Текст книги "Седой Кавказ"

Автор книги: Канта Ибрагимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 72 страниц) [доступный отрывок для чтения: 26 страниц]

Все равно Докуевы беспокоятся: к ночным бдениям под навесом привлекается и Мараби. Вновь недовольство – молодые люди до утра болтают, изредка даже смеются. Мало того, что они нарушают и без того беспокойный сон семьи, они привлекают внимание соседей. Ведь нельзя, чтобы кто-то мог подумать и донести, что Докуевы под охраной, и тем паче, что эксплуатируют чужой труд. Кстати, и Мараби и Лорса оформлены официально грузчиками на винно-коньячном комбинате, иначе, по тем временам, их могут привлечь к правовой ответственности за тунеядство и разложение трудовой дисциплины советского общества.

…Потихоньку Домба пришел в себя и стал всеми возможными средствами воздействовать на сложившуюся ситуацию. Честно говоря, по умозаключениям Домбы, средство было только одно – подкуп. Докуев только это понимал. Но кто-то, зная его возможности, явно завышал ставку за любую услугу, кто-то никогда не брал и не хотел брать взяток, а кто-то просто брезговал общаться с ним. В этих условиях самым страшным было то, что к последним, как раз относилась женщина-прокурор, ведущая уголовное дело Анасби. И как ни пытался Домба, через кого только не лез в друзья следователя – все бесполезно.

Даже прямой руководитель этой женщины – районный прокурор, давний пайщик Докуева, не мог или говорил, что не может воздействовать на своенравную законницу. И тогда Домба решил действовать нахрапом. Он без труда узнал домашний адрес прокурорши и в знойный день стал поджидать ее во дворе, прямо у ее подъезда. «Ведь должна она пойти в магазин или на базар?» – думал одурманенный жарой Докуев.

Вот здесь прямо у подъезда он ее поймает, войдет в контакт, а там была не была – хуже, чем есть, не будет.

Поджидали женщину с самого утра. Сидели в машине. Как обычно в последнее время, Домбу сопровождали Мараби и Лорса. Пот со всех тек ручьями, но страшащийся всего Докуев запрещал выходить из машины в целях безопасности, с одной стороны, и чтобы не привлекать излишнего внимания – с другой.

– Ой, а вон Арзо идет! – вдруг крикнул Лорса.

И действительно, тонкий Арзо бодрой походкой, прячась под тень деревьев, не по тротуару, а наискосок по двору направлялся в подъезд, за которым наблюдала засада Докуева.

– Арзо! – наконец-то смог выйти из парилки машины Лорса.

Для приветствия друга тот же маневр совершил и Мараби. Арзо удивился встрече, обрадовался, почтительно кланяясь, справлялся о здоровье и делах пожилого Домбы, который упорно не покидал автомобиля, считая салон надежным укрытием в случае непредвиденной агрессии со стороны кровников.

В это время молодые люди восторженно общались, Арзо объяснял, что направляется к другу. И тут неожиданно Домба вылез в окно на полтуловища.

– Арзо! – крикнул он. – Как ты сказал зовут друга?

– Дмитрий.

– Я спрашиваю фамилию.

– Россошанский.

В следующее мгновение Домба пулей вылетел из автомобиля, схватил за локоть Арзо, потащил в густую тень декоративного клена.

– Его мать – Лариса Валерьевна? – заговорщически шептал Домба на ухо Арзо и, получив утвердительный ответ, еще тише спросил, – она работает следователем прокуратуры?

– Не знаю.

– А ты знаешь, кто отец твоего друга?

– Знаю, Андрей Леонидович.

– Я спрашиваю, кем работает? Дурень… Он главный инженер объединения «Грознефть». Это по финансам – сто тысяч твоих колхозов. Понял? Он только Москве подчиняется, член бюро обкома партии, ветеран войны.

– Это я знаю, – не понимал возмущения Докуева молодой Самбиев.

Ненадолго Домба призадумался, взглядом уперся в землю.

– Поехали домой, – скомандовал вдруг Докуев. – Арзо, ты едешь с нами, у меня дело к тебе.

Буквально пару часов спустя, искренне взволнованный Арзо пересказывал семейству Россошанских о нелепой доле, выпавшей на хилые плечи верного друга его покойного отца, односельчанина, даже родственника – Докуева Домбы.

– Какая нелепость! – растрогался муж.

– Да знаю я этого Докуева, – махнула рукой жена.

– Ну, нельзя так с наскока, – расчувственно озадачился супруг. – Вот видишь, как этот товарищ… э-э-э… Как его зовут?… А да, Домба.

– Никакой он не товарищ, а жулик простой. Лучше бы я не сына, а его дело вела, – все так же строго держалась супруга.

– Ларочка, нельзя так говорить о людях! – Возмутился Андрей Леонидович. – Ты посмотри, как достойно о нем Арзо отзывается.

– Мама, – вступил в диалог Дмитрий. – Если он дядя моего друга, то надо помочь.

– Чем я могу помочь? – стала сдаваться прокурор.

– Ну хотя бы советом, – мягко попросил супруг.

– Хорошо… Только ради тебя и твоей матери, – строго, в упор смотрела Лариса Валерьевна в лицо Арзо. – И еще, главное, я лично с Докуевым Домбой ни в какие контакты не вступаю, все через тебя, Арзо… Договорились? И только в рамках допустимых законом.

В течение последующих двух недель Арзо при помощи и настоянию Домбы получает больничный и живет в Грозном вместе с Мараби на квартире, в постоянном контакте с Докуевым и Россошанской. Через день-два Арзо ходит в гости к Дмитрию, по возможности общается с Ларисой Валерьевной. Как-то при встрече он без какого-либо умысла рассказал матери друга, что Зайнди Эдишев угрожает местью и плюс к этому требует пятьдесят тысяч компенсации.

– Какая дикость! – вскричала в гневе прокурор. – Я над ним сжалилась, поверила в его крокодиловы слезы! Хм, завтра посмотрим… Ведь, насколько я помню, на блат-хате Эдишева обнаружили пистолет, анашу, порнолитературу, финку и еще кое-что. И он все это списал на рецидивиста Арона, а сам вылез сухим из воды.

После этого к Анасби Докуеву приставляется новый адвокат, и подследственный по подсказке защитника начинает полностью менять свои первоначальные показания, в результате чего выясняется преступная роль Эдишева. С санкции следователя Россошанской, Зайнди вызывают для объяснения новых свидетельств в прокуратуру и арестовывают.

Докуев Домба ликует, в порыве счастья он обещает только за это Россошанской и Арзо большие гонорары.

В середине июля состоялся районный суд. Обвинитель в лице Россошанской требовал пятнадцати лет лишения свободы Докуеву и восьми Эдишеву. В итоге Анасби получил двенадцать лет строгого режима, а Зайнди – пять.

После апелляции уголовное дело Докуева Анасби направляется в республиканскую прокуратуру. Высокое начальство – сговорчивее. По крайней мере с генеральным прокурором республики Домба много раз парился в бане, ежеквартально, следуя ранжирной тарификации, он «задабривает» главного блюстителя законности.

Передознание дела ведет новый прокурор из республиканской прокуратуры. Генеральный прокурор лично контролирует ход дорасследования. Практически каждый день Докуев Анасби вывозится из тюрьмы на допрос в республиканскую прокуратуру. К нему без ограничения допускается адвокат, он часто встречается с родными, принимает из дома щедрые передачи и деньги.

Эдишев Зайнди посредством тюремной экспедиции в курсе всех этих «движений» и, как старый мошенник, теперь понимает всю свою беспомощность и бесперспективность ближайшего существования. А ведь он далеко не молод! К шестидесяти годам попасть в зону строгого режима и сидеть пять лет… Это конец!

Эдишев в непреодолимом смятении, к тому же в тюремном пансионе выявились многочисленные, чисто возрастные болячки. Однако сердобольных в этом заведении нет. И тогда Зайнди посылает к Домбе весточку с требованием о встрече. Никакого ответа. Новая записка, теперь с угрозой. Появляется жесткий письменный ответ со свободы: «Мы готовы ко всему. Ты за свое вероломство и предательство получишь не пять лет, а десять. Я для этого ничего не пожалею. В гибели твоего племянника и в трагедии моего сына виноват только ты, и ты за это ответишь, если конечно, доживешь».

Лишившись всерьез и надолго свободы, Эдишев Зайнди прямо из тюрьмы «завопил» в новом тоне, резко пошел на попятную. Уважаемые старцы зачастили между домами Докуева и Эдишева, происходит со времени язычества существующая процедура прощения. От кровной мести освобождаются все мужчины Докуевых (женщины не в счет), кроме Анасби, обагрившего руки кровью. Албаст возвращается домой.

Однако Зайнди обнаружил, что эта явная уступка действия не возымела. Более того, его дважды вызывали на допрос и ни слова не говорили о погибшем племяннике, об Анасби, а все больше и больше выясняли его связь с рецидивистом Ароном и другими ворами и преступниками региона и под конец задали страшный вопрос о роли и участии Эдишева в побеге зека. Тогда Зайнди понял, что будучи на свободе, при деньгах и связях, Домба многое сможет сделать, даже убить его прямо в тюрьме. Эдишев в панике, окончательно сломлен, погибшего племянника он больше не вспоминает, думает только о себе. Вновь летит весточка к Домбе; она полна просьб о встрече, ее текст сквозит умилением и покорностью. Докуев один на один с Зайнди встречаться боится, да к тому же нужен свидетель. Эту роль выполняет Мараби. За большие деньги, уплаченные Докуевым, в отдельной камере грозненской тюрьмы кровники беседуют более часа. Вначале говорят стоя друг против друга, потом садятся на нары, (Мараби все время стоит у дверей), под конец они плотно сблизились, слышен только шепот и страшная мимика лиц, подкрепленная непонятной жестикуляцией.

– А как мать Аслана? – услышал единственное Мараби.

– А-а-х! – мотнул небрежно рукой Зайнди и что-то прошептал на ухо Домбы. Теперь они вновь партнеры, только не в карточной игре, а в жестокой игре жизни.

Еще дважды происходят встречи в той же тюремной камере. При последнем свидании к троице присоединяется известный в республике телевизионный агитатор – полу-мулла, полу-идеолог советской власти.

При участии Домбы и Зайнди составляется какой-то документ, потом Докуев и Эдишев кладут попеременно правую руку на Коран и в чем-то клянутся, вся процедура заканчивается теплым, искренним рукопожатием, объятиями, даже слезами растроганности.

Все встречи стоящий в стороне Мараби видит, как лица мужчин из выжидательно-вражеских в начале переговоров преобразуются в умиленно-радостные. И это не маска дипломатии на лицах, это всерьез, жизненно важно, это их подлинное счастье и сущность бытия. Состоялся крупнейший торг, сделка свершилась. И неважно, что молодые люди – племянник одного погиб; а сын другого – будет долго сидеть, важно, что эти пожилые люди смогут спокойно, беззаботно доживать свой век, и не просто доживать, а блаженствовать в достатке, на свободе.

В тот же вечер Домба ознакомил Алпату и Албаста с содержанием подписанного важного документа. Бумагу спрятал глубоко в сейф, при этом с досадой почему-то вспомнил о расписках Денсухара Самбиева, но упоминать о них вслух не стал. С плеч Докуева свалился груз кровной вражды, казалось, можно вздохнуть свободно, но тем не менее все были молчаливы, озабоченны, печальны. Было понятно, что буря миновала, стихия угомонилась, только жертвой ее стали самые молодые судьбы.

– Хоть теперь выгони со двора этого Лорсу, – перевел вектор гнева на кого можно было Албаст.

– Да, – поддержала его мать, – разжирел на дармовых харчах.

Домба ничего не ответил, пошел спать. Всю ночь ему снились кошмары, и казалось, что его здоровенный чугунный сейф, наполненный деньгами и, главное, многочисленными расписками, сдавливает его грудь, не дает спокойно дышать. Под утро разбитый дурацкими снами Домба пошел в ванную, из окна невольно увидел, как посредине навеса, в кресле, укутавшись старым хозяйственным одеялом, безвольно свесив голову, дрыхнет охранник семьи, бывший кровник – Лорса Самбиев.

Не раздумывая, Докуев тихо вышел во двор, с силой, как шелудивого пса, пнул в ногу спящего. Обычно Домба осторожно, за плечо теребил молодого человека, и Лорса спокойно пробуждался. Зато на сей раз он вскочил, как ужаленный, его спекшиеся сном глаза с непонятной обидой блуждали от ноги хозяина к месту удара.

– До конца месяца еще десять дней. Я плачу тебе как за полный месяц, – говорил отсчитывая деньги Домба. – Вот тебе двести рублей. Это расчет. Спасибо… А вот эти сто рублей передай брату Арзо, я ему обещал за переговоры с Россошанской. Прокуроршу я отдельно отблагодарю… Хотя она и сволочь… Ну, еще раз спасибо, в селе всем передавай привет.

И когда Лорса уже был у ворот, крикнул вдогонку: «Может, ты чайку бы выпил?»

Перед предстоящим тяжелым днем Домба без аппетита завтракал, когда в столовую ввалился радостный Мараби.

– Смотри, Домба, прямо посредине двора нашел небрежно скомканные триста рублей.

– Раз нашел, значит твои, – процедил со злобой Докуев.

О Лорсе и его поступке он даже не думал, его мысль блуждала вокруг иных проблем. Выполняя уговор, ему предстояло вспять пускать все уголовное дело, надо было обелять Эдишева, а обиды нищих Самбиевых его абсолютно не интересовали. «Как их отец Денсухар был голодранец, так и дети его выросли…» – только вскользь пронеслось в голове Домбы. Много лет спустя это утро вспомнит Домба Докуев, и только тогда окончательно убедится, что земля действительно круглая, и почему-то постоянно вертится, правда, очень медленно, неосязаемо, но неумолимо. Однако Домба географию не изучал, историей не интересовался, он только хорошо усвоил нормы и расценки советского права.

В тот же день, вечером, он встретился с генеральным прокурором Чечено-Ингушской АССР Некрасовым в его квартире.

– Ну ты Домба даешь! – воскликнул хозяин. – То так просишь, то совсем иначе… Мы ведь еле-еле от этой принципиальной дуры Россошанской избавились, обошли ее, а ты вновь пускаешь дело наоборот… Что? Ее сын – друг твоего родственника? Да о чем ты говоришь? Что это, детсад что ли? Ну, как скажешь, только из-за того, что мы друзья. Только пойми, что это в принципе новое дело, новые издержки, так сказать.

– Сколько? – взмолился Докуев.

– Я не знаю… Ну-у-у, примерно столько же… А что ты возмущаешься, думаешь легко из белого сделать черное или наоборот…Кстати, я на днях в Москву должен лететь, а там затрат столько… И это дело там на контроле, сам понимаешь… Да, и еще, пора повстречаться и переговорить с Переверзевым.

– Может быть, вы позвоните, – умоляет Докуев.

– А что я буду звонить, ты сам его не хуже меня знаешь… Да и он в курсе всего. Небось ждет, пока ты на поклон явишься… Однако скотина он кровожадная… Ты слышал последний анекдот о нем? Так слушай. Наш уважаемый председатель Верховного суда республики – Переверзев – отчитывается на коллегии в Москве и жалуется на тяжесть службы в самом неспокойном регионе страны. После его доклада Председатель Президиума говорит: «Ну, раз товарищ Переверзев устал за девять лет службы в Чечено-Ингушетии, переведем его в Рязанскую область». Как ошарашенный вскочил наш «бедный» судья, кричит с места: «Смилуйтесь, так что мне до пенсии впредь на одну зарплату жить придется?» Ха-ха-ха, – хохочет прокурор,– вот с таким нашим другом тебе надо договориться, дорогой Домба. – Некрасов панибратски хлопает Докуева по плечу, – вот тогда ты узнаешь, что я действительно твой друг.

Председатель Верховного суда республики, тоже любитель русской бани, давний знакомый Докуева. При встрече он жалуется Домбе, что до пенсии всего два года осталось, а в Москве еще нет квартиры. Правда, есть в Минске и Пятигорске, но там проживают семейные дети. Когда Домба заговорил о своих хлопотах, Переверзев совсем озадачился, стал суровым. Конечно, он в курсе этого «уголовного беспредела», и ему очень тяжело идти наперекор закону, но раз друг просит… Судья боится сам вслух называть требуемую сумму, выводит ее на листке и ставит жирную точку.

– Да вы что? – вскричал Докуев.

– А мне надо еще с прокурорами поделиться, – уже ласково говорит судья.

– Так я с ними договорился.

– А в Москве? – не унимается высокое должностное лицо. – Да и вообще, Вам ли Докуев возмущаться? У Вас такие возможности. Мы все знаем… Это мы на одну зарплату живем, верно Родине служим. Посмотрите, какое у нас помещение суда, само здание скоро развалится… Просто мы, судьи, не можем на чужом горе свое счастье возводить. Вот и ютимся в этом захолустье.

Домба невольно осмотрелся: действительно, до того все мрачно и тягостно. Судья, видимо, угадал мысли просителя:

– Правильно Докуев, – улыбнулся он поверх толстых очков, – в этом здании все должно давить на подсудимого. Здесь сама атмосфера должна угнетать всяк вошедшего… Кара за преступление неизбежна. И мы строго блюдем этот принцип социалистического строительства.

– Так это здание и до революции было, – невольно выдал свои познания Докуев.

– Правильно. И вечно будет, пока стоит Святая Русь!

…В конце октября состоялся Верховный суд республики: Докуева Анасби осудили на десять лет лишения свободы, а Эдишева Зайнди на два года условно, освободив из-под стражи прямо в зале суда.

В те же дни семья Докуева переселилась в новый дом. Теперь на старости лет у Алпату и Домбы большая, шикарно обставленная спальня с отдельным санузлом и другими премудростями интимной супружеской жизни. Домба рад бы спать в отдельной комнате, однако ревнивая Алпату так спроектировала дом, что несчастному супругу негде уединиться, и он волей-неволей вынужден разделять большую импортную кровать с вечно храпящей костлявой супругой.

…Уже который час Домба не спит, ворочается, все вспоминает череду событий последних месяцев, в который раз с ужасом в уме подсчитывает понесенные убытки и моральные ущемления, а жена все еще не выключает свет и все еще возится с бельем, напевая под нос какие-то шутливые песенки.

– Выключи свет! – крикнул Домба, все так же лежа спиной к жене.

– Ну что ты так сердишься, – не обижается Алпату. – Нам радоваться надо, новость какая! Просто дух захватывает!

– Что еще за новость? – привстал от неожиданности Домба в кровати.– Неужели ты замуж выходишь?

Алпату аж засмущалась, капризно скривила губки, даже стала строить мужу глазки.

– Неужто Бог так милостив ко мне! – продолжил Домба тему.

– Нет, успокойся, милый! Я – твое счастье – останусь с тобой до могилы.

– У-у-у! – завыл муж и чуть не прослушал окончание фразы Алпату.

– Джансари замуж выходит.

– Как замуж? – удивился Домба.

– Вот так… Так что готовь денежки, да не скупись, как обычно. Первую свадьбу играем.

– Какая свадьба? Разве у чеченцев, когда дочь выходит замуж, свадьбы играют? Наоборот, у нас все должно быть тихо и спокойно.

– Это у колхозников, – небрежно махнула рукой Алпату, – а мы люди современные, с нас люди пример берут.

– Ну и жалко мне этих людей… Туши свет, старая дура!

– Ты деньги давай! Доченьке все понакупить надо. В Москву полечу.

– Если бы ты выходила замуж, я бы все что имею отдал бы, а у твоих дочерей барахла столько, что ближайшие двадцать лет им покупать ничего не надо.

– В том-то и дело, что барахло, – не сдавалась Алпату. – Ты видел, что дочь Ясуева носит?

– Ясуев – секретарь обкома. И я прекрасно знаю, что у Ясуева жена русская, и поэтому дочь одевается скромно, порядочно, а не как твои – в гирлянды бриллиантовые.

– Ой, видел бы ты его дочь на свадьбе Алданова. Колье огромное, бесподобное!

– Камни голубые были? – не сдержался Домба.

– А откуда ты знаешь? – расширились глаза Алпату.

Домба не ответил, завалился набок, укутался поплотнее в одеяло.

– Так откуда ты знаешь? – надвинулась на мужа супруга.

Докуев понял, что теперь она от него не отстанет.

– Наш бестолочь Албаст подарил, – буркнул он из-под одеяла.

– Самой дочке подарил? – восхитилась Алпату.

– Хм, если бы дочке… Отцу. Взятку очередную. А тот водит нашего сынка второй год за нос, все обещает колхоз дать, а дальше обещаний дел нет.

– Так теперь ведь Ясуев – секретарь обкома. Он все сможет, – задумалась Алпату.

– Посмотрим, – еле слышно пробормотал Домба, а чуть погодя рявкнул. – Гаси свет, карга!

* * *

Проступок Докуева Анасби был неординарным, даже шокирующим событием в жизни Грозного тех лет. Во всех подворотнях и на всех перекрестках только об этом и говорили. Общественность хором осуждала расхитителя госсобственности Докуева Домбу и его великовозрастного отпрыска Анасби, опозорившего мундир честного советского милиционера.

Однако после того как районный суд приговорил к пяти годам и дядю погибшего – Зайнди Эдишева, мнения людей стали колебаться и окончательно разделились, когда неожиданно для всех Докуевых простили от кровных преследований.

Как известно, скандал – бесплатная реклама. Обладая тонким чутьем сплетницы, Алпату решила воспользоваться этим и даже постараться из семейного горя выгадать хоть какое-то семейное счастье. В сопровождении дочек она сутками объезжала все значимые места города и республики, на свой лад пересказывала произошедшую историю, в самых благородных тонах описывала поведение ее мужественного честного сына – работника милиции, и в конце агитации жаловалась, что из-за этого несчастного случая более всего страдают дочери, так как у обеих были оговорены сроки выхода замуж, а теперь все насмарку, пламенная искренняя любовь молодых невинно томится в ожидании формальных условностей.

Кто-то верил, кто-то нет, однако все смотрели на дочек с неподдельным состраданием. Может быть, все думали: «Вряд ли кто еще в вас влюбится».

Алпату видела сочувствующие взгляды собеседников, к счастью, их мысли она не знала и поэтому все с всевозрастающим энтузиазмом носилась по городу в сопровождении девиц.

К тому времени возведение нового дома заканчивалось. И как-то приехала троица с ревизией строительства.

Как обычно, между дочерьми начался спор по поводу передела личных комнат. У обеих по два окна выходили прямо на улицу, и почему-то каждая хотела иметь самую крайнюю комнату.

– Какая вам разница? – вмешался в спор бригадир строителей.

– Из окон крайней комнаты беседовать с воздыхателями будет удобнее, – пояснила мать ситуацию «нерадивому остолопу».

– Боже мой, – выдохнул бригадир и, удаляясь добавил, – были бы «воздыхатели», а общаться и в форточку можно.

– Что ты там проворчал? – возмутилась градостроительница.

– Да я так, к слову, – съежился строитель.

И как раз в этот момент появился, ну конечно, не принц (просто народ обмельчал, по разумению Алпату), а простой милиционер.

– Старшина Майрбеков, новый участковый квартала, – отдав честь, представился молодой человек в форме. Он довольно откровенно, даже нахально осмотрел обеих, явно засмущавшихся дочерей Алпату и вдруг сказал:

– Ничего не скажешь, просто роскошны.

– И к тому же по-современному воспитаны! – не растерялась мать.

– Я говорю об обоях, – старшина подошел к стенке, погладил гладкую поверхность.

«Колхозник! Мерзавец!» – подумала Алпату и потеряла всякий интерес к участковому. Однако интерес Майрбекова с каждым днем стал возрастать.

– Вот это дом! Какой гранит! А сантехника! – все восторгался он, вынужденно общаясь только со строителями. – Так значит хозяин на винно-коньячном комбинате работает? Понятно…

После этого участковый стал очень внимательным и обходительным с Алпату и ее дочерьми. Последние и рады были бы пообщаться со старшиной, но мать грубо урезонила их пыл.

– Нечего с голытьбой связываться. От них одни вши.

И вдруг как-то ночью прямо со двора стройки пропало очень дорогое саноборудование. Строители в недоумении, Алпату в истерике, и в это время появляется Майрбеков.

– Не паниковать! От меня никто не уйдет! Я здесь хозяин!

И действительно, буквально через час он привез сворованное и довольно красочно описал героический романтизм возвращения пропажи.

– Видно, сам своровал, – недовольно ворчал бригадир строителей.

Однако Алпату с первоначальным интересом любовалась этим коренастым, довольно упитанным молодым человеком. Ничего, что у него лицо в оспе, зато какие плечи, а ягодицы – просто мощь.

С благословения матери дочери начинают интенсивное общение с участковым. Все идет по нарастающей траектории взаимного интереса. И наконец старшина делает выстраданное предложение…

Нет, почему-то не дочерям! А прямо матери!!!

– Дорогая Алпату! – здесь многозначительная пауза. – Стань моей… – вновь томящая пауза, у Докуевой чуть не подкашиваются ноги, – тещей!

Алпату глубоко выдохнула: то ли с досадой, то ли с облегчением. Но все равно очень приятно.

В тот же день чуточку позже, когда бурные эмоции улеглись.

Теща: «Какую любишь?»

Ж е н и х: «Люблю вас всех!»

Т е щ а: «Так что, на всех разом женишься?»

Ж е н и х: «Нет, та, у которой нос…»

Т е щ а (возмущенно): «Что значит нос?! У всех носы!»

Ж е н и х: «Ну та, что без нароста».

Т е щ а: «Значит младшая… Лучше старшую бери – не прогадаешь».

Ж е н и х: «Нет, я младшую люблю… просто страсть».

Алпату стала навязывать влюбленному старшую дочь и объяснять временные изъяны ее лица.

… Дело в том, что прошедшим летом, как ранее извещалось, Алпату с дочерьми летала в Москву. Цель той поездки – сделать косметические операции девочкам на нос и все лицо в столичном центре красоты «Чародейка». Как раз в это время случилась трагедия в Грозном, о которой в первые дни женщинам не сообщили. Слух дошел до Алпату только тогда, когда сделали операцию старшей дочери. Не долечив оперированную, не сделав операции младшей, спешно возвратилась домой. В Грозном повязку с носа сняли и ахнули: был греческий, а стал «картошкой». Правда, вид в профиль улучшился.

Теперь, когда улеглось дело с Эдишевыми, заканчивалось строительство дома, собирались Докуевские женщины вновь в Москву, и как назло не вовремя объявился этот долгожданный жених. Да к тому же какой-то несговорчивый.

– Так может старшую возьмешь? – не унималась мать, после разглашения лечебных процедур.

– Нет, она на пять лет старше.

– Так и младшая старше тебя.

– Всего на год, – упрямо отстаивал свою позицию милиционер.

Следующим спорным моментом стал срок свадьбы. Алпату предлагала чуточку подождать, как никак от рук ее сына (пусть и невиновного) скончался человек. Но старшина и здесь был неподатлив, настаивал на немедленной свадьбе. Его позицию бурно поддержала и невеста.

– Вот это любовь! – как-то восхитилась Алпату, мчась в машине с Мараби на очередной базар.

– Еще бы, – проворчал нукер семьи, – кому охота зимовать в тесном общежитии МВД?

– Что ты сказал? – очнулась Докуева. – Запомни, он теперь член нашей семьи, к тому же достойный. А насчет общежития – ты прав… Хм, нельзя ведь, чтобы свадебный кортеж от нашего дома-дворца к общаге подкатил… Да и как моя дочь во французском свадебном платье там ютиться будет? А столько чемоданов с приданым куда занесут? А ну-ка, Мараби, разворачивай машину, поехали к стадиону «Динамо», к рынку жилья… Для начала и двухкомнатная квартира их устроит. А дальше, по поведению зятька, посмотрим.

* * *

С наступлением Нового, 1984-го года, жизнь в конторе колхоза «Путь коммунизма» кипит. Составляется годовой отчет за прошлый год и производственно-финансовый план на текущий, проводится анализ хозяйственной деятельности за отчетный период. Арзо Самбиев, как и многие другие работники центральной конторы, по десять-двенадцать часов пропадает на работе. Ситуация в колхозе критическая, из-за засухи прошлого лета план по продаже государству сельхозпродукции не выполнен, в целом финансовый год закончен с убытками, на текущем счете в банке нет средств даже для зарплаты. И в этой тяжелейшей ситуации Самбиеву подсовывают пачку нарядов на крупную сумму по незавершенному капитальному строительству на молочно-товарной ферме и следом поступает такой же липовый документ о ремонте подъездных дорог, благоустройстве жилищ колхозников и закупке леса и угля для жителей Ники-Хита и соседних сел. Этим подлог не ограничивается. Задним числом составлен акт о потраве посевов озимых площадью в сто двадцать гектаров сельским стадом.

Общая сумма приписок более пятидесяти тысяч рублей. На всех документах подписи руководителей профильных подразделений и главных специалистов колхоза. Последнюю точку, как старший экономист по труду и зарплате, должен поставить Арзо Самбиев.

– Я эту явную чушь не подпишу, – с отвращением отталкивает пачку фальшивых документов Самбиев.

– Они составлены по указу председателя, – недоволен главный бухгалтер.

– Да хоть первого секретаря райкома, – отмахнулся экономист. А если председателю эти наряды нужны, то может сам подписать, это правомерно по уставу… Так Шахидову и передай, а меня подставлять не надо. Любая ревизия первым долгом ко мне явится, а председатель в начальниках останется.

Вечером того же дня, после окончания работы Арзо еще сидел в кабинете, подсчитывал неутешительные итоги по анализу хозяйствования за прошлый год. В конторе было холодно, в спину из ветхого окна, пощипывая поясницу, продувал морозный ветер. Арзо кутался в старое обтертое пальто, дыханием частенько согревал непослушные кисти… Захрипел динамик селектора.

– Самбиев? Ты на месте? – послышался бас председателя.

– Да, – отозвался Самбиев, он ожидал этого вызова.

– Зайди, – коротко приказал Шахидов.

В огромном председательском кабинете было еще холоднее. Шахидов и секретарь парткома колхоза, укутавшись в тулупы, ютились на краю обширного стола совещаний. Перед ними стояла начатая бутылка водки и нехитрая закуска в виде руками обломленного хлеба, квашеной капусты в тарелке, грубо выдавленной луковицы и ломтиков домашней колбасы. По горским обычаям, Арзо не мог выпить со старшими, но колхозная жизнь, особенно в период летней страды, стерла все эти грани условностей.

Особо не болтая допили бутылку, приступили ко второй. И только когда в пустом животе Самбиева стало приятно теплеть, председатель перешел к больной теме.

– Арзо, конечно, ты прав, эти наряды я имею право подписать, но тогда все будет белыми нитками шито… Пойми, эти деньги мы не для себя выуживаем. Необходимо отстегнуть в райком и в Агропром. Иначе меня в момент скинут, а заодно и многих других.

– Тебя в первую очередь, – вступил секретарь парткома.

– А меня почему? – удивился Самбиев.

– Потому что сюда рвется, и не первый год, друг вашей семьи Албаст Докуев.

Наступила пауза. Все закурили.

– А нельзя было как-то иначе, ведь вы прекрасно знаете, что давно израсходовали весь фонд зарплаты, – пытался улизнуть от ответственности Арзо.

– Можно было, если бы был урожай. А без урожая, что налево продашь? – возмутился Шахидов. – Сам знаешь, наш ток весь сезон пустовал, а все эти контролеры из города за каждым зернышком следили, правда, себя не забывали. Как здесь что заработаешь? А этим козлам, – председатель махнул в сторону портрета Черненко, – разве объяснишь, что была засуха. Кричат «давай план» и все, больше их ничего не интересует… Разлей до конца.

Чокнулись, попросили у Бога благословения, залпом, дружно осушили стаканы, чуть закусили.

– Короче Арзо, – Шахидов сделал паузу, шумная отрыжка сбила его речь. -… Я знаю, на что тебя толкаю, если подпишешь, тысяча рублей из суммы твои.