Текст книги "Седой Кавказ"

Автор книги: Канта Ибрагимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 72 страниц) [доступный отрывок для чтения: 26 страниц]

Строптивый Анасби, получив на производственные нужды первый кредит в Агропромбанке, сразу же купил себе белый «Мерседес» – редкостную роскошь для тех лет в провинциальном городе. Родственники ахнули. Албаст угрожал, что уволит с работы «дурака-братца», Домба в ярости визжал, кричал в злобе, а своенравный Анасби надменно ухмылялся, презренно косился на оторопевшую родню. И хотя все просили, умоляли запрятать машину в гараж и выезжать на ней только изредка, по праздникам, Анасби делал все по-своему, сутками «гарцевал» на роскошном лимузине. Каждый вечер «Докуевский Мерседес» описывал круги по центральным проспектам Грозного. Вот Анасби едет очень медленно, горделиво с длинной сигарой во рту, и музыка льется потоками из раскрытых окон. Следующий круг мчит на бешеной скорости по разделительной полосе, поражая завистливых зевак и простых обывателей. К вечеру роскошный лимузин припарковывается у одного из центральных ресторанов. Вальяжный Анасби с друзьями и подружками всласть гуляет допоздна, в то время как на улице толпа, плотно обступив заморское чудо, пытается вглядеться в роскошь салона.

В полночь, когда рестораны закрываются, Анасби с подружкой, иногда и не с одной, где-то уединяется. Домой возвращается под утро. Пару раз случилось даже так, что пьяный до невменяемости Анасби приезжал домой с проститутками, и прямо на глазах пораженных родителей пытался завести в дом вольных девиц.

– Его надо женить, – как рецепт от всех бед, высказал мысль Домба.

– Да, – редкое единение с мужем в голосе Алпату.

– У тебя есть кандидатура из хорошей семьи?

– Нет, только не это, – в ужасе произносит Алпату. – Нам хватит и одной снохи из «уважаемых». Лучше из простых.

– Ты на редкость права, дорогая! – восторгается женой Домба.– Надо посмотреть в родном Ники-Хита.

– Да, – только на это ныне согласна Алпату.

А дело в том, что с женитьбой Албаста в сознании Алпату произошли кардинальные положительные изменения в пользу некогда «диких» односельчан. После брака старшего сына мать на многие вещи стала смотреть иначе, по крайней мере точка отсчета человеческих ценностей некоторым образом скорректировалась. Причин было много, хотя главный источник один – зловредная сноха, внесшая раскол в их семью, отнявшая у родственников сына и брата.

Как известно, у Докуева Албаста был список предполагаемых невест, который едва умещался на листе бумаги. Список состоял из двух столбиков: в одном были те, кого предпочитали мать и сестры, в другом те, кому предпочтение отдавал отец. Эта градация составлялась по многим признакам, главные из них: кто родители (имеется в виду благосостояние); статус претендентки (или общественное мнение о поведении, воспитании и прочее); далее – внешний вид и умение вести себя в обществе (под обществом в первую очередь подразумевались сами Докуевы); немаловажные критерии (особенно у женской половины семьи) – сколько лет, где учится, с кем общается, как и во что одета, а у отца еще один вопрос – из какого тейпа, какого села и даже, кто ее мать?

Словом, после сложных корреляций список был готов, и в нем изредка происходят изменения: кто-то по «глупости» выходит замуж, у кого-то отца сняли с должности или, не дай господи, и вовсе за растрату посадили в тюрьму. В лидерах Ясуев и Букаев, точнее, их дочери. Дилемма перед Албастом сложная, и кто из двух лидеров со временем вырвется вперед, неизвестно. К тому же, в первый же год работы председателем колхоза Албаст умудрился прикарманить такие суммы, что нет-нет да и просочится в сознание, как при таком раскладе через несколько лет он сможет и сам вступить в конкурентную борьбу за высокий пост. Однако список невест лег под сукно, после того как Албасту показали красавицу-студентку – Исламову. Она действительно, изящна, стройна, более чем привлекательна и, несмотря на то что почти вдвое моложе Албаста, охотно идет на контакт и в беседах по телефону, (в чем Докуев сверхмастер), умно и умело поддерживает долгое общение и недвусмысленно высказывает свое почтение к персоне председателя колхоза. Правда, при этом категорического согласия не дает, все у нее обтекаемо, порой непредсказуемо, а в целом весьма заманчиво.

Все, список Докуевских невест исчез. Албаст полностью очарован и пленен красотой, молодостью и умом Исламовой. Домба и Алпату искренне поддерживают рвение немолодого отпрыска, тем более что отец студентки в числе руководителей республиканского уровня Преуспевающий жених устремляется в атаку: цветы, конфеты, многочисленные подарки почти ежедневно преподносятся выстраданной избраннице, и как апогей ухаживаний – очень дорогой бриллиантовый набор из сережек и кольца.

– Да что это такое?! – возмущается Домба. – У чеченцев принято от девушки брать ценность в знак признания, а наш увалень сам полгорода драгоценностями одарил, да на такие деньги три машины купить можно!

– Ничего, ничего, дорогой, – успокаивала мужа Алпату. – Может, хоть на сей раз определится, а то совсем состарится, пока выберет достойную.

Полным ходом Докуевы готовятся к грандиозной свадьбе. И хотя от Исламовой нет согласия, налицо все признаки взаимности, просто, по мнению Албаста, юная девушка сильно робеет перед ответственным шагом в жизни. А так, многоопытный взгляд председателя колхоза видит пламенный поток встречных чувств, и студентка не раз сообщала ему, что отдает предпочтение кавалерам почтенного возраста, нежели неоперившимся юнцам, ибо ее избранник должен быть человеком достойным, обеспеченным, видным.

Как знак окончательного выбора Исламовой, на прямой контакт с Албастом выходит мать студентки: женщина весьма эмансипированная, почти ровесница Албаста, искренне страдающая от ханжества горожан и еще аллергией на черную икру и шашлык из осетрины. Мать Исламовой взяла у Албаста в долг приличную сумму и, как бы в благодарность, сообщает, что «колхозник» должен быть более решительным и твердым в своих устремлениях, ибо у ее дочери море поклонников.

Немолодой вздыхатель не преминул воспользоваться советом. И вдруг по телефону от Исламовой-дочери услышал, что он, оказывается дерзок, груб, невоспитан и даже старомоден. И вообще желательно (слова студентки) до полного изменения мировосприятия в контакт с ней не входить. Албаст в отчаянии. Любимая трубку бросает, когда бы он ни приехал в институт, стоит, любезничая, то с одним, то с другим молодым человеком. А знакомые преподаватели ему сообщают, что студентка Исламова – бесспорная красавица, однако ветрена, безграмотна и на всех лекциях только и смотрит в окно, наблюдая, какая машина подъезжает к корпусу вуза.

И в это же время мать студентки подсказывала ему, что решительность и хамство – разные категории, и теперешняя молодежь любит только современную музыку, короткие юбки и контрастно выкрашенные волосы.

– А я не против, – бубнит в телефон Албаст.

– Ну и докажи это, – слащаво советует мать Исламовой.

– Так она со мной не разговаривает, – чуть ли не плачет он.

– Я с ней поговорю… Все будет нормально. Просто вокруг нее столько смазливой молодежи, что она потеряла голову… А ты постарайся, ведь такой красы нет в городе. Разве не так?

– Конечно, – рапортует Докуев.

Однако время идет, а ничего не меняется, он в опале. И тогда в ход вступает изощренная в светских делах Алпату. Через посредницу к Исламовым посылается хабар ^*, что Докуевы желают посетить Исламовых. Ясно – речь пойдет о сватовстве. В оговоренный субботний вечер родители жениха подъезжают на затаренной подарками машине к дому предполагаемой невесты. Домба и Алпату видят, что их никто не встречает, у хозяев царит хаос и паника, и нельзя понять, то ли Исламовы чему-то радуются, то ли печалятся. Раздосадованная неуважением Алпату самолично внедряется в растревоженное семейство и только минут через пять-десять узнает, что дочь-студентка вышла замуж. Озлобленная Алпату покидает негостеприимный двор и прямо у ворот видит кучкующихся женщин – соседок Исламовых.

– Да я своими глазами видела, – говорит одна пожилая русская женщина, – как она на простыни спускалась из окна второго этажа, сорвалась, ударилась о землю, потом сжимая коленку бросилась к забору, вот здесь перемахнула и прямо в руки молодого парня. Я ей еще крикнула, а она в машину и айда, со свистом.

Через пару дней по городу пополз возмутительный слух, что Исламова просто вышла на свидание, и ее насильно похитили. И чуть погодя Алпату от городских сплетниц услышала потрясающую чеченские обычаи новость: возмущенный отец красавицы ворвался в дом новоиспеченных сватов, спросил при всех, согласна ли дочь оставаться здесь, и, услышав отрицательный ответ, за ручку утащил ее домой.

Исламова – жеро, и по канонам гор, девственнику Албасту негоже вступать с ней в брак. Однако он любит, и ему плевать на общественное мнение.

– Я так несчастна! – слышит он печальный, жалобный голос любимой в трубке телефона. – Я хочу покончить с собой… Нет, нет, не отговаривай меня. Если бы меня не охраняли сутками, то я бы пошла бы на это… Конечно, они не слышат нас, просто через окно два человека постоянно наблюдают за мной… Что мне делать? Мне все опротивело. Все, жизнь кончена, я опозорена… Да, да, я не могу тебе врать, – на слове «тебе» многозначительное ударение. – Да, спустилась со второго этажа на простынях, перемахнула через забор…Но это все от нетерпения. Меня не выпускали, я хотела увидеть его ненавистное лицо и сказать все, что о нем думаю, а он… изверг, дикарь!… Как я несчастна! – Албаст слышит рыдание, стоны, он долго успокаивает Исламову, говорит, что она невинная жертва, а он относится к ней с прежней любовью, даже жалеет и готов быть вечно рядом с ней. – Ты хоть не врешь? – сквозь плач слышит он нежный, вопрошающий голосок. – Как ты благороден! Я в этом никогда не сомневалась. А ты меня теперь не считаешь?… Ты говоришь правду? – долгое молчание, снова в трубке плач, и сквозь рыдания с надрывом. – Спасибо, Албаст! Ты настоящий. Ты простишь мне это? Я так рада, ты даешь мне жизнь! Нет, увидеться не могу. Пойми, я не в той форме… Но я чиста перед тобой, я докажу это всей своей жизнью.

В тот день скупили все розы с городских рынков, и личный водитель Албаста внес огромную охапку бордово-черных цветов во двор Исламовых.

Вскоре Албаст объявил, что женится. Родители омрачились, исподлобья, недовольно взирали на позорящего их сына, но перечить взрослому, уже самостоятельному потомку посчитали неблагоразумным.

Объявили срок свадьбы, без энтузиазма Алпату и Домба стали готовиться к важному событию, и вдруг новый позор: Исламова вышла замуж за другого парня – отпрыска одного из бывших высших руководителей республики.

От столкновения противоположных чувств Алпату съедает психоз: с одной стороны, она рада, что сын избежал позора, не женившись на жеро, а с другой – та же жеро опозорила их, выйдя замуж за другого, предварительно дав слово Албасту.

Разъяренная Алпату мчится к Исламовым и требует возвратить бриллиантовый подарок. Мать красавицы противится, и тогда начинаются вопли, крики и ругань на всю округу. На следующий день к Алпату присоединяются ее дочери и подружка семьи – дородная баба, известная в городе спекулянтка. Мать Исламовой тоже не одинока – рядом с ней сестры и племянницы. После кратких, но емких словесных излияний, перешедших в неслыханные оскорбления, начался штурм. Очевидцы не могли найти нужных слов для описания баталии, а соседи еще несколько дней видели, как легкий ветерок носил по округе клочья одежды и пряди разноцветных волос. И все-таки наступавшие победили, отобрали незаслуженный подарок, частично восстановили утраченную честь.

Албаст быстро справился с упадком духа, внял советам родителей, что брак не любовь, а точный расчет, отыскал свой список невест и наугад ткнул в него пальцем (правда, целился ввысь). Как бы случайно, жребий пал на дочь Ясуева. Начался процесс сватовства, и, к удивлению Алпату, они быстро получили согласие.

– А что тут странного! – кичился Домба перед женой. – Ясуевым скандал не нужен, они представляют, что будет, если ты и от них потребуешь возвратить все подношения сына.

Как бы там ни было, вскоре состоялась свадьба. К сожалению Алпату, и здесь не обошлось без досадного казуса. Ясуев, как один из лидеров Коммунистической партии республики, решил показать всем пример достойного гражданина, и по его настоянию сыграли настоящую комсомольскую свадьбу. Это действие происходило не в роскошном ресторане, а в скромном кафе. На свадьбу приглашен узкий круг лиц, и ясно, что это реальная республиканская знать, а молодежь – подрастающая элита.

Позже, даже года два спустя, если кто-то говорил, что был на свадьбе дочери Ясуева, то это признавалось как высшая привилегия и приближенность к миру всесильных и сверхмогущественных. Участники, а их число почему-то с каждым днем увеличивалось, с восторгом описывали торжественность, грандиозность, и в то же время скромность церемониала.

Правда, Алпату, сославшись на острый радикулит, избежала присутствия на важном мероприятии. Зато Домба восседал возле матери невестки, весело и непринужденно общался с Татьяной Ивановной, пил в удовольствие много, к злости не пьянел и от этого страдал. Он хотел напиться, чтобы не видеть этого кошмара, ведь присутствие жениха на чеченской свадьбе – позор. А его сынок сидит на почетном месте с невестой, а рядом родители, и это все как-то терпимо, но вот какая-то «сволочь» крикнула «горько», и молодые встали… Так несчастный Домба не только отрезвел, под стол полез.

– Что вы там делаете, Домба Межидович? – участливо интересовалась Татьяна Ивановна.

– Обувь жмет, – плакался Докуев.

– Так вы разуйтесь, – подсказывала теща сына. – Мне вот тоже новые туфли мозоли натерли, так я их давно сняла, и теперь все не могу найти. Ногами шарю, а их нет. Вы случайно их там не видите? Скоро танцы, а я в одной туфле, словно Золушка…

А потом приглашенные, как на партсобрании, стали наперебой кричать – «горько». И хорошо, что молодые не целуются, а просто поклоном благодарят за внимание, все равно Домбе невтерпеж, и сославшись на боли в желудке, он остаток свадьбы восседает в туалете, чем вызвал массу нареканий у присутствующих, а личный врач Ясуева рвался в уборную для приостановки расстройства.

Как положено у нуворишей, состоялось свадебное путешествие по ряду социалистических стран Европы. Недурственная лицом и в противоположность телом, жена Албаста быстро надоела ему. Привыкший к вольной жизни, он не мог удовлетворяться только лишь ложем неказисто сложенной жены, однако гулять направо-налево, как прежде, было опасно: дочь Ясуевых ревнива, до невозможности строго регламентирует время мужа. Тогда Албаст пошел на вынужденное ухищрение. Верный помощник Докуева, его неизменная секретарь-референт, которая, по мнению многих, выполняла не только служебные, но и мимолетные интимные поручения председателя, в том числе и по обслуживанию важных персон, увольняется, и на ее место назначается молодая и красивая девушка – Малагова.

В свои неполные девятнадцать лет Малагова уже трижды побывала замужем; и не мужья ее выгнали, нет. Она не умеет и не хочет убирать, готовить, чистить, и свекрови гонят ее со двора, обзывая неряхой, бездельницей. А она совсем не печалится, сладостная улыбка еще соблазнительней загорается на ее румяном лице, и она, вольная и счастливая, готова к новой неуемной любви.

Не без труда и средств Албаст овладел ею и стал сочетать полезное с приятным в рабочее время, а подконтрольное, так сказать свободное время, невольно посвятил жене и попытался стать порядочным семьянином.

Вскоре блаженная жизнь председателя колхоза рухнула. Как-то в понедельник с утра Малагова не объявилась на работе. Злой Докуев вел планерку и вдруг, в нарушение строгого порядка, в кабинет ввалился бригадир птицеводческой фермы. Албаст хотел отругать его за опоздание, но вошедший стремительно приблизился, и, склонившись, дыша застоялым чесночным перегаром, стал бубнить над ухом председателя.

– Да не может быть! – вскричал Докуев, глаза полезли вверх.

Вновь басовитый шепот, убедительные жесты, и Албаст, не говоря ни слова, выбегает из конторы. Через полчаса он в палате травматологии районной больницы, где с гипсом на руке и ноге лежит перебинтованная Малагова. Лечащий врач подтверждает версию бригадира: в выходные дни секретарша отдыхала с городской молодежью на высокогорной турбазе «Беной». Возвращаясь с гулянки, подвыпившая Малагова попросилась за руль. Будучи также в нетрезвом состоянии, ее попутчики поддались прихоти красавицы, и в результате на ближайшем повороте машина вылетела в ущелье. К счастью, жертв нет, но ее друзья в таком же виде лежат в мужском отделении. Разъяренный председатель колхоза бросается к ушам пациентки, срывает серьги, потом, несмотря на вопли пострадавшей, хирургическими ножницами, с трудом, потея, разрезает гипс и умудряется сделать то, что накануне не смогли сделать несколько медработников – под душераздирающий крик стягивает массивное кольцо с опухшего пальца… Легендарный бриллиантовый набор во второй раз возвращается в руки Докуевых (однако Бог любит троицу).

Через день сельские новости доходят до города. Опозоренная жена – дочь важнейшей национальной персоны республики, царапает Албасту лицо, рвет сорочку, дергает мужа за галстук и под конец выпихивает за дверь, следом летят ботинки.

Албаст в панике. Перед ним страшная дилемма: или он вовсе распластается перед женой и станет абсолютным подкаблучником или послушает родителей и выдержит достойную паузу. Думать тяжело. В первом варианте несвобода, но карьерный рост и внешнее благополучие, во втором – свобода, но бесперспективность. На очередном совещании в обкоме КПСС Ясуев презрительно осмотрел Докуева Албаста, стоящий рядом председатель республиканского Агропрома даже руки не подал, а во время заседания соседние с ним кресла пустуют – как от чумного, шарахаются от него коллеги и друзья.

В тот же день, вопреки мольбам родственников, он у парадного подъезда – «падает ниц, бьет челом». Все, у него только фамилия остается – Докуев, а так он напросился на теплое пристанище, покорный зять, хочет усыновления, он – тряпка. В один день произошло перерождение, однако шел он к этому давно.

Состарившиеся Домба и Алпату в отчаянии; выращенное, вскормленное, вышедшее в люди великовозрастное дите, исчезло, перешло в другие руки. Внешне ничего не видно, и были бы они молоды, так бы не переживали. А теперь, когда им особенно нужна сыновья забота, опека и ласка, они потеряли опору, и не просто потеряли, у них ее нахально отобрали.

И если бы на этом закончились их страдания! Сноха, и в открытую и за спиной называет Докуевых недоносками, к ним никогда не приходит, и мужу запрещает. Только изредка, раз в месяц придет старший сын в родительский дом, посидит на краешке стула пять минут, к еде, к питью не притронется, все ерзает виновато, на часы посматривает, а семейные проблемы ему в тягость, даже противны – он чужой.

Пропасть отчуждения все больше и больше расширяется между Албастом и родными, и кажется что возврата к прошлому нет. Однако в это время возвращается из тюрьмы младший сын – Анасби, и он, нахальный, как кадровый милиционер, и ушлый, как уголовник, ведет со старшим братом жесткий, требовательный разговор с применением воровских «понятий». Следом Анасби наведывается к снохе; с ней он груб, резок, надменен и требует соблюдения вайнахского этикета и традиций. В итоге разъяснительной беседы недвусмысленно намекает, что для него авторитет ее отца – ноль, и в конце беседы в руки деверя как бы случайно попала красивая кукла – дорогой подарок:

– А иначе будет так, – и Анасби со зверским выражением лица безжалостно оторвал голову игрушки, кинул ее под стол и туда же плюнул.

Жестокая сцена так потрясла сноху Докуевых, что она в нервном шоке бросилась к родителям. Ее отец, прожженный карьерист, прирожденный интриган и психолог, мог спокойно справиться с демаршем любого номенклатурщика типа Албаста, а вот как быть с отщепенцем Анасби он понять не мог, обращаться к кому-либо со столь деликатной просьбой не смел, тем более что сваты в чеченском обществе – дело тонкое и весьма щепетильное. Словом, грубость и беспардонность младшего сына возымели эффект: сноха приголубилась, без любви и улыбки, но с соблюдением приличий стала относиться к родственникам мужа и даже раз в неделю, иногда чаще появлялась в доме Докуевых. Сам Албаст ожил, задышал полноценно грудью. Теперь он вновь ищет поддержки и совета у родителей, сам делится с ними впечатлениями о происходящих тревожных событиях вокруг антиалкогольной кампании и его колхоза. Вновь переродился Албаст, он внимателен и порой даже щедр с родными, и как верный знак исправления – назначает Анасби начальником сокодавочного цеха.

Казалось бы, мир и спокойствие возвратились к очагу Докуевых, и все это благодаря младшему сыну, и не могут родители нарадоваться ему. Так нет, Анасби втянулся в распутную жизнь, гоняет на «Мерседесе», сутками пьянствует, домой возвращается под утро, деньги транжирит тысячами. Как спасение, решают его женить, но только на простой девушке, из родного села. Как раз появляется Албаст, и родители хором спрашивают его, есть ли достойная девушка в Ники-Хита для Анасби.

– Есть, – не задумываясь отвечал Албаст и, как приговор, с досадой в голосе резанул, – Байтемирова Полла.

Теперь председатель колхоза вспомнил, как он вписал в свой список невест на последней строчке – Полла! Потом, узнав, что ее мать простая уборщица его конторы, а отец бывший механизатор колхоза, ныне парализованный инвалид, он нещадно перечеркнул это имя, хотя в душе его она всегда теплилась.

Женившись, ощутив прелесть родства с высшей номенклатурой, он поумнел, и на днях, уезжая с работы, он из окна служебной машины увидел, как идет с прополки горделивая Полла, вернувшаяся на каникулы домой, и едкая горечь навсегда потерянного сдавила грудь, омрачила сознание.

«Я проворонил, так хоть брату достанется», – подумал Албаст, долго, до полного изворота шеи провожая взглядом босоногую односельчанку, с толстой смоляной косой, змейкой извивающейся на ее стройной спине при каждом свободном шаге. Полла!

* * *

Лето в предгорье Кавказа теплое, мягкое, благодатное. К середине июня многие птицы высидели первую кладку и готовясь ко второй, заполнили мир ликующей трелью, переливчатым свистом, гаммой звуков. В тенистых урочищах, на опушках леса, в полях яркими красками зацвели травы, наполняя воздух пьянящим ароматом запахов; свежестью, спокойствием.

К вечеру уставшее за день солнце, нехотя прощаясь с Кавказом, мягко легло на вершине недалеких гор. Точечное днем, к закату оно стало большим, спелым, добрым. На электрических проводах в ряд сели деревенские ласточки, постоянно махая длинными концами хвостов, защебетали скороговорками. Пара диких голубей играючи пронеслась над Ники-Хита, исчезла в темнеющей к сумеркам сочности леса. Заполнив улицы, в сытой дреме ползет возвращающееся с обильных пастбищ сельское стадо. С речки бежит домой голопузая, босоногая детвора, в их лица и руки въелся бордово-фиолетовый сок лесной земляники и черного тутовника. По дворам мычат голодные телята, пахнет костром, пережаренным кукурузным чуреком.

Хоронясь за стадом, бережно объезжая многочисленные колдобины и навозные следы, в Ники-Хита медленно въехал белый «Мерседес», остановился у заброшенного дома Докуевых. Двое мужчин – пожилой маленький, и молодой высокий – вошли во двор, приехавшая с ними худая женщина, опустив голову, словно пытаясь быть незамеченной, спешно направилась к середине села. У дома Байтемировых она замедлила ход, воровато пролизнула в калитку, беглым, оценивающим взглядом пробежалась по двору.

Дом небольшой, даже неказистый, но ухоженный, выбеленный, аккуратный. Кругом чистота, перед фасадом незатейливые, обласканные цветы чайной розы и гладиолусов. Все патриархально, без излишеств, скромно, даже бедно. Однако атмосферой уюта, строгости и достаточности наполнена незатейливая обстановка двора.

В глубине, между домом и скотным сараем, толстоствольный старый орех, под его густой кроной ровный ковер клевера, с островками первоцвета и незабудок. На этой зелени, сидя полубоком к воротам девушка занимается стиркой.

Гостья легкой походкой приблизилась к девушке, долго в упор наблюдала за ней, настороженность на ее лице сменилась блаженной улыбкой.

– Здравствуй, Полла!

Девушка встрепенулась, пугливо глянула на гостью, застыла в немой позе, и в наступившей тишине стало слышно, как еще шипит пена от порошка в корыте.

– Да благословит Бог твой труд! – продолжала улыбаться гостья. – Меня зовут Алпату, я мать Албаста и Анасби Докуевых. Ты знаешь их?

Девушка все в том же молчании встала, только мотнула головой, в глазах ее были рассеянность и испуг, лицо вспотевшее, румяное, гладкое, а руки оголенные, здоровые, по локоть влажные.

С нескрываемым взглядом щепетильного покупателя, Алпату внимательно, изучающе осмотрела девушку: с потрескавшейся коже на пятках до ушных раковин, задержалась на часто дышащей высокой груди, с бесстыдством, накренившись, любовалась видом сзади. Полла хотела возмутиться, однако незнакомая женщина ласково обняла ее, костлявой рукой ощупывая косу, а потом поглаживая упругие спину и ягодицы, обдавая ароматом дорогих духов, глядя в лицо, стала спрашивать о здоровье отца, матери, ее учебе.

От брезгливости часто моргают темно-синие глаза девушки, негодующе сузились ее губки, она насупилась, пытается избавиться от женских объятий, Алпату все это видит, еще шире улыбается, крепче сжимает тонкий, девичий стан.

Еще мгновение и Полла не выдержала бы, взбунтовалась бы, но из-под навеса загона появилась мать с ведром молока в руках.

– Зу-у-ра! – вскричала Алпату и бросилась обнимать ее.

Оказывается, Докуева только о Байтемировых и думает, все переживает за здоровье мужа подружки, и только суета проклятой городской жизни не позволяла ей до сих пор наведаться в столь родное и почитаемое семейство. Это самобичевание длится довольно долго, говорит только гостья, все еще обнимая с любовью мать Поллы, но глядит только на девушку, и довольная, счастливая улыбка удачливого охотника не сходит с ее лица.

– Ой, я совсем голову потеряла! – артистично взмахивает Докуева руками. – Ведь меня ждут, он так хочет повидать твоего больного мужа, ведь как-никак они друзья детства. Каждый день о нем вспоминает. Несчастный! Как он? Все еще лежит? Ну пойду, позову. Мы сейчас вернемся.

Минут через десять к воротам Байтемировых подъезжает роскошный лимузин. Из всех соседских ворот, поверх заборов, десятки глаз наблюдают, как в дом Зуры заносят: огромную баранью тушку, живую белую индейку, свертки с конфетами, подарками и под конец огромный торт в промасленной коробке.

Пересилив себя, с гнетущим, траурным видом Домба и Алпату долго сидят в душной, провонявшей лекарствами и болезнью комнате напротив паралитика. От жалости супруги даже всхлипнули, потом долго вытирали лицо платками, ими же скрытно зажимали носы. Несколько раз Докуевы переглядывались, наконец, когда Алпату слегка кивнула головой, – мол достаточно – Домба тяжело встал, в который раз пожелал не один год лежащему больному скорейшего выздоровления, демонстративно вынул из кармана купюру в пятьдесят рублей, сунул под подушку и, уже сделав пару шагов к выходу, ухватил негодующий взгляд жены, спешно вернулся и подложил еще одну голубенькую ассигнацию.

Во дворе Докуевы глубоко задышали, будучи под тягостным впечатлением от вида больного, еще долго с неподдельной печалью махали головами, разводили в беспомощности руками. Провожающая их Зура с присущей только ей жалостливой, кроткой улыбкой благодарила за оказанную честь, внимание, щедрость.

– А Полла, как будущий врач, что говорит о болезни отца? – плавно перешла к актуальной теме Алпату.

– Да, – опомнился Домба о цели визита, и семенящая к воротам походка застыла.

Невнятные объяснения Зуры по поводу болезни мужа были невразумительны, и Алпату пожелала услышать более квалифицированное резюме прямо из уст будущего врача.

– Да, – подтвердил просьбу жены Домба.

Зура несколько раз окликнула дочь и, когда та не вышла, пошла за ней. До неприличия долго пропадала хозяйка в доме. Домба засуетился, мимикой и жестом показал жене, что пора уходить.

– Стой, – шепотом приказала Алпату. – Вокруг говняшной Ясуевой мы на коленях ползали. Так эта по сравнению с ней – золото.

– Она за отцом ухаживает, не может выйти, – появилась на скрипучем от ветхости, свежевыкрашенном крыльце Зура, все так же виновато улыбаясь, от волнения поглаживая натруженными руками бока выцветшего грязного халата.

– Ничего, мы подождем, – настояла на своем Алпату.

Еще дважды безуспешно ходила Зура в дом, и только после того как все убедились, что заботливая Алпату не уедет, не узнав точного диагноза больного и какие лекарства она должна привезти в следующий раз, на пороге появилась пунцово-красная, строгая Полла.

Брови Домбы взметнулись по-орлиному вверх, и по мере того, как девушка четко и коротко отвечала на досужие вопросы Докуевой, его удивленный рот все шире и шире раскрывался, а осанка из сгорбленной под впечатлением вида больного, стала по-молодецки стройной, грудь выпяченной.

Досконально изучившая мужа, Алпату уловила перемену чувств Домбы, очарование девушкой сменилось на досадную ревность к ней и презрение к мужу. Она закруглила смотрины и, суховато попрощавшись с Поллой, увлекла ее мать за ворота. Домба и Анасби еще долго сидели в машине, пока две женщины о чем-то говорили, сидя на деревянной скамейке у ворот Байтемировых. В основном говорила Алпату, а Зура упорно прятала почерневшие от воспаления вен ноги, обутые в старые, порванные калоши. Мать Поллы только печально качала головой, ее усталый, туманный взгляд говорил, что она все понимает и одобряет, но Полла есть Полла – ей приказать нельзя, а неволить просто невозможно.

Когда, проводив непрошеных гостей, Зура вернулась в дом, дочь набросилась на нее с негодующим упреком.

– Да при чем тут я? – виновато оправдывалась мать, и дело, может быть, дошло до грубости со стороны дочери, но в это время вошел дядя Овта – младший брат отца Поллы, следом тетя – родственница по линии Зуры.

То, что Докуевых не интересовал больной Байтемиров, поняли все сельчане, и нетрудно было догадаться, что цель приезда богатых горожан – красивая дочь.

– Ну и везет же Полле! – шептались соседи, кучкуясь в сумерках у своих ворот.

– Да-а, наделил ее Бог и умом, и красой, а теперь и женихом-богатеем.