Текст книги "Собрание сочинений. Том 5"

Автор книги: Карл Генрих Маркс

Соавторы: Фридрих Энгельс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 42 страниц)

В № 122 «Telegraph» говорится:

«… А теперь ожидают, что мы выскажемся о причинах и результатах этого ужасного кровопролития. С самого начала было ясно, что это настоящее сражение между двумя классами». (Можно царство отдать за подобную мысль, – воскликнет про себя достойная «Kolnische» и ее «Вольферс».) «Это – восстание рабочих против правительства, созданного ими самими, и против класса, который в настоящее время поддерживает правительство. Труднее объяснить, из-за чего непосредственно разгорелась борьба, чем указать ее постоянные, существующие и поныне причины. Февральская революция была совершена главным образом рабочим классом, и было заявлено во всеуслышание, что она была совершена в его интересах. Это не столько политическая, сколько социальная революция. Масса недовольных рабочих не явилась на свет сразу, наделенная всеми качествами солдат. Их нужда и их недовольство также не были порождены исключительно событиями последних четырех месяцев. Еще в понедельник мы цитировали, может быть преувеличенное, но не вызвавшее возражений заявление г-на Леру в Национальном собрании, что во Франции существует 8 миллионов нищих и 4 миллиона рабочих, не имеющих определенного заработка. Он имел при этом в виду предреволюционное время и жаловался, что после революции ничего не предпринято против этого страшного зла. Теории социализма и коммунизма, сложившиеся во Франции и получившие теперь такое большое влияние на общественное мнение, выросли на почве ужасающей нужды, которую испытывали громадное большинство народа в правление Луи-Филиппа. Основной вопрос, который нельзя упускать из виду, – это бедственное положение народных масс; в этом-то и кроется действительная жизненная причина революции. В Национальном собрании скоро было решено лишить рабочих тех преимуществ, которые политические деятели революции им так поспешно и необдуманно наобещали. Совершенно явно начиналась сильная реакция социального и даже политического характера. От власти, которую поддерживала большая часть Франции, требовали, чтобы она удалила тех людей, которым эта власть была обязана своим существованием. Сначала рабочим льстили, кормили их, затем разъединили, грозили им голодной смертью, удалили в провинцию, оторвав от привычных трудовых связей, и в конце концов создали план уничтожения их силы. Можно ли после этого удивляться раздражению рабочих? Конечно, никого не может удивить их уверенность, что они в состоянии совершить вторую, более успешную революцию. И их шансы на победу над вооруженными силами правительства, судя по длительности оказанного ими до сих пор сопротивления, были сильнее, чем многие предполагали. Из этого, а также из того обстоятельства, что среди народа не оказалось политических вождей, и из того факта, что высланные из Парижа рабочие, едва дойдя до застав, тотчас же возвращались обратно, можно заключить, что восстание является результатом всеобщего недовольства рабочего класса, а не делом политических подстрекателей. Рабочие считают, что их собственное правительство снова предало их интересы. Теперь, как и в феврале, они взялись за оружие, чтобы бороться с ужасающей нуждой, жертвой которой они были так долго.

Теперешняя борьба является лишь продолжением февральской революции. Она является продолжением охватившей всю Европу борьбы за более справедливое распределение ежегодно производимых продуктов труда. В Париже эта борьба теперь, вероятно, будет подавлена, потому что сила, которую новая власть унаследовала, от старой, очевидно, имеет перевес. Но как бы успешно ни подавляли эту борьбу, она снова и снова будет возобновляться до тех пор, пока правительство либо осуществит более справедливое распределение ежегодно производимых продуктов труда, либо, в виду невозможности это сделать, откажется от дальнейших попыток в этом направлении и предоставит решение вопроса свободной рыночной конкуренции… В действительности борьба ведется за достаточные средства существования. Политические деятели, взявшие на себя руководство революцией, лишили даже средний класс средств к существованию. Средний класс стал более варварским, чем рабочие. Сильнейшие страсти разгорелись с обеих сторон и толкнули к пагубным действиям. Всякое братство отброшено, и обе стороны объявили друз другу войну не на жизнь, а на смерть. Невежественное, если не злонамеренное правительство, не имеющее, по-видимому, при существующем чрезвычайном кризисе никакого представления о своих обязанностях, сперва натравливало рабочих против среднего класса, а в настоящее время помогает последнему смести с лица земли разочарованных, обманутых и ожесточившихся теперь рабочих. Упрек по поводу разразившегося великого несчастья не должен касаться самого принципа революции – твердого намерения бороться с нуждой и угнетением. Упрек, скорее, должен быть направлен против тех, кто по своему политическому невежеству еще больше ухудшил бедственное положение, унаследованное от Луи-Филиппа».

Так пишет об июньской революции лондонская буржуазная газета, газета, защищающая принципы Кобдена, Брайта и др., газета, которая после «Times»^[98] и «Northern Star», этих двух деспотов английской прессы, как называет их «Manchester Guardian»^[99], является наиболее распространенной газетой в Англии.

Теперь сравните вышеприведенный отрывок с тем, что пишет в № 181 «Kolnische Zeitung»! Эта удивительная газета превращает борьбу двух классов в борьбу «порядочных» с ворами! Достойная газета! Как будто этими эпитетами не наделяли друг друга попеременно оба класса. Это та самая газета, которая при первых слухах об июньском восстании призналась в своей полной неосведомленности относительно характера восстания; потом сообщения из Парижа заставили ее признать, что там происходит серьезная социальная революция, которая не исчерпывается в результате одного поражения; наконец, ободренная одним поражением рабочих, газета видит в восстании не что иное как борьбу «подавляющего большинства» против «дикой орды каннибалов, разбойников и убийц».

Чем была римская война рабов? Войной между «порядочными» и каннибалами! Г-н Вольферс напишет римскую историю, а гг. Дюмон – Брюггеман будут разъяснять рабочим, этим «несчастным», их истинные права и обязанности, «будут приобщать их к той науке, которая ведет к порядку, которая воспитывает истинных граждан!»

Да здравствует наука Дюмона – Брюггемана – Вольферса, их тайная наука! – Вот один пример этой тайной науки: на протяжении двух номеров почтенный триумвират рассказывает своим доверчивым слушателям, будто Кавеньяк собирается минировать Сент Антуанское предместье. На беду Сент-Антуанское предместье несколько больше славного города Кёльна. Но ученый триумвират, который мы рекомендуем германскому Национальному собранию для обуздания Германии, триумвират Дюмон – Брюггеман – Вольферс преодолевает это затруднение – он знает, как одной миной взорвать город Кёльн! Его представлению о мине, которая должна взорвать Сент-Антуанское предместье, соответствует представление о подземных силах, которые подрывают современное общество, от которых задрожал Париж в июньские дни и под действием которых из его революционного кратера стала извергаться кровавая лава.

Но, добрейший триумвират! Великие Дюмон – Брюггеман – Вольферс, мужи, прославленные в мире газетных объявлений! Кавеньяки рекламы! Мы скромно склонили головы перед величайшим историческим кризисом, какой когда-либо сотрясал миp, – перед классовой борьбой буржуазии и пролетариата.

Мы не создавали этого факта: мы его констатировали. Мы констатировали, что один из этих классов побежден, как говорит сам Кавеньяк. Над могилой побежденных мы воскликнули: «Горе победителям!», и сам Кавеньяк содрогается перед своей исторической ответственностью! А Национальное собрание обвиняет в трусости каждого из своих членов, который не берет на себя открыто эту ужасающую историческую ответственность. Разве для того раскрыли мы перед немцами книгу Сивиллы, чтобы они ее сожгли? Когда мы изображаем борьбу чартистов с английской буржуазией, разве мы тем самым требуем от немцев, чтобы они стали англичанами?

Но, Германия, неблагодарная Германия, хотя тебе и известна «Kolnische Zeitung» с ее объявлениями, но ты не знаешь величайших своих мужей, своего Вольферса, своего Брюггемана, своего Дюмона! Сколько потрачено умственных усилий, сколько пролито пота, кровавого пота в борьбе классов, в борьбе свободных и рабов, патрициев и плебеев, помещиков и крепостных, капиталистов и рабочих! Но все это только потому, что еще не существовало «Kolnische Zeitung». Однако, храбрейший триумвират, если современное общество в таком количестве и с такой энергией порождает «злодеев», «каннибалов», «убийц» и «грабителей», что их восстание потрясает основы официального общества, то что это за общество! Какая педантично организованная анархия! И ты воображаешь, что кладешь конец раздорам, воображаешь, что возвышаешь и участников и зрителей страшной драмы, низводя их до роли действующих лиц лакейских трагедий Коцебу!

Среди национальных гвардейцев предместий Сент-Антуан, Сен-Жак и Сен-Марсо нашлось всего лишь 50 человек, которые откликнулись на призыв буржуазных трубачей, – так сообщает парижский «Moniteur», правительственный орган, газета Людовика XVI, Робеспьера, Луи-Филиппа и Марраста – Кавеньяка! Нет ничего проще для той науки, которая «воспитывает» из человека истинного гражданина! Три самых больших предместья Парижа, три наиболее развитых в промышленном отношении предместья, перед изделиями которых бледнеют и блекнут даккский муслин и бархат Спиталфилдса, населены-де «каннибалами», «грабителями», «разбойниками» и «злодеями». Так утверждает Вольферс!

А Вольферс, конечно, достойный человек! Он восславил воров, заставив их давать более крупные сражения, изготовлять лучшие шедевры и совершать более героические подвиги, чем деяния Карла X, Луи-Филиппа, Наполеона и чем изделия даккских и спиталфилдсских ткачей.

Выше мы упоминали о лондонском «Telegraph». А вчера наши читатели могли ознакомиться с мнением Эмиля Жирардена. Рабочий класс, – говорит он, – после того как он отсрочил на месяц уплату по векселю своему должнику, февральской революции, стучится в качестве кредитора в дверь своего должника, стучится мушкетом, баррикадой, своим собственным телом! Эмиль Жирарден? Но кто он такой? Отнюдь не анархист! Упаси боже! Но он республиканец следующего дня, республиканец завтрашнего дня (repubhcain du lendemain), a «Kolnische Zeitung», какой-нибудь Вольферс, какой-нибудь Дюмон, какой-нибудь Брюггеман – это все позавчерашние республиканцы, республиканцы до республики, республиканцы вчерашнего дня (republicains de la veille)! Эмиль Жирарден, да разве может он выступать в качестве свидетеля наряду с Дюмоном? Когда «Kolnerin» к ссылке и повешению присоединяет еще и злорадство по поводу ссылки и повешения, восхищайтесь ее патриотизмом! Ведь ей только нужно доказать миру, недоверчивому, совершенно слепому немецкому миру, что республика сильнее, чем монархия, что республиканское Национальное собрание с Кавеньяком и Маррастом способно на то, на что неспособна была конституционная палата депутатов с Тьером и Бюжо! Vive la republique! Да здравствует республика! – восклицает спартанка «Kolnerin» над истекающим кровью, истерзанным, объятым пламенем Парижем. Да ведь она скрытая республиканка! И за это ее подозревают в трусости, в бесхарактерности какой-то Гервинус, какая-то «Augsburgerin»^[100]! О безупречная! Кёльнская Шарлотта Корде!

Заметьте, ни одна парижская газета, ни «Moniteur», ни «Debats»^[101], ни «National» не говорят о «каннибалах», «грабителях», «разбойниках», «убийцах». Об этом твердила только одна газета – газета Тьера, человека, безнравственность которого бичевал в «Kolner Zeitung» Якоб Венедей, газета человека, против которого «Kolnerin» кричала во всю глотку:

«Его не получить им,

Немецкий вольный Рейн»

^[102]

, —

только газета Тьера «Constitutionnel»^[103], из которой черпает свою премудрость бельгийская «Independance», а также рейнская наука, воплощенная в Дюмоне – Брюггемане – Вольферсе!

А теперь отнеситесь несколько критически к скандальным анекдотам, с помощью которых «Kolnische Zeitung» клеймит побежденных, – та самая газета, которая в самом начале борьбы заявила, что она совершенно не осведомлена о ее характере, которая во время борьбы утверждала, что это «серьезная социальная революция», а после окончания борьбы заговорила о потасовке жандармов и воров.

Они грабили! Но что? Оружие, боевые припасы, перевязочные материалы и необходимейшие средства к жизни. На оконных ставнях воры писали: «Mort aux voleurs!» Смерть ворам/

Они «убивали, как каннибалы»! Каннибалы, они не соглашались добровольно, чтобы национальные гвардейцы, наступавшие на баррикады позади линейных войск, разбивали черепа их раненым, пристреливали побежденных, закалывали женщин. Каннибалы, которые уничтожали в этой истребительной войне, как ее называет одна буржуазная французская газета. Они поджигали? Однако единственный факел, который они бросили в восьмом округе в ответ на законные зажигательные ракеты Кавеньяка, – это только поэтический, вымышленный факел, как свидетельствует «Moniteur».

«Одни», – говорит Вольферс, – «превозносили программу Барбеса, Бланки и Собрие, другие провозглашали здравицу в честь Наполеона или Генриха V».

А целомудренная «Kolnerin», которая не носит в своем чреве ни Наполеонидов, ни Бланки, уже на второй день восстания объявила, что «борьба ведется во имя красной республики». Зачем же она болтает о претендентах? Но она, как мы уже сказали, – заядлая скрытая республиканка, Робеспьер в юбке, ей всюду мерещатся претенденты, и это заставляет ее трепетать за свою нравственность!

«Почти все они имели при себе деньги, а некоторые даже значительные суммы».

Рабочих было от 30000 до 40000 человек, и «почти все они имели при себе деньги», – это теперь-то, при такой нужде и при таком застое во всех делах! Деньги, должно быть, потому стали такой редкостью, что их припрятали рабочие!

С величайшей старательностью парижский «Moniteur» сообщал о всех случаях, когда у инсургентов были найдены деньги. Таких случаев смогли насчитать не больше двадцати. Разные газеты и корреспонденты приводят те же случаи, а суммы указывают разные. «Kolnische Zeitung», известная своим критическим тактом, принимает эти разные рассказы о тех же двадцати случаях как сообщения о различных случаях, да еще прибавляет к ним все распространявшиеся слухи и все-таки может насчитать не более двухсот случаев. И это дает ей право сказать, что почти все 30—40000 рабочих имели при себе деньги! До сих пор установлено лишь то, что легитимистские, бонапартистские и, может быть, филиппистские агенты, снабженные деньгами, затесались или намеревались затесаться в среду баррикадных борцов. Г-н Пайе, чрезвычайно консервативный член Национального собрания, проведший двенадцать часов среди инсургентов в качестве пленника, заявляет:

«Большинство из них – это рабочие, доведенные четырехмесячной нуждой до отчаяния, и они говорили: лучше умереть от пули, чем от голода!»

«Многие, очень многие из числа убитых», – уверяет Вольферс, – «имели на теле те роковые знаки, которыми общество клеймит преступление».

Это низкая ложь, постыдная клевета, одна из тех гнусностей, которые заклеймил Ламенне, противник инсургентов, сторонник «National», в своей газете «Peuple constituant»^[104], а также Ларошжаклен, неизменно рыцарски настроенный легитимист, в Национальном собрании. Вся эта ложь основана на в высшей степени недостоверном, не подтвержденном «Moniteur» утверждении одного корреспондентского бюро, будто было найдено одиннадцать трупов, заклейменных буквами Т. F.^{43} Да и была ли когда-нибудь революция, во время которой не нашли бы таких одиннадцати трупов? И какая революция не клеймит этими знаками в сто раз больше людей?

Итак, мы видим, что газеты, воззвания и иллюминации победителей свидетельствуют о том, как они морили голодом, доводили до отчаяния, закалывали, расстреливали, заживо замуровывали, ссылали, издевались над мертвыми. А против побежденных приводятся только анекдоты, рассказанные одним лишь «Constitutionnel», перепечатанные газетой «Independance» и переведенные на немецкий язык «Kolnische». Нет большего оскорбления для истины, как пытаться доказывать ее анекдотом, – говорит Гегель.

Перед домами в Париже сидят женщины и щиплют корпию для раненых, даже для раненых инсургентов. А редакторы «Kolnische Zeitung» вливают им в раны серную кислоту.

Они донесли на нас буржуазной полиции. Мы же, наоборот, советуем рабочим, этим «несчастным», «уяснить себе свои истинные права и обязанности, дать себя приобщить к той науке, которая ведет к порядку, которая воспитывает истинных граждан», воспользовавшись услугами бессмертного триумвирата Дюмона – Брюггемана – Вольферса.

Написано Ф. Энгельсом 30 июня 1848 г.

Печатается по тексту газеты

Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» № 31, 1 июля 1848 г.

Перевод с немецкого

ИЮНЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ (ХОД ВОССТАНИЯ В ПАРИЖЕ^[105])

I

Постепенно перед нами вырисовывается вся совокупность событий июньской революции. Сообщения поступают в более полном виде, создается возможность отделить факты от слухов и от лжи, все яснее становится характер восстания. И чем более удается уловить внутреннюю связь событий четырех июньских дней, тем большее изумление вызывают колоссальные размеры восстания, героическое мужество, быстро импровизированная организация, единодушие инсургентов.

План военных действий рабочих, составленный, как говорят, Керсози, другом Распайля и бывшим офицером, сводился к следующему.

Инсургенты должны были наступать концентрически четырьмя колоннами в направлении ратуши.

Первая колонна, операционной базой которой были пригороды Монмартр, Ла-Шапель и Ла-Виллет, должна была двигаться от застав Пуассоньер, Рошшуар, Сен-Дени и Ла-Виллет на юг, занять бульвары и подойти к ратуше через улицы Монторгёй, Сен-Дени и Сен Мартен.

Вторая колонна, базой которой были населенные почти исключительно рабочими и защищенные каналом Сен-Мартен предместья Тампль и Сент-Антуан, должна была двигаться к тому же центру по улицам Тампль и Сент-Антуан и по набережным северного берега Сены, а так же по всем параллельным улицам лежащих между ними кварталов.

Третья колонна, опиравшаяся на предместье Сен-Марсо, должна была продвигаться по улице Сен-Виктори по набережным южного берега Сены достичь острова Сите.

Четвертая колонна, опиравшаяся на предместье Сен-Жак в на район Медицинской школы, должна была двигаться по улице Сен-Жак и также достичь Сите. Отсюда обе колонны, соединившись, должны были наступать по правому берегу Сены и охватить ратушу с тыла и с флангов.

План, таким образом, совершенно правильно опирался на населенные исключительно рабочими части города, которые охватывают полукругом всю восточную половину Парижа и расширяются по направлению к востоку. Предполагалось сперва полностью очистить от врагов восточную часть Парижа и лишь затем двинуться по обоим берегам Сены на западную часть и ее центры – Тюильри и Национальное собрание.

Эти колонны должны были получать поддержку со стороны множества летучих отрядов, самостоятельно действующих на их флангах и между ними, воздвигающих баррикады, занимающих небольшие улицы и осуществляющих связь между колоннами.

На случай отступления операционные базы были сильно укреплены и превращены по всем правилам военного искусства в сильные крепости. Такие укрепления воздвигнуты были в Кло-Сен-Лазар, в предместье и квартале Сент-Антуан и в предместье Сен-Жак.

Если этот план имел слабую сторону, то она состояла в том, что он в начале операций оставлял без всякого внимания западную часть Парижа. Здесь, по обеим сторонам улицы Сент-Оноре, у Центрального рынка и у Пале-Насиональ, расположен ряд чрезвычайно удобных для повстанческих действий кварталов, имеющих очень узкие и кривые улицы и населенных преимущественно рабочими. Было чрезвычайно важно заложить здесь пятый очаг восстания и тем самым, с одной стороны, отрезать ратушу, а с другой – задержать у этого выступающего вперед укрепленного пункта значительную часть войск. Успех восстания зависел от того, удастся ли как можно более быстро продвинуться в центр Парижа и обеспечить захват ратуши. Мы не знаем, в какой мере Керсози был лишен возможности организовать в этом районе повстанческие действия. Но известно, что ни одно восстание не имело успеха, если повстанцам с самого начала не удавалось овладеть этим центром Парижа, примыкающим к Тюильри. Напомним лишь о восстании во время похорон генерала Ламарка^[106], когда повстанцы также успели продвинуться вплоть до улицы Монторгёй, но затем были оттеснены.

Инсургенты повели наступление, следуя своему плану. Они немедленно стали отделять свою территорию, рабочий Париж, от Парижа буржуазии с помощью двух главных укреплений: баррикад у ворот Сен-Дени и баррикад на Сите. Из первого укрепления они были выбиты, второе же им удалось удержать. Первый день, 23 июня, был лишь прологом. План инсургентов вырисовывался вполне отчетливо уже после первых авангардных боев утром этого дня (его вполне правильно поняла с самого начала «Neue Rheinische Zeitung», см. экстренное приложение к № 26^{44}). Бульвар Сен-Мартен, пересекающий операционную линию первой колонны, стал ареной ожесточенных боев, которые закончились там победой защитников «порядка», обусловленной отчасти характером местности.

Подступы к Сите были защищены справа летучим отрядом, который засел на улице Планш-Мибре, слева – третьей и четвертой колоннами, занявшими и укрепившими три южных моста Сите. Здесь также развернулся чрезвычайно ожесточенный бой. Защитникам «порядка» удалось овладеть мостом Сен-Мишель и продвинуться вперед вплоть до улицы Сен-Жак. Они льстили себя надеждой, что к вечеру восстание будет подавлено.

Если план инсургентов обрисовался уже отчетливо, то в еще большей степени это можно сказать о плане защитников «порядка». Их план вначале сводился лишь к тому, чтобы любыми средствами подавить восстание. Об этом намерении они возвестили инсургентам пушечными ядрами и картечью.

Однако правительство полагало, что имеет дело с неорганизованной бандой обыкновенных, действующих без всякого плана мятежников. Очистив к вечеру главные улицы, оно заявило, что мятеж подавлен, и заняло завоеванные части города лишь весьма незначительным количеством войск.

Инсургенты сумели великолепно воспользоваться этим упущением, начав после авангардных боев 23 июня решительное сражение. Вообще поразительно, как быстро рабочие усвоили план военных действий, как планомерно они поддерживали друг друга, как искусно они сумели использовать столь сложные условия местности. Это было бы просто необъяснимо, если бы рабочие не были организованы в значительной степени на военный лад уже в национальных мастерских, где они были разбиты на роты, так что им оставалось только применить свою промышленную организацию к области военных действий, чтобы тотчас же образовать хорошо организованную армию.

Утром 24 июня не только была целиком отвоевана потерянная территория, но и занята новая. Правда, линия бульваров вплоть до бульвара Тампль оставалась занятой войсками, и тем самым первая колонна оказалась отрезанной от центра; зато вторая

колонна из квартала Сент-Антуан продвинулась так далеко вперед, что почти окружила ратушу. Она расположила свой командный пункт в церкви Сен-Жерве, в 300 шагах от ратуши, захватила церковь Сен-Мери и прилегающие улицы; она продвинулась далеко за ратушу и вместе с колоннами, занявшими Сите, почти совершенно отрезала ее. Оставался открытым только один подступ: набережные правого берега. На юге было вновь целиком занято предместье Сен-Жак, восстановлена связь с Сите, туда были посланы подкрепления и подготовлен переход на правый берег.

Теперь-то уж, во всяком случае, нельзя было терять времени; ратуша, революционный центр Парижа, оказалась под угрозой и должна была бы пасть, если бы не были приняты самые решительные меры.

II

Перепуганное Национальное собрание назначило Кавеньяка диктатором, а тот, еще со времен Алжира привыкший к «энергичным» расправам, уж знал, что нужно делать.

Тотчас же по широкой Ке-де-л'Эколь к ратуше двинулось 10 батальонов. Они отрезали от правого берега инсургентов, утвердившихся на острове Сите, обезопасили ратушу и даже сделали возможным и атаки на окружавшие ее баррикады.

Улица Планш-Мибре и ее продолжение, улица Сен-Мартен, были заняты войсками и прочно удерживались кавалерией. Расположенный напротив мост Нотр-Дам, который ведет на Сите, был очищен снарядами тяжелых орудий, и тогда Кавеньяк двинулся прямо на Сите, чтобы произвести там «энергичную» расправу. Главный опорный пункт инсургентов, магазин «Бель жардиньер», сперва был разрушен артиллерийскими снарядами, а затем подожжен ракетами; улица Сите также была захвачена при помощи артиллерийского обстрела; три моста, ведущие на левый берег, были взяты штурмом, и инсургенты на левом берегу были решительно отброшены. В то же время стоявшие на Гревской площади и на набережных 14 батальонов освободили осажденную уже ратушу, и церковь Сен-Жерве из командного пункта инсургентов превратилась в их отрезанный форпост.

Улица Сен-Жак не только подверглась артиллерийскому обстрелу со стороны Сите, но и была атакована с фланга со стороны левого берега. Генерал Дамем пробился вдоль Люксембургского сада к Сорбонне, захватил Латинский квартал и направил свои колонны против Пантеона. Площадь Пантеона была превращена в грозную крепость. Улица Сен-Жак давно уже была взята, а здесь защитники «порядка» все еще стояли перед неприступной твердыней. Орудийный огонь и штыковые атаки не давали никаких результатов, пока, наконец, утомление, недостаток боевых припасов и угроза поджога со стороны буржуазии не принудили окруженных со всех сторон 1500 рабочих сдаться. В то же время после долгой и мужественной обороны в руках защитников «порядка» оказалась площадь Мобер, и инсургенты, вытесненные из своих наиболее укрепленных позиций, принуждены были очистить весь левый берег Сены.

Между тем позиции войск и отрядов национальной гвардии на бульварах правого берега Сены были также использованы, чтобы действовать в обоих направлениях. Ламорисьер, который командовал этими частями, приказал обстрелом из тяжелых орудий и стремительными атаками войск очистить улицы предместий Сен-Дени и Сен-Мартен, бульвар Тампль и половину улицы Тампль. К вечеру он мог похвалиться блестящими успехами: первую колонну он отрезал и наполовину окружил в Кло-Сен-Лазар, вторую оттеснил назад и своим продвижением вдоль бульваров вбил в нее клин.

Каким же образом Кавеньяк добился этих успехов? Во-первых, посредством громадного перевеса сил, которые он мог двинуть против инсургентов. 24-го в его распоряжении было не только 20 тысяч солдат парижского гарнизона, от 20 до 25 тысяч солдат мобильной гвардии и от 60 до 80 тысяч человек национальной гвардии, которой он мог располагать, но также национальная гвардия всех окрестностей Парижа и некоторых более отдаленных городов (от 20 до 30 тысяч человек) и, сверх того, от 20 до 30 тысяч солдат, спешно вызванных из соседних гарнизонов. Утром 24-го в его распоряжении было уже гораздо больше 100 тысяч человек, а к вечеру число это еще увеличилось наполовину. Между тем инсургенты насчитывали, самое большее, 40–50 тысяч человек!

Во-вторых, посредством жестоких мер, которые он пустил в ход. До тех пор на улицах Парижа лишь однажды стреляли из пушек – в вандемьере 1795 г., когда Наполеон картечью разгонял восставших на улице Сент-Оноре^[107]. Но против баррикад, против домов никогда еще не применялась артиллерия, а тем более гранаты и зажигательные ракеты. Народ еще не был к этому подготовлен; он оказался совершенно безоружным против таких средств борьбы, а единственный способ противодействия – поджоги – противоречил его благородным чувствам. Народ до сих пор не имел ни малейшего представления о таком алжирском способе ведения войны на улицах Парижа. Поэтому он отступил, и его первое отступление предопределило его поражение.

25-го Кавеньяк повел наступление еще более крупными силами. В руках инсургентов оставался всего лишь один район – предместья Сент-Антуан и Тампль; кроме того, у них было еще два форпоста – Кло-Сен-Лазар и часть Сент-Антуанского квартала до моста Дамьет.

Кавеньяк, который получил новое подкрепление в 20–30 тысяч человек со значительным артиллерийским парком, приказал прежде всего атаковать изолированные форпосты инсургентов, в частности, Кло-Сен-Лазар. Здесь инсургенты укрепились, как в крепости. После 12 часового артиллерийского обстрела и метания гранат Ламорисьеру удалось, в конце концов, выбить инсургентов из их позиций и занять Кло-Сен-Лазар; это ему удалось, однако, лишь после того, как он обеспечил себе возможность фланговой атаки со стороны улиц Рошшуари Пуассоньер, и лишь после того как баррикады были разрушены обстрелом – в первый день из 40, во-второй – из еще большего числа орудий.

Другая часть его колонны продвинулась через предместье Сен-Мартен в предместье Тампль, но не достигла больших успехов; третья наступала вниз по бульварам к Бастилии, но тоже продвинулась недалеко, так как здесь ряд самых мощных баррикад после длительного сопротивления сдался лишь в результате ожесточенной канонады. Дома были здесь подвергнуты страшному разрушению.

Колонна Дювивье, которая наступала от ратуши, непрерывным артиллерийским огнем все дальше оттесняла инсургентов. Церковь Сен-Жерве была взята, очищена большая часть улицы Сент-Антуан со стороны ратуши, и несколькими колоннами, наступавшими по набережной и параллельным ей улицам, был взят мост Дамьет, связывавший инсургентов квартала Сент-Антуан с инсургентами островов Сен-Луи и Сите. Квартал Сент-Антуан был обойден с фланга, и инсургентам оставалась только возможность отступления в предместье, что они и сделали, ведя ожесточенные бои с колонной, наступавшей вдоль набережных до устья канала Сен-Мартен и оттуда вдоль канала по бульвару Бурдон. Немногие отрезанные инсургенты были перебиты, совсем немногие – взяты в плен.

В результате этой операции были заняты квартал Сент-Антуан и площадь Бастилии. К вечеру колонне Ламорисьера удалось целиком захватить бульвар Бомарше и соединиться на площади Бастилии с войсками Дювивье.

Занятие моста Дамьет дало возможность Дювивье вытеснить инсургентов с острова Сен-Луи и прежнего острова Лувье. Он сделал это, проявив с особым размахом алжирское варварство. В немногих частях города огонь тяжелых орудий произвел такие опустошения, как здесь, на острове Сен-Луи. Но кому было до этого дело? Зато инсургенты были оттеснены или перебиты, и «порядок» восторжествовал на залитых кровью развалинах.