути, содрала кожу на ладони.

– Это пустяк… – печально сказала я в ответ. Охватившее меня смущение окончательно оттеснило на второй план все мои остальные чувства и ощущения, и единственное, чего мне сейчас хотелось, – это чтобы все окружающие меня люди куда-нибудь быстренько ушли и оставили меня одну с моими расцарапанной рукой, испачканной в пыли одеждой и испытываемым мной негодованием от того, что я стала посмешищем для множества людей – в том числе и для галантного господина.

Однако этот господин явно не собирался никуда уходить.

– Эти ссадины лучше бы промыть, а иначе в кровь может попасть инфекция. Пойдемте, я провожу вас вон до того павильона.

Мне не оставалось ничего другого, кроме как согласиться. Он провел меня между окружавшими нас людьми (они, раз уж «представление» закончилось, начали расходиться) к павильону, который находился в нескольких метрах от карусели и в котором продавались напитки. Я на ходу отряхивала свою одежду, загрязнившуюся при падении.

Внутри павильона я увидела несколько отделенных друг от друга ограждением железных столиков со столешницами из неполированного мрамора и угрюмого официанта с аккуратно подстриженными усиками, с галстуком-бабочкой и в белом фартуке – то есть выглядевшего так, как и все французские официанты. Мой юный спутник – я только теперь заметила, что он очень молод, – подвел меня к этому официанту и сказал ему:

– Les toilettes, s'il vous plaît[13]13
  Здесь:Подскажите, пожалуйста, где находится туалет (фр.).


[Закрыть].

– Il n'y a pas[14]14
  Здесь:Здесь его нет (фр.).


[Закрыть]– ответил моему спутнику официант с таким выражением лица, как будто ему хотелось еще добавить: «Это – всего лишь уличный павильон, мальчик, а не отель «Ритц»».

– Но вы, по крайней мере, можете принести нам немного воды, чтобы мадемуазель вымыла себе ладони, и две чашки чая с лимоном, – сказал юноша таким повелительным тоном, что официант не посмел ему что-либо возразить.

– Вы уже пришли в себя от испуга? – спросил он меня, когда мы сели с ним за столик.

– Испуга? Мне даже и в голову не приходило… – начала было я, но затем, наконец-таки в полной мере осознав, чтосо мной только что произошло, воскликнула: – Боже мой, у меня пытались отнять сумочку!

– Да, пытались, но не отняли. Вы проявили недюжинную силу.

Я машинально кивнула, задумавшись над произошедшим и почти не слушая своего собеседника.

– Когда об этом узнает моя тетя… Моя тетя! – Я поднялась из-за стола. – Мне нужно идти. Она, наверное, переживает…

Однако мой собеседник меня удержал.

– Подождите, – сказал он. – Выпейте сначала чаю. Этот горячий напиток поможет вам справиться с волнением. А если вы еще и смоете со своей ладошки кровь, то ваша тетя, возможно, будет переживать намного меньше.

Неужто я и в самом деле выглядела взволнованной?

Его доводы показались мне убедительными, а потому я решила снова присесть на стул – тем более что официант уже нес нам чай. Мне, конечно же, не помешало бы выпить сейчас соблазнительно дымящегося в чашке чая, потому что становилось уже прохладно. Однако не успела я бросить в чашку сахар, как мой собеседник вынул из своего кармана платок и окунул его в принесенную по его просьбе чашу с водой.

– Позволите? – спросил он, беря мою руку.

Я в ответ кивнула, и он стал аккуратно проводить смоченным в воде платком по ободранной ладони.

Впервые с момента произошедшего инцидента я посмотрела на него как на человека, который пришел мне на помощь. Он был одет очень элегантно, а его лицо – со шрамом, пересекающим губы (от этого шрама казалось, что у него заячья губа), – вполне можно было назвать симпатичным. Именно такие лица, даже если видишь их в первый раз, кажутся хорошо знакомыми: они вызывают ощущение надежности и спокойствия.

– Вам больно?

– Нет… А я ведь вас до сих пор еще не поблагодарила, господин…

– Виндфилд. Ричард Виндфилд, – представился он, поднимая взгляд и расплываясь в улыбке, которая, похоже, претендовала на то, чтобы быть обольстительной. Наверное, так он всегда улыбался, когда называл свои имя и фамилию. – Если бы здесь нашлось мыло, то было бы еще лучше.

– Вполне нормально и так, спасибо. Извините… извините, что я поначалу повела себя по отношению к вам не очень любезно, господин Виндфилд.

– Вам нет необходимости извиняться. Вы находились в состоянии шока. Пейте чай, он поможет вам прийти в себя.

Мы оба сделали по глотку.

– Вам, надо сказать, не повезло. Обычно в этой части города ограблений не бывает.

– И к тому же я не очень-то похожа на богачку с сумкой, набитой разными ценностями, – с раздражением добавила я. – Надо же! Я впервые в жизни решилась пойти куда-то одна и тут же угодила в дурацкую историю!

– Вы так до сих пор и не сказали мне своего имени.

– Да, это верно. Еще раз извините за мою невежливость. Меня зовут Исабель Альсасуа.

– Очень приятно с вами познакомиться, сеньорита Альсасуа.

– Я должна была бы сказать «мне тоже», господин Виндфилд, однако, по правде говоря, мое знакомство с вами было для меня не просто приятным – без вас я погибла бы от потери крови. (Виндфилд снова заулыбался.) Вы, видимо, не француз, ведь так?

– Да, я не француз. А как вы об этом догадались?

– Дело в том… – Я запнулась, а затем сказала первое, что пришло в голову: – У вас лицо не такое, как у французов.

– Неужели? – засмеялся мой собеседник. – Даже и не знаю, воспринимать мне эти ваши слова как комплимент или как оскорбление.

– Пожалуйста, воспринимайте их как комплимент. Мне не хотелось бы показаться вам невежливой… еще раз.

– Хорошо. Я вообще-то англичанин, из Девоншира. Вы бывали в Англии?

– К сожалению нет.

– Ну, она, знаете ли… зеленая.

Я невольно улыбнулась.

– А вы из какой части Испании? Вы ведь испанка, в этом у меня нет никаких сомнений.

Эта его реплика заставила меня вспомнить о своих прямых черных волосах, черных-пречерных глазах, уж очень смуглой коже и слишком крупных чертах лица. Я тебе об этом никогда не рассказывала, но мне как-то раз кто-то сказал, что я родилась под цыганской звездой и что моему лицу присуще «специфическое обаяние». Правда же заключается в том, любовь моя, что я ненавидела это специфическое обаяние,якобы присущее моему лицу, и очень хотела, чтобы у меня было лицо хрупкой красотки, нежное и бледное – то есть такое, какое соответствует нынешним вкусам. Ты, хорошо разбираясь в женщинах, наверняка знаешь, что женщинам свойственно мечтать о том, чего у них нет, и совсем не ценить то, что у них есть.

– Я – с юга, из городка Кадис. Вы, я думаю, бывали в Испании – вы ведь говорите по-испански очень хорошо.

– Спасибо. Я работал в Испании в течение трех лет. В Мадриде.

– Правда? И чем же вы там занимались, господин Винд-филд?

– Я дипломат, и меня направили тогда на работу в британское посольство, – произнес господин Виндфилд тоном, в котором ощущалось некоторое сожаление – как будто мой собеседник стыдился того, что он – дипломат.

Мне так только кажется или и в самом деле существуют люди, которые в определенных ситуациях стесняются быть уж слишком значительными?

– А теперь вы работаете здесь, в Париже?

– Нет, я, по правде говоря, здесь проездом. А вы приехали погостить?

Я отрицательно покачала головой.

– Я здесь тоже проездом. Я, кстати, официально не живу в Испании уже две недели. Я сейчас еду в Австрию… ну, в те края. Буду там жить со своей тетей. Завтра мы отправимся на поезде в Вену.

На лице Виндфилда появилось выражение приятного удивления.

– Какое невероятное совпадение! Я тоже еду завтра на поезде в Вену. Мне было бы очень приятно пообщаться с вами в дороге – если, конечно, вы не против.

Подобная перспектива, хотя она и не вызвала у меня такого восторга, как у Виндфилда, все же отнюдь не показалась мне неприятной. В конце концов, Виндфилд проявил себя как человек весьма любезный, и я не возражала против того, чтобы с ним пообщаться.

И тут вдруг в парке зажглись – похожие на волшебные – электрические фонари. Я с ностальгией подумала об уже исчезнувших из нашей жизни фонарщиках, которые со своими лестницами и шестами были своего рода уличными эквилибристами и которые в результате прогресса превратились в один из символов безвозвратного прошлого. Карусель тоже была освещена, и яркие лампочки прочерчивали на черном небе светящуюся линию. В воздухе пахло жженым сахаром (этот запах исходил от сахарной ваты) и умирающим осенним днем – как от угольной печи и от влажной земли. Я вдруг осознала, что уже стемнело, и одним махом допила свой чай.

– Уже поздно, и мне теперь уж точно пора уходить. Моя тетя будет волноваться, – сказала я, поднимаясь со стула. Мой собеседник тоже встал. – Еще раз большое спасибо за вашу любезность, господин Виндфилд, – сказала я, протягивая руку для рукопожатия.

Мой собеседник, пожав мою руку, не отпустил ее, а так и продолжал держать в своей руке.

– Вы позволите пригласить вас поужинать со мной сегодня вечером? – вдруг решительно предложил он. – Вы знаете ресторан, расположенный на Эйфелевой башне? Оттуда открываются такие чудесные виды, что, поверьте мне, туда стоит сходить.

Его предложение застало меня врасплох. Я ну никак не ожидала, что флегматичный английский джентльмен вдруг проявит подобную импульсивность: люди его круга сочли бы такой поступок по меньшей мере неуместным. Быстренько поразмышляв над тем, чтоему можно было бы ответить, я в конце концов решила дать такой ответ, который следовало бы ожидать от девушки из хорошей семьи, незамужней и, более того, недавно брошенной своим женихом.

– Большое спасибо, господин Виндфилд, но моя тетя уже наверняка придумала, чем меня сегодня вечером занять.

– Тогда, может быть, завтра, в поезде? – не унимался англичанин.

– Может быть. До завтра нужно еще дожить.

– Позвольте, я вас провожу. Не стоит идти сейчас, когда уже стемнело, одной по парку.

Виндфилд был, видимо, человеком настойчивым: он не желал примириться с тем, что ему сказали «нет». А еще он не мог позволить, чтобы такая барышня, как я, – и так уже нарвавшаяся сегодня на «приключения» – ходила ночью одна, рискуя угодить еще в какую-нибудь историю… Поэтому я на его предложение проводить меня ответила согласием.

– Вы остановились в Париже далеко отсюда?

– Нет, наоборот, очень близко. В отеле «Крильон».

– Еще одно невероятное совпадение! И я остановился именно в этом отеле. Сегодня, похоже, день удивительных совпадений.

– Похоже, что так, – кивнула я в ответ.

Мы пошли по слабоосвещенным дорожкам сада Тюильри, удаляясь от карусели и от звучащей возле нее музыки.

Подобные удивительные совпадения заставили меня забеспокоиться. Тебе ведь известно, любовь моя, что я не раз говорила, что совпадения, как и беды, не приходят в одиночку: судьба старается вешать их на нашу шею связкой, словно крендельки на веревочке…

– О Господи! – громко воскликнула я: открыв дверь своего номера «люкс» в отеле «Крильон», я привычным жестом включила освещение, однако вместо чистой и роскошно – в стиле XVIII века – украшенной комнаты я увидела сваленные в кучу предметы одежды и листы бумаги, смещенную со своих мест мебель, выдвинутые ящики, валяющиеся на полу простыни…

Застыв от удивления у двери, я растерянно смотрела на все это.

Через несколько мгновений позади меня послышались поспешные шаги: это Ричард Виндфилд, ожидавший лифт в конце коридора и, видимо, услышавший, как я вскрикнула, прибежал в мой номер. Он посмотрел поверх моего плеча на царящий в номере беспорядок и воскликнул:

– Good Lord [15]15
  О Господи! (англ.).


[Закрыть]

Затем он, бережно отстранив меня, прошел в номер, обходя валяющиеся на полу предметы: поваленный на бок стул, перевернутый маленький письменный стол, туфлю, сдвинутый со своего места сундук, открытую шляпную коробку и целые кипы белья, в том числе и самые интимные предметы моего туалета, бесстыдно разбросанные где попало. Дойдя под моим растерянным взглядом до середины комнаты, Виндфилд остановился и, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, стал рассматривать представшую перед его взором картину.

– Что… что здесь произошло? – спросила я у него, как будто он должен был это знать.

– Уровень обслуживания в этом отеле, похоже, очень снизился…

Я ошеломленно посмотрела на него, а он ответил на этот мой взгляд озорной улыбкой. Затем он, чтобы показать, что это была с его стороны всего лишь шутка, пожал плечами. Однако мне было не до шуток, и я осталась серьезной. Тогда Виндфилд, кашлянув, спросил у меня – уже очень серьезным тоном:

– Вы держали в этом номере какие-нибудь ценные вещи?

– Да… мои драгоценности! – воскликнула я, тут же устремляясь большими шагами к туалетному столику, на котором я оставила свою шкатулку.

Шкатулка эта, как и большинство других предметов, была сброшена на пол, а драгоценности из нее вывалились. Я наклонилась и подняла и шкатулку, и драгоценности, чувствуя, что от охватившего меня волнения мои движения стали какими-то неуклюжими.

– Больше ничего ценного у вас не было? – поинтересовался Виндфилд.

– Думаю, что нет…

– Ничего не понимаю! – пробормотал Виндфилд, в задумчивости проводя ладонями по своим темным волосам. – Я был бы абсолютно уверен, что здесь произошло ограбление, если бы они взяли драгоценности…

Я запихнула их обратно в шкатулку, а затем аккуратно ее закрыла и поставила на туалетный столик – как будто благодаря этому моему поступку мог хоть чуть-чуть уменьшиться хаос, царящий в номере, а заодно и немного успокоилась бы я сама. Затем я стала лихорадочно собирать с пола свое белье: я очень сильно смущалась оттого, что этот господин стоял и разглядывал мои чулки, мои culottes [16]16
  Трусики (фр.).


[Закрыть]и мои корсеты.