Текст книги "Укрощение"

Автор книги: Камилла Лэкберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

– Разумеется, – кивнул Хедстрём и бережно, но решительно вывел Бертиля из помещения, пока журналисты и фоторепортеры собирали свои вещи. – Но они пропустили бы срок подачи материала в печать, если бы мы сейчас не закончили. А учитывая, какое отличное резюме ты сделал, мне показалось важным, чтобы отчет о пресс-конференции попал в утренние газеты – так, чтобы мы как можно скорее почувствовали помощь и поддержку СМИ.

Патрику было стыдно за ту чушь, которую ему пришлось произнести, но она сработала, потому что после этого его начальник просиял:

– Да, само собой. Хорошо соображаешь, Хедстрём! У тебя тоже бывают моменты просветления.

– Спасибо, – устало проговорил его сотрудник. Сдерживание Мелльберга отнимало у него не меньше сил, чем само расследование, а может быть, даже больше.

* * *

– Почему ты до сих пор не хочешь говорить о том, что произошло? Ведь это было столько лет назад… – тюремный психотерапевт Улла внимательно смотрела на заключенную поверх красной оправы своих очков.

– Почему ты продолжаешь спрашивать? Хотя прошло так много лет… – отозвалась Лайла.

В первые годы на нее очень давили эти ожидания того, что она все расскажет, вывернет всю душу наизнанку, раскроет все детали того дня и времени, предшествовавшего ему. Но сейчас ей было все равно. Никто и не ожидал, что она будет отвечать на вопросы – они просто разыгрывали игру, построенную на взаимном понимании. Ковальской было ясно, что Улла должна продолжать ее спрашивать, а психолог понимала, что Лайла не намерена ей отвечать. Улла проработала в этой тюрьме десять лет. До нее здесь были другие психотерапевты – они оставались на год или два, а иногда немного дольше, в зависимости от своих устремлений. Работа над психическим выздоровлением преступников не давала никаких бонусов – ни денег, ни карьерного роста, ни удовлетворения от достижения результатов. Большую часть заключенных уже невозможно было вернуть к нормальной жизни, и все это понимали. Однако работу все равно следовало делать, а Улла производила впечатление человека, который неплохо чувствует себя в своей профессиональной роли. Поэтому Лайле было более-менее комфортно с ней, хотя она и понимала, что эти посиделки никогда ни к чему не приведут.

– Похоже, ты с нетерпением ждешь визитов Эрики Фальк, – проговорила Улла, и Ковальская вздрогнула. Это была новая тема в разговоре. Не одна из старых, вокруг которых они танцевали давно заученный танец, в котором каждая исполняла свою роль. Заключенная ощутила, как задрожали ее лежащие на коленях руки. Новых вопросов она не любила – и Улла, прекрасно понимая это, сидела молча, ожидая, когда собеседница заговорит.

Лайла боролась с собой. Внезапно она оказалась перед необходимостью принять решение – отмолчаться или что-то сказать. В этой ситуации не подходил ни один из тех автоматических ответов, которые она могла воспроизвести даже во сне.

– Тут что-то другое, – проговорила она наконец в надежде, что этого будет достаточно. Однако психолог, похоже, была в ударе – как собака, не желавшая отпускать наконец-то перепавший ей кусок мяса.

– В каком смысле? Ты имеешь в виду – приятное разнообразие или нечто другое? – уточнила она.

Ковальская сжала руки, чтобы унять дрожь. Этот вопрос совершенно сбил ее с толку. Она сама до конца не понимала, чего хочет достичь благодаря визитам писательницы. Ведь она могла по-прежнему отвечать отрицательно на настойчивые просьбы Эрики принять ее, могла продолжать жить в своем мире, пока годы неспешно проходили мимо, и ничто не менялось, кроме ее изображения в зеркале. Но разве могла она так поступить теперь, когда зло так навязчиво заявило о себе? Когда она поняла, что оно не только требует новых жертв, но и присутствует совсем рядом с ней.

– Мне нравится Эрика, – сказала Лайла. – И, само собой, какое-то разнообразие тоже приятно.

– Мне кажется, тут нечто большее, – возразила Улла, внимательно разглядывая ее исподлобья. – Ты прекрасно знаешь, чего она хочет. Она хочет услышать то, о чем мы с тобой так много раз пытались поговорить. О том, о чем ты не хочешь рассказывать.

– Это ее проблемы. Ее никто не заставляет сюда приходить.

– Это верно, – кивнула психотерапевт. – Но меня не покидает мысль – вдруг ты в глубине души хочешь рассказать все Эрике и снять тяжесть с души? Вдруг она достучалась до тебя – что не удалось нам, остальным, как бы мы ни пытались…

Ковальская не ответила. Ясное дело, они пытались. Однако она не знала, удалось бы ей все рассказать, даже если бы она хотела этого. Слишком много было всего. Да и с чего бы она начала – с их первой встречи, с растущего день ото дня зла, с того рокового дня или с того, что происходило сейчас? Какую отправную точку ей стоило выбрать, чтобы понять то, что оставалось непонятным даже ей самой?

– Может быть, с нами ты попала в своеобразный замкнутый круг – так долго держала все в себе, что сейчас это уже невозможно выпустить наружу? – спросила Улла, наклонив голову. Лайла не раз задавалась вопросом, не учат ли их этому на занятиях по психологии. Все терапевты, с которыми ей приходилось иметь дело, повторяли это движение.

– Какое все это теперь имеет значение? – вздохнула она. – Ведь это было так давно…

– Да, но ведь ты все еще здесь. И в каком-то смысле мне кажется, что это твой собственный выбор. Похоже, ты вовсе не тоскуешь по другой жизни, за стенами тюрьмы.

Знала бы Улла, насколько она права! Ковальская не хотела бы жить за пределами тюрьмы – она даже не представляла себе, как такое возможно. Но это была еще не вся правда. Она никогда и не осмелилась бы жить за пределами тюремной камеры. Она боялась жить в том мире, в котором настолько близко увидела зло. Тюрьма – единственное место, где она чувствовала себя в безопасности. Возможно, жизнь тут была не ах, однако это все же была жизнь – и на сегодняшний день женщина не представляла себе другой.

– Я не хочу продолжать разговор, – сказала Лайла и поднялась.

Улла внимательно смотрела на нее. Казалось, она видит заключенную насквозь, но та надеялась, что ей это только кажется. Есть такие вещи, которые, как ей очень хотелось верить, никто никогда не узнает.

* * *

Обычно девочек отвозил в конюшню Дан, но сегодня у него на работе случился какой-то аврал, и их привезла Анна. Она по-детски радовалась, что муж попросил ее выручить его – что он вообще ее о чем-то попросил. Однако визита в конюшню женщина предпочла бы избежать. Лошадей она ненавидела всей душой. Большие животные вызывали у нее страх, заложенный еще в детстве принудительным обучением. Ее маме Эльси пришла в голову идея, что им с Эрикой надо обучаться верховой езде. Идея превратилась в двухлетний период мучения для обеих сестер. Для Анны так и осталось загадкой, как другие девушки на конюшне могли так обожать лошадей. Сама она считала их совершенно ненадежными, и до сих пор ее сердце начинало биться чаще при одной мысли о том, каково было цепляться за гриву вставшего на дыбы коня. Вероятно, животные за милю ощущали ее страх, но это уже не имело значения. Анна собиралась только отвести к лошадям свою дочь Эмму и дочку Дана Лисен, а потом удалиться на безопасное расстояние.

– Тира! – воскликнула Эмма, выскакивая из машины и кидаясь к идущей через двор девочке. Она буквально бросилась к ней в объятия, а та поймала ее и закружила.

– Ух ты, как ты выросла с прошлого раза! Скоро ты и меня перегонишь! – сказала Тира со слабой улыбкой, и Эмма засияла от счастья. Эта юная наездница была ее кумиром среди старших девочек, которые всегда толклись в конюшне, – Эмма просто обожала ее.

Анна подошла к ним. Лисен унеслась в конюшню, едва выбравшись из машины, – мачеха знала, что в глаза не увидит ее, пока не настанет время ехать домой.

– Как дела? – спросила женщина, похлопав Тиру по плечу.

– Ужасно, – ответила девочка. Глаза у нее были красными – казалось, она не спала всю ночь.

В дальнем конце двора появилась еще одна фигура, движущаяся к конюшне. Через несколько секунд Анна разглядела в предвечерних сумерках, что это Марта Перссон.

– Привет! – сказала она, когда владелица конюшни приблизилась. – Как у вас тут дела?

Ей всегда казалось, что Марта очень красива – четко очерченные черты лица, высокие скулы, темные волосы… Однако сегодня вид у фру Перссон был усталый и измотанный.

– Полная неразбериха, – мрачно ответила хозяйка лошадей. – А где Дан? Ты, насколько я понимаю, не ездишь сюда по доброй воле.

– Ему пришлось остаться работать сверхурочно, – объяснила Анна. – У них на этой неделе индивидуальные беседы со всеми сотрудниками.

В душе Дан был и оставался рыбаком, но, поскольку кормиться этим ремеслом в Фьельбаке уже не представлялось возможным, он уже много лет работал школьным учителем в Танумсхеде. Рыбалка превратилась для него в побочное занятие, однако он боролся за то, чтобы по крайней мере сохранить свою рыбачью лодку.

– Разве у вас не начинаются занятия? – спросила Анна и посмотрела на часы. Было уже почти пять.

– Сегодня занятия будут короче, чем обычно. Мы с Юнасом решили, что должны проинформировать девочек о том, что произошло с Викторией, – сказала Перссон. – Останься, пожалуйста, раз уж ты приехала – Эмме будет спокойнее.

Она пошла вперед, и мать с дочерью двинулись за ней в учебный класс. Там они уселись вместе с остальными девочками, среди которых уже была и Лисен, посмотревшая на Анну серьезным взглядом.

Марта и Юнас встали рядом и дождались, пока шум стихнет.

– Вы наверняка уже слышали о том, что произошло, – начала фру Перссон, и все закивали.

– Виктория умерла, – тихо проговорила Тира. Слезы покатились у нее по щекам, и она высморкалась в рукав свитера.

Казалось, Марта не знает, что сказать, но потом она глубоко вздохнула и взяла себя в руки:

– Да, это правда. Виктория умерла вчера в больнице. Мы знаем, что вы все волновались за нее и скучали по ней, но что все кончится именно так – это… ужасно.

Анна заметила, как хозяйка конюшни перевела взгляд на мужа, ища его поддержки. Юнас кивнул:

– Да, ужасно сложно осознать, что нечто подобное вообще может произойти. И я предлагаю минуту молчания в память о Виктории и ради ее семьи. Им сейчас тяжелее, чем кому бы то ни было, и я хочу, чтобы они ощущали – мы думаем о них.

Он замолк и опустил голову.

Все последовали его примеру. Часы в учебном классе тикали, и когда минута прошла, Анна подняла глаза. Девочки сидели вокруг с серьезными, встревоженными лицами.

Марта снова взяла слово:

– Мы знаем не больше, чем вы, о том, что произошло с Викторией. Но полиция наверняка приедет сюда и захочет поговорить с вами. Тогда мы узнаем больше, и я хочу, чтобы все были готовы побеседовать с полицейскими и ответить на все их вопросы.

– Но мы ведь ничего не можем сказать. Они расспрашивали нас уже несколько раз, и никто ничего не знает, – проговорила Тиндра, светловолосая девочка, с которой Анна как-то перекидывалась парой слов.

– Я понимаю, что мы чувствуем это именно так, – сказал Юнас. – Но возможно, нам известно нечто такое, что может им помочь, хотя мы сами этого не осознаем.

Он переводил взгляд с одной девочки на другую.

– Ну ладно, – пробормотали некоторые из них.

– Отлично, значит, мы постараемся сделать все от нас зависящее, чтобы помочь, – сказала Марта. – А теперь настало время урока. Мы все сейчас в состоянии шока, однако, может быть, нам станет легче, если мы ненадолго отвлечемся и подумаем о другом. Все знают, что им делать. Начинаем.

Анна взяла Эмму и Лисен за руки и пошла в конюшню. Девочки выглядели на удивление собранными, и женщина ощутила комок в горле, наблюдая, как они взнуздали лошадей, вывели их на манеж и залезли в седла. Сама она была потрясена разговором в классе до глубины души. Ее сын прожил всего неделю, но Анна знала, какая ужасная боль – потерять ребенка.

Она забралась на трибуну, и внезапно у нее за спиной раздались с трудом сдерживаемые рыдания. Обернувшись, женщина увидела Тиру, которая уселась чуть выше вместе с Тиндрой.

– Как ты думаешь, что с ней случилось? – спросила плачущая девочка между всхлипами.

– Я слышала, что ей выкололи глаза, – прошептала в ответ ее приятельница.

– Что?! – воскликнула Тира. – Что ты такое говоришь? Я разговаривала с полицейским, и он ничего такого не сказал.

– Мой дядя был одним из санитаров «Скорой помощи», которые поехали на место забирать ее. Он сказал, что у нее не было обоих глаз.

– О нет!

Тира наклонилась вперед. Казалось, ее сейчас вытошнит.

– Как ты думаешь, это сделал человек, которого мы знаем? – спросила Тиндра с плохо скрываемым возбуждением.

– Ты что, спятила?! – воскликнула ее собеседница, и Анна почувствовала, что пора прервать их разговор.

– Ну хватит, – сказала она, протянув руку и положив ее на плечо Тиры, чтобы хоть как-то успокоить ее. – Какой смысл рассказывать всякие выдумки? – обратилась она к юной любительнице сплетен. – Ты ведь видишь, что она еще больше расстраивается.

Тиндра поднялась:

– Да, но я думаю, что это тот же псих, который убил других девушек.

– Мы даже не знаем наверняка, что их убили, – возразила Анна.

– Ясное дело – убили, – уверенно произнесла Тиндра. – И им наверняка тоже выкололи глаза.

Женщина сглотнула, пытаясь подавить приступ тошноты, и еще крепче обняла трясущиеся плечи Тиры.

* * *

Патрик шагнул в тепло своего дома. Он устал до глубины души. Позади остался длинный рабочий день, однако усталость полицейского в первую очередь объяснялась эмоциональной тяжестью расследования. Иногда ему хотелось иметь самую обычную работу, где-нибудь в конторе или на фабрике, а не там, где жизнь людей зависела от того, насколько хорошо он делает свое дело. Кругом так много людей, за которых он ощущает ответственность! Во-первых, родственники погибшей девушки, которые так надеялись на помощь полиции, надеялись получить ответ, чтобы примириться с произошедшим – если это вообще возможно. Затем жертвы, которые словно умоляли его найти того, кто преждевременно оборвал их жизнь. Но самую большую ответственность Хедстрём ощущал перед другими похищенными девочками, которые, возможно, живы, а также теми, которых еще не похитили, но могли похитить. Пока преступник разгуливает на свободе, беда может случиться и с другими. С девочками, которые живут, дышат и смеются, не подозревая, что их дни сочтены из-за психоза потенциального убийцы.

– Папа! – Небольшая двуногая ракета кинулась навстречу Патрику, а следом за ней – еще две, в результате чего все они потеряли равновесие и свалились на пол в холле. Глава семейства почувствовал, как его брюки сзади намокли от снега, оставшегося на коврике у дверей, однако его это совершенно не огорчило. От близости детей настроение их отца мгновенно улучшилось.

В течение нескольких секунд все было восхитительно, но потом началось.

– Ай! – взвизгнул Антон. – Ноэль щипается!

– Нет! – крикнул его брат и, словно желая продемонстрировать, что раньше он этого не делал, ущипнул его. Антон взвыл и дико замахал руками.

– Послушайте, дети… – Патрик разнял их, пытаясь напустить на себя строгий вид. Майя встала рядом с ним, копируя его выражение лица.

– Щипаться нельзя! – сказала она строго и погрозила пальчиком. – Будете драться – будет вам дайм-аут.

Хедстрём с трудом удержался, чтобы не рассмеяться. Дочь поняла слово «тайм-аут» неправильно еще в очень юном возрасте, и переучить ее теперь не представлялось возможным.

– Спасибо, солнышко, я разберусь с ними, – сказал полицейский и поднялся, держа близнецов на руках.

– Мама! Мальчики дерутся! – крикнула Майя и понеслась к Эрике в кухню. Патрик с близнецами проследовал туда же.

– Да неужели? – воскликнула хозяйка дома с широко раскрытыми глазами. – Они дерутся? Неужели это возможно?!

Улыбаясь, она поцеловала супруга в щеку:

– Еда готова, так что поставь хулиганов на пол. Посмотрим, не улучшится ли у них настроение от блинчиков с вареньем.

Блинчики сработали, и когда сытые и довольные дети уселись перед телевизором, чтобы посмотреть любимую детскую передачу, у их родителей возник редкий момент затишья, когда они могли поговорить, сидя за кухонным столом.

– Как продвигается следствие? – спросила Эрика, отхлебывая чай.

– Мы даже еще толком не начали, – проговорил ее муж и, потянувшись за сахаром, насыпал себе в чашку пять ложек. Сейчас ему было не до диет. Писательница бдительно следила за его питанием с тех пор, как у него возникли проблемы с сердцем – это было в тот день, когда родились близнецы. Но сегодня она ничего не сказала по этому поводу. Отхлебывая первый глоток горячего сладкого чая, мужчина закрыл глаза, чтобы насладиться этим ощущением.

– Половина поселка помогала нам сегодня обыскивать лес, но мы так ничего и не нашли. А во второй половине дня у нас была пресс-конференция, – рассказал он. – Ты наверняка уже читала статьи в Интернете?

Фальк кивнула. Поколебавшись, она поднялась и достала из морозилки последние булочки, испеченные ее свекровью Кристиной, положила их на блюдо и поставила в микроволновку. Буквально пару минут спустя по кухне разнесся восхитительный запах масла и корицы.

– Разве не рискованно пускать половину Фьельбаки топтаться по лесу? – удивилась писательница. – Они же затопчут все следы!

– Само собой, но мы ведь понятия не имеем, долго ли Виктория ходила по лесу и откуда она пришла, а все следы сегодня утром все равно замело снегом. Так что мне подумалось, что стоит рискнуть.

– А как прошла пресс-конференция? – спросила Эрика, вынимая блюдо из микроволновки и ставя его на стол.

– Нам пока нечего было сказать, так что она в основном проходила так: журналисты задавали вопросы, а мы не могли на них ответить.

Патрик потянулся за булочкой, но тут же ругнулся и выпустил ее.

– Дай им сначала остыть, – улыбнулась его жена.

– Спасибо за совет. – Хедстрём подул себе на пальцы.

– Вы не могли ответить из соображений следствия?

– Эх, мне бы хотелось, чтобы это было так, но на самом деле главной причиной было то, что нам самим ничегошеньки не известно. Когда она пропала, казалось, что она просто растворилась в воздухе. Никаких следов, никто ничего не видел, никто ничего не слышал, никакой связи с другими пропавшими девочками. И вдруг она взяла и появилась.

Некоторое время супруги сидели молча. Патрик снова потрогал булочку и констатировал, что она достаточно остыла.

– Я кое-что слышала о ее повреждениях, – осторожно проговорила писательница.

Глава семьи заколебался. Строго говоря, он не должен обсуждать это ни с кем за пределами следственной группы, но слухи, судя по всему, уже распространились, а ему так важно было выговориться. Эрика – не только его жена, но и лучший друг. Кроме того, ум у нее был куда острее, чем у него.

– Так и есть, – не стал отрицать полицейский. – Правда, я не знаю, что именно ты слышала.

Он выиграл немного времени, откусив от булочки, однако ему стало не по себе, и творение его матери показалось ему совсем не таким вкусным, как обычно.

– Что у нее не было глаз, – тихо сказала Фальк.

– Да, глаза… отсутствовали. Мы пока не знаем, как это было сделано. Педерсен будет проводить вскрытие завтра утром.

Поколебавшись еще минуту, мужчина добавил:

– Язык тоже был отрезан.

– О боже! – воскликнула Эрика. У нее тоже пропал аппетит, и она положила половинку своей булочки на тарелку. – Это произошло давно?

– В каком смысле?

– Повреждения были свежие или успели зажить?

– Хороший вопрос. Но я сам не знаю. Надеюсь узнать подробности завтра от Педерсена.

– Может быть, тут что-то религиозное? Око за око, зуб за зуб… Или какое-то дикое проявление женоненавистничества? Ну, маньяк мог решить, что она не должна смотреть на него – и должна молчать.

Эрика говорила, эмоционально жестикулируя, и Патрик, как всегда, восхищался ее интеллектом. Сам он не додумался до этого, обдумывая возможные мотивы.

– А уши? – задала она вдруг еще один вопрос.

– Что – уши? – переспросил ее муж, положив ладони на стол и весь обсыпавшись крошками.

– Да я просто подумала… А что, если тот, кто это сделал, кто отнял у нее зрение и речь, лишил ее еще и слуха? Тогда она была бы как в вакууме, лишена возможности взаимодействовать с другими. Какую власть это давало бы преступнику!

Хедстрём уставился на женщину во все глаза. Он попытался представить себе то, что она описывала, и уже от одной мысли об этом у него по коже побежали мурашки. Какая ужасная судьба! В таком случае оставалось только радоваться, что Виктория не выжила – какими бы циничными ни казались подобные рассуждения.

– Мама, они опять дерутся! – Расстроенная Майя стояла в дверях кухни. Патрик посмотрел на кухонные часы, висевшие на стене:

– Ай-ай, но ведь уже все равно пора спать!

Он поднялся и повернулся к супруге:

– Ну что, сыграем в «Камень-ножницы-бумага»?

Эрика покачала головой, подошла к нему и поцеловала в щеку:

– Уложи Майю, а я сегодня возьму на себя близнецов.

– Спасибо, – проговорил Хедстрём и взял дочь за руку. Пока они поднялись по лестнице на второй этаж, она взахлеб рассказывала ему о событиях дня. Однако отец не слушал ее. Его мысли были далеко. Он думал о девочке в вакууме.

* * *

Юнас с грохотом захлопнул входную дверь, и через несколько секунд из кухни появилась Марта. Скрестив руки на груди, она прислонилась к дверному косяку. Ветеринар понял, что она ждала этого разговора, и ее спокойствие еще больше взбесило его.

– Я разговаривал с Молли, – сообщил ей муж. – Какого дьявола?! Такие решения мы вроде бы должны принимать вместе?

– Да, я тоже так думала. Но иногда у меня складывается впечатление, что ты не до конца понимаешь, что надлежит делать, – ответила фру Перссон.

Усилием воли Юнас заставил себя сделать глубокий вдох. Его супруга знала: Молли – единственное, что способно вывести этого человека из равновесия.

Ветеринар заговорил тише:

– Она так ждала этого дня. Ведь это первое соревнование сезона!

Марта повернулась к нему спиной и ушла обратно в кухню:

– Я готовлю ужин. Приходи, если хочешь поругаться.

Перссон повесил куртку, снял ботинки – и ругнулся, когда наступил на пол, потому что носки мгновенно промокли от снега, им же и принесенного в дом. Когда жена вставала к плите, ничего хорошего ожидать не приходилось – о чем и свидетельствовал запах, доносившийся из кухни.

– Извини, что накричал на тебя, – проговорил Юнас, становясь у нее за спиной и кладя руки ей на плечи. Она что-то помешивала в лотке, и он заглянул туда. Трудно было понять, что именно там готовится, но что бы это ни было, выглядело оно неаппетитно.

– Бефстроганов из колбасы, – ответила женщина на незаданный вопрос.

– Ты можешь объяснить мне, почему? – спросил Перссон мягко, массируя ее плечи. Он слишком хорошо знал супругу, чтобы понимать – кричать и ругаться бессмысленно. Так что мужчина решил применить другую тактику. Он пообещал дочери, что, по крайней мере, попробует уговорить маму. Во время их разговора девочка была безутешна – грудь его рубашки промокла от слез.

– Выглядело бы неприлично, если бы мы сейчас поехали на соревнования. Молли должна понять, что не все вертится вокруг нее, – заявила фру Перссон.

– Я не думаю, что кто-то стал бы что-нибудь возражать… – начал было ее муж.

Марта обернулась и посмотрела на него снизу вверх. Его всегда так привлекало, что она казалась такой маленькой рядом с ним. От этого Юнас чувствовал себя сильным, ему казалось, что он – защитник. Однако в глубине души он понимал, что это не так. Любимая сильнее его – и так было всегда.

– Но ты ведь все понимаешь сам! – резко ответила она. – Ты знаешь, как люди любят болтать. Само собой, мы не можем отправить Молли на соревнования после того, что случилось вчера. Наша школа верховой езды с трудом сводит концы с концами, а наша репутация – наш главный козырь. Рисковать ею мы не можем. А Молли может устраивать подростковые истерики, сколько ей вздумается. Ты бы слышал, в каком тоне она со мной сегодня разговаривала! Это недопустимо. Ты ей слишком многое прощаешь.

Это была правда, которую ветеринар нехотя вынужден был признать. Но это была не вся правда, и Марта знала об этом. Юнас привлек ее к себе, ощутил прикосновение ее тела и почувствовал притяжение, которое всегда существовало между ними – и всегда будет существовать. Нет ничего сильнее этого. Даже любовь к Молли не пересиливает их страсть друг к другу.

– Я поговорю с ней, – прошептал мужчина, касаясь губами волос супруги. Он вдохнул ее запах – такой знакомый, но по-прежнему экзотический, и почувствовал, как в нем растет желание – и Марта тоже ощутила это. Она протянула руку к его ширинке и стала ласкать его через брюки. Юнас застонал от наслаждения, наклонился и поцеловал жену.

На плите осталась подгорать колбаса по-строгановски. Ее судьба уже никого не волновала.

* * *

Уддевалла, 1967 год

Все устроилось так замечательно, что Лайле просто не верилось. Владек оказался не только великолепным укротителем львов – у него обнаружились таланты, куда более применимые в повседневной жизни. Он умел починить все что угодно. Очень скоро слава о нем распространилась по Фьельбаке, и народ стал обращаться к Ковальскому за помощью во всем – от неисправной посудомойки до сломанного автомобиля.

Если быть до конца честным, то часть заказов он получал благодаря любопытству, которое вызывал у народа. Многие пользовались случаем вблизи посмотреть на такое необычное явление, как настоящий артист цирка. Но затем любопытство улеглось, а уважение к его мастерству осталось, и когда люди привыкли к этому человеку, стало казаться, что он всегда жил здесь.

Вера бывшего укротителя в свои силы росла, и когда он увидел объявление о продаже мастерской в Уддевалле, они с Лайлой без всяких сомнений решили попробовать открыть свое дело и перебраться туда, хотя женщине и было немножко грустно уезжать далеко от Агнеты и мамы. Наконец-то Владеку выпал шанс реализовать свою давнюю мечту – открыть собственную фирму!

В Уддевалле они нашли дом своей мечты, в который влюбились с первого взгляда. На самом деле он был достаточно обветшавшим и невзрачным, но им удалось отремонтировать его за небольшие деньги, и теперь это было их гнездышко.

Жизнь текла спокойно и радостно, и они считали дни до того момента, когда будут держать на руках своего малыша. Скоро они станут настоящей семьей – она, Владек и их ребенок.

* * *

Мелльберг проснулся от того, что по нему прыгал маленький человечек. Кстати, это был единственный член семьи, которому разрешалось его будить. И прыгать по нему.

– Дедуля, вставай! Вставай! – кричал Лео, прыгая на его большом животе. Бертиль сделал то, что обычно делал в такой ситуации, – поймал мальчика и стал щекотать его, так что тот завопил на весь дом.

– Бог ты мой, сколько от вас шума! – крикнула Рита из кухни. И это тоже было традицией, но на самом деле пожилой полицейский знал, что ей нравится, когда они возятся по утрам.

– Тс-с! – Мелльберг округлил глаза, и Лео сделал то же самое, приложив к губам толстенький пальчик. – Там, в кухне, злая ведьма. Она питается маленькими детьми и обеих твоих мам наверняка тоже съела. Но есть способ ее победить. Знаешь какой?

Лео прекрасно знал ответ, но замотал головой.

– Мы должны прокрасться туда и защекотать ее! – подсказал ему Бертиль. – Но у ведьм отличный слух, так что мы должны прокрасться тихо, как мышки, чтобы она нас не услышала, а иначе… Иначе мы пропали!

Он провел рукой по горлу, и ребенок повторил его движение. Затем они на цыпочках пробрались из комнаты в кухню, где Рита уже ожидала нападения.

– В бо-о-ой! – крикнул Мелльберг, когда они с Лео кинулись вперед и принялись щекотать хозяйку дома где попало.

– И-и-и-и! – закричала та и захохотала. – Вы мне достались за грехи мои!

Эрнст и Сеньорита, до этого момента лежавшие под кухонным столом, радостно выскочили оттуда и залаяли.

– Боже, какой у вас тут сумасшедший дом! – послышался голос Паулы. – Просто удивительно, как вас давно не выгнали из квартиры.

Бертиль смолк, а следом за ним затихли и остальные. Все они даже не услышали, как открылась входная дверь.

– Привет, Лео! – сказала Паула. – Как тебе спалось? Я решила подняться к вам позавтракать, прежде чем мы отправимся в детский сад.

– Юханна придет? – спросила Рита у дочери.

– Нет, она уже ушла на работу.

Осторожно ступая, гостья подошла к кухонному столу и уселась. На руках у нее мирно спала Лиза. Лео подбежал к Пауле, крепко обнял маму и с подозрением оглядел сестренку. С тех пор как родилась Лиза, мальчик частенько ночевал у бабушки и дедушки Бертиля. И не только для того, чтобы ему не мешали по ночам крики страдающей коликами малышки – просто-напросто он крепко и сладко спал, уткнувшись в подмышку Мелльберга. Они были неразлучны с самого начала, когда полицейский присутствовал при рождении Лео. А теперь, когда у малыша появилась сестренка и его мамы были очень заняты ею, он охотно отправлялся к дедуле, который очень удачно проживал в том же доме этажом выше.

– У вас найдется кофе? – спросила Паула, и Рита тут же налила ей большую чашку, добавила туда молока и поставила ее перед дочерью на стол. Затем она поцеловала в макушку и Паулу, и Лизу.

– У тебя совершенно измученный вид, – сказала она. – Это просто невозможно. Почему доктор ничего вам не посоветует?

– Тут мало что можно сделать. Они надеются, что все пройдет само. – Гостья отпила большой глоток кофе.

– Но тебе удалось хоть немножко поспать? – вздохнула ее мать.

– Да нет, так, урывками. Теперь ведь моя очередь. Юханна тоже не может приходить на работу, совершенно не выспавшись, – проговорила Паула с глубоким вздохом и посмотрела на Мелльберга. – Как там все прошло вчера?

Бертиль сидел с Лео на коленях и был полностью сосредоточен на том, чтобы намазать вареньем огромный кусок скугахольмской булки. Увидев, что ее сын будет есть на завтрак, Паула открыла было рот, но потом снова закрыла.

– Это, наверное, не самая полезная еда, – вступила в разговор Рита, видя, что дочь не в состоянии возражать ее гражданскому мужу.

– От булки с вареньем зла не будет, – заявил тот и демонстративно откусил большой кусок. – Я сам на этом вырос. Варенье – это же ягоды. А ягоды – это витамины. Витамины и оксианты – как раз то, что нужно для растущего организма.

– Антиоксиданты, – поправила Паула.

Но Мелльберг уже не слушал ее. Что за глупости? Явиться сюда и начать объяснять ему основы правильного питания.

– Хорошо, но вчера как все-таки все прошло? – повторила гостья, поняв, что бой проигран.

– Отлично. Я провел пресс-конференцию с авторитетом и должной строгостью, – рассказал полицейский. – Так что надо будет сегодня купить газеты.

Он потянулся за новым ломтем булки. Первые три бутерброда были ему нужны, так сказать, для разгона.