Текст книги "Собрание сочинений. Том 5"

Автор книги: Карл Генрих Маркс

Соавторы: Фридрих Энгельс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 42 страниц)

Говорят, что г-н обер-прокурор Цвейфель уже давно запрашивал окружной суд в Арнсберге, может ли он арестовать Аннеке на основании вынесенного ранее приговора^[121] и затем переслать его в Юлих. По-видимому, королевская амнистия помешала этому благому намерению. Дело было передано в министерство.

Говорят, будто г-н обер-прокурор Цвейфель заявил еще, что в течение недели покончит в Кёльне на Рейне с 19 марта, с клубами, со свободой печати и со всеми другими порождениями злополучного 1848 года. Г-н Цвейфель не принадлежит к числу скептиков!

Разве г-н Цвейфель не объединяет в своем лице исполнительную власть с законодательной? Быть может, лавры обер-прокурора должны прикрыть грехи народного представителя? Мы просмотрим еще раз наши излюбленные стенографические отчеты и дадим читателям полную картину деятельности народного представителя и обер-прокурора Цвейфеля.

Таковы, следовательно, дела министерства дела, министерства левого центра, министерства, являющегося переходом к старо-дворянскому, старо-бюрократическому, старо-прусскому министерству. Как только г-н Ганземан сыграет свою переходную роль, он получит отставку.

Левая в Берлине должна, однако, уразуметь, что старая власть может спокойно дозволить ей одерживать маленькие парламентские победы и составлять большие конституционные проекты, лишь бы самой тем временем завладеть всеми действительно решающими позициями. Она смело может признавать революцию 19 марта в палате, если только вне палаты эта революция будет разоружена.

В одно прекрасное утро левая, возможно, убедится, что ее парламентская победа совпадает с ее действительным поражением. Быть может, развитие Германии и нуждается в подобных контрастах.

Министерство дела признает революцию в принципе для того, чтобы на практике осуществлять контрреволюцию.

Написано 4 июля 1848 г.

Печатается по тексту газеты

Напечатанo в «Neue Rheinische Zeitung» № 35, 5 июля 1848 г.

Перевод с немецкого

СОГЛАСИТЕЛЬНЫЕ ДЕБАТЫ

Кёльн, 4 июля. Мы остановимся сегодня на согласительном заседании от 28 июня. Собрание имеет дело с новым председателем, новым регламентом и новыми министрами. Следовательно, можно себе представить, какая там царит неразбериха.

После долгих предварительных прений о регламенте и других вопросах слово получает, наконец, депутат Гладбах. Несколько дней тому назад прусская военщина насильственно разоружила в Шпандау возвращавшихся из Шлезвиг-Гольштейна добровольцев 6-й роты добровольческого корпуса, распущенной за республиканские убеждения; некоторые добровольцы были даже арестованы. Прусская военщина не имела на это абсолютно никакого законного основания и никаких законных полномочий. По закону военные власти вообще не имеют права самовольно проводить такие меры. Но большинство этих добровольцев были участниками баррикадных боев в Берлине, и господа гвардейцы должны были им отомстить за это.

Г-н Гладбах сделал запрос министерству по поводу этого акта военного деспотизма.

Военный министр Шреккенштейн ответил, что ему об этом ничего не известно и он сохраняет за собой право запросить соответствующие учреждения.

Итак, народ платит жалованье военному министру за то, что он 28-го, находясь в Берлине, еще ничего не знает о мерах, принятых 25-го военными властями в Шпандау, в трех часах езды от Берлина, и за то, что, можно сказать, на его глазах. в трех часах езды от Берлина, гвардейские лейтенанты занимают вокзалы и отбирают у вооруженного народа принадлежащее ему, завоеванное им на поле битвы оружие, не считая при этом даже нужным удостоить г-на министра чести представления рапорта! Но, разумеется, г-н подполковник Шлихтинг, совершивший этот геройский поступок, действовал согласно «инструкциям», получаемым, вероятно, из Потсдама, куда он, по-видимому, представляет и свои рапорты!

Завтра, умоляет хорошо информированный военный министр, завтра, возможно, я смогу дать ответ!

Далее следует запрос Захарие: министерство обещало представить законопроект о гражданском ополчении. Будет ли этот проект основан на принципе всеобщего вооружения народа?

Новый министр внутренних дел, г-н Кюльветтер, отвечает: законопроект о гражданском ополчении уже представлен, но еще не обсуждался в министерстве, поэтому он не может сообщить более подробных сведений по этому вопросу.

Итак, новое министерство было сформировано так скоропалительно, оно так плохо уяснило себе основные принципиальные вопросы, что даже такая жгучая проблема, как вооружение народа, еще совершенно не ставилась на обсуждение!

Второй запрос депутата Гладбаха касается окончательного утверждения бургомистров и других чиновников соответствующими учреждениями, на которые до сих пор была возложена эта обязанность. Так как все прежние административные учреждения функционируют лишь как временные, то они могут заполнять освободившиеся вакансии лишь временно, до окончательного утверждения соответствующим законодательством порядка назначения различных чиновников. Однако, несмотря на это, бургомистры и другие чиновники утверждены окончательно.

Министр Кюльветтер целиком соглашается с г-ном Гладбахом и заявляет, что он отдаст распоряжение о том, чтобы бургомистры назначались только временно.

Следующий запрос г-на Гладбаха относительно отстранения от должности многих чиновников, которых ненавидит подвластное им население и из коих некоторые, особенно в деревне, были изгнаны в период первого революционного подъема, ловко обходится г-н ом председателем Грабовым.

После небольших прений по вопросам регламента ставится на обсуждение запрос депутата Диршке о кёслинском адресе^[122] и о распространении этого адреса окружными управлениями и ландратами. Но г-н депутат совершенно позабыл, что его запрос стоял в повестке дня, и не захватил с собой необходимых для его обоснования документов. Поэтому ему не оставалось ничего другого, как произнести несколько общих фраз о реакции, получить в высшей степени неудовлетворительный ответ министра и выслушать слова председателя, что Диршке, по-видимому, удовлетворен ответом.

Однако г-н Диршке внес еще второй запрос: предполагают ли министры пресечь реакционные поползновения дворянства и бюрократии.

Но, кажется, он забыл документы и по этому вопросу. Вместо того, чтобы привести факты, он снова ограничился – декламацией и не нашел ничего лучшего как потребовать от министерства, чтобы оно выпустило прокламацию против реакции.

Г-н Кюльветтер отвечает, конечно, что его интересуют не убеждения дворян-землевладельцев и чиновников, а исключительно их действия, что эти люди пользуются такой же свободой, как г-н Диршке, и что, впрочем, г-ну Диршке следовало бы привести факты. Нелепую мысль об издании «указа» против реакции он отклоняет с подобающей важностью. Тогда г-н Диршке приводит факт, что в его округе Олау ландрат, якобы, заявил, что Национальное собрание придет к соглашению не ранее, чем оно будет спаяно картечью, а про депутата от этого округа (т. е. самого Диршке) сказал, будто тот заявил, что повесить министра – это пустяк.

Отсюда председатель сделал вывод, что г-н Диршке получил удовлетворение также и по второму запросу, и г-н Диршке не нашел что возразить.

Однако г-н Ганземан не считает себя удовлетворенным. Он упрекает оратора в том, что тот уклонился от основного вопроса. Он «предоставляет Собранию судить, насколько оно считает удобным выдвигать против чиновников личные обвинения, если они тут же не подтверждаются доказательствами».

После этого гордого вызова г-н Ганземан садится на свое место под громкие возгласы одобрения правых и центра.

Депутат Эльснер вносит неотложное предложение. Необходимо немедленно назначить комиссию для обследования положения прядильщиков и ткачей, а также всей прусской льняной промышленности.

Г-н Эльснер делает Собранию краткий и убедительный доклад о том, как старое правительство в каждом отдельном случае приносило льняную промышленность в жертву всевозможным династическим и легитимистским интересам или, точнее, прихотям. Доказательством служат Испания, Мексика, Польша, Краков.

К счастью, факты оказались убедительными и затрагивали лишь старое правительство. Поэтому никто не стал возражать; правительство заявило, что заранее предоставляет себя в распоряжение комиссии, и предложение было принято единогласно.

Далее последовал запрос Д'Эстера, относительно обритых поляков^[123].

Д'Эстер заявил, что он желает получить разъяснения не только по поводу самого факта, но и специально по вопросу о мерах, принятых министерством против подобного образа действий. Поэтому он и обращается не к военному министру, а ко всему министерству.

Г-н Ауэрсвальд: Если Д'Эстер не желает получить ответ по поводу конкретного случая, то «министерство совершенно не заинтересовано» в обсуждении вопроса.

В самом деле, министерство совершенно «не заинтересовано» в обсуждении этого вопроса! Какая новость! В действительности интерпелляции обычно вносятся лишь по таким вопросам, в обсуждении которых «министерство» абсолютно не заинтересовано»! Именно потому, что оно не заинтересовано в ответе, именно поэтому, г-н министр-президент, и вносятся запросы министерству.

Впрочем, г-н министр-президент, вероятно, полагает, что он имеет дело не с теми, кто стоит над ним, а со своими подчиненными. Ответ на запрос он пытается поставить в зависимость от того, представляет ли вопрос интерес не для Собрания, а для министерства!

Мы объясняем исключительно неопытностью г-на председателя Грабова тот факт, что он не призвал к порядку г-на Ауэрсвальда за это бюрократическое высокомерие.

Впрочем, министр-президент заверил, что против бритья голов полякам будут приняты решительные меры, но что подробности об этом он сможет сообщить лишь позднее.

Д'Эстер охотно соглашается с отсрочкой ответа, но выражает желание, чтобы был указан день, когда Ауэрсвальд соблаговолит ответить.

Г-н Ауэрсвальд, который, вероятно, туговат на ухо, отвечает: Я полагаю, что из моего заявления нельзя сделать вывода, что министерство впоследствии не пожелает (!) вернуться к этому вопросу. Но дня он назначить еще не может.

Однако Бенш и Д'Эстер решительно заявляют, что они требуют разъяснений и по поводу самого факта.

Затем Д'Эстер вносит второй запрос: что означают военные приготовления в Рейнской провинции, в частности в Кёльне, и не возникла ля необходимость защиты границы с Францией?

Г-н Шреккенштейн отвечает: никаких войск, за исключением некоторого числа запасных, в течение последних месяцев на Рейн переброшено не было. (Пусть так, храбрый Баяр, но ведь их там уже давно было более чем достаточно.) Все крепости, а не только Кёльн, усиливаются, дабы отечеству не угрожала опасность.

Итак, значит, если войска, в Кёльне не будут переведены в форты, где им совершенно нечего делать и где они весьма плохо расквартированы, если артиллерия не получит орудий, а войска не будут снабжены хлебом на восемь дней вперед, если пехота не будет снабжена боевыми патронами, а артиллерия картечью и пушечными ядрами, то отечество будет в опасности? Таким образом, по словам г-на Шреккенштейна, отечество только тогда окажется вне опасности, если Кёльн и другие крупные города будут находиться в опасности!

Впрочем, «все передвижения войск должны быть предоставлены исключительно на усмотрение военного лица, военного министра, в противном случае он не может нести ответственность!».

Можно подумать, что это говорит оскорбленная в своей невинности молодая девица, а не прусский pro tempore^{50} Баяр, рыцарь без страха и упрека, имперский барон Рот фон Шреккенштейн, одно имя которого наводит ужас!

Если депутат доктор медицины Д'Эстер, который, поистине, выглядит карликом по сравнению с могучей фигурой имперского барона Рот фон Шреккенштейна, запрашивает названного Шреккенштейна о значении того или иного мероприятия, то великий имперский барон полагает, что маленький доктор медицины хочет отобрать у него право распоряжаться расположением войск, а в таком случае он не может нести ответственность!

Короче говоря: г-н военный министр заявляет, что его не следует привлекать к ответственности, в противном случае он вовсе не сможет нести ответственность.

Впрочем, чего стоит запрос депутата по сравнению с «усмотрением военного лица, и в особенности военного министра»!

Д'Эстер заявляет, правда, что он не удовлетворен, однако делает из ответа Шреккенштейна заключение, что военные приготовления произведены для защиты границы с Францией. Министр-президент Ауэрсвальд протестует против такого заключения.

Если все пограничные крепости будут усилены, то ведь тем самым все границы будут «защищены». Если все границы будут защищены, то в таком случае и граница с Францией будет «защищена».

Г-н Ауэрсвальд согласен с предпосылками и «от имени министерства не принимает» заключения.

Мы, напротив, «принимаем во имя» здравого человеческого смысла, что г-н Ауэрсвальд не только туговат на ухо.

Д'Эстер и Пфаль немедленно заявляют протест. Рейхенбах заявляет, что Нейсе^{51}, крупнейшая крепость Силезии на востоке, отнюдь не усиливается и находится в самом жалком состоянии. Когда он начинает приводить подробные данные об этом, правые, при поддержке центра, поднимают страшный шум, и Рейхенбах вынужден сойти с трибуны.

Г-н Мориц:

«Граф Рейхенбах не указал, на каком основании он взял слово (!). На том же самом основании, полагаю, и я могу взять слово (!!). Я считаю не парламентарным и неслыханным в истории парламентов фактом подобным образом… (сильный шум) ставить министерство в затруднительное положение, говорить о вещах, которые не подлежат широкому оглашению… Мы присланы сюда не для того, чтобы ввергать отечество в опасность». (Страшный шум. Наш Mopиц вынужден сойти с трибуны.)

Депутат Эссер I прекращает шум тем, что пускается в столь же серьезное, сколь и своевременное разъяснение § 28 регламента.

Г-н Мориц протестует и заявляет, что он вовсе не желал внести фактическую поправку, а хотел лишь «взять слово на тех же основаниях, как и граф Рейхенбах»! Консервативная часть Собрания вступается за него и награждает его громкими криками «браво», против чего крайняя левая шумно протестует.

Ауэрсвальд:

«Уместно ли обсуждать в целом или в частностях такие детали об обороноспособности прусского государства?»

На это следует, во-первых, заметить, что речь шла не об обороноспособности государства, а о его неспособности к обороне. Во-вторых, неуместным является то, что военный министр вооружается против внутреннего врага, а не против внешнего, но вовсе не то, что ему напоминают об его обязанностях.

Правая страшно скучает и требует прекращения прений. Под общий шум председатель объявляет вопрос исчерпанным.

В порядке дня стоит запрос Юнга. Г-н Юнг считает удобным отсутствовать. Удивительное народное представительство! Тогда ставится запрос депутата Шольца. Он гласит дословно:

«Запрос г-ну министру внутренних дел о том, может ли он дать разъяснение и склонен ли он отвечать по вопросу о нецелесообразном введении в округах констеблей^[124]».

Председатель: Я спрашиваю прежде всего, ясен ли этот запрос.

(Запрос оказывается неясным и зачитывается вторично.)

Министр Кюльветтер: Я, право, не знаю, по какому вопросу от меня требуют разъяснений. Вопрос для меня не ясен.

Председатель: Поддерживается ли запрос? (Запрос не поддерживается.)

Шольц: Я временно беру свой запрос назад.

После этой непревзойденной, «неслыханной в истории парламентов» с цены мы на сегодня также отступаем «назад».

Написано Ф. Энгельсом 4 июля 1848 г.

Печатается по тексту газеты

Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» № 35, 5 июля 1848 г.

Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

СУДЕБНОЕ СЛЕДСТВИЕ ПРОТИВ «NEUE RHEINISCHE ZEITUNG»

Кёльн, 6 июля. Нами только что получено следующее опровержение по поводу статьи, напечатанной во вчерашнем номере «[Neue] Rheinische Zeitung» и датированной «Кёльн, 4 июля», относительно ареста гг. д-ра Готшалька и Аннеке^{52}.

«Я объявляю ложным сообщение, будто на жалобу г-жи Аннеке по поводу ареста ее мужа, произведенного в отсутствии должностного лица, я ответил:

Я не давал приказания о грубом обращении.

На самом деле я лишь заявил, что сожалею, если жандармы держали себя неподобающим образом.

Далее, я объявляю ложным сообщение, будто я выразился таким образом:

«Жандармы были направлены, для производства ареста по постановлению судебных властей».

Я лишь заметил, что арест был произведен согласно приказу г-на следователя о приводе.

Приказы о приводе по закону выполняются судебными исполнителями или представителем военной власти. Присутствие чиновника судебной полиции нигде не предусмотрено.

Содержащиеся в статье клеветнические выпады и оскорбления против г-на обер-прокурора Цвейфеля и жандармов, производивших арест, получат должную оценку во время судебного следствия, которое возбуждается по этому делу.

Кёльн, 5 июля 1848 г.

Государственный прокурор

Геккер»

Наши уважаемые читатели могут убедиться на основании вышеприведенного, что «Neue Rheinische Zeitung» приобрела нового, многообещающего сотрудника – прокуратуру.

Мы ошиблись лишь в одном юридическом вопросе. При аресте должен присутствовать не «чиновник судебной полиции», а лишь представитель государственной власти. Какую трогательную заботу проявляет кодекс о неприкосновенности личности!

Все же тот факт, что господа жандармы не предъявили приказа об аресте, остается незаконным. Незаконным является и то, что, как нам сообщили позднее, они еще до появления г-на Геккера и его спутника стали просматривать бумаги. Но прежде всего незаконным является грубое обращение, по поводу которого г-н Геккер выразил свое сожаление. Мы поражены, что судебное следствие возбуждается не против господ жандармов, а против газеты, которая разоблачила бесчинство господ жандармов.

Оскорбление могло бы относиться лишь к одному из господ жандармов, о котором говорилось, что он в ранний час «покачивался» по причинам более или менее спиритуальным или спиртуозным. Но если следствие подтвердит, – в чем мы ни на минуту не сомневаемся, – правильность фактов, т. е. грубого обращения, допущенного господами агентами государственной власти, то, по нашему мнению, мы только заботливейшим образом, со всем подобающим печати беспристрастием, подчеркнули, в собственных интересах обвиняемых нами господ, единственное «смягчающее вину обстоятельством; а прокуратура превращает это продиктованное человеколюбием указание на единственное смягчающее вину обстоятельство в «оскорбление»!

Наконец, об оскорблении г-на обер-прокурора Цвейфеля или клевете на него!

Мы просто поместили сообщение и, как мы сами указали, это сообщение основано на слухах, которые дошли до нас из надежных источников. Но ведь печать не только имеет право, но и обязана самым тщательным образом контролировать деятельность господ народных представителей. Мы одновременно указали, что парламентская деятельность г-на Цвейфеля дает основание полагать, что приписываемые ему враждебные по отношению к народу высказывания, возможно, имели место. Неужели у печати хотят отнять право судить о парламентской деятельности народного представителя? К чему же тогда печать?

Разве печать не имеет права находить, что в народном представителе Цвейфеле слишком много качеств обер-прокурора, а в обер-прокуроре слишком много качеств народного представителя? Зачем же тогда в Бельгии, Франции и т. д. происходят дебаты о несовместимости?

Что касается конституционной традиции, то мы рекомендуем посмотреть, как «Constitutionnel», «Siecle»^[125] и «Presse»^[126] при Луи-Филиппе оценивали парламентскую деятельность гг. Эбера, Плугульма и др., в то время, когда эти господа одновременно возглавляли прокуратуру и являлись депутатами. Почитайте бельгийские газеты, и именно строго конституционные – «Observateur»^[127], «Politique», «Emancipation» – и посмотрите, как они оценивали парламентскую деятельность г-на Баве еще в прошлом году, когда г-н Баве объединял в своем лице депутата и генерального прокурора.

Неужели то, что всегда разрешалось при министерстве Гизо, при министерстве Рожье, не разрешается в монархии на самой широкой демократической основе? Неужели право, которое не оспаривалось ни одним министерством французской Реставрации, становится преступлением при министерстве дела, признающем революцию в принципе?

Впрочем, из нашего экстренного приложения, выпущенного сегодня утром, публика убедилась, насколько правильно мы предугадали ход событий. Родбертус вышел из министерства, а Ладенберг вошел в него. Министерство левого центра за несколько дней превратилось в определенно старо-прусское реакционное министерство. Правые решились на государственный, переворот^[128], левые с угрозами отступили.

Неужели было не ясно, что последние события в Кёльне уже были предусмотрены в большом плане военных действий министерства дела?

Только что нам сообщили, что «Neue Rheinische Zeitung» не пропускают в тюрьму. Дают ли тюремные правила основание для такого запрещения? Или политические заключенные в виде наказания осуждены читать исключительно «Kolnische Zeitung»?

Написано К. Марксом 6 июля 1848 г.

Печатается по тексту газеты

Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» № 37, 7 июля 1848 г.

Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впеpвые

БЕРЛИНСКИЕ СОГЛАСИТЕЛЬНЫЕ ДЕБАТЫ

Кёльн, 6 июля. Пока в Берлине продолжается министерский кризис № 2, мы снова перенесемся, употребляя выражение депутата Метце, «из этой бури» в до сих пор столь «тихие воды» согласительных дебатов. Пусть говорят, что угодно, но мы здесь Провели не один час в уютной и веселой обстановке —

Порядок тут и благонравье,

Цветами же скромных забав и у нас

Ты наслаждаться вправе

^[129]

.

На очереди заседание от 30 июня. Уже при его открытии происходят значительные, в высшей степени характерные события.

Кто не слышал о великом походе пятидесяти семи отцов семейств из областей Берг и Марк, предпринятом для спасения отечества? Кто не знает, с каким презрением к смерти собрался в поход этот цвет консервативного мещанства, оставив жен, детей и дела на произвол судьбы? Они ринулись вперед, чтобы бороться с революцией не на жизнь, а на смерть, короче говоря, чтобы направиться в Берлин и вручить министерству петицию против смутьянов.

Эти пятьдесят семь паладинов вручили затем и согласительному собранию письмо с робкими благочестивыми пожеланиями в реакционном духе. Письмо было зачитано. Некоторые господа из числа правых пожелали также узнать, чьи подписи стоят под этим документом. Секретарь начинает читать, но его прерывают криками: «довольно, довольно!»

Депутат Берг:

«Зачитанный документ является либо предложением, либо петицией. Если это предложение, то я желал бы знать, кто из депутатов его поддерживает. Если же это петиция, то ее следует направить в соответствующую комиссию и не надоедать нам больше с этим делом».

Этим лаконическим ответом г-на Берга вопрос был исчерпан. Председатель бормочет какие-то извинения и откладывает в сторону письмо пятидесяти семи отцов семейств.

Затем поднимается на трибуну наш старый друг и друг левых, депутат Шульц из Ванцлебена:

«Третьего дня я взял обратно свои предложения о гражданском браке и пр., указав, что формулировка этих законопроектов будет мною изменена. В стенографическом отчете я нашел по этому поводу замечание: «смех». Возможно, что кто-либо и смеялся по этому поводу, но, разумеется, без всякого основания» (снова смех).

И депутат Шульц из Ванцлебена с самым наивным простодушием распространяется о том, что он хотел лишь добра и охотно примет хороший совет, что он учел замечания о несовершенстве внесенных им законопроектов, но не может же он сам вносить поправки к своему собственному предложению, ввиду чего он считает своим долгом не «представлять» это предложение Собранию в первоначальном виде, а пока взять его обратно.

«Я не нахожу в этом ничего смешного и должен заявить протест по поводу слова «смех», которое представляет мой вполне обоснованный образ действий в смешном виде».

Депутат Шульц из Ванцлебена напоминает рыцаря Тангейзера:

Лишь вспомню тот смех —

Все плачу я снова и снова

^[130]

.

Депутат Брилль отмечает, что в обычно безукоризненных стенографических отчетах на этот раз пропущена фраза министра Ганземана о том, что программа нынешнего министерства является продолжением тронной речи. Это место особенно врезалось ему в память, так как ому как печатнику при этом вспомнились слова, которые он часто печатал: «продолжение следует».

Такое легкомысленное отношение к серьезным вопросам вызывает крайнее возмущение депутата г-на Рица. Он стремительно взбегает на трибуну и заявляет:

«Господа, я полагаю, что в интересах сохранения достоинства Собрания мы должны воздерживаться в своих речах от неуместных аналогий и неподобающих сравнений. Кроме того, они не парламентарны. (Сильный шум.) Мы внесли в предыдущее заседание много веселого оживления; я считаю, что это унижает достоинство Собрания… в интересах сохранения достоинства этого Собрания я рекомендовал бы соблюдать известную сдержанность».

«В интересах» рекомендуемой депутатом Рицем «сдержанности» мы посоветовали бы депутату Рицу, «в интересах сохранения достоинства Собрания», как можно меньше выступать с речами, так как они всегда будут сопровождаться «веселым оживлением».

Однако дальнейшие события наглядно показали, что благие намерения таких добродетельных мужей, как гг. Шульц из Ванцлебена и Риц, всегда несправедливо оцениваются в этом ужасном мире. Дело в том, что председатель г-н Грабов назначил счетчиков, в том числе от левого центра г-на Шульца из Ванцлебена (смех), а от правого центра г-на Брилля (веселое оживление). Что касается г-на Брилля, то наши читатели должны знать, что этот депутат, принадлежащий к крайнему левому крылу, сел на скамьи правого центра к верхне-силезским и померанским крестьянам; благодаря своему популярному ораторскому таланту, ему удалось добиться того, что некоторые наущения реакционной партии не имели успеха среди этих крестьян.

Далее следует запрос г-на Бенша по поводу русской ноты, которая-де явилась причиной отступления Врангеля из Ютландии. Ауэрсвальд, несмотря на сообщение «Morning Chronicle»^[131] и русской «Пчелы»^[132], отрицает существование такой ноты. Мы полагаем, что г-н Ауэрсвальд прав; мы не думаем, что Россия направила в Берлин официальную «ноту». А о том, что Николай послал в Потсдам, мы знаем также мало, как и г-н Ауэрсвальд.

Г-н Бенш вносит также запрос по поводу ноты майора Вильденбруха датскому правительству^[133], из которой следует, что датская война – это только мнимая война, это игра, придуманная для того, чтобы дать выход чрезмерному патриотическому пылу.

Г-н Ауэрсвальд находит повод, чтобы не ответить на этот запрос.

После скучной и запутанной дискуссии о специальных комиссиях на этот раз, наконец, разыгралась действительно интересная парламентская сцена; во время этой сцены негодование и полемический пыл на какой-то момент заглушили стереотипную трескотню правых. Этой сценой мы обязаны депутату Гладбаху. Военный министр обещал сегодня дать ответ на его запрос по поводу разоружения и ареста вернувшихся добровольцев^{53}.

Как только председатель объявил, что на очереди стоит обсуждение этого вопроса, немедленно поднимается г-н подполковник Грисхейм, с которым мы уже давно знакомы, и начинает говорить. Однако резкие возгласы тотчас же положили конец этой бюрократически солдафонской назойливости.

Председатель объясняет, что, согласно § 28 регламента, помощники министров могут получать слово лишь с согласия Собрания.

Грисхейм: Я нахожусь здесь в качестве представителя военного министра.

Председатель: Меня об этом не известили.

Грисхейм: Если господа не желают меня слушать… (Ого! Шум.)

«Господа!» Для г-на Грисхейма эти «господа» являются все же «высоким собранием». Г-ну председателю следовало бы призвать г-на Грисхейма к порядку за то, что он вторично ведет себя не подобающим образом.

Собрание желает выслушать г-на Грисхейма. Сначала берет слово г-н Гладбах для обоснования своего запроса. Но прежде всего он заявляет, что, поскольку он сделал запрос военному министру, он требует его присутствия – это право, предоставляемое Собранию регламентом. Однако председатель отклоняет это требование, и ввиду неотложности вопроса г-н Гладбах приступает к изложению содержания своей интерпелляции. Он рассказывает, как добровольцы, вследствие распространения военно-деспотических порядков и на их корпус, вышли из его состава и решили вернуться домой; как в Шпандау «проклятая полицейщина, которая вдруг выползла изо всех укромных уголков», заклеймила их позорным прозвищем «бродяг»; как в Шпандау их разоружили, задержали и, снабдив проездными свидетельствами, в принудительном порядке отправили по домам. Г-н Гладбах – первый депутат, которому удалось рассказать о таком постыдном деле с негодованием, которого оно заслуживает.

Г-н Грисхейм заявил, что эти меры были приняты по требованию берлинского полицей-президиума.

Тогда г-н Гладбах зачитывает подписанное принцем Фридрихом Шлезвиг-Гольштейнским и составленное в благожелательных выражениях увольнительное свидетельство одного из добровольцев и тут же противопоставляет ему проездное свидетельство, выданное тому же самому добровольцу в Шпандау «по решению министерства» на следование по принудительному маршруту, как если бы он был бродягой. Гладбах указал на содержащуюся в проездном свидетельстве угрозу ареста, принудительных работ и денежного штрафа и на основании официального документа доказал, что утверждение г-на Грисхейма, будто бы это мероприятие исходило от полицей-президента, является ложью. Далее он спрашивает: разве в Шпандау существует еще особое русское министерство?

В первый раз министерство было изобличено в явной лжи. Все Собрание было охвачено крайним возбуждением.

Министр внутренних дел, г-н Кюльветтер, вынужден был, наконец, встать и пробормотать какие-то извинения. Ведь ничего не произошло, кроме того, что у 18 вооруженных людей было отнято оружие – ничего, кроме нарушения законности! Нельзя

было допускать, чтобы вооруженные шайки без разрешения бродили по стране – т. е. 22 добровольца, которые направлялись на родину! (без разрешения!)

Первые слова г-на министра Собрание встретило явными признаками недовольства. Даже правые настолько еще находились под впечатлением этих уничтожающих фактов, что, по крайней мере, молчали. Но вскоре, когда они увидели, как их несчастный министр с трудом выпутывается из положения под смех и ропот левых, они приободрились и начали громко кричать «браво» беспомощно оправдывавшемуся Кюльветтеру; кое-кто из центра присоединился к ним, и г-н Кюльветтер, наконец, до того воспрянул духом, что смог заявить: Не я, а мой предшественник издал распоряжение об этих мероприятиях; ноя заявляю, что вполне их одобряю и в подобном же случае намерен поступить точно также.