Текст книги "Грусть белых ночей"

Автор книги: Иван Науменко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 41 страниц)

III

Пилипович находит Рагомеда во время краткого привала. Подмигивает хитрым глазом, они отходят с обочины дороги подальше в кусты, ложатся на землю.

– Думал, приличное что-нибудь найду, – точно оправдывается Пилипович. – Есть карточка в военторг на разные покупки. Только где с нашей ловкостью! Все хорошее расхватали. Вот только это и купил, – он вытаскивает из кармана бриджей флакончик с розовой этикеткой. – Надо же нашу встречу замочить.

Пилипович достает из полевой сумки фляжку с водой, алюминиевую кружку, кусок хлеба, небольшой шматок шпика. Режет хлеб, делит шпик на небольшие дольки складным ножичком.

– Пей ты первый, – говорит Рагомед.

Пилипович выпивает из кружки половину, неприятно морщится.

– Отрава, браточка. Но выпей. Поговорить хочется. Может, хоть немного закружится в голове.

Рагомед опрокидывает в рот, даже не распробовав, остатки питья, закусывает. Голова, однако, не кружится. Только начинает болеть.

– Правда, что немцы жгут наши села?

– Жгут.

– За что?

– Ни за что.

– Тут ходили слухи – белофинские карательные отряды действовали против партизан. Неужели правда?

– Правда, – подтверждает Рагомед. – Домачевский район белофинны начали жечь еще в первую зиму. Свирепствовали жутко.

– То мне повезло, браточка, – неожиданно сообщаетПилипович. – Чуть в плен к ним не попал. К финнам. В ту первую зиму. Вьюга была, мы с товарищем сбились с пути. В их размещение забрели. Я говорю: «Направо надо идти», он налево показывает. Спорили, спорили, и каждый в свою сторону пошел. Я вот здесь с тобой, а его и теперь нет. Повезло...

«Тебе везет, – с неприязнью думает Рагомед. – В ту войну во взводе управления был, теперь пакеты носишь. Не то что пехота. Хорошая одежда у тебя, при начальстве служишь. Так можно хоть десять лет воевать...»

Но вот уже мысли Рагомеда идут в другом направлении. Пилипович хороший товарищ. Не очень нос дерет. В блокаде был. Наголодался за три года, горя хлебнул. И пока нет команды, они с Пилиповичем еще едва не полчаса говорят о том, что пережили, повидали за свою долгую военную службу...

Пока полки, дивизии из глубины Карельского перешейка перебрасываются к Приморскому шоссе, удается пробить вторую полосу укреплений. Впереди третья, главная, которую в прошлую, четырехмесячную войну называли «линией Маннергейма».

Пополненный живой силой, техникой, полк снова в наступлении. Пушки бьют из-за деревьев, кустов, небольших пригорков. А вот артиллеристы даже втащили пушку на каменный утес, который возвышается над всей местностью, и стреляют оттуда.

Грохочут орудия, по вражеским укреплениям бьют корабли с моря. Даже в непрерывном громыхании можно отличить тяжелые, как вздохи, взрывы дальнобойных снарядов. На земле господствует советская техника наступающих полков, дивизий. А в воздухе гудят немецкие самолеты.

Эскадрильи со звездами на крыльях поднимаются в воздух, истребители летают вокруг «мессершмиттов», юрких «фокке-вульфов». То и дело завязываются воздушные бои. Видно, много асов бросил Гитлер на Карельский перешеек. Чтобы оттянуть поражение северного союзника.

Вот опять идет воздушный бой. Даже артиллеристы перестали суетиться у пушек – следят за воздушной схваткой. В небе два «мессершмитта». Три стремительных истребителя то в хвост им зайдут, то набросятся сбоку.

Артиллеристы бросаются к пушкам. Зенитчики стреляют. Вокруг немецких самолетов белые дымки разрывов. Даже пехотинцы-обозники, сидя на подводах, палят по самолетам из винтовок.

IV

Поиск почти каждую ночь. Сергей натягивает маскировочный халат, завязывая многочисленные шнурки: на ногах, на животе, на спине, на шее. Маскхалат – как вторая шкура. Поверх халата надо туго зажать широкий ремень – на нем висят две «лимонки», плоский нож.

Автомат на плече, дулом вниз. Так носят оружие разведчики. На шее, на коротеньком ремешке, бинокль. Бинокли теперь почти у всех. За плечами вещевой мешок. В нем завернутые во фланелевые портянки, чтоб не звякали при соприкосновении, автоматные диски.

Документы – солдатские книжки, комсомольские билеты, письма из дому, фотографии – разведчики, отправляясь в поиск, не берут. Ныряют в сумерки почти безымянными.

Горячий соленый ком подступает к горлу Сергея, когда он кому-нибудь из товарищей отдает документы.

Звяк, звяк, звяк – это диски, даже обвернутые портянками, тихонько постукивают один о другой. Цепочкой, бесшумным шагом выбирается на поиск группа. Десять – двенадцать человек. Больше и не нужно.

В полумраке короткой ночи вспыхивают ракеты. Их мертвенный свет превращает все вокруг – стволы и макушки сосен, замшелые валуны – в нереальные, призрачные предметы.

При вспышке ракеты цепочка разведчиков, как по команде, бросается на землю. Сергея охватывает досада: кажется, его видят все, кто затаился в чужом, вражеском лесу.

Слишком светло ночью. Даже без ракет. Потому разведчики больше лежат, чем ходят. Уже вторую ночь ползают вблизи узкоколейки.

Железная дорога проложена прямо через лес. Ведет, наверное, к доту или складу. Припадая к земле, то и дело оглядываясь, бесшумно продвигается группа вдоль насыпи. Возглавляют цепочку Мамедов, Кисляков, Смирнов. За ними Филимонов, Мерзляков, Грибин. Надо послушать и узнать, кто же охраняет узкоколейку.

Слышны голоса. Но тем временем тает на глазах проклятая белая ночь. Светло как днем. Хорошо, что меж кустов стелется туман. Кисляков машет рукой. Все снова ложатся на землю, ползут. Видны платформы. Их целый цуг. Даже паровозик пыхтит.

Солдаты суетятся у платформы. Некоторые из них в одних нательных сорочках. Сгружают деревянные ящики. Тяжелые, видно, ящики. Двое, стоя на платформе, передают ящик тем, кто на земле. Они относят его в штабель.

Когда Сергей был в партизанах, он так же порой следил за немцами. С тем же самым чувством.

На этом месте был военный склад. Сгорел. Сожгла, наверное, наша авиация. Был взрыв, вокруг измятые железные бочки, связки колючей проволоки, деревья кругом обгоревшие. Финны используют все же узкоколейку и грузовую площадку. Может быть, восстановили склад.

Что в ящиках? Скорее всего, мины. Военный склад сгорел, и все равно он есть. Мамедов, склонившись над картой, делает пометку. Кисляков дает знак рукой – отползать.

Вдруг собачий лай! На спрятавшихся в кустах разведчиков летят две разъяренные овчарки. Пасти разинуты, на бегу собаки взбрасывают толстыми, с прижатыми хвостами задами. Длинная автоматная очередь – это стреляет Филимонов, – и обе овчарки с воем катаются по траве.

– Бей по штабелям! – властно командует Кисляков.

От трескотни десятка автоматов закладывает уши.

От, сложенных в штабель ящиков летит щепа. Расчет у Кислякова простой: надо, чтобы взорвался штабель.

Но никакого взрыва. С насыпи, с платформы солдат как ветром сдувает. И через мгновение начинают стрелять и они.

– Забросать гранатами! – команда.

У штабеля одна за другой разрываются гранаты. Штабель тем не менее цел. Никакой детонации.

– Отходим! – приказывает Кисляков. – Филимонов, Калиновский прикрывают...

На спины разведчиков падают листья, кора, сучья срубленных деревьев.

С осиным жужжанием носятся пули.

Став на колени, строчит из автомата Ладуров. Хватаясь за живот, он вдруг охает.

– Грибин, Финкельштейн, раненого на палатку!

Убитых, раненых разведчики не оставляют. Такое правило.

На полкилометра отошла от склада группа. Финны не отстают. Надеются, должно быть, таким образом пригнать разведчиков к своей передовой, зажать, точно в клещах.

– Приготовиться к бою! – команда тихая, передается от одного к другому вполголоса. На лице Смирнова, лежащего рядом с Сергеем, бисер пота.

Каменная гряда высоким валом тянется меж сосен. Здесь и надо дать бой.

Затаившись за каменным гребнем, разведчики ждут. Сергей видит солдата. Короткими перебежками тот бросается от сосны к сосне. Пилотку потерял. Развеваются светлые волосы. Сергей выберет себе этого. Всего пять или шесть солдат. Но отважились догонять разведчиков.

Автоматная очередь – и на вражеской стороне отчаянный крик. Сергей следит за сосной, за которой притаился его враг. Тот стремглав бросается к следующей сосне. Сергей нажимает на спусковой крючок. Опоздал.

Короткими перебежками от сосны к сосне или ползком от валуна к валуну все ближе подступают к каменной гряде вражеские солдаты. Автоматные очереди разведчиков трещат впустую.

Год назад таким же летом полицаи загнали двоих партизан и Сергея в хлев. У них тогда было только по семь-восемь патронов. Выбрались все же. Они сами подожгли хлев и, прячась за густой завесой дыма, бросились в огород, на гряду, оттуда в рожь.

– Зажечь дымовые шашки! – слышится команда Кислякова.

Через минуту из-за камней поднимаются густые клубы дыма.

Клюют на приманку преследователи, считают – разведчики бегут. Не прячась, выскакивают из укрытий. Сергей изо всей силы нажимает на крючок, и автоматная очередь едва ли не режет пополам белоголового солдата.

Спешно отходят разведчики.

– Ладуров умер. От раны в животе, – слышен чей-то голос.

Разведчики продолжают нести тело на палатке. Остро пахнет на болоте багульником. Даже голова от этого немного кружится.

Перед самой передовой группа натыкается на противотанковый ров. Укрепление серьезное: каменные надолбы – точно высокие надмогильные плиты. Густо поставлены, в несколько рядов. Шоссе рядом. Укрепление на карту не нанесено.

Уже светло как днем. Это и подводит. Вражеский дозорный, видимо, не отставал, следил за разведчиками. Строчит из-за камня автоматной очередью и, тихо охнув, падает на лесной податливый мох Мерзляков, хватается снизу за живот Финкельштейн.

Трещат в ответ автоматы разведчиков, ухают несколько гранат. Но дозорный спрятался, себя не выдает. Дело ясное – надо отходить.

Финкельштейн сам идет, Мерзлякова – он ранен в грудь, перевязан – несут. Двоих несут. Мертвого Ладурова тоже. Взявшись за уголки плащ-палатки, держа на груди переброшенные через шею автоматы, медленно бредут по лесу Мамедов, Кисляков, Смирнов, Грибин, Филимонов, Попов, Сергей и остальные.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

I

Позиции полка – вдоль шоссе. С левой стороны море, с правой – заросшее чахлыми соснами, кочковатое болотце. С вечера, работая моторами на малых оборотах, в порядках полка сосредоточиваются самоходки.

В двенадцать ночи Чубукова вызывает командир полка. Чубуков несколько удивлен: только что получил задачу от командира батальона.

Полком командует подполковник Мухин. Маленького роста, черноволосый, с рябоватым лицом. Командир он толковый.

Мухин игнорирует внешний лоск и глянец. Сколько помнит Чубуков, ходит подполковник в сшитой из парусины синей выцветшей гимнастерке.

Есть у подполковника еще одна ценная черта: в мелочи не вмешиваться. Дает проявлять инициативу подчиненным.

– Примешь батальон, старший лейтенант, – приказывает командир полка, как только Чубуков появляется в землянке. – Роту сдашь Зотову. Батальону придается дивизион самоходных установок. Специально для тебя – ты ведь в технике разбираешься. Твой батальон пойдет головным. Задача ясна?

Батальоном командовал майор Серников. Он жив-здоров. Куда же его? Приказы, однако, не обсуждают.

Чубуков понимает: будет трудно. Но дивизион самоходок – сила. С техникой надежнее. Когда прорывали первую полосу» он с тремя танками взял высоту, на которой был дот.

Штурм начинается утром. Плотность огня такая же, как при прорыве первой линии. Все вокруг гудит, трещит, ревет – дьявольский гул вырастает в пронзительную, невыносимую для каждого живого существа ноту. Полтора часа продолжается артподготовка. Кроме пушек разного калибра, поставленных на прямую наводку, и дальнобойных – их огонь корректируют специальные наблюдатели, – над передним краем врага волна за волной проносятся звенья штурмовиков, бомбардировщиков. Штурмовики летят стремительно, над самой землей – так кажется. Бомбардировщики обрабатывают передний край с большой высоты. Несколько бомб падает перед самоходками. Водители отводят их назад.

Чубуков на передней самоходке. Рота Зотова и группа саперов – они должны делать проходы на минных полях – посажены на самоходки. Еще не кончилась артподготовка, кругом гремит и ухает, но по приказу Чубукова самоходки, переваливаясь через воронки, ямы, идут в наступление.

Артподготовка обрывается столь же неожиданно, как началась. Несколько минут царит необычная тишина. Или, может, бойцы, сидящие на самоходках, на время оглохли? Они ближе остальных были к страшному огненному валу, обрушенному на вражеские укрепления. Постепенно в тишине выделяется гул моторов, скрежет траков. В первое мгновение Чубуков теряется. На карте помечены ров, надолбы. Но одно – посмотреть на карте, а совсем иное – увидеть собственными глазами. Стоят как дьяволы каменные столбы. Сплошной стеной. Только некоторые повалены артиллерийским огнем. Два, три, пять, шесть рядов. Меж ними лошадь подводу не протащит, не то что пройдет самоходка.

Соскочив с самоходки вместе с минерами, Чубуков бегает, суетится. Решение, однако, приходит быстро. Недаром он учился в сельскохозяйственном техникуме. Каменные дьяволы поставлены в ровный ряд. Как деревья в саду. Поэтому делать проходы и выбивать эти каменные зубы надо не всюду.

Доты, дзоты тоже уничтожены не все. С неприятным подвыванием ахают мины. Пулеметные очереди режут воздух. Пули проносятся разъяренными осами.

Чубуков через открытый люк вскакивает в самоходку. Прицельный огонь по каменным зубам продолжается всего несколько секунд. Наконец командирская машина устремляется к надолбам. Виляет, петляет меж ними. Вражеская артиллерия бьет теперь по надолбам. Но Чубукова на прицел не поймает. Переваливая через воронки, ныряя в узкие, одному ему видимые проходы, он выводит самоходку на противоположный край каменной щетки. Проход есть!..

Боевой порыв нарастает. Казалось бы, незримые, неуловимые движения создают победный дух слаженности, целесообразности действий сотен людей. Чубуков знает: сам по себе рождается этот дух, никакими приказами его не вызовешь.

Бойцы роты Зотова, которые бегут за самоходками, миновав поле с надолбами, разбегаются в стороны, залегают, расширяя прорыв. Артиллерийским огнем самоходки сокрушают новые надолбы.

За рвом – колючая проволока. В несколько рядов. Бойцы бросают на проволоку бревна, доски, вырванные откуда-то двери, собственные шинели.

Наступление разворачивается с новым подъемом. Нет никакой возможности командовать множеством пехотинцев, артиллеристов, танкистов, экипажей самоходных установок. И тем не менее все, что делается, словно подчинено невидимому дирижеру, который умело и целесообразно организовывает игру этого бешеного огненного оркестра. Точно по команде, одно за другим смолкают вражеские пулеметные гнезда, минометы, пушки.

Штурм продолжается. Василь Лебедь первым прыгает в траншею. Охваченный порывом боя, горячей, незнаемой ранее радостью, бежит, бросает гранаты в изгибы траншеи, строчит то и дело короткими автоматными очередями. Вражеские солдаты не выдерживают. Одни поднимают руки, другие выскакивают из траншеи, но тут же, изрешеченные десятками пуль, судорожно дернувшись, падают, проваливаются в бесчисленные воронки. Пятеро или шестеро сидят на дне траншеи с поднятыми руками, трясутся. Их не замечают, как что-то не стоящее даже внимания, а некоторые бойцы на бегу через них перепрыгивают.

Бойцы неожиданно залегают. Впереди оживает не уничтоженный, обойденный танками, самоходками бронированный колпак. Сеет смерть. Вокруг него голый пятачок – никак не подобраться к колпаку.

Рагомед, выскочив из траншеи, залегает на ровной, гладкой земле. Чувствует: что-то похожее с ним уже было. Словно за гранью сознания вспыхивают те же огненно-синие полосы кинжального пулеметного огня. Можно подумать, охваченный жаждой крови зверь сидит под колпаком. Молчал, пока бойцы не высыпали из траншеи. Вот боец из их отделения Адам Калиновский, который залег немного в стороне от огненных трасс, бросает, приподнявшись, гранату. Тут же падает без движения. Выследил его зверь, подсек.

Рагомед не чувствует ни страха, ни жалости к себе. Настал его черед. В третий раз на Карельском перешейке. Вот такой, как под колпаком, зверь, упорствуя в своем отчаянном сопротивлении, может выкосить всю роту.

Плотно прижимаясь к земле, Рагомед ползет. Выбирает моменты, когда пулемет на мгновение смолкает. Притворяется убитым, затем снова и снова потихоньку пробирается к колпаку.

Теперь он вспоминает наконец, где произошло такое же. В первую осень великой войны. Под Невской Дубровкой. В памяти четко всплывает тот бой. Сражались с десантом, выброшенным на песчаную косу. Бил из-за камня огненно-синий жгут пулеметного огня. Рагомед полз к камню. Другого выхода не было. Как теперь. На войне с каждым может случиться такое, когда ему, чтобы спасти других, остается только умереть.

Рагомед не дотягивается до колпака. Ощущает, как насквозь его пронизывает огненный нож. От груди до низа живота. Ни сильной боли, ни жалости к себе Рагомед не испытывает. Настало его время умереть.

То, что пытался сделать Рагомед, заняло одну или две минуты. Костя Русакович с самого начала разгадал его план. Когда Рагомеда убило, к колпаку бросился он. Кому же еще? Он ближе, чем остальные, подполз к колпаку. Мозг работает ясно, четко. Главное, надо выбраться из обстреливаемой зоны.

Пулемет по-прежнему захлебывается огненными брызгами. На мгновение Костя видит заплаканное лица Насти. Такой он ее запомнил, когда шел в армию. «Береги себя на войне, – просит Настя. – Вернись ко мне. Весь век буду любить. Никого дороже, чем ты, у меня не было и не будет». Насте дадут пенсию, думает Костя. На всех троих детей. Он ведь записался с нею в загсе.

Пулемет умолкает. В это мгновение Костя со всей ловкостью, на какую только способен, бросается вперед.

Пулемет строчит еще отчаяннее, но Костю уже не достать. Он почти рядом с колпаком. Рукой может дотянуться. На руке почему-то кровь. Может, царапина. А может, пулей зацепило.

Вырвав чеку из «лимонки» и выждав секунду, Костя швыряет гранату к самой огненной струе. Взрыва не слышит – ощущает лишь, как что-то горячее, пронизывающее впивается ему в ноги, грудь, руку.

Он еще хорошо владеет собой, все видит и слышит. Пулемет замолчал. Но как только с земли поднимаются шинели и гимнастерки, начинает строчить с еще большей, чем прежде, злостью.

Напрягая последние силы, Костя встает. Держась рукой за шершавое, с вмятинами железо колпака, делает два-три шага, затем падает своим длинным телом на огненную струю.

Бойцы поднимаются, бегут. Но многих скосил пулеметчик. Смерть застает человека в той позе, в которой он был в свои последние мгновения. Лежат убитые, вытянув руки вперед, распластавшись на песке – на боку, на животе, даже на спине. Ненависть тех, кто остался в живых, ведет к одной цели – к колпаку. По нему колотят прикладами, каблуками. Двое саперов, склоняясь под тяжестью, волокут ящик с фугасом. Ставят у бронированного купола, поджигают бикфордов шнур...

Атака после заминки, затянувшейся на считанные мгновения, опять нарастает.

Самоходки выбрались на шоссе. На передней, на башне, надпись белой краской: «Вперед, на Выборг!». За самоходками – несколько грузовиков, в которых сидит пехота.

Отделение, которым командует Василь Лебедь, на самоходках. Из старожилов в отделении трое – Мелешка, Левоненко и он сам. Мелешка на передней машине. Левоненко с Василем на этой.

Вражеская оборона прорвана. Бесконечной цепочкой идут в тыл с передовой раненые. Кто идет, опираясь на палку, кто на плечо соседа, а некоторых ведут под руки. У многих окровавленные гимнастерки, забинтованные руки, грудь, шей, голова, бледные, точно вылепленные из носка, безразличные лица.

Техникой, войсками запружено шоссе. Танки, самоходки, колонны грузовиков, тягачи, которые -волокут пушки самого разного калибра. Даже матросы есть – в бескозырках, полосатых тельняшках. Один черноволосый, с усиками, который сидит в кузове грузовика, все время сыплет острыми словечками, подмигивает Василю, скалит зубы, об опасности ничуть не думает.

Наверное, засиделись моряки в своем Кронштадте и рады, что вырвались на волю. Неудивительно: три года как взаперти сидели, голодали вместе с Ленинградом.

Кучку пленных ведут. В шеренге преимущественно молодых лет мужчины, хмурые, с испуганными лицами.

Девушка-санинструктор везет на двуколке двоих немцев. У одного забинтованная голова, у второго перебитые ноги. Немцы в мундирах, какие носят летчики.

Самоходки выбираются на проселок. Батальоном, который разместился на самоходках и в грузовиках, командует Чубуков. Он на передней машине.

Слева – Финский залив. Синяя зеркальная гладь. Мелькнул обрывистый берег. Сосны растут прямо на скалах, глядят на море.

Легкая езда и недолгая. Впереди, где сворачивает шоссе, зеленая гора, поросшая соснами. Вершина горы вдруг вспыхивает огнем. Вдоль шоссе – взрывы. Самоходки стремительно сворачивают в лес. С них как горох сыплются бойцы, растекаются цепочкой.

Мелешка с двумя помощниками тащит ящик с фугасом. В своей стихии Мелешка. На голове грязная, окровавленная повязка, но глаза горят, лицо возбужденное. Самоходки бьют по дзоту. Под прикрытием огня подрывники пробираются к бункеру. Мозг Мелешки работает быстро, Мелешка не теряется перед опасностью, неожиданностью. Наоборот, в такие мгновения действует с холодным, точным расчетом.

Самоходки на миг прекратили пальбу. Трое бойцов кошками бросаются к бункеру. Прилаживают к его стенкам ящик, зажигают бикфордов шнур, отбегают прочь.

Взрыв. На месте бункера цементные плиты, остатки бревен, досок и большая яма. На дне ее – лохмотья от мундиров.

Самоходки снова выруливают на шоссе. По некоторым приметам, в стане противника – паника. На обочине шоссе – огромные круги-барабаны с намотанной на них колючей проволокой. Это – чтобы перегородить шоссе. Но, услыхав гул самоходок, солдаты охраны забыли о колючей проволоке. Бросились наутек в лес.

За следующим поворотом – дот. Самоходки останавливаются, рассредоточиваются, начинают обстрел. Но нацеленные на шоссе амбразуры дота молчат. Два грузовика стоят заведенные, работают моторы. Даже грузовики бросили защитники каменной могилы.

Бойцы бросаются к доту. По слухам, есть доты, напоминающие подземные казармы. Но Василю такие не попадались. Только такие, как вот этот цементированный куб с бойницами-амбразурами. Внутри куба тесно, душно. Всего одна комната с цементированным полом, два орудия, два пулемета.

Охранники дота собирались завтракать. Термос с теплым супом принесли, банки консервов открыли.

Шоссе по-прежнему у самого моря. Сосны, скалы, валуны. Красотища. Вдали, там, где гладь залива сливается с небом, видны силуэты кораблей. Можно различить вспышки выстрелов корабельных пушек. Балтийский флот наступает тоже.

Страшно подумать – дальнобойные пушки Кронштадта бьют по укреплениям третьей полосы. Василь отчетливо слышит: над головой с шелестом проносится тяжелый снаряд, затем справа, там, где пехота еще долбит укрепления, раздается глухой взрыв.

На причалах – горы досок, бревен. Высоко поднимается труба деревообрабатывающего заводика.

Еще одна белая ночь настает. На волнах залива еще играют серебристые блики, а на землю меж тем опускаются сумерки. Едва заметные искорки звезд заблестели в небе. Почти над самым поселком повис серпик луны.

Отделение Василя Лебедя занимает отдельный домик. Хозяев нет в этом домике. А кровати все равно застелены, на окнах висят занавески.

Бойцы укладываются на полу. Отвыкли от кроватей. Даже об ужине забыли. Подстелив шинели и положив рядом автоматы, через мгновение как бы проваливаются в бездну.