Текст книги "Собрание сочинений. Том 5"

Автор книги: Карл Генрих Маркс

Соавторы: Фридрих Энгельс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 42 страниц)

Мнению г-на Тьера о том, что во Франции нынешняя ипотечная система не имеет значения для сельского хозяйства, мы противопоставляем мнение крупнейшего французского агронома-химика. Домбаль обстоятельно доказал, что если нынешняя ипотечная система будет развиваться во Франции и дальше соответственно «природе», то французское сельское хозяйство станет невозможным^[259].

Какая вообще нужна наглая ограниченность, чтобы утверждать, будто для сельского хозяйства безразличны отношения земельной собственности – иными словами, будто для производства безразличны общественные отношения, в условиях которых это производство протекает!

Не требуется, впрочем, дальнейших доказательств того, что г-н Тьер, желая поддержать кредит крупных капиталистов, должен быть против всякого кредита мелким капиталистам. Кредитование крупных капиталистов означает в то же время для мелких капиталистов лишение кредита. Разумеется, мы отрицаем, что при современном строе можно помочь мелким землевладельцам путем каких-либо финансовых трюков. Но Тьер должен был утверждать это потому, что он считает существующий мир лучшим из миров.

По поводу этой части речи Тьера сделаем поэтому еще только одно замечание. Высказываясь против мобилизации земельной собственности и восхваляя, с другой стороны, английские отношения, Тьер забывает, что в Англии сельское хозяйство в огромной степени обладает как раз тем преимуществом, что оно ведется на фабричный лад и что земельная рента, т. е. земельная собственность, является там такой же мобильной, находящейся в обращении биржевой бумагой, как и всякая другая. Ведение сельского хозяйства на фабричный лад, т. е. ведение последнего по образцу крупной промышленности, со своей стороны, обусловливает мобилизацию земельной собственности, ее способность стать предметом беспрепятственного торгового обмена.

Вторая часть речи г-на Тьера состоит из нападок на бумажные деньги вообще. Он называет выпуск бумажных денег выпуском фальшивой монеты. Г-н Тьер открывает нам ту великую истину, что, когда выбрасывают на рынок слишком большую массу средств обращения, т. е. денег, тем самым обесценивают эти деньги, стало быть, обманывают вдвойне: и частных лиц и государство. Это-де в особенности относится к ипотечным банкам.

Все это – такие открытия, которые можно найти в самых плохоньких катехизисах политической экономии.

Надо различать следующее. Ясно, что, увеличивая произвольно количество денег – бумажных или металлических, мы не увеличиваем производства, следовательно, действительного богатства. Так же точно, удваивая в карточной игре число фишек, мы не удваиваем этим числа взяток.

С другой стороны, столь же ясно, что если недостаток фишек, средств обмена, денег мешает развитию производства, то всякое увеличение средств обмена, всякое уменьшение трудности в приобретении средств обмена, означает вместе с тем и увеличение производства. Этой потребности производства обязаны своим происхождением векселя, банки и т. д. В таком же смысле и ипотечные банки могут способствовать подъему сельского хозяйства.

Но г-н Тьер борется вовсе не за металлические деньги против бумажных. Он сам слишком много играл на бирже, чтобы находиться в плену старых меркантилистских предрассудков. В действительности он борется против того, чтобы кредит регулировался обществом в лице государства вместо регулирования его монополией. Первым шагом к регулированию кредита в общих интересах общества являлось именно предложение Тюрка о всеобщем ипотечном банке, бумаги которого имели бы принудительный курс, – как бы мало ни значило это предложение, если его взять само по себе.

Написано К. Марксом 13 октября 1848 г.

Печатается по тексту газеты

Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» № 116, 14 октября 1848 г.

Перевод с немецкого

«FRANKFURTER OBERPOSTAMTS-ZEITUNG» И ВЕНСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Кёльн, 18 октября.

«Германия находится во власти странного рока. Когда, казалось бы, настал момент, позволяющий приступить к восстановлению общего отечества, и благодарный взор в ответ на это обращается к небу, тогда грозовые тучи, которые все еще висят над Европой, разражаются новыми мощными громовыми ударами и заставляют дрожать руки людей, посвятивших себя делу разработки германской конституции. Такой громовой удар мы снова только что пережили в Вене!»

Так жалуется «Moniteur» имперского регентства – «Frankfurter Oberpostamts-Zeitung». Эта достойная газета, последний редактор которой^{159} красовался в списке платных креатур Гизо, на миг приняла свое положение au serieux^{160}. Центральная власть с ее парламентским обрамлением, франкфуртским собором, представилась ей действительно серьезной властью. Вместо того чтобы непосредственно отдавать подданным свои контрреволюционные приказы, тридцать восемь немецких правительств заставили центральную власть во Франкфурте повелевать им выполнять их же собственные решения. Все шло наилучшим образом, как во время майнцкой следственной комиссии [Immediat-Kommission]^[260]. Центральная власть могла воображать, что она действительно является властью, а ее «Moniteur» мог воображать, что он действительно «Moniteur». «Возблагодарите все господа, воздев руки к небу», – пел он.

И вот мы «переживаем» громовой удар из Вены. «Руки» наших Ликургов «дрожат», несмотря на армию остроконечных шлемов, представляющих собой такое же множество громоотводов революции; несмотря на декреты, по которым критика черно-красно-золотых личностей и их gesta^{161} подлежит наказанию как уголовное преступление^[261]; несмотря на энергичные фразы таких гигантских фигур, как Шмерлинг, Моль и Гагерн. Снова раздается рычание революционного чудовища – и во Франкфурте «дрожат». «Frankfurter Oberpostamts-Zeitung» в испуге вынуждена прервать свою благодарственную молитву. – Трагически негодует она на железный рок.

В Париже главенствует партия Тьера; в Берлине – министерство Пфуля с Врангелями во всех провинциях; во Франкфурте – центральная жандармерия; во всей Германии – более или менее скрытое осадное положение; в Италии водворен мир милосердным Фердинандом и Радецким; Елачич, командующий войсками в Венгрии, после истребления мадьяр провозглашает в Вене совместно с Виндишгрецем «хорватскую свободу и порядок»; в Бухаресте революция потоплена в крови; дунайские княжества осчастливлены благодеяниями русского режима; в Англии все вожди чартистов арестованы и сосланы; Ирландия слишком истощена голодом, чтобы подняться. Иль этого мало тебе?^[262]

Венская революция еще не победила. Но ее первой зарницы было достаточно, чтобы осветить перед Европой все позиции контрреволюции и, таким образом, сделать неотвратимой всеобщую борьбу не на жизнь, а насмерть.

Контрреволюция еще не уничтожена, но она сделала себя посмешищем. Вместе с героем Елачичем все ее герои превратились в комические фигуры, а в прокламации Фуада-эффенди после кровавой бани в Бухаресте^[263] дана уничтожающая пародия на все прокламации друзей «конституционной свободы и порядка» – от прокламаций рейхстага до самых ничтожных обращений нытиков.

Завтра мы подробнее остановимся на положении, создавшемся непосредственно в Вене, и на положении в Австрии вообще.

Написано К. Марксом 18 октября 1848 г.

Печатается по тексту газеты

Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» № 120, 19 октября 1848 г.

Перевод с немецкого

ОТВЕТ ПРУССКОГО КОРОЛЯ ДЕПУТАЦИИ НАЦИОНАЛЬНОГО СОБРАНИЯ

Кёльн, 18 октября. Король, во всяком случае, последователен. Его величество никогда себе не противоречит. Он сказал по случаю годовщины закладки Кёльнского собора депутации франкфуртского Национального собрания:

«Господа! Я очень хорошо понимаю значение вашего Собрания. Я очень хорошо вижу, насколько важно ваше Собрание!..» – Голос его величества стал здесь весьма серьезным и резким: «Не забывайте, однако, что в Германии существуют еще государи…» – При этом его величество положил руку на сердце и сказал с особым ударением: «… И не забывайте, что к их числу принадлежу и я».

Подобный же ответ получила и депутация Берлинского собрания, нанесшая его величеству 15 октября поздравительный визит в замке Бельвю. Король сказал:

«Мы собираемся воздвигнуть здание, которое должно просуществовать века. Но, господа, я обращаю ваше внимание на следующее. У нас еще имеется вызывающая, конечно, у многих зависть наследственная власть божьей милостью», – эти слова король произнес с сильным ударением, – «власть, обладающая еще полной мощью. Она есть тот фундамент, на котором только и может быть воздвигнуто это здание, если мы хотим, чтобы оно простояло так долго, как я сказал».

Король последователен. Он был бы всегда последователен, если бы, к сожалению, мартовские дни не поставили между его величеством и народом этот роковой клочок бумаги.

В данный момент его величество, по-видимому, снова верит, как и перед мартовскими днями, в «железную пяту» славянства. Народ в Вене окажется, быть может, тем волшебником, который превратит железо в глину.

Написано К. Марксом 18 октября 1848 г.

Печатается по тексту газеты

Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» № 120, 19 октября 1848 г.

Перевод с немецкого

ОТВЕТ ФРИДРИХА-ВИЛЬГЕЛЬМА IV ДЕПУТАЦИИ ГРАЖДАНСКОГО ОПОЛЧЕНИЯ

Кёльн, 18 октября. Фридрих-Вильгельм IV ответил командующему гражданским ополчением в Берлине Римплеру на его поздравления по случаю 15 октября:

«Я знаю, что героический и храбрый народ есть также и верный народ. Но не забывайте, что оружие вы получили от меня, и я вменяю вам в обязанность, чтобы вы взяли на себя охрану порядка, закона и свободы».

Конституционные короли безответственны, если считать, что они невменяемы – разумеется, в конституционном смысле. Их поступки, их слова, их жесты принадлежат не им самим, а ответственным министрам.

Ганземан, например, уходя в отставку, вложил в уста короля заявление, что проведение штейновского приказа по армии несовместимо с конституционной монархией. Пфуль провел этот приказ – именно в парламентском смысле. Ганземан был скомпрометирован – в конституционном смысле. По король сам себе не противоречил, ибо он ничего не говорил – опять-так и в конституционном смысле.

Таким образом, приведенное выше заявление короля есть не что иное, как заявление министерства, и как таковое оно подлежит критике.

Пфуль утверждает, что король создал гражданское ополчение по собственному побуждению? В таком случае Пфуль утверждает, будто король явился инициатором мартовской революции, а это бессмыслица – даже в конституционном смысле.

Но дело даже не в этом.

Создав вселенную и королей божьей милостью, бог предоставил более мелкие промыслы людям. Даже «оружие» и лейтенантские мундиры производятся земным путем, а земное производство, в отличие от небесного промысла, ничего не создает из ничего. Оно нуждается в сырье, орудиях труда и заработной плате, все в таких вещах, которые объединяются простым названием – издержки производства. Эти издержки производства государство покрывает за счет налогов, а источником налогов служит национальный труд. Стало быть, в экономическом смысле остается загадкой, каким образом какой бы то ни было король может что-либо дать какому бы то ни было народу. Сперва народ должен изготовить оружие и дать его королю, чтобы затем иметь возможность получить оружие от короля. Король всегда может давать лишь то, что дано ему. Так обстоит дело в смысле экономическом. Но конституционные короли появляются как раз в такое время, когда люди начинают проникать в эту экономическую тайну. Поэтому первым поводом для свержения королей божьей милостью были всегда вопросы о налогах. Так было и в Пруссии. Даже нематериальные товары, привилегии, которые под давлением народов короли давали им, не только были раньше даны этими народами королям, но обратное получение этих привилегий народы оплачивали всегда наличными – кровью и звонкой монетой. Проследите, например, английскую историю с XI столетия, и вы сможете подсчитать довольно точно, сколько раз битых черепов и сколько фунтов стерлингов стоила каждая конституционная привилегия. Г-н Пфуль хочет, по-видимому, вернуть нас к добрым временам экономической таблицы Давенанта^[264]. В этой таблице об английском производстве говорится, между прочим, следующее:

§ 1. Производительные работники: короли, офицеры, лорды, сельское духовенство и т. д.

§ 2. Непроизводительные работники: матросы, крестьяне, ткачи, прядильщики и т. д.

Согласно этой таблице, производит § 1, а получает § 2. В этом смысле г-н Пфуль и утверждает, будто король что-то дает.

Заявление Пфуля показывает, чего ждут в Берлине от героя «хорватского порядка и свободы»^{162}.

Последние события в Берлине напоминают столкновения 23 августа в Вене между гражданским ополчением и народом, также вызванные камарильей. За этим 23 августа последовало 5 октября.

Написано К. Марксом 18 октября 1848 г.

Печатается по тексту газеты

Напечатано в «NEUE Rheinische Zeitung» № 121, 20 октября 1848 г.

Перевод с немецкого

«REFORME» ОБ ИЮНЬСКОМ ВОССТАНИИ

Париж. Когда «Neue Rheinische Zeitung», единственная европейская газета – за исключением английской «Northern Star» – имела мужество и проницательность 29 июня правильно оценить июньскую революцию^{163}, ее выступление встретили не опровержениями, а доносами.

Факты подтвердили впоследствии наше мнение даже в глазах самых близоруких людей, если только собственный интерес окончательно не лишил их способности видеть.

Осрамилась тогда и французская пресса. Более решительные парижские газеты были закрыты. «Reforme», единственная радикальная газета, дальнейшее существование которой было допущено Кавеньяком, запинаясь искала оправданий для благородных июньских борцов и, как милостыню, вымаливала у победителя гуманность для побежденных. На попрошайку, разумеется, не обращали внимания. Потребовались сперва полное выявление результатов июньской победы, многомесячная резкая критика со стороны провинциальных газет, не скованных осадным положением, явное возрождение партии Тьера, чтобы «Reforme» уразумела случившееся.

В связи с проектом крайней левой об амнистии газета отмечает в своем номере от 18 октября:

«Когда народ сошел с баррикад, он никого не наказывал. Народ! Тогда он был господином, сувереном, победителем; ему целовали руки и ноги, отдавали честь его блузе, в один голос восторгались его благородными чувствами. И по справедливости: он был великодушен.

Теперь его дети и братья находятся в тюрьмах, на галерах, стоят перед военным судом. После того как народ не мог уже больше переносить голод, после того как он увидел, что целые толпы честолюбцев, набранных им с улицы, спокойно проходят мимо него и поднимаются во дворцы, после того как он в течение трех долгих месяцев верил республике в кредит, – после этого наступил такой день, когда народ, при виде своих голодающих детей и обессилевших отцов, потерял голову и ринулся в бой.

Он дорого заплатил за это. Его сыновья пали под пулями, а те, что остались, были разделены на две категории: одних предали военному суду, других отправили в ссылку – без следствия, без предоставления права защиты, без приговора! Любой другой стране чужды такие приемы – даже стране кабилов.

Никогда за свое двадцатилетнее существование монархия не осмеливалась на что-либо подобное.

В те дни газеты, спекулировавшие на династиях, опьяненные запахом трупов, готовые в любой момент дерзко надругаться над мертвыми» (ср. «Kolnische Zeitung» от 29 июня), «извергали всякого рода злостную клевету, еще до судебного расследования оскверняли честь народа и требовали передачи побежденных – живых и мертвых – чрезвычайным судам; они выдавали побежденных на расправу национальной гвардии и армии, становясь маклерами палача, прислужниками у позорного столба. Рабы безумной жажды мести, эти газеты выдумывали преступления; они усугубляли наше горе и изощрялись в оскорблениях и во лжи!» (Ср. «Neue Rheinische Zeitung» от 1 июля по поводу французского «Constitutionnel», бельгийской «Independance» и «Kolnische Zeitung»^{164}.)

«Газета «Constitutionnel» открыто содержала лавочку, торговавшую чудовищными извращениями и россказнями о гнусных зверствах. Эта газета прекрасно знала, что лгала, но как раз это ей и нужно было для се торговли и политики. Как купец и вместе с тем дипломат, она торговала «преступлениями в розницу», как торгуют другими товарами «на аршин». Этой недурной спекуляции должен был когда-нибудь наступить конец. Противоречия нагромождались одно на другое; в актах военного суда, в списках сосланных не было обнаружено ни одного имени каторжника. Были исчерпаны все средства для надругательства над отчаянием. И газета замолчала, подсчитав свои барыши».

Написано К. Марксом около 20 октября 1848 г.

Печатается по тексту газеты

Напечатано в «Neue Rheinishe Zeitung» № 123, 22 октября 1848 г.

Перевод с немецкого

АНГЛО-ФРАНЦУЗСКОЕ ПОСРЕДНИЧЕСТВО В ИТАЛИИ

Кёльн, 21 октября. Англо-французское посредничество в Италии прекращено. Череп дипломатии скалит зубы после каждой революции, и главным образом после наступления реакции, следующей за каждой революцией. Но всякий раз, когда раздаются громовые раскаты новой революции, дипломатия заползает в свой благоухающий склеп. Венская революция опрокинула, словно карточный домик, франко-английскую дипломатию.

Пальмерстон расписался в своем бессилии, Бастид – тоже. Венская революция положила конец, по их собственному признанию, скучной переписке этих господ. Бастид официально сообщил об этом сардинскому послу маркизу Риччи.

На запрос последнего, «не возьмется ли Франция при известных условиях за оружие в пользу Сардинии», суровый республиканец Бастид (из «National») сделал реверанс один, другой, третий раз и запел:

«Надейтесь на меня, но не плошайте сами, И бог, наверное, тогда поможет вам»^[265].

Франция-де твердо держится принципа невмешательства, – того самого принципа, борьба против которого во времена Гизо годами питала Бастида и всех прочих господ из «National».

В этом итальянском вопросе «добропорядочная» французская республика вконец оскандалилась бы, если бы только со времени чреватого событиями июня для нее возможен был еще больший позор. Rien pour la gloire!^{165} – твердят друзья торговли во что бы то ни стало. Rien pour la gloire! – таков девиз добродетельной, умеренной, благопристойной, солидной, добропорядочной, словом – буржуазной республики. Rien pour la gloire! Ламартин олицетворял иллюзию буржуазной республики в отношении самой себя, преувеличенное, фантастическое, восторженное представление, составленное ею о самой себе, ее грезу о своем собственном величии. Чего только нельзя себе вообразить! Подобно Эолу, освободившему из своих мехов все ветры, Ламартин выпустил и одним дуновением погнал на восток и на запад всех воздушных призраков, все фразы буржуазной республики – ветреные слова о братстве всех народов, об освобождении, которое Франция понесет всем народам, о самопожертвовании Франции в интересах всех народов.

А что он сделал? – ничего! Дополнить его фразы делом взяли на себя Кавеньяк и его направленное вовне орудие, Бастид.

Спокойно взирали эти господа на неслыханные сцены в Неаполе, на неслыханные сцены в Мессине, на неслыханные сцены в Милане и его округе.

А для того чтобы не оставалось ни малейшего сомнения, что в «добропорядочной» республике господствует тот же класс, а потому проводится та же внешняя политика, что и при конституционной монархии, при Кавеньяке та же политика, что и при Луи-Филиппе, – в международных распрях прибегают к старому и вечно новому средству, к entente cordiale^{166} с Англией, с Англией Пальмерстона, с Англией контрреволюционной буржуазии.

Но история не должна забыть всей остроты, всей pointe этого положения. Редактор «National», Бастид, должен был судорожно ухватиться за руку Англии. А ведь entente cordiale представляла собой главный козырь, который бедный англофобский «National» в течение всего своего существования пускал вход против Гизо.

На надгробном камне «добропорядочной» республики будет начертано: Бастид – Пальмерстон.

Но «добропорядочные» республиканцы пошли даже дальше entente cordiale Гизо. Офицеры французского флота позволили себе угощаться на банкете, устроенном неаполитанскими офицерами, и на дымящихся еще развалинах Мессины пили за здоровье неаполитанского короля, этого слабоумного тигра Фердинанда. А над их головами испарялись фразы Ламартина.

Написано К. Марксом 21 октября 1848 г.

Печатается по тексту газеты

Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» № 123, 22 октября 1848 г.

Перевод с немецкого

«ОБРАЗЦОВОЕ КОНСТИТУЦИОННОЕ ГОСУДАРСТВО»

Кёльн, 21 октября. Каждый раз все с новым и новым удовольствием мы возвращаемся к нашему «образцовому конституционному государству», к Бельгии.

В одном из предыдущих номеров нашей газеты мы доказывали, что «самым крупным вассалом Леопольда» является «пауперизм». Мы показали, что, если преступность, хотя бы только среди юношей и девушек моложе 18 лет, стихийно росла бы и дальше в такой же пропорции, как в 1845–1847 гг., то «в 1856 г. в тюрьме сидела бы вся Бельгия, в том числе и не родившиеся еще дети». Вместе с тем мы показали, что в той же мере, в какой растут пауперизм и преступность, иссякают в Бельгии и источники дохода от промышленности («Neue Rheinische Zeitung» № 68)^{167}.

Сегодня мы бросим взгляд на финансовое положение «образцового государства».

Франки

Обыкновенный бюджет 1848 г..119000000

Первый принудительный заем..12000000

Второй принудительный заем..25000000

Банковые билеты с принудительным курсом..12000000

Итого………………….168000000

Сверх того, банковые билеты с принудительным курсом, гарантированные государством..40000000

Всего………………….208000000

Бельгия, – говорит нам Рожье, – стоит как скала; вокруг нее бушуют штормы мировой истории, но она невозмутима. Она стоит на первозданных высотах своих широких учреждений. Указанные 208 миллионов франков представляют собой прозаическое выражение чудодейственной силы этих образцовых учреждений. Конституционная Бельгия гибнет не от революционного движения. Она позорно гибнет – от банкротства.

Либеральное бельгийское министерство, министерство Рожье, представляет собой, подобно всем либеральным министерствам, не что иное, как министерство капиталистов, банкиров, крупной буржуазии. Мы сейчас увидим, каким образом это министерство, несмотря на рост пауперизма и упадок промышленности, не пренебрегает самыми рафинированными средствами, чтобы опять, как всегда, эксплуатировать весь народ в интересах крупных банкиров.

Второй заем, упомянутый в приведенной выше сводке, был отвоеван у палат главным образом благодаря обещанию выкупить казначейские обязательства. Эти казначейские обязательства были выпущены при католическом министерстве де Тё католическим министром финансов Малу. Выпуск этих казначейских обязательств был обеспечен средствами, добровольно предоставленными взаймы государству некоторыми финансовыми тузами. Обязательства эти составляли главную, неисчерпаемую тему той брюзгливой критики, с которой наш Рожье и его либеральная компания выступали против министерства де Тё.

Что же делает теперь либеральное министерство? Оно объявляет в «Moniteur» – у Бельгии имеется свой «Moniteur» – о новом выпуске казначейских обязательств из 5 %.

Разве это не наглость – выпускать казначейские обязательства после того, как принудительный заем в 25 миллионов франков выманили лишь под предлогом выкупа столь опороченных казначейских обязательств, выпущенных Малу? Но и это еще не все.

Казначейские обязательства выпущены из 5 %. Бельгийские бумаги, которые также гарантируются государством, дают 7–8 %. Кто же при этих условиях вложит свои деньги в казначейские обязательства? И кроме того, вследствие общего положения страны и вследствие принудительных займов мало осталось таких людей, которые были бы в состоянии предоставлять государству добровольные ссуды.

Какова же цель этого нового выпуска казначейских обязательств?

Банки смогли пустить в обращение далеко еще не все билеты с принудительным курсом, на выпуск которых уполномочило их либеральное правительство. В их портфелях лежит еще на несколько миллионов этих бесполезных бумаг, которые, понятно, не приносят никаких процентов, пока они остаются наглухо запертыми в этих портфелях. Можно ли найти лучшее средство пустить эти бумаги в обращение, чем отдать их государству в обмен на казначейские обязательства, приносящие 5 %?

Банк получает таким образом 5 % за несколько миллионов клочков бумаги, которые ему ничего не стоили и которые вообще имеют меновую стоимость лишь потому, что им дало эту меновую стоимость государство. В ближайшем бюджете платящее налоги бельгийское простонародье обнаружит увеличение дефицита на несколько сот тысяч франков, которые оно, выполняя свой долг, должно будет покрыть – все в пользу бедного банка.

Нужно ли удивляться тому, что бельгийские финансовые тузы находят конституционную монархию более прибыльной, чем республику? Католическое министерство лелеяло и охраняло главным образом священнейшие, т. е. материальные интересы крупных землевладельцев. Либеральное министерство с такой же нежной заботливостью обслуживает интересы крупных землевладельцев, финансовых тузов и придворных лакеев. Что же тут удивительного, если под искусным руководством министерства эти так называемые партии, которые с одинаковой алчностью набрасываются на национальное богатство, а в Бельгии, скорее, на национальную бедность, вцепляясь при этом не раз друг другу в волосы, если эти партии, теперь примиренные, бросаются друг другу в объятия и образуют лишь одну-единственную большую партию – «национальную партию»?

Написано К. Марксом 21 октября 1848 г.

Печатается по тексту газеты

Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» № 123, 22 октября 1848 г.

Перевод с немецкого

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПРОКУРОР «ГЕККЕР» И «NEUE RHEINISCHE ZEITUNG»

Кёльн, 28 октября. В№ 116 «Neue Rheinische Zeitung» под чертой, т. е. вне политического отдела газеты, было напечатано «Слово к немецкому народу» за подписью «Геккер». Этот «исторический документ» появился в некоторых немецких газетах раньше, чем в «Neue Rheinische Zeitung». Другие немецкие газеты, не исключая рейнско-прусских и старо-прусских, опубликовали его позже. Даже у «Kolnische Zeitung» хватило исторического разумения напечатать прокламацию Струве, равно как и прокламацию Фуада-эффенди.

Нам не известно – может быть, лавры республиканца Геккера не давали спокойно спать государственному прокурору Геккеру? Может быть, нужно было, чтобы изумленный мир узнал о двойном поражении германской революции – в результате бегства республиканца Геккера в Нью-Йорк и в результате присутствия государственного прокурора Геккера в Кёльне? Это вполне возможно. Наши потомки будут видеть в этих двух гигантских фигурах драматическое воплощение противоречий современного движения. Будущий Гёте изобразит их вместе в новом «Фаусте». Предоставим ему самому решить, какому Геккеру он отведет роль Фауста, какому – роль Вагнера.

Так или иначе, за фантастическим прощальным словом республиканца Геккера последовало не менее фантастическое обвинение со стороны государственного прокурора Геккера.

Или мы ошибаемся? Может быть, государственный прокурор Геккер считает, что «Слово к немецкому народу» является собственной фабрикацией «Neue Rheinische Zeitung» и что в своем изобретательном коварстве эта газета поставила под своей собственной прокламацией подпись «Геккер», чтобы заставить немецкий народ поверить, будто Геккер, государственный прокурор, эмигрирует в Нью-Йорк, будто Геккер, государственный прокурор, провозглашает германскую республику, будто Геккер, государственный прокурор, официально санкционирует революционные благие пожелания?

Такая уловка была вполне вероятной, ибо подпись под документом, напечатанным в приложении к № 116 «Neue Rheinische Zeitung», гласит не «Фридрих Геккер», a tout bonnement^{168} «Геккер». Геккер без всяких росчерков, просто Геккер! А разве в Германии Геккер – не в двух лицах?

И кто же из этих двух – «просто Геккер»? Что ни говорите, но в этой простоте есть что то двусмысленное, мы хотим сказать – что-то, бросающее подозрение на «Neue Rheinische Zeitung».

Как бы то ни было, г-н Геккер, государственный прокурор, явно усмотрел в

«Слове к немецкому народу» фабрикацию самой «Neue Rheinische Zeitung». Он увидел в нем прямой призыв к низвержению правительства, ярко выраженную государственную измену или, по меньшей мере, соучастие в государственной измене, что, согласно Code penal^{169}, равносильно «просто» государственной измене.

Ввиду этого г-н Геккер предложил судебному следователю «конституировать» в качестве государственного изменника не ответственного издателя, подписывающего газету, а ее главного редактор а Карла Маркса. Но «конституировать» кого-нибудь в качестве государственного изменника – это значит, другими словами, посадить этого человека прежде всего в тюрьму, подвергнув его на первое время предварительному заключению. Дело идет здесь о «конституировании» одиночного заключения. Судебный следователь ответил отказом. Но если уж г-на Геккера обуревает какая-нибудь идея, он с ней не расстается. «Конституирование» главного редактора «Neue Rheinische Zeitung» стало у него навязчивой идеей, как подпись «Геккер» под «прощальным словом» превратилась для него в фикцию. Итак, он обратился в судебную палату. Судебная палата ответила отказом. От судебной палаты он перешел к апелляционному сенату. Апелляционный сенат ответил отказом. Но г-на государственного прокурора Геккера так и не покидала его навязчивая идея «конституировать» – все в том же вышеозначенном смысле – главного редактора «Neue Rheinische Zeitung» Карла Маркса. Как видите, идеи прокуратуры – не спекулятивные идеи в гегелевском смысле. Это идеи в духе Канта: откровения «практического» разума.

Карла Маркса никак нельзя было прямо «конституировать» в качестве государственного изменника, даже если бы перепечатка газетой революционных фактов или прокламаций являлась с ее стороны актом государственной измены. Прежде всего привлекли бы к ответственности того, кто подписывает газету, особенно в данном случае, когда упомянутый документ помещен под чертой. Что же оставалось делать? Одна идея порождает другую. Карла Маркса можно было привлечь к ответственности по статье 6 °Code penal в качестве соучастника преступления, якобы совершенного ответственным издателем. Его можно, если захотеть, привлечь к ответственности и как сообщника в напечатании любого объявления, хотя бы оно появилось даже в «Kolnische Zeitung». И вот Карл Маркс получил от судебного следователя приказ явиться, явился и был допрошен. Наборщики, насколько нам известно, были вызваны в качестве свидетелей, корректор был вызван в качестве свидетеля, владелец типографии был вызван в качестве свидетеля. И, наконец, в качестве свидетеля был вызван ответственный издатель [Gerant]^{170}. Последний вызов нам непонятен.