Текст книги "Седой Кавказ"

Автор книги: Канта Ибрагимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 72 страниц) [доступный отрывок для чтения: 26 страниц]

– Такого быть не может! Арзо в больнице после избиения, а Лорса веселится на вечеринке.

– Это по логике, а есть свидетельства сельчан, и ты их никакими деньгами не перекупишь… И ты знаешь, что эти же односельчане дали показания, как милиционеры вместе с нашим зятьком избили Арзо.

– Так неужели невозможно переманить этих голодранцев? Ведь они с голоду пухнут?

– У этих голодранцев, как ты выразилась, есть достоинство…, в отличие от некоторых.

– Что ты хочешь сказать? – подбоченилась Алпату. – Я всегда говорила, что в Ники-Хита живут одни козлы.

– Козлы – не козлы, а когда дело коснулось принципа – все, как один, сплотились… И я даже рад этому в глубине души.

– Ой, ты-то чему радуешься? Думаешь, они и тебя, так же как Самбиевых, поддержат? Неужели нельзя заставить этого Лорсу признаться?

– Говорят, дважды пытали – ни слова… Просто кремень, а не человек!– Домба вновь приблизился к торту. – Кстати, Лорсу сегодня выпустили из следственного изолятора. Россошанская подсуетилась.

– Не может быть! – вскричала Алпату. – Так он может что угодно с нами сотворить?!

– Ничего не будет, – успокоил жену Домба. – Ко мне сегодня приезжали Арзо и Мараби.

– Они к тебе не впервой приезжают.

– А ты откуда знаешь?

– Знаю! – в победную позу стала Алпату.

– Понял… Значит, Саид проболтался. Больше он работать не будет.

– Как не будет?! – вскричала Алпату. – Не смей его увольнять. Нет, пусть меня возит на машине Анасби. У меня столько дел, а пока у тебя выклянчишь машину!

– Ты что сдурела? – округлились глаза Домбы. – Два шофера в семье завскладом. Да еще Албаст даже в туалет только на служебной машине ездит…Не-е-ет, и так весь город только о нас и судачит.

– Я тебя умоляю, – на груди сжались руки Алпату. – Так надо… Хотя бы на месяц оставь его, а там посмотрим, – она подошла вплотную к мужу, на ухо что-то прошептала.

– Что? – отстранился в гневе Домба… – Еще одного усыновлять?

Курсани выскочила из столовой, хлопнула с шумом дверью.

– Пожалей дочь! – взмолилась Алпату. – Он не такой наглый, как Майрбеков. А Курсани в старых девах останется… Ты хоть знаешь сколько ей лет?

– А-й! – махнул в сердцах отец. – Делай что хочешь. А я возвращаю Мараби себе.

– Как?! -вздулись ноздри Алпату. – Да как ты смеешь? После всего, что случилось? Ты еще и Самбиевых возьми!

– Взял бы – да не пойдут… Кстати, и Арзо из колхоза уволился.

– Ну и слава Богу, хоть Албаст его видеть не будет… А как ты Мараби вернешь? Неужели в городе больше никто колесо крутить не может?

– Колесо крутить все могут. А соображать и молчать – мало кто.

– Так как он с зятем встречаться будет?

– Плевать я хотел на твоего зятя… Я без Мараби – как без рук.

– А Саид что, не устраивает?

– Он может устроить только твою дочь и тебя, и то, если я щедро раскошелюсь.

– Как тебе не стыдно? – насупилась Алпату, она еще что-то хотела сказать в этом роде, но зазвонил телефон. – Курсани, подними трубку, – крикнула мать, хотя стояла рядом.

– Это Албаст, – окончила телефонный разговор дочь. – Говорит, что Ясуевы не приедут.

– Как не приедут?! – развела руками Алпату. – А колье?

– Таких колье у дочери Ясуева теперь валом, – заключил Домба и, предвкушая сладость, пальчиками выхватил вишенку с громоздкого торта.

* * *

Два уголовных дела, возбужденные против Самбиевых и самими Самбиевыми, как две встречные волны, погасили друг друга. Пережив ряд потрясений, обе семьи остались при своих интересах, только еще шире стала расщелина бытия, разделяющая благоденствие Докуевых и убогость Самбиевых. В период ожесточенного противостояния вопрос о сделке между Албастом и Арзо не поднимался. И как только все улеглось, руководствуясь не любовью друг к другу, а простым прагматизмом, председатель колхоза и старший экономист решили встретиться и вновь обсудить все нюансы сделки.

В принципе ни Албаст, ни тем более Арзо не изменили своих позиций. Вот только их матери категорически противились любым формам общения. И если Кемса была одинока в своем возражении, то за спиной Алпату мощным редутом сплотились дочери, муж и, конечно, зять.

– Ты заломил такую цену за этот самбиевский надел с этим перекошенным домом и старым буком, что, конечно, никто не откажется… – читал нравоучение мудрый Домба сыну. – За что такая цена? А ты подумал, как среагирует население? А какова будет реакция властей?… В любом случае все обо всем узнают, и ты погоришь… Послушайся меня, плюнь на этот надел, уволь Арзо из колхоза, и он потянется вслед за своим братом Лорсой в степи Калмыкии, а может, и еще дальше. И через год, а вероятнее даже раньше на коленях приползут они к тебе и уступят все за копейки… Только это не все. Как только уволишь Арзо, подними вопрос о колхозном коттедже, в котором они живут, и под разными предлогами высели их из него. Вот и все дело… Понял? Только все надо делать чужими руками. Правда, не такими придурковатыми, как у нашего зятька Майрбекова… У тебя ведь есть партком, профком, связи, – умело действуй, а в лицо улыбайся… Помни – человека надо так наколоть, чтобы он тебе после этого еще семь раз спасибо сказал и все время кланялся.

Образумился Албаст Докуев, не стал он больше входить в контакт с Арзо Самбиевым; верно и прочно, второпях начал плести ядовитую паутину вокруг экономиста. Секретарь парткома колхоза, осознав, что становится орудием мести Докуева, поделился с домыслами с главным агрономом – Шахидовым. Вместе они посоветовали Арзо срочно уволиться «по собственному желанию». Вначале Самбиев воспротивился, однако пару дней понаблюдав повнимательней за развитием происходящих вокруг него событий, рассчитался с колхозом и в безысходности поехал в Калмыкию к брату, в надежде забыться и устроиться на работу хоть чабаном.

– Ты как в воду глядел! – восхищался Албаст отцом.

– Это еще не все, – самодовольно сиял Домба. – Знаю я эту породу! С ними в открытую нельзя, лаская надо брать их… Там в степях их место, там и осядут, а здесь – нам будет попросторнее.

Однако прогнозы Домбы сбылись лишь отчасти. Только две недели смог прожить Арзо в изоляции пустыни. В первые дни радовался, отсыпался, гулял на просторе. Потом попытался усиленно заняться спортом, как Лорса. После первого же спаренного марш-рывка так заныли все мышцы, что он пару дней еле ходил.

Загрустил Арзо, опечалился, осунулся, оброс, как отшельник, густой щетиной. Прохладными осенними вечерами взбирался он на недалекий песчаный бархан, с тоской вглядывался в однообразный унылый горизонт. И как ни щурился, ни напрягал зрение, не видны были родные горы, буйные леса. Как-то вечером загнал Лорса овец в загон пораньше, присоединился к брату. Долго молчали, Арзо нервно одну за другой курил папиросы.

– Что, тяжко тебе, брат, здесь? – наконец угрюмо усмехнулся Лорса. – Это меня с детства приучили в неволе к одиночеству. И я даже получаю здесь удовольствие… Знаешь, мне очень неуютно в многочисленном обществе, на меня давят всякие условности, нормы этикета… Да и чувствуешь себя каким-то ущербным, обездоленным, второсортным, а здесь простор, свобода, равенство с баранами, и сколько хочешь занимайся спортом.

– Так что, всю жизнь и будешь заниматься спортом и баранами? – продолжая смотреть вдаль, со злобой спросил Арзо.

– А что еще делать? Нищета – испытание, а долги – вовсе пытка… Неужели так и помрем в долгах?

Замолчали. Сухой прохладный северо-восточный ветер понемногу сгонял песчинки с вершины бархана, уносил их безжалостно вниз.

– А знаешь, Арзо, – вдруг удивленно сказал Лорса, – этот бархан был далече от моей точки, а теперь надвигается – просто диву даюсь?! Через год-два и кошару завалит. Жена говорит, был бы золотой песок, от нас в другую сторону двигался бы… До того нам не везет… Видно, на роду так написано.

– Когда я дядей стану? – к другой проблеме перешел Арзо.

– Скоро, – смутился Лорса.

– Может, домой отправишь?

– Да нет, – вздохнул Лорса, – как-нибудь здесь выкрутимся. Там и без того вам тесно. Ты все равно уедешь.

– Не могу я здесь, Лорса.

– Ну и правильно… У тебя высшее образование. На тебя одна надежда. Может, этот сучий сын Албаст согласится за меньшую сумму взять наш надел… Хотя жалко. С тех пор как заговорили об этом, мне по ночам снится наш бук, дом, речка.

– Мне тоже, – жалобно сказал Арзо и внимательно вгляделся в обветренное, не по годам сморщенное лицо младшего брата, и вдруг выпрямив спину, уже другим басовитым голосом он процедил, – наш надел Докуев ни за какие деньги не получит. Он был Самбиевых и будет.

– Арзо, я от тебя скрывал, вчера приехал сын Дуказова, говорит, что к нам приходила какая-то комиссия колхоза, требует освободить коттедж.

– Докуев. Сука… Я должен ехать домой.

– Арзо, я тебя прошу, будь осторожен! Никаких действий и слов. Ты – наша единственная опора. Звони домой к калмыку, он мой друг, вместе служили. Через два часа я буду в курсе дел… Мне не привыкать, да и люблю я это дело.

– Замолчи! – строго глянул Арзо на младшего брата. – Ты и так из тюрьмы не вылезаешь.

– Не по доброй воле.

– Игры закончились. Ты скоро отцом станешь.

– Это верно. Но сделай одно дело… Обещаешь? Встреться лицом к лицу с Албастом и передай от меня пламенный привет. Лично от меня!

Арзо сбоку посмотрел на лицо брата, и поразился: отрешенностью, мрачностью остывшего на наковальне перекованного металла веяло от одичалых глаз Лорсы.

* * *

После буйных проливных дождей взбухает горная река. Рыча несется она в сжатых теснинах скал. А вырвавшись на равнину, разливается в раздольную ширь, сметает все на своем пути, пенится, клубится, пожирает все, и кажется, что нет предела этому сумасбродству стихии, ничто не остановит этот порыв. Однако пошумев, поворчав, наломав дров, река, оскудев возвращается в свои берега и становится по-прежнему быстрой, но не бурлящей, говорливой, но не кричащей, облизывающей камни, но не ворочающей их, устремленной вниз и никогда – вверх…

Уложил Арзо в старенький студенческий портфель три выглаженные сестрой рубашки, туда же аккуратно положил заштопанные носки, бритвенный прибор, зубную щетку и порошок. В который раз пересчитал имеющиеся пятьдесят рублей с копейками. Отдал матери двадцать. Поглядев в зеркало, подумав, выложил еще десять и решительной походкой тронулся к остановке рейсового автобуса до Грозного.

Неужели он, симпатичный, здоровый, имеющий высшее экономическое образование молодой человек, не сможет обеспечить себя и верящих только в него родственников достойным куском хлеба? Конечно, сможет. Он обязан.

Недолго бегал Арзо по объявлениям найма на работу. Рабочим брали везде. Но это конец, жалкая зарплата и никакой перспективы. Кормился дважды в день – утром и вечером, у Россошанских. Там же и ночевал. На выходные ни с чем вернулся в Ники-Хита.

С началом новой недели вновь поехал в город. От прежнего энтузиазма и прыти не осталось и следа. Достойных вариантов не было. Не давая себе отчета, он машинально побрел на автовокзал, на автобус до Калмыкии денег уже не хватало, он мог доехать только до Ники-Хита, и то только в один конец.

Ему было стыдно в который раз проситься в дом Россошанских, но выбора не было. Настала ночь. До Ники-Хита транспорта в это время уже не будет, на улице осенний дождь, сырость, темень. От съеденного всухомятку хлеба мучает изжога, от бестолковой ходьбы ноют ноги, от отчаяния болит голова. Он звонит из автомата другу.

– Дмитрия нет дома, – сухо отвечает Лариса Валерьевна, и когда Арзо, извинившись, уже вешал трубку, услышал запоздало громкое, – Арзо, Арзо! Ты где? Приходи. Мы как раз ужинаем с Андреем Леонидовичем.

Наудачу возле подъезда Арзо повстречал возвращающегося домой друга. От Дмитрия разило водкой, в глазах бесшабашная веселость.

– Хорошо, что тебя встретил, – обнимался Дмитрий в лифте, – а то предки снова пристанут – где был, с кем пил и прочее.

– Ты у Вероники был? – отстранился от объятий Арзо.

– Ну, хоть ты перестань, – возмутился Россошанский. – У каждого свой вкус… Только маме не говори.

Оба родителя встречали молодых людей в коридоре, пристально всматривались в сына, недовольно переглянулись, удалились в свою комнату, включив телевизор, стали смотреть программу «Время».

– Опять пьян! – вырвалось у Андрея Леонидовича наболевшее.

Лариса Валерьевна молчала, делая вид, что поглощена новостями, незаметно смахнула слезу.

– Три дня назад получил зарплату, премиальные, таких денег средняя семья не получает, – уставившись в экран, будто бы сам с собой разговаривал Россошанский, – а сегодня явился в кабинет деньги просить.

– И ты дал? – впилась взглядом в мужа Лариса Валерьевна.

– А что мне делать – наплел какую-то басню.

– Боже мой! Боже мой! – закрыла супруга лицо руками. – Я от тебя скрываю, а у нас деньги пропадают…

– О чем ты говоришь?

– Говорю что есть… Эта мерзавка всю душу мне исковеркала.

– И не только она… Помнишь тот крашеный кавалер, что на дне рождения был? Так он почти каждый день к Мите на работу является.

– Я смотрела его досье, преступник, нигде не работает, от заключения спасся справкой о невменяемости.

– Вот это дела! – снял очки Россошанский, устало протер лицо. – Может, Арзо с ним поговорит? Как-никак он его уважает и даже боится.

– Да-а, – задумалась Лариса Валерьевна, – сейчас же поговорю… Кстати, Андрей, неужели в вашем огромном объединении «Грознефтеоргсинтез» нет одного места для Арзо?

– Ну Ларочка! Я тебе объяснял. На буровую и завод его не устроить – у него нет нефтяной специальности.

– Так ведь он экономист?

– В управленческий аппарат взять не могу. Есть секретное положение – чеченцев и ингушей в аппарат не брать.

– А как же выпускники нашего нефтяного института?

– Всех местных отправляют на север, а нам присылают молодых специалистов из России, они годик здесь пошатаются, получат квартиру в собственность, продают ее, всякими способами выклянчивают открепление и возвращаются восвояси.

– Так это же абсурд?

– Хуже. Это губительно. Видно, какие-то умы в Москве ведут эту имперскую национальную политику… мы еще пожнем плоды этого кощунства и сумасбродства. – Андрей Леонидович еще что-то хотел сказать, однако продолжительный звонок в дверь оборвал его речь. Он вопросительно глянул на супругу.

– Должно быть, соседка-Букаева, – направилась она к двери, чуть приоткрыв, посмотрела, вернулась на место. – Вот еще одна мадам пытается охомутать молодого человека, – едко выдавила она.

– Мне она противна! – насупились брови и лоб Андрея Леонидовича.– Впрочем, так же, как и ее мамаша.

– Я раньше была другого мнения о них, особенно о Марине, а сейчас вижу, как она затерроризировала Арзо – просто поражаюсь. Знаешь, что она мне на днях говорит? – Подражая манере Букаевой с искусным артистизмом, она приняла надменную осанку и искривленное выражение лица. – Это даже хорошо, что Арзо безработный. Всесторонняя зависимость мужа, обеспечит мне его преданность и покорность… И далее, я полностью обеспечена, выйду замуж, уеду в Москву, защищу кандидатскую… Театры, презентации, свет, и поэтому рядом должен быть красивый, представительный мужчина.

– Бедный Арзо! – вырвалось у Россошанского.

– Это еще не все, – вошла в женский раж Лариса Валерьевна. – Утверждает, что еще девственница, а разговоры ведет похотливые, говорит, что главной обязанностью ее мужа будет еженощно холить и лелеять ее страсть.

– Несчастный Арзо! – замотал головой супруг. – Надо помочь ему трудоустроиться.

– Слушай, Андрюша! Ведь твой однополчанин Аралин – управляющий делами Кабинета Министров?

– Ты чудо, Ларочка! – ударил по коленям Андрей Леонидович.

На следующее утро съежившийся от ожидания приговора Самбиев сидел во властном кабинете Совета Министров Чечено-Ингушской АССР напротив маленького подвижного пожилого человека с широкой орденской планкой на груди поношенного пиджака.

– Так, товарищ Самбиев, – Аралин отложил в сторону трудовую и личный листок, – учитывая рекомендации Россошанских и то, что вы кандидат в члены КПСС, поможем. К нам из Москвы направляется уполномоченный по госзакупкам сельхозпродукции. Это новая структура. В нее входят четыре человека по штату. Сам уполномоченный, его зам – эта должность будет за вами, водитель и секретарь-машинистка. Для вас выделено два кабинета в соседнем здании. Уполномоченному – квартира в центре, вас поставим в очередь на жилье. Через пять лет планируем построить дом, тогда, может быть, получите квартиру… И последнее, Ваш оклад – сто семьдесят рублей, к праздникам – дефицитные продукты, импортные товары, небольшая премия.

За пятьдесят рублей Арзо снял комнату в квартире одинокой старушки, подсчитал, что остатка зарплаты как раз хватит на пропитание и не более того. Даже ездить по выходным в Ники-Хита станет накладным. К тому же, если в пути встретятся знакомые женщины из села, приходится и за них платить, соблюдая нормы этикета. Словом, радужного мало, однако это не сказывается на воодушевлении Самбиева: он работник аппарата Кабинета Министров, в кармане солидное удостоверение, копейки денег и заманчивая перспектива: чем-то перед кем-то выделиться, совершить карьерный прыжок.

В целом, Самбиев расценивает случившееся как удачу, тем более что совсем рядом находится юридическая контора, где в пыльном, но в персональном кабинете теснится адвокат Букаева. И не беда, что постоянные ностальгические речи о Москве и о ее одаренности досаждают ему, главное, в этой каморке всегда можно выпить чай со сладостями, и даже насладиться изысканным кофе, последнее – если Марина в настроении. А вообще, юрист Букаева – очень занятой человек. По крайней мере, как только Самбиев садится напротив ее стола, у Марины случается надобность достать запыленные папки из шкафа, за спинкой стула посетителя. И тогда, вольно или невольно, они соприкасаются.

– Какой ты громадный! – сокрушается хозяйка тесного кабинета. – Не пройти, не обойти тебя.

Арзо не знает, как реагировать на эти замечания и телодвижения: с одной стороны, ему приятно осязать мощные выпуклости девичьего тела, а с другой – как-то неловко. В итоге, настрадавшись от одного и насладившись другим, он убегает, в принципе удовлетворенный. Хуже бывает, если Марина вдруг попросит проводить ее до дома или, скажем, до какого-либо суда. Тогда всю дорогу она восторгается прелестью продаваемых цветов и парфюмерией, или что более сноснее, ее мучает жажда испить томатный сок и охладиться мороженым. Несмотря на некоторую затратность, гулять с элегантно одетой Букаевой иногда приятно. Во всяком случае, им обуревает непонятное злорадство, когда их обгоняют молодые люди, с нескрываемой завистью выворачивают шеи, и, разочаровавшись, еще более убыстряют ходьбу…

Несколько дней Арзо обустраивал выделенные кабинеты. В обозначенный Аралиным день спозаранку поплелся на вокзал. Вагон опустел, опустел и перрон, и только какая-то крестьянская семья испуганно озиралась вокруг груды тюков и чемоданов.

– Вы не меня встречаете? – обратился к Арзо коренастый мужик в расползшемся от носки и стирки свитере.

– Я встречаю уполномоченного, – презренно ответил Самбиев.

– Так я и есть уполномоченный Цыбулько, – приезжий достал из-под свитера помятый листок с Постановлением Совета Министров РСФСР.

В выделенной для уполномоченного квартире их ожидал Аралин с ордером на квартиру.

– Вот это да! Вот это дело! – ходил по комнатам Цыбулько в обнимку с женой, за ними в молчаливом недоумении тенью двигались двое детей-подростков. – Вот что значит партия! Вот что значит Родина! Неужели и мебель бесплатно? – восторгался он, глядя на Аралина. – Это дело надо отметить… Тем более что у меня болит голова.

Жена уполномоченного, моложавая приятная женщина с чисто славянскими чертами лица, в косынке, без признаков макияжа, как по команде засуетилась возле тюков. В просторном зале на столе появились маринованные грибы, иссохшая, обломанная с краю буханка хлеба и бутыль ядовито-зеленоватого самогона.

Аралин, сославшись на занятость и возраст, бежал, поручив Самбиеву проявить кавказское гостеприимство. Арзо дословно понял порученное, на равных стал хлестать стаканами самогон.

К полдню решили ознакомиться с городом и заодно с рабочими кабинетами. Несмотря на удостоверения и высокие посты, в правительственное здание их не пропустили. Что было далее, Арзо помнил эпизодически. Только на следующий день он узнал, что уполномоченный остался с какой-то компанией в пивнушке, а он неведомо как очутился в кабинете Букаевой. Вот здесь, после нескольких стаканов чая, он пришел немного в себя.

Как обычно, Марина потянулась к шкафу. Ему показалось, что его плечо сильнее, чем ранее, осязает габариты юриста, и он попытался даже отпрянуть, но давление возросло. Марина пробурчала, что он мешает, Арзо попытался встать, и от этого они пришли к масштабному соприкосновению, и тут началось ощупывание девичьих достоинств… Оплеуху Самбиев не получил, но отпор был решительный, с нагрузкой веских слов.

… Мучительные рвотные позывы привели Самбиева в сознание. Он абсолютно не помнил, как очутился дома, в постели. Вспомнил только, как с Мариной пошел к ее подруге на день рождения. Оказались они в какой-то неприбранной квартире, и почему-то подружка исчезла, а Арзо на спор пытался выпить из горла бутылку шампанского… Далее полный провал в памяти, и только тревожное осознание чего-то содеянного.

Утром, растревоженный всякими домыслами, Самбиев помчался к уполномоченному.

– Милиция его привела, – прижималась к стене коридора жена.

– Ничего, ничего, – появился в дверном проеме румяный, свежий Цыбулько. – А как еще все это обмывать надо! А вот теперь приступим к работе.

На рабочем месте уполномоченный в который раз взад-вперед перелистывал листки должностной инструкции. При этом для удобства он слюнявил о нижнюю толстую губу пальцы рук, умудряясь щедро смачивать всю пятерню.

– Слушай, Арзо, – вдруг уставился Цыбулько отрешенным взглядом на заместителя. – Без пол-литра это не понять… Сбегай, пожалуйста, будь другом! Да, еще газет свежих захвати. Давай скинемся. Может, кто третьим будет?

– Я пить не буду, – категорически возразил Самбиев. Даже от упоминания о спиртном его мутило, однако выполнять просьбу он помчался.

В тот же день в обед Самбиева вызвали к управляющему делами.

– Я вижу, вы уже спелись? – строго встретил Аралин. – Передай Цыбулько, что с его должностью в свитере ходить в Совмин нельзя. И еще, пьянки и тем более похмелки надо оставить. Это Кавказ.

Более полутора месяцев просидел Арзо в кабинете правительственного здания. Процесс акклиматизации Цыбулько проходил с трудом. Уполномоченный жаловался на городской быт. Оказывается, он всю жизнь провел в белорусской глубинке, был секретарем парткома колхоза. Оттуда направлен в высшую партийную школу в Москву, по окончании которой ему поручили контролировать госзакупки на Кавказе.

Функции уполномоченного требовали масштабной деятельности, в его руках находились мощные рычаги контроля и надзора. Однако Цыбулько поставленных задач не понимал, многого просто боялся. Он даже противился поставить подпись на каком-либо документе, избегал совещаний и с трудом общался по телефону.

В принципе вся нагрузка легла на Самбиева, правда, в период становления комиссии ее было маловато, а из-за инертности руководителя вовсе не прибавлялось. Весь штат комиссии в скуке досиживал до окончания рабочего времени, перечитывал газеты и журналы, слушал радио.

Монотонное существование Самбиева разнообразили ежедневные встречи с Мариной. После пьяных притязаний Арзо, Букаева неделю ходила в водолазке, говорила, что Самбиев наследил на шее, на груди. К удивлению экономиста, юрист не предъявила особых претензий к его поведению, а наоборот, негласно, но манерами не противилась и даже поощряла мужские ласки. В запертом кабинете или в подъезде Букаевой он безраздельно господствовал над одурманивающими высотами выше пояса. Попытки проникнуть вниз встречали жесткий отпор.

– Только после свадьбы, – звучал жесткий вердикт юриста, и как после страшного приговора холодели руки Арзо, исчезал пыл, улетучивалась дурость.

И тем не менее, он по привычке или просто от безделья и скуки каждый день встречался с Букаевой. Исключение составляли выходные и праздничные дни. Их отношения протекали спокойно и верно, как полноводная река, неслись они к закономерному устью океана. И если Марина мечтала о безбрежном просторе, то Арзо предчувствовал морскую соль, и полное растление в пластах глубин. И хоть был Арзо в объятиях мощного течения, хоть и знал, что не хватит сил доплыть до суши, все равно он безмолвно восторгался красочностью исчезающих берегов, мечтал доплыть до них, надеялся выкарабкаться на твердый грунт крестьянской жизни… Сепаратство чувств обнаружили, в водовороте течения закружило Самбиева.

– Как ты провел выходные? – поинтересовалась как-то Букаева в кабинете.

Арзо не обнаружил коварства в ее голосе.

– Косил кукурузу в Ники-Хита.

– Врешь! – ряд крупных зубов заскрежетал перед ним. – Ты ездил в Краснодар, к этой бабочке^*.

– Откуда ты узнала? – опешил Самбиев.

– Ты просил на дорогу в долг у Дмитрия, а Дмитрий у меня. Что замолчал? Ну и как твоя Полла? Нацеловались или у вас еще глубже взаимоотношения?

– Замолчи! Не смей так о ней говорить! – он вскочил. – Она порядочная девушка.

– Ах! Значит она порядочная, а я кто? Ты негодяй, изменник…

Она что-то еще говорила, оскорбительное, скверное, однако Арзо выбежал прочь.

Неделю они не общались. Первой на уступки пошла Букаева. Она позвонила на работу Арзо и как ни в чем не бывало попросила зайти.

День был погожий, ласковый, теплый. Осень запоздала. По предложению Марины пошли прогуляться в парк имени Кирова. В увядающей траве сидели на берегу полноводной Сунжи. Букаева угощала Самбиева пирожным собственного приготовления. Хвалясь перед ним французской косметичкой, она любовалась собой в миниатюрное зеркальце… И вдруг он услышал скрежет ножниц. Арзо с ленцой обернулся, заметил, как Марина, стушевавшись укладывала пучок волос в свой блокнот.

– Ты что делаешь? – улыбнулся Самбиев.

– Да так, – встрепенулась девушка. – Давай фотографироваться, я забыла фотоаппарат вчера выложить… Случайно остался.

К концу трудового дня разошлись по службам. Не успел Арзо сесть за рабочий стол, как зазвонил телефон.

– Арзо, ты? – гробовой голос Букаевой. – Больше ко мне не приходи. У нас все кончено.

– Ну и слава Богу, – крикнул Самбиев, когда уже послышались гудки.

Два дня он блаженствовал, послал Полле нежное, трогательное письмо, а на третий – странным образом занемог. Тяга к Букаевой овладела всем его существом. Стал он звонить ей домой, на работу, а ее нигде нет. По просьбе Арзо Дмитрий подключился к поискам, и все неудачно, то она у тети, то у дяди, и так пару дней. Самбиев совсем исстрадался, опечалился, ему не спится и не естся.

И наконец как-то вечером Марина подняла трубку телефона.

– Выйди! Я прошу тебя, умоляю! – с жалостливой скорбью просил он.

Она появилась на сорок минут позже условленного времени. На улице было темно, прохладно, моросил дождь.

– Просто я не могла видеть, как ты мокнешь под дождем, – была ее первая фраза.

Марина была недоступной, горделивой, и в то же время что-то печальное сквозило в ее голосе, манере держаться.

– Я тоже страдаю от твоей подлой измены. Ты не только на теле, ты в душе оставил синяки ран, – вторая фраза.

То ли от слез, то ли от дождя их лица взмокли.

– Хорошо… Но знай, если еще когда-нибудь…

– Никогда, никогда! – не дает договорить Самбиев.

– После твоих домогательств я вынуждена смириться с участью быть твоей, – последняя торжественно-скорбная фраза, и следом прощальное резюме, с довольным оскалом. – Возьми зонтик, простудишься…, – и по окончании приказ, – из дома позвони.

Предался Арзо течению, и казалось бы, плыви себе в удовольствие, наслаждайся перспективой простора, однако что-то неосознанное, глубинное тянет его против потока; скрыто косится он на берег и инстинктивно хватается за соломинку…

– Весь город о нас говорит, – на серьезный лад перестроила отношения Марина. – Пора как-то определяться.

– Что значит определяться? – прикинулся дурачком Самбиев.

– Ведь не можем мы всю жизнь так шастать?

– Мы должны жениться?

– Что значит «должны»?

– Я жажду этого, но придется отложить, у меня повестка в военкомат,– и Арзо предъявил документ.

– Что это значит? Я скажу папе!

– Поздно, я прошел медкомиссию, сдал паспорт.

– Ты негодяй! Ты мне все планы разрушил. У меня должны быть вступительные экзамены в аспирантуру… Кто меня теперь в Москву незамужней отпустит?

– Ну, подожди годик. Я ведь не по доброй воле. В колхозе была бронь, а в городе я ее лишился.

– Это подло, – трясет Букаеву злость. – Почему ты раньше не сказал. Мой отец освободил бы тебя.

– Мне отец твой не нужен. Сам способен прожить.

– Ты об этом еще пожалеешь.

Снова раздор, но не надолго. Юрист сжалилась над призывником.

В бурном общении они проводят остаток дней до отправки. Как бы в шутку, в основном под диктовку любимой Арзо пишет прощальное трогательное послание, где есть строка с обязательством блюсти верность и жениться только на ней.

В солдатском вагоне Самбиев – самый взрослый среди юнцов. Он бросил на полку рюкзак с пирогами Букаевой, выглянул в окно. Одинокая, в сторонке, в прохудившемся пальтишке искала его запавшими глазами мать…

Ночью на верхней полке, уткнувшись в стенку, под стук колес он долго не мог заснуть, ворочался, всякие горестные мысли тормошили душу. В тягостной полусонной дремоте ему грезится, что он полез вверх по родному буку. Не успел он преодолеть первое разветвление, как дерево задергалось, закачалось, заколотилось, противясь покорению. Испугался Арзо, в бессилии попытался обхватить толстый ствол, закричал.

– Что с тобой? – дергает Самбиева за плечо парнишка с нижней полки.

Арзо молча мотнул головой, уткнулся ничком в вонь и сырость вагонной подушки. А поезд мчится вдаль на бешеной скорости, весь трясется, как ствол бука во сне, и колотится встревоженное сердце в такт перестуку колес… Вновь оказался Арзо на трясущемся, непокорном буке. Нет, не хочет он высот и простора, по душе ему тишь и спокойствие. С блаженством он бросается вниз и почему-то оказывается в навозной жиже скотной фермы. И ничего, что вонь, и ничего, что грязь, и не так противны укусы жирных мух. Влажные носы коров брезгливо обнюхивают его, недовольно фыркают, а здоровенный бык небрежно боднул его в бок… От толчка Арзо очнулся. Поезд стоял на пустынной, захолустной станции. От укусов блох горели оголенные шея и ноги, в соседнем сортире обильно мочились, воняло отхожестями.

Новый толчок – поменялись локомотивы, как ориентиры в жизни, и состав дергаясь, медленно тронулся, с каждым стуком все дальше и дальше унося от родного села, от нерешенных им проблем.