Текст книги "Грусть белых ночей"
Автор книги: Иван Науменко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 41 страниц)
X
Наконец я узнаю историю, которая случилась с Вандой, той самой женщиной, что вечерами бродит по Ковальцам. Ее мне рассказывает Микола. Страшная история. У Ванды был парень, который в начале войны пошел в партизаны. Воевал в окрестных лесах, иной раз ночью приходил к девушке. Полицаи его подстерегли, расстреляли на глазах у Ванды...
Микола тоже был в партизанах. Ушел в лес шестнадцатилетним парнишкой. После войны служил в армии, работал на металлургическом заводе в Челябинске. Потом домой вернулся, – хозяин о своих житейских скитаниях рассказывает улыбаясь. – Как вспомнил про Настю, точно магнитом потянуло. В Челябинске такой Насти не было...
– Иди ты, – отмахивается, краснея, хозяйка. – В одной куфайке приехал. Кожа да кости...
Краем уха я слышал, что у Миколы с женой отношения сложились не просто. Она росла в соседней деревне у чужих людей. Мать рано умерла – и то ли из благодарности к своим опекунам, то ли потому, что Микола домой не вернулся, вышла замуж за старшего сына приемной матери. Миколе об этом написали, и он сразу же приехал. Настя бросила все: мужа, дом, хозяйство, прибежала к Миколе...
Мне нравится хозяин. Его черная, непокорная чуприна пересыпана сединой, но в нем сохранилось что-то юношеское. Если и грустит Микола, так только в одиночестве. На людях без шутки не живет.
Но опять же не так он прост, как кажется на первый взгляд. Он старательный, работящий, но хочет, чтоб его за работу отмечали и хвалили. Это я знаю точно. Микола живет хорошо, и некоторые совхозовцы ему завидуют, называют кулаком. Было несколько случаев, когда на пахоте, жатве он добивался самой большой выработки, но флажки поднимали в честь других, им отдавали премию. Хотя и премия пустяковая – пять рублей. Видно, из-за этого Микола бросал совхоз, два года ходил в лесниках. Однако вернулся и снова стал работать трактористом.
Приехал хозяйский сын, его зовут Витя, высокий, по-юношески нескладный паренек с длинной тонкой шеей и большими жилистыми руками. Десятилетку Витя окончил больше на тройки, в институт не рвался, и родители с легким сердцем отпустили его в школу механизаторов.
Мне думается, что в Витином выборе есть нечто «наследственное». С молодых лет сел на трактор Микола, заработки у него, особенно в последнее время, высокие, и Витя охотно взял в пример отца.
О том, что Микола механизатор, можно догадаться, даже не спросив, чем он занимается. На ближних и дальних подступах к его двору валяются изношенные резиновые скаты, поржавевшие бочки, отработанные коробки аккумуляторов и без счета другого, преимущественно железного лома, который свидетельствует, что человек знается с техникой. По давнему обычаю, механизаторы в летнюю запарку пригоняют машины к себе во двор, случается, тут и ремонтируют.
Механизатор теперь главная сила на селе. Тридцать или сорок таких, как Микола, держат на своих плечах совхоз. Мать старается угодить сыну, подкладывает лучшие кусочки, расспрашивает, как кормят в училище, часто ли водят в баню, не скучает ли он по дому, и на все это ответ один:
– Нормально!
Хотя голос у Вити еще по-детски тонкий, писклявый, оптимизма не занимать стать. У Миколы есть мотоцикл с коляской. Сын в предвкушении того, что скоро выйдет на самостоятельный путь, ладит и себе мотоцикл. Из Могилева привез колеса, остальное собирает на месте, ковыряясь, несмотря на зиму, под поветью.
Антонина всю неделю дома. Простудилась, потому приехала к родителям. Каждый день я бываю у нее. После вечера в ресторане, ночи в электричке мы все-таки сблизились. Все эти дни я ловлю себя на радостном и вместе грустном ощущении победы. Антонина в меня не влюблена, детскую сказку в расчет брать не стоит, но довольно того, что люблю ее я. От этого не уйдешь, не спрячешься. Такова моя судьба.
Зима набирает силу. Гудит сосняк за усадьбой, метут снега. Хаты в Ковальцах засыпало по самые окна. Улицу, дороги на ферму, в школу расчищают грейдерами.
Ночью хозяева то и дело встают, выходят во двор. Должна отелиться корова, и Микола с женой, засветив «летучую мышь», по очереди наведываются в хлев. Я даже не совсем высыпаюсь из-за постоянного скрипа дверей, осторожных шагов. Зато через три дня, собираясь на уроки, вижу в сенях нового жильца. Пестренький, со звездочкой на лбу теленок ковыляет непослушными ногами по полу, тычется мордочкой в кожух, что висит у дверей. Хозяйка учит телушку пить молоко из соски.
На Новый год ожидаются гости. Должен приехать мой коллега, который служит в армии. Подготовка к его приезду ведется широкая: хозяйка сняла с чердака и повесила подсушить в кладовке два копченых окорока.
Не за горами время, когда я оторвусь от Ковальцов надолго. В январе каникулы, в феврале поеду на сессию, в начале весны вновь отправлюсь в Минск – писать, защищать дипломную. Учебный год тем временем кончится.
XI
Город зазвенел железными ключами своих ворот, и молодежь, стая за стаей, улетает туда. Школа – стартовая площадка для этого вылета. Ковыряться в навозе, тащить обыденное, докучливое ярмо хлебороба десятиклассник не хочет. Даже трактора иной раз простаивают – не хватает трактористов.
До Нового года осталось несколько дней. Педагоги и школьники за четыре месяца порядком устали. В ожидании близкого зимнего отдыха учителя подобрели, мы выставляем отметки за вторую четверть, вызывая только тех, у кого двойки.
Слава Петровский, вихрастый, худенький десятиклассник, решает у доски задачу. У Славы умное лицо, пытливые серые глаза, и между тем он трудный ученик. С пятерки может скатиться на двойку, на него иногда нападает равнодушие ко всему, что я объясняю. В школе веют новые ветры, они задевают подчас даже способных учеников. «Мы все равно никуда не поступим», – говорят они.
Выводя цифры и знаки, Слава громко стучит мелом. Икс, игрек, синус, косинус, тангенс... Десятиклассникам я даю некоторые задачи из высшей математики, чтоб поднять дух, укрепить веру в собственные силы. Не святые горшки обжигают. Я сам уехал в ФЗУ с семилеткой, и вот видите, преподаю математику, физику, а когда защищу диплом, стану работать где захочу. Самое главное – поставить себе цель.
– Евгений Романович, почему вы приехали в Ковальцы? – спрашивает Женя Синицкая.
Похаживая у доски. Слава чему-то улыбается. Задачу он решил, но я его не отпускаю. Хочу еще спросить. А Женя часто загоняет в угол своими вопросами. Может быть, потому, что дочь преподавателей и ничего не боится.
– Отвечу на вопрос в конце урока, Женя. Не мешайте нам с Петровским выяснять отношения.
Понятие о множествах Слава имеет. Заглянул, значит, в учебник высшей математики. У Славы наступил период подъема, и это хорошо. Надолго ли только? Так или иначе, но ставлю отметку со спокойной душой.
Я молодой педагог, похвастаться нечем, и чем, собственно, отличаюсь от вас, мои друзья? Я сам еще не нашел всех ответов, но могу сказать твердо, что знания в нынешней жизни необходимы. Где бы вы ни работали. Я пришел в школу с завода и могу подтвердить, что даже семиклассник осваивается у станка быстрее, чем тот, у кого три класса и четвертый коридор. Почему именно приехал в Ковальцы? Педагогическая практика нужна. Я ведь кончаю университет, который и преподавателей выпускает... Так, с учетом воспитательного момента, отвечаю Жене Синицкой.
Десятиклассники сидят опустив глаза. Сами они рвутся в город, им трудно понять, почему я приехал в Ковальцы. А может, знают о моих отношениях с Антониной? В деревне невозможно что-нибудь скрыть...
Сыплет редкий снежок. Там-сям по дворам курятся дымки. Пахнет паленой щетиной – забивают свиней. На Новый год, как на Октябрьские праздники, на Май, в Ковальцы немало гостей съезжается:
Ганна Андреевна собирает деньги на новогоднее угощение. Учителя будут встречать Новый год вместе. Мы с Антониной договорились встретиться на Новый год в Минске, но, когда ко мне подходит Ганна Андреевна, я вношу свой пай. Чтоб не было лишних разговоров.
За три дня до Нового года – неожиданность. Меня приглашает к себе домой Татьяна Федоровна, директор совхоза. Я ничего не понимаю, не хочу идти, но посыльная, девочка из бухгалтерии, просит прибыть к Татьяне Федоровне тотчас же. Вот только одеться и бежать...
Запыхавшись от быстрой ходьбы, вхожу я в каменный дом, где живет директор. У Татьяны Федоровны застолье. Компания не очень большая: Разуменко, рядом с ним полный, с унылым лицом главный агроном, который временно назначен на должность директора, зоотехник, две работницы бухгалтерии и, главное, Антонина, которая сидит между Иваном и незнакомым мне молодым человеком в светлом костюме.
Увидев Антонину, я совсем теряюсь. Но Иван подмигивает мне, Антонина улыбается, и я успокаиваюсь. Татьяна Федоровна вышла замуж, сдает дела, уезжает в Минск, поэтому созвала на прощание близких друзей. Я, однако, не из близких, почему оказался среди гостей, неизвестно. Через минуту все выясняется. Ко мне подсаживается незнакомый молодой человек, который до того сидел с Антониной.
– Простите, – говорит он, – я к вам первому должен был зайти. Я из газеты, приехал по вашему письму. Перед Новым годом мы хотим ликвидировать задолженность по читательским письмам.
– Вы проверяли факты? – спрашиваю я плечистого корреспондента, на круглом холеном лице которого блуждает снисходительная усмешка.
– Да какие там факты? Мелочь одна. Вы что, с луны свалились? Я дам вам разумный совет: напишите в журнал «Родная природа». У вас бойкое перо и кое-какие мысли есть.
– Не учите, куда мне писать...
Татьяна Федоровна чутко улавливает ситуацию. Проходя в прихожую, касается моего плеча. Я выхожу вслед.
– Евгений Романович, не портите мне праздник. Виновата, недоглядела с этой речкой. Весной ее прочистят. Я и Разуменко сказала...
Странная она женщина. Ведь в своей заметке я даже фамилии ее не назвал. Просто хотел поставить вопрос.
Настроение, однако, испорчено.
Иван пересел ко мне, а корреспондент опять к Антонине.
– С домом я решил, – сообщает Иван. – Переезжаю на новую квартиру. У жены два брата, один займет нашу хату. Он на станции живет, теперь отсюда будет ездить на работу.
Мне не до Ивана. Никогда я не видел Антонину такой веселой. Она что-то доказывает соседу, взмахивает рукой, лицо раскраснелось, на щеках ямочки. Когда девушка хочет нравиться, она умеет быть привлекательной.
– Только брат жены неженатый, – продолжает Иван. – Дожил до сорока годов, а еще бобыль. Редкий экземпляр. Все делает сам. Даже корову доить умеет...
Корреспондент не один приехал, с шофером. Смуглый хлопчина стоит в дверях, мнет летнюю фуражку с блестящим козырьком, показывая корреспонденту знаками, что пора ехать. Его усаживают за стол – пить нельзя, так пускай хоть подзакусит.
Незаметно, пожав Ивану руку, выбираюсь в прихожую, надеваю пальто и выхожу. Что мне в этой компании делать? У директорского дома стоит «Волга» старой марки. Уже смеркается. В конце декабря самые короткие дни. Начнут прибавляться после Нового года.
С час блуждаю по дороге. Домой идти не хочется. Когда снова подхожу к каменному коттеджику, где живет Татьяна Федоровна, «Волга» как раз отъезжает. Но корреспондента в ней нет. Один шофер. Это я хорошо вижу.
Я, видно, абсолютно ничтожный человек. Ни гордости, ни характера. Удрав из нежеланной компании, снова в нее лезу. В доме музыка, и я просто не могу не зайти к Татьяне Федоровне.
Как ни в чем не бывало раздеваюсь в прихожей, иду в зал. Столы сдвинуты к стенке, на освободившемся пространстве – танцы. Играет на аккордеоне зоотехник. Антонина, как я и предполагал, танцует с корреспондентом. Теперь я хоть разглядеть его могу. Он коренастый, довольно полный, ростом чуть-чуть ниже Антонины. В танце подвижен, стремителен, только в конце такта слишком громко притопывает ногой. Даже звенят пустые бутылки на столе.
Компания меж тем поредела. Нет Ивана, Разуменко, главного агронома. Даже самой Татьяны Федоровны нет...
...Два последних перед Новым годом дня я прожил в тяжких терзаниях. Ехать или не ехать к Антонине в Минск? Решил ехать.
Неподвижной синевой окутан лес. Грузовики один за другим везут в город елки. Лесничество как раз теперь проводит санитарные вырубки – деньги зарабатывает. Но рубят елки и без лесничества.
В Минск приезжаю под вечер. Сыплет снежок, но город есть город: улицы чистые, даже наледи на асфальте нет. На площадях огромные украшенные елки. В магазинах очереди, в троллейбусах – давка. Каждый второй держит коробку, сверток, набитую сумку или авоську. Город готовится встречать Новый год.
Антонина живет на Академической улице. Поблизости и кинотеатр есть. Идет «Белорусский вокзал». Билеты покупаю даже слишком легко. Ни очереди, ни ожидания. Протягиваю в окошечко деньги и беру билеты.
Если после кино пойдем в ресторан, то в «Юбилейный». Он по соседству с заводом холодильников, где я работал, вернувшись из армии. Там мне все до мелочей знакомо.
Антонина сидит перед зеркалом, расчесывает волосы. На столе бутылочки, флакончики. Комната узкая, невзрачная. Две железные кровати, две тумбочки, два стенных шкафчика. Общежитие. Хотя тут, кажется, и семейные живут.
– Валя поехала к родителям, – говорит она. Сижу, не раздеваясь, на кровати. Жду, пока Антонина соберется. За окном начинает синеть.
Наконец выходим. Все порошит снежок. В углу двора сушится на веревке белье. Пеленки, детские штанишки, рубашечки.
На проспекте тем временем вспыхивают огни. Светятся на протянутой поперек улицы проволоке желтые, синие, красные лампочки в кружеве разноцветных лент. Мелькают снежинки. Картина зыбкая, изменчивая.
Антонина молчит. Идет и молчит. Вид у нее недовольный. Шелестят шинами по асфальту такси, с гулом проносятся переполненные троллейбусы, мелькают фигуры прохожих. Переливается огнями заснеженный город, вступая в сказочную новогоднюю ночь.
Мы немного опоздали, на экране уже мелькают титры. Билетерша, подсвечивая себе фонариком, ведет нас на места. Вот наш ряд. Но он весь заполнен. Женские, девичьи завитки, темные, светлые мужские головы, гладкие и взлохмаченные, ни одного свободного места.
При свете фонарика билетерша разглядывает наши билеты. Шепотом сообщает:
– У вас на последний сеанс.
Последний сеанс окончится за полчаса до Нового года. В таком случае мы никуда не поспеем. Почему я не посмотрел на билеты?
– Я вас по одному посажу, – шепчет билетерша:
Антонину ведет в передние ряды. Я нахожу место сам, в проходе, у боковой двери. В голове сумятица, но постепенно успокаиваюсь. Что особенного случилось? Перепутал сеансы, сидим в разных местах. Разве это главное?
Когда окончился сеанс, долго жду Антонину. Мы снова молча идем по улице. Антонина раздраженно гонит перед собой обледенелый снежный комок. Поддаст носком туфли, пройдет несколько шагов и опять поддаст.
Стараясь говорить спокойно, спрашиваю:
– Тебя на сегодняшний вечер куда-нибудь приглашали?
– Приглашали.
– Не надо подводить друзей. Меня тоже пригласили.
Она на мгновение остановилась, испытующе посмотрела на меня.
– Увидимся в Ковальцах, – говорит на прощание. Я скоро приеду в Минск, – отвечаю. – Писать дипломную. Как-нибудь встретимся.
Я сажусь в троллейбус, еду к автовокзалу. Еще можно успеть на автобус, который приходит в Ковальцы в одиннадцать вечера.
XII
Миновала зима, весна, вот и лето наступило. Доехав до городка на злектричке, дальше, в Ковальцы, иду пешим ходом, тропинкой напрямки. Взгорки сменяются лощинами, сосняками, ельники – березняками. День жаркий, в высокой траве трещат кузнечики, в разомлевшем воздухе звенит мошкара. Правей тропки по полевому простору шагают высоченные железобетонные столбы линии высоковольтной передачи.
Рожь пошла в колос, лопушится картофель. Но больше всего на поле люпина. Желтые озерца перемежаются с сине-голубыми. Я не знаю, почему так много сеют теперь люпина. Может быть, на корм скоту, на сенаж, потому что луга не приведены в порядок. Как и тогда, когда я пас скотину, они усыпаны крупными и мелкими камнями, а кустов, кочек выросло еще больше.
Часа через два добираюсь до Ковальцов. Захотелось подняться на Воронью гору. Красивый отсюда открывается вид. Вокруг, куда ни глянь, видны зеленые острова сосен и березовых рощ, которые тянутся до самого горизонта. Там и тут над лесом возвышаются темные кресты еловых вершин, раскидистые купы дубов. Высокое голубое с редкими облачками небо точно обнимается с зеленой землей. Ковальцы тонут в зеленых зарослях. Даже хат не видать.
Спустившись с Вороньей горы, иду сосняком к усадьбе моего хозяина. На шоссейке неожиданно сталкиваюсь с Антониной. Она только что сошла с автобуса, в руках у нее набитая синяя сумка.
Мы оба так растерялись, что в первую минуту слова не можем вымолвить. Глядим друг на друга и молчим.
– Защитил диплом? – наконец спрашивает Антонина.
– Защитил.
– Где будешь работать?
– Где и работал. На заводе. Там открыли вычислительный центр.
Антонина как будто даже обрадовалась.
– А я что говорила. Ты жил здесь, пока кончал университет. Все так делают.
Еще несколько незначительных слов, и мы прощаемся.
Об Антонине я знаю все. Она вышла замуж за корреспондента, с которым была знакома всего три месяца. Случается и так в жизни.
Месяц назад состоялась помолвка Алеси с ее учителем, который закончил службу в армии. Вакансия преподавателя математики и физики в Ковальцах, однако, есть, так как мой коллега тоже подыскивает место в городе.
У Миколиного двора стоит маленький красный трактор «Беларусь» с прицепленной к нему машиной, над которой высится изогнутый на манер гусиной шеи хобот. Такими машинами теперь заготавливают траву на сенаж.
ЗАМЯТЬ ЖЕЛТОЛИСТЬЯ
Повесть. Перевод М. Горбачева
I
Едучи в пединститут, в город на Припяти, где жил и работал в молодые годы, Высоцкий полагал, что отдохнет. Прочитать за месяц спецкурс – всего тридцать часов – не так уж трудно для него, искушенного в этом деле за долгие годы преподавательской работы.
Наконец, он мог позволить себе отдохнуть после копания в библиотеках, архивах, правки корректур, разных нужных и ненужных заседаний, совещаний, ученых и редакционных советов, которые отнимали неделю за неделей и месяц за месяцем. Он любил ездить, но поездки в его жизни бывали не часто – одна, две в год, и он мог пересчитать их по пальцам. Преобладало будничное однообразие: на факультет или в библиотеку ходил по одной и той же улице, видел одни и те же здания, деревья, встречал хорошо знакомых людей и начиная с поздней осени, когда в лесу кончаются грибы, настраивался на волну мечтаний о новом лете, когда хоть на день можно вырваться из города в лес и побродить с лукошком на приволье. В человеке живет внутренняя потребность встретиться с простым, первозданным, что идет от земли, воды, травы, чистых облаков, ветра, который обвевает лицо, дождя, который до нитки промочит одежду. Такими вот странствиями по лесу Высоцкий лечился от однообразия своих занятий.
Он ехал в город, где прошла его молодость. Было грустно и немного тревожно. С тех пор как он уехал из города, он заезжал туда раза два или три, но мимоходом, даже не переночевав, и было то давно – лет десять или двенадцать назад.
Поезд идет с севера на юг, из края холмов, курганов, подернутых маревом перелесков на великую равнину, где и леса больше, где в пологих берегах течет спокойная Припять, хмурой ели почти не увидишь, зато еще встретишь дубовые рощи, что стоят в двадцатом стремительном веке как свидетели седой старины.
Сейчас сентябрь, созрели яблоки, груши, сливы, их медвяный запах проникает, кажется, даже в вагон, который проносится мимо станционных поселков, сплошь засаженных садами. На поле комбайны докашивают последние полегшие овсы, люпин. Уже и картошку женщины во многих местах копают.
Солнце висит совсем низко, его предвечерний свет порой касается макушек тополей, кленов, и тогда в их зелени на мгновенье вспыхивают золотые блестки. Жнивье почти всюду перепахано, над полем, пробуя силу крыльев перед отлетом в теплые края, носятся стаи скворцов. На станциях, где есть остановка поезда, женщины в длинных деревенских юбках продают крупную антоновку и краснобокий штрифель, вышагивают безразличные осмотрщики в засаленных одеждах, с молотками в руках, путейцы в огненно-желтых жилетках устало идут на отдых, на перроне снуют девушки в брюках, в босоножках на толстых подошвах – мода из городов двинулась в провинцию.
То в одном, то в другом месте выныривают, напористо шагая через поля и леса, треугольники огромных бетонных столбов – линии высоковольтных передач.
Высоцкий не отрываясь смотрит в окно. Когда редко ездишь, то даже обычные, не раз виденные картины волнуют и радуют. Понемногу начинает темнеть, в окнах далеких деревенских хат мелькают огоньки. На картофельных полях горят костры, вокруг них видны темные фигуры. Светя фарами, мерно покачиваются на проселочных дорогах автомашины, грузовики с заполненными картошкой кузовами стоят перед шлагбаумами.
Когда Высоцкий наконец оторвался от окна, намереваясь посидеть в купе, он встретился взглядом с седым, модно одетым человеком, стоявшим у соседнего окна. Человек внимательно, даже как-то бесцеремонно рассматривает его и через минуту, сильно прихрамывая, подходит.
– Высоцкий, – говорит он, – ты меня не узнал? Я тебя вначале тоже не узнал. Думал, ты или не ты?
Это был Вайнштейн, с которым Высоцкий в течение пяти послевоенных лет работал в газете. Как только Вайнштейн заговорил, он сразу же узнал его – нельзя было не узнать порывистого в движениях, торопливого в разговоре Мишу Вайнштейна, несмотря на то что он порядком сдал и постарел. На правах старых друзей они обнялись и долго трясли друг друга за плечи. Я про тебя слышал, – сказал Вайнштейн, когда первое возбуждение прошло. – Ты все там же?
– Там же.
– Меня, между прочим, тоже приглашали в институт. Не пошел. Газетчик, наверно, умрет газетчиком. Хотя газета теперь, сам знаешь, маленькая. В областную не хватило сил перебраться. Бросать хорошую квартиру, Припять... Из наших теперь там Малявка и Капуста. Лейбман ушел на пенсию, Котляров умер...
– Умер? – переспросил Высоцкий.
– Лет пять назад. От грудной жабы. Ты же помнишь, какой он был толстый. Работал в моем отделе.
– Кто из наших в редакции?
– Я да Корчной. Ты его должен знать. Мелькает во всех газетах. Мы теперь на высоте – такая стройка. Писать есть о чем. Вот и пишет... Дубовик, что заведовал сельхозотделом, тоже не поехал в областную. С редактором не ладил, ушел на пенсию по болезни. Теперь возится со своими пчелами...
Вайнштейн сыпал новостями, именами, фамилиями, а в глазах Высоцкого будто вставали знакомые лица, фигуры, улыбки, манера говорить или какой-нибудь жест, связанный с теми, кого Миша называл, и он даже удивлялся, что так хорошо, крепко помнит своих бывших товарищей по газете, о которых почти не думал, не вспоминал и с которыми долгие годы не виделся.
– Знаешь что, – Вайнштейн неожиданно заговорил о другом. – Моя жена тебя хвалит. Она тоже преподаватель. Читает в институте зарубежную литературу. Говорит – ты светило. На меня не обижайся – я листал твои книги, но не почувствовал вкуса. Легкодумный газетчик, чего ты хочешь. Не могу читать длинные скучные статьи. Надоело, еще когда учился...
– И мне надоело, – сказал Высоцкий.
Вайнштейн испытующе взглянул на него:
– Слушай, мне казалось, что ты напишешь другую книгу. Догадываешься, о чем речь. Не написал?
– Не написал.
– Это и есть утраченные иллюзии. Я тоже думал о книге. Лет пять носился с разными идеями, пытался что-то чиркать, да разве теперь возьмешься? О хлебе насущном надо думать. А теперь махнул рукой. Напишу очерк или фельетончик – и рад. Местная знаменитость. Приглашают на собрания, заседания, даже на банкеты. Что хочешь могу достать. Не улыбайся, не шучу... Стоя и оживленно разговаривая в узком коридоре купейного вагона, у окна, за которым проносились темные леса, поля, мелькали вечерние деревни, они часа через три приехали на место. От большой узловой станции до города на Припяти, куда добираются Высоцкий и Вайнштейн, еще километров десять, туда надо ехать автобусом, который обычно курсирует с утра до позднего вечера.
Вайнштейн сразу и устремился к автобусу, стоявшему в ожидании пассажиров на привокзальной площади. А Высоцкий так поспешно миновать станцию, деревянный городок, прилегавший к ней, не мог, слишком много было связано с этой станцией и городком.
– Обещай, что зайдешь ко мне, – торопливо говорил Вайнштейн, который успел купить билет, положить на сиденье портфель и выскочить из автобуса, чтобы попрощаться с Высоцким. – Хотя я чепуху говорю – завтра уезжаю. Я же был в БРК профсоюза, выбил путевку. Уезжаю на юг, на синее море. Без меня заходить к жене запрещаю. Ты не совсем старый, а она – красивая. Ты Клару Синельникову не забыл? – неожиданно спросил он, понизив голос. – Заслуженный врач республики и все такое прочее. Хочешь, я ей позвоню, что ты приехал?..
– Не надо, – Высоцкий старался говорить спокойно. – Я лучше с женой твоей познакомлюсь. Буду видеть ее каждый день. Я же в институт еду, на целый месяц.
Заурчал мотор. Вайнштейн прыгнул в автобус, молча погрозив из дверей кулаком.
