Текст книги "Альянс бунта (ЛП)"

Автор книги: Калли Харт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

– То, что ты смотришь на меня так, будто придумываешь все способы, которыми хочешь меня убить, не поможет, – мурлычет она, осматривая свой маникюр. Она говорит с Рэном, а не со мной; не я один замышляю ее гибель.

Джейкоби нависает над кухонным островком, сложив руки на груди, на его раздражающе красивом лице выражение чистого разочарования.

– Просто выкладывай уже. Ты сказала, что пришла сюда, чтобы что-то мне сказать. Так говори.

Она обиженно надувает губ.

– Нет.

– Мерси!

– Как только я тебе скажу, ты меня выгонишь.

– И что?

– А сейчас середина ночи, если ты не заметил. И я не какая-то надоедливая собака. Ты не можешь вот так просто использовать меня, а потом выбросить на обочину. Большинство братьев хотели бы провести время со своей сестрой после того, как не виделись с ней несколько месяцев.

– Большинству братьев не приходится иметь дело с сестрами, врывающимися к ним в спальню, когда они трахают свою подружку, – выпаливает Рэн. – Большинству братьев не приходится мириться с тем, что их сестры стоят там и наблюдают, пока они не кончат!

Мерси издает разочарованный звук, открывая рот и вскидывая руки.

– Что хуже, Рэн? Прерывать парня во время траха и оставить его с синими яйцами или позволить ему закончить начатое? Кстати, тебе нужно немного подзагореть. У тебя такие белые ягодицы.

Наполненные злобой, глаза Рэна сужаются до щелочек.

– Ты – мерзкое человеческое существо.

– Может, уже согласимся, что я поступила правильно, позволив тебе закончить кувыркаться с Элоди Стиллуотер? Просто посмотри на себя сейчас. У тебя отвратительное настроение. Ты был бы еще более сварливым, если бы не…

– Не заканчивай это предложение! Ради всего святого! – Лицо Рэна приобрело тот же пепельный, восковой цвет, что и у Чейз ранее. – Тебе вообще не следовало находиться в моей гребаной спальне!

– Я не была в твоей комнате. Ты оставил дверь открытой. Я просто имела несчастье увидеть, что там происходит, как только оказалась на лестничной площадке.

– Я не могу это есть, – угрюмо говорит Чейз, вертя ложкой в курином супе с лапшой, который я для нее разогрел. Не могу сказать, что виню ее – он из кладовки, из пакета с густой жижей, которая пахла очень подозрительно даже для моего носа, когда я высыпал ее в кастрюлю.

Я забираю миску, наклоняюсь, чтобы поцеловать Чейз в макушку, а затем пересекаю кухню, чтобы вылить месиво в раковину.

Рэн и Мерси продолжают злобно смотреть друг на друга, не отводя взгляда.

– В городе полно гостиниц, – шипит Рэн.

– Нет, не полно, – возражает Мерси.

– Ты можешь переночевать в «Косгроуве». В офисе есть раскладушка, на которой Пит спит, когда слишком пьян, чтобы ехать домой. Тебе там не должно быть слишком неуютно.

– А что, если Пит окажется на этой раскладушке, когда я туда приеду?

– Уверен, он не будет возражать разделить ее с тобой, Мерс, – говорит он, его голос сочится ядом.

– Стоп! – Элоди до сих пор молчала, но, видимо, больше не может сдерживаться. – Мерси, конечно, Рэн не выгонит тебя посреди ночи. Рэн, ты не выгонишь ее. Ты можешь спать на диване в гостиной.

– Пфф. Я не сплю на диванах, Новенькая.

– Господи Иисусе. Какой же ты, блядь, ребенок, – говорит Рэн. – Ты ведешь себя как стерва по отношению к единственному человеку, который на самом деле пытается быть с тобой милой, Мерси. Единственному человеку, которому точно не должна грубить, если хочешь заслужить мое расположение…

– Ха! Мне плевать на твое расположение. Я…

А что, если это близнецы?

Холодный, нервный пот выступает по всему телу.

Что, если… это чертовы близнецы?

Что, если Чейз так чертовски больна, потому что ходит с двумя моими отпрысками в животе? Две уменьшенные версии меня? Боже мой. Срань господня. У меня так сдавило грудь. Почему, черт возьми, у меня так сдавило грудь? Я сажусь рядом с Чейз, не обращая внимания на мелочную перебранку Джейкоби, заглушаемую стуком пульса в ушах. Чейз уже смотрит на меня, когда я переключаю свое внимание на нее.

– Тебе уже делали УЗИ? – спрашиваю я, мастерски выравнивая голос.

Она качает головой.

– Я не… я не могла…

– Мы запишем тебя первым делом с утра.

– У нас даже не было возможности как следует все обсудить, – шепчет она. – Какой смысл в УЗИ, если…

– Мы запишем тебя на УЗИ.

Чейз замолкает. Она оценивает меня, изучает мое лицо, я полагаю, в поисках чего-то такого, что могло бы помочь ей разобраться во всем этом. Не знаю, находит ли она это, но в конце концов девушка кивает.

– Хорошо. Но нам все еще есть о чем поговорить.

– Согласен.

Она кладет голову мне на плечо. У меня в животе завязывается узел, когда я зачесываю ее волосы назад, заправляя их за ухо. Такие рыжие волосы. Если у нас будет ребенок, он будет темным, как я? Или у него будет ее цвет волос? Меня переполняет надежда, которая зарождается внутри меня. Дочь с огненными волосами, точь-в-точь как у ее матери? Только что я испытывал тревогу из-за перспективы иметь дело с уменьшенной копией меня, но когда думаю о том, какой могла бы быть жизнь с крошечной версией Пресли, ситуация предстает в совершенно новом свете. Я…

Я поднимаю взгляд из-за внезапно наступившей оглушительной тишины.

Рэн, Элоди и Мерси смотрят на нас. Точнее, на меня. Я хмуро смотрю на них.

– Что?

– О, ничего. – Мерси машет рукой в мою сторону, ее брови приподняты еще выше, чем раньше. – Просто это так… странно. Ты самый конфронтационный, агрессивный, враждебно настроенный человек во всем мире, а тут ты гладишь девушку по волосам и выглядишь так, будто вот-вот запоешь: «Холмы оживают под музыки звуки»⁶. Теперь я хочу, чтобы меня вырвало.

Клянусь Богом, чего бы я только не отдал, чтобы вышвырнуть эту злосчастную ведьму отсюда и отправить ее багаж от «Луи Виттон» прямо за ней. Рэн и Элоди, похоже, повторяют ее мысли, но, по крайней мере, держат рот на замке. Рэн знает, что я выбью из него все дерьмо, если он когда-нибудь…

Хлопает входная дверь, заставив всех нас пятерых вздрогнуть.

Какого черта? Неужели люди просто появляются ни с того ни с сего, когда им вздумается? Что это за место, гребаный мотель? Неужели сегодня не будет покоя?

Рэн бросается к арке, ведущей в гостиную. И возвращается через несколько мгновений.

– Похоже, у нас тут полный дом.

За ним следуют… черт возьми…

Дэш и Кэрри?

Чейз вскакивает на ноги. У девочек мгновенно появляются слезы. Они обегают кухонный островок, чтобы обнять свою подругу. Их воссоединение чертовски эмоциональное – девушки не виделись друг с другом, наверное, почти что с выпускного.

Я толкаю плечом Ловетта. Некоторым людям этот шаг может показаться грубым, но парень знает, что это самое нежное приветствие, какое он когда-либо получит от меня. Дэш хлопает меня по спине, а затем обращается к остальным, натянутая улыбка растягивается на его губах.

– Какого черта никто не отвечает на звонки?

– Мой сдох, – отвечает Рэн.

Элоди кивает.

– Мой тоже.

– Мой в сумке в машине, – говорю я.

– Я понятия не имею, где мой, – говорит Чейз.

Мерси достает свой полностью заряженный телефон и поднимает его экраном вверх, чтобы все могли видеть. Никаких новых уведомлений. Никаких пропущенных звонков. Никаких сообщений.

– Нечего на меня наезжать, ты мне не звонил, – говорит она.

– Зачем мне звонить тебе? – говорит Дэш, искренне недоумевая. – Ты не в счет.

Я подавляю смех, чем заслуживаю мрачный взгляд от Мерси.

– Откуда ты взялась? Как ты узнала, что мы здесь? – спрашивает Чейз.

Кэрри выходит вперед, чтобы ответить на эти вопросы.

– Ну, когда мы услышали, что в Нью-Гэмпшире проходит встреча выпускников, то не смогли ее пропускать.

Чейз выглядит восхищенной. Элоди тоже. Должен признать, что мне чертовски приятно видеть лицо лорда Ловетта. Конечно, я не собираюсь говорить это вслух, но…

– Это Уэсли Фитцпатрик, – выпаливает Мерси. – Вчера он сбежал из-под стражи.

На кухне воцаряется гробовая тишина.

Мы все смотрим друг на друга, никто из нас не знает, что сказать.

Чертова Мерси. Она дразнит нас секретом, упиваясь тем, что привлекает к себе внимание, а как только это внимание отвлекается, она выплескивает нечто подобное? Вот чертово отродье.

Первым заговаривает Рэн.

– О чем ты говоришь? Как, черт возьми, он мог сбежать? Он же был заперт в тюрьме.

– Они перевозили его из больницы или что-то в этом роде. Адвокат записал его на прием к специалисту, чтобы осмотреть травму плеча…

– Он в камере смертников! Какого хрена им понадобилось осматривать травму плеча!

Мерси, явно довольная тем, что все внимание снова обращено на нее, сияет в центре группы, как солнце.

– Таков закон. Они должны лечить его, если он ранен, даже по незначительным поводам. Фитц обжалует свой приговор. Есть вероятность, что в какой-то момент он может выйти на свободу, поэтому они должны…

– Он никогда не выйдет на свободу, – говорит Элоди, качая головой. – Он убил всех этих девушек в Техасе. И в других штатах. Не говоря уже о Маре. Доказательства неопровержимы.

Мрачный, как могила, Рэн становится болезненного серого оттенка.

– Доказательства не имеют значения. Им больше не нужно отменять его приговор, не так ли? Он свободен.

– Они закрыли границы штатов. Очень много полицейских ищут его, – говорит Дэш, просматривая информацию о побеге Фитца на своем телефоне. – Они оцепили все вокруг, как только поняли, что тот ускользнул из больницы. Далеко он не уйдет.

Очевидно, что для Рэна ни один из этих фактов не имеет значения.

– Он на свободе.

– Это точно, – соглашается Мерси. – Этот ублюдок скользкий, как угорь. Он, наверное, уже загорает на пляже в Мексике. Ты не представляешь, как тяжело было держать это дерьмо при себе. Серьезно. Выражение ваших лиц…

– Какого хрена ты сразу не сказала нам? – шипит Элоди. У нее такое красное лицо, что кажется, она вот-вот взорвется. Девушка всегда сохраняла спокойствие, но это может стать той соломинкой, которая сломает спину верблюда.

Мерси выглядит очень скучающей, когда смотрит на девушку своего брата.

– Не будь занудой, Стиллуотер. В конце концов, я собиралась вам все рассказать. Простите меня за попытку немного развлечься.

– Убирайся.

Улыбка Мерси увядает.

– О, да ладно. Как будто ты можешь просто…

– Она абсолютно точно может. Ты ее слышала. Убирайся к чертовой матери. – Рэн гудит от злости.

Медленно поднимаясь на ноги, он возвышается над кухонным островком, костяшки его пальцев побелели, руки сжаты в кулаки. Рэн готов броситься на нее. Слава богу. А я уже начал думать, что мой мальчик сломался или типа того.

– Убирайся из моего дома, пока я тебя, блядь, не вышвырнул, – рявкает он. – Не возвращайся сюда, Мерси.

Неизменная ухмылка девушки слегка дрогнула. Она поднимается на ноги, берет с кухонного острова телефон и ключи от машины.

– Как будто я хочу тусоваться с вами, идиотами. Скажите спасибо, что предупредила вас.

ГЛАВА

21

РЭН

Утро приносит с собой гром и молнии, непроницаемую завесу дождя, который бьет в окна, превращая мир за стеклом в зелено-серое пятно. Я смотрю на уходящий вверх склон горы, зная, что Уэсли Фитцпатрик где-то там, на свободе.

Я бы поставил деньги на то, что после побега из-под стражи он обратился за помощью к своему адвокату. В Фэрбенксе она казалась такой же безумной, как шляпник. Достаточно безумна, чтобы помочь ему, это точно. Алессия ничего не значит для Фитца. Начнем с того, что она женщина, а, как мне кажется, старому профессору английского Вульф-Холла не очень нравятся представительницы прекрасного пола. Он может спать с ними, но для Фитца этот акт – средство достижения цели. Когда-то он решил, что трах с Марой – это надежный способ отвлечь ее внимание от меня. Этот план сработал для него просто замечательно. Вероятно, он покончил с ее жизнью в тот момент, когда понял, что я не заинтересован в отношениях с ней.

Утро словно ползет на коленях, волоча ноги, каждая секунда тянется мучительно медленно. В своей комнате Дэш играет фантастическую мелодию, ноты пьесы заполняют второй этаж, долетая до моей спальни, как какая-то меланхоличная история любви. Элоди лежит на кровати, закрыв глаза, и внимательно слушает, в то время как я думаю о живописи. Это утро я начал энергично – мазнул по холсту смесью угрюмых полуночных синих, шиферно-серых и угольно-черных тонов, что помогло снять напряжение, обвивающее мою шею, как постоянно затягивающаяся веревка. Но как только бешенство моего гнева прошло, я остался сжимать в руках кисть, глядя в окно на дождь, не в силах сформировать ни одной стоящей мысли.

– Что это за музыка? – сонно спрашивает Элоди с кровати. – Никогда раньше не слышала, чтобы он ее играл.

Обычно я бы не смог ей ответить. Дэш всегда выбирал музыку нестандартно. Он никогда не любил играть произведения других композиторов. Даже классику. Предпочитая писать что-то свое. Но это? Он рассказал мне об этом произведении, когда я спускался вниз и готовил кофе.

– Ее написал какой-то парень из Вашингтона. Какой-то талантливый виолончелист, – рассеянно говорю ей. – Он всего на пару лет старше нас. Он будет преподавать на курсе, на который пытался поступить Дэш.

– Хм, – сонно бормочет Элоди. – Очень красиво. И так грустно. Наверняка он написал ее для девушки. Жаль, что Дэш не получил место. Он расстроился из-за этого?

– Нет. Он сказал, что как только увидел имя другого парня в программе, то сразу понял, что ему не повезло. Он как бы ожидал этого.

Парень, написавший музыку, которую Дэш играет внизу, прислал ему электронное письмо, в котором сообщил, что, по его мнению, Дэш должен был получить это место. Сказал, что разочарован тем, что они не будут работать вместе на курсе. Я думаю, что для моего друга это было достаточным признанием.

Новый град дождевых капель барабанит по окнам от пола до потолка. Гигантский купол из кованой меди над моей кроватью вбирает в себя мрачный, серо-стальной дневной свет и делает его ярким, наполняя теплом, разбрасывая осколки света по стенам, заставляя их танцевать по штукатурке. Особенно красиво луч света падает на безмятежное лицо Элоди, освещая ее скулы и густые черные ресницы, веером расходящиеся по бледной коже.

Впервые я увидел Малышку Эль на фотографии. От нее захватывало дух. Правда, тогда она была светловолосая. С тех пор как Элоди перекрасила волосы в свой естественный темный цвет, она стала выглядеть еще более сногсшибательно. Самой собой. Прямо сейчас она похожа на спящую красавицу, так идеально устроившуюся среди вороха простыней, на которых мы трахались этим утром. Я мог бы смотреть на нее до скончания веков и не устать от ее лица.

– Ты снова наблюдаешь за мной, не так ли? – шепчет она.

– Да. – Элоди знает, что она – моя навязчивая идея. Я не скрываю этого от нее. Какой в этом смысл?

– Ты любишь меня? – шепчет она.

– Больше, чем ты думаешь.

Она улыбается – такое умиротворенное выражение, глаза по-прежнему закрыты.

– Больше, чем солнце?

– Ты и есть солнце.

От этого ее улыбка становится еще шире.

– Больше, чем луну?

– К черту луну. Завистливая луна. Уже больна и бледна от горя. Что ты, ее служанка, гораздо прекрас…

– Не цитируй мне Шекспира, Рэн Джейкоби. Я говорю серьезно.

– Я тоже. Я очень серьезен, когда цитирую Шекспира.

– А как насчет поэзии? Ты любишь меня больше, чем поэзию?

– Больше, чем Йейтса, – тихо говорю я ей. – Больше, чем Байрона. Больше, чем Шелли, и Кольриджа, и Вордсворта. Больше, чем любую красивую вещь, когда-либо написанную на бумаге, Малышка Эль. Ты затмеваешь все это, черт возьми.

***

ЭЛОДИ

Я открываю глаза, ища его взглядом. Рэн был таким рассеянным все утро, но эта перемена в голосе меня немного беспокоит. Обычно его голос не звучит так мрачно, когда он делает мне комплимент. К тому же сам комплимент: Рэн живет ради поэзии. Чтобы он сказал такое… Это наполнило меня ощущением падения, мало чем отличающимся от головокружительной невесомости, которую испытываешь прямо перед тем, как скатиться с вертикального участка американских горок.

Парень стоит в обрамлении окна, его темные волнистые волосы растрепаны вокруг лица. Сильная, гордая линия носа, угловатая челюсть и высокие скулы вырисовываются на фоне поистине унылого дня по ту сторону огромных стекол позади него. Выцветшая футболка с надписью «Металлика», в которую он одет, одна из его любимых. Она чертовски тонкая, вся в брызгах краски и отбеливателя, с крошечными дырочками по подолу, но это, похоже, его нисколько не беспокоит. Несмотря на холод, парень решил надеть сегодня черные баскетбольные шорты вместо своих обычных джинсов. При виде его у меня, как и всегда, перехватывает дыхание. Не думаю, что когда-нибудь смогу смотреть на него, не сдерживая бушующую бурю бабочек, порхающих у меня за грудиной.

В руке он сжимает толстую кисть, орудуя ею так, словно это оружие, кинжал, и он собирается проткнуть ею холст, стоящий на мольберте рядом с ним.

– Если ты меня так сильно любишь, то не откажешь ответить на один вопрос, – говорю я.

Его взгляд на мгновение становится отрешенными. Такое часто случалось, когда мы только познакомились. Рэн уходил в себя, отстранялся, прячась за холодной хмуростью или за темными солнцезащитными очками. Меня охватывает грусть, что я вижу его отрешенность сейчас, здесь, после всего того дерьма, через которое мы прошли вместе. Но он знает, о чем я собираюсь его спросить. Парень слишком умен, чтобы не знать. И ему не нравится перспектива этого разговора.

Отложив кисть на выступ в нижней части мольберта, он босиком пересекает свою комнату и встает рядом со мной у кровати, выражение его лица суровое и отстраненное.

– Тебе нужны подробности? – спрашивает он. – Что именно произошло между нами? Почему он так одержим желанием заполучить меня?

Я киваю, подыгрывая его серьезности. Разве это плохо чувствовать себя оправданной? Что он наконец-то признается мне, что между ним и Фитцем было нечто большее, чем просто интрижка? По крайней мере для Фитца это было нечто больше.

Рэн стонет, тяжело опускаясь на кровать, как будто предпочел бы заняться чем-нибудь другим. Я знаю, как сильно ему будет неприятно проходить через это; но для меня очень важно, что он это сделает.

– Он был таким придурком, когда пришел преподавать в Вульф-Холл. Холодный с Дэшем. Грубый с Паксом. Просто… просто долбанный мудак. Ему нравилось их подкалывать. Между нами троими было негласное соглашение, что мы проучим его за то, что он такой высокомерный козел. Ребята поднимали шум в классе. Они готовились к чему-то большему. Наверное, хотели добиться его увольнения или еще чего-нибудь. Я уже заметил, что со мной он был не так дерзок, как с ними. Казалось, выделял меня среди других.

Я поднимаю бровь, глядя на него.

– Хорошо. Он точно выделял меня среди других. Но его интерес ко мне был другим. Сначала я не понимал, что это связано с сексом. Но Фитц быстро все прояснил. Он попросил меня встретиться с ним в беседке в центре лабиринта и, по сути, подначивал меня трахнуться с ним.

Никогда не бывает весело слушать о прошлых сексуальных подвигах своего парня. Еще менее весело, когда в них замешан взрослый профессор, оказавшийся ненормальным психопатом. Я стискиваю зубы, борясь со спутанным клубком эмоций, который захлестывает меня с головой, рассеивая сбивающую с толку, сложную форму ревности. Я сама попросила его рассказать мне об этом. Его нельзя винить за прямоту, когда речь идет о тонкостях их отношений.

– Он был полон решимости заставить меня подчиниться ему. Хотел, чтобы я сдался. – Рэн пристально изучает меня холодными нефритовыми глазами. – Ты ведь знаешь меня, Малышка Эль? – спрашивает он.

– Я знаю тебя, – утверждаю я. Никогда еще ничто не было более правдивым. Мой голос может быть тихим, почти шепчущим, но он уверенный. Твердый.

– Тогда скажи мне, – говорит он. – Скольким людям я уступал? Сколько людей уговаривали меня подчиниться?

Я улыбаюсь, потому что ответ на этот вопрос прост. Такого парня, как Рэн, пылающего решимостью, гневом и острым, как лезвие, вниманием, невозможно заставить подчиниться. Таких, как Рэн Джейкоби, невозможно заставить встать на колени. Он должен сделать это добровольно. Он должен захотеть этого. Только тихая, жгучая, бездонная любовь может дать таким, как темный лорд Бунт-хауса пространство или покой, чтобы сложить оружие и отдохнуть.

– Один.

Это слово крадет воздух между нами. На секунду в глазах Рэна вспыхивает гордый огонь, занавес отдергивается, открывая ошеломляющую стену эмоций, которые, постоянно кипящие, бурлящие, всегда горящие, обычно скрыты от чужих глаз. Сейчас он открывает ее мне, чтобы подчеркнуть важность своих слов:

– Все верно, черт возьми. Только ты.

Интенсивность нашего зрительного контакта заставила бы постороннего человека покраснеть и отвести взгляд. Спустя долгое время Рэн делает вдох, его грудь резко вздымается; тяжесть нашего временно прерванного разговора возвращает напряжение в комнату.

– Он хотел завоевать меня. Чтобы я жаждал его так же сильно, как он меня, – продолжает он. – По его мнению, он не достиг бы этого, пока я не подчинился бы ему сексуально. – Рэн пожимает плечами. – Я никогда этого не делал.

– И… ты думаешь, именно поэтому он до сих пор так зациклен на тебе? Потому что все еще хочет… – Я не могу этого сказать. Не могу выразить это словами. – Думаешь, он все еще хочет завоевать тебя?

– Фитц – сумасшедший. Он думает, что мир должен ему все, что тот захочет. Я не давал ему того, что он хотел. А только дразнил его этим. Заставил его хотеть этого еще больше. Я относился ко всему этому, как к игре. А когда мне стало скучно, ему не понравилось, что я перестал играть. Мне следовало быть повнимательнее. Если бы я это сделал, то, возможно, смог бы предвидеть все это. – Он вздыхает, проводит пальцем по моему предплечью, выглядя задумчивым. – Мара была чертовски надоедливой. И не знала когда нужно остановиться, но я никогда бы не желал ей смерти. Если бы я был немного внимательнее к тому, что происходит, возможно, она не гнила бы на том гребаном каменном постаменте больше года, прежде чем мы нашли ее тело.

Он не может возложить это на свои плечи. Не может. Репутация Рэна как холодного и злобного человека не была незаслуженной. Истории, которые я слышала о нем, когда впервые попала в Вульф-Холл, были откровенно ужасающими. Но никто не понимает этой его стороны. Никто не видел ее. Никто не знает, что под гладкой, как гранит, непроницаемой внешностью Рэна, которую он являет миру, скрываются угрызения совести, даже если они беспричинны.

– Ты ни в чем не виноват, – говорю я ему. – Ты абсолютно прав. Фитц сумасшедший. Его невозможно было переубедить. В конце концов, он бы кому-нибудь здесь навредил. Судя по его прошлому… все те девушки, которых он убил в Техасе… – Я отшатываюсь от этой мысли. – В этом нет никаких сомнений. В конце концов, он бы убил кого-нибудь в Вульф-Холле. Это зависимость для таких, как он.

Рэн пылает тихой яростью.

– Если бы мог вернуться назад, я бы все изменил. Я бы выбил из него все дерьмо в той беседке. Вынудил бы его уйти из академии. Его могли бы уволить влегкую из-за того предложения мне. Но мне было чертовски скучно, и я решил, что будет интересно посмотреть, что из этого выйдет. И посмотри, к чему это меня привело. Всех нас. Дэш и Пакс вполне способны позаботиться о себе сами. Но ты оказалась в пещере в ту ночь, когда мы устроили вечеринку. Тебя могли убить.

– Но не убили. Все просто. Они найдут Фитца и посадят обратно в тюрьму. Вся эта его дурацкая апелляция сойдет на нет, и он больше никогда не увидит свет. Все сложится как нельзя лучше. Мы с тобой вернемся в Кембридж. Закончим колледж, а потом будем наслаждаться построением совместной жизни. Очень скоро все это станет лишь плохим воспоминанием.

Рэн играет с моими пальцами, склонив голову.

– Да, – твердо говорит он. – Ты права. – Но Рэн не верит в это. Я бы и за километр почувствовала его сокрушительное сомнение.

ГЛАВА 22

КЭРРИ

Сколько раз я пыталась прокрасться через этот дом? Черт. Слишком много раз, чтобы сосчитать. От страха, что меня заметят Рэн или Пакс, сердце колотилось в горле, почти удушая меня до смерти. Странно, что сейчас я так смело иду по Бунт-хаусу, не заботясь о том, что кто-то из злобных соседей Дэша узнает о моем присутствии. Еще более странно осознавать, что в этих священных стенах девушки больше не являются проблемой, ведь у Рэна и Пакса тоже есть свои подружки. Мои лучшие друзья.

Все, безусловно, изменилось.

Поднимаясь по второму лестничному пролету, я замечаю нечто необычное за обширной стеной окон в передней части дома: яркая вспышка света, мерцающая в небе, когда на полсекунды расступаются дождевые тучи. Это Сириус. Звезда в созвездии Большого Пса. Самая яркая звезда на ночном небе. Римляне считали Сириус дурным предзнаменованием. Они приносили в жертву собак всякий раз, когда она появлялась на горизонте. Если бы они увидели его сейчас, у них бы крыша поехала. Днем, особенно зимой, звезды на небе не редкость, но сегодня Сириус кажется угрожающе нависшим, его свет слишком ярок.

Вдалеке, как по команде, раздается одинокий жуткий вой, слышимый даже через двойные стеклопакеты. Не собачий, конечно. Где-то там волки, которых Дэш постоянно видел в лесу, все еще бродят по горам, бледные, как призраки, в поисках своей следующей добычи.

Когда подхожу к двери спальни Пакса Дэвиса, меня начинает трясти. Пакс никогда не был дружелюбен по отношению ко мне. Да и вообще ни к кому. В лучшие времена его дружелюбие можно было описать только как завуалированную враждебность, даже когда он общался с Рэном и Дэшем. При обычных обстоятельствах я бы не осмелилась постучать в дверь его спальни, но в последнее время что-то изменилось. Я видела, как он обращается с Пресли. Видела, как он смотрит на нее. Любой мужчина, который так смотрит на девушку, не может быть злым.

Я стучу, прижимаясь к дверной коробке, мысленно готовясь к тираде оскорблений, которую мне предстоит вынести. Но когда Пакс открывает дверь, тот не брызжет на меня ядом. Он хватает меня за плечо и с облегчением произносит: «О, это ты. Слава Богу», и тащит меня в свою комнату.

Я чуть не проглатываю свой язык.

– Ого. Боже. Я… Черт… – Хотелось бы мне не лопотать, когда нахожусь в замешательстве.

В комнате грязновато, но не так плохо, как я думала. Я могу видеть почти весь пол. На самом деле, немного повернувшись, чтобы осмотреть владения Пакса, я обнаруживаю, что здесь все довольно упорядоченно. Если не считать множества фотографий, прикрепленных к стенам и сложенных в неустойчивые стопки на всех доступных поверхностях.

Пресли сидит на кровати, завернувшись в пуховое одеяло, и… О, черт. Она что, голая? Я что-то прервала? Приблизившись, я с явным облегчением обнаруживаю, что нет, подруга полностью одета под одеялом. Толстовка на ней выглядит так, будто принадлежит Дэвису. Парень, который когда-то сделал из игнорирования Прес олимпийский вид спорта, ходит взад-вперед, перебирая пальцами несуществующие волосы; у меня такое ощущение, что, если бы его голова не была обрита, он бы вырывал их с корнем.

– Скажи ей. – Он смотрит на меня свирепым взглядом.

– Что ей сказать?

– Ее рвало все утро, а теперь, когда ей стало лучше, она не хочет ничего есть.

– Я не хочу ничего есть, потому что чувствую себя лучше, – горячо говорит Чейз из своего пухового гнезда. – Стоит мне положить что-нибудь в желудок, как оно тут же выскочит обратно. И это отстой, Пакс. Это действительно отстой. Так в чем, блядь, смысл?

– Смысл в том, что ты окажешься в больнице, Чейз!

Ну, блин. Я и представить себе не могла, что мне придется жалеть Пакса Дэвиса. Не в этой жизни. Отчаяние сквозит в его словах, когда он идет к кровати, скрестив руки на груди.

– Однажды я уже затащил твою задницу в больницу, Пресли Мария Уиттон Чейз. Не думай, что я не сделаю это еще раз. Ты сильно ошибаешься.

Кто… кто этот человек? Я не узнаю его. Со странной и внезапной ясностью я понимаю, что совсем его не знаю. Пресли тоже ведет себя как незнакомка. Она сжимает челюсть, вызывающе глядя на Пакса.

– Ты никуда меня не потащишь. Я буду есть, когда буду готова. А сейчас, пожалуйста, оставь меня на минутку, я бы хотела побыть со своей подругой. Я не видела ее целую вечность, и…

Пакс рычит, резко оборачиваясь, его сланцево-серые глаза впиваются в меня.

– Банан. Йогурт. Что-нибудь. Если она ничего не съест к двум часам дня, я свяжу ее и буду кормить насильно.

Пресли рычит, бросает подушку в Пакса, который выходит из комнаты. Она попадает ему в спину, но тот даже не реагирует.

– Ты можешь в это поверить? – Прес ведет себя так, будто никогда не встречала Пакса Дэвиса, и такое поведение вызывает у нее шок; а ведь она годами бегала за ним. Она прекрасно знает, что эта версия Пакса совершенно доброжелательна по сравнению с тем парнем, который раньше бродил по коридорам академии в поисках крови.

– Поверь, я знаю, как это прозвучит, но… – Я смеюсь себе под нос. – Мне кажется, он ведет себя вполне разумно.

По веснушчатому лицу Пресли пробегает предательство. Гнев в ее глазах сменяется болью.

– Ну и ну. Должно быть, ад замерз, если ты считаешь, что Пакс ведет себя более разумно, чем я. Черт.

Присев на край кровати, я беру ее за руку и грустно улыбаюсь.

– Ты беременна, Прес. Ты носишь его ребенка. Пакс любит тебя и беспокоится о тебе. Нет ничего безумного в том, что он хочет сохранить вас двоих в безопасности и здравии…

Прес отдергивает руку. Закрывает глаза, засовывает обе руки под одеяло, заметно отстраняясь.

– Не говори так. Нас двоих. Нет никаких нас двоих. Почему все считают, что я позволю этой ситуации продолжаться дольше, чем она уже продолжается? Я… – Она тяжело выдыхает, ее ноздри вспыхивают. – Я…

– Не знаешь, что делать? – предлагаю я.

Пресли испускает громкий всхлип и откидывается назад на стопку подушек, прислоненных к изголовью кровати. Один всхлип быстро превращается в серию, а затем Пресли растворяется в потоке душераздирающих слез.

– О, Господи. Все хорошо. Ш-ш-ш, иди сюда. – Я беру Прес за руки и притягиваю к себе, хотя сначала она сопротивляется. Рыжие волосы рассыпаются по плечам, и я провожу рукой по ее спине – слабая попытка успокоить ее. – Все будет хорошо. Несмотря ни на что, все будет хорошо. Что бы ни случилось, у тебя есть я, и Эль, и твой отец. И Пакс…

– Нет! – Она садится, снова отстраняясь. Шмыгает носом, вытирая его тыльной стороной ладони. – У меня не будет Пакса. Ты не понимаешь. Здесь нет правильного решения. Если я оставлю этого ребенка, все будет так напряженно. Мы сами еще дети, Кэрри. Мой отец постоянно говорит мне… Давление. Недостаток сна. Крики и плач. Это будет слишком много для него. Для нас обоих. Пакс уйдет. А если я не рожу ребенка, то стану чудовищем, убившим его ребенка. Он никогда не сможет смотреть на меня и не видеть меня такой, Карина. Не сможет. Так что, да. Он уйдет. В любом случае, Пакс уйдет, и мой мир закончится. Я просто… я не могу…