Текст книги "Грусть белых ночей"

Автор книги: Иван Науменко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 41 страниц)

ГЛАВА ШЕСТАЯ

I

Василь Лебедь, со скаткой шинели через плечо, саперной лопаткой, парой «лимонок» на брезентовом поясе, сидит в траншее на корточках. Траншея обжитая.

Кто-то сделал в ее стенках небольшие ниши – для того чтобы обоймы с патронами были под рукой. По траншее торопливо пробирается небольшого роста, с бледным лицом лейтенант Зотов. Он низко наклоняет голову, полы его распахнутой шинели тянутся по земле.

– Приготовиться, – почему-то полушепотом командует Зотов.

Василь не думает про атаку. Вчера получил письмо из дому. Сестра под диктовку матери круглыми большими буквами уведомляет: огород посадили, работы хватает.

Чем занята мать – известно. Надев очки, распарывает, вымеривает, перешивает старье. Сколько помнит себя Василь, всегда стрекотала ее швейная машинка.

И еще одна тревожная новость: ни от Клима, ни от Богуновых хлопцев известий нет.

Клим – старший брат Василя. Он блестяще учился. Реденькие светлые волосы, очки на птичьем носу, сосредоточенное, задумчивое лицо еще в школе делали его похожим на учителя. Один из всех хлопцев местечка Клим после десятилетки поступил в ИФЛИ – Институт философии, литературы, истории. Но проучился в Москве только год. Когда началась война, записался в студенческий батальон. С того времени не пришло от него домой ни одного письма.

В одном дворе с Василем, в казенном, с желтыми ставнями доме, жил сельсоветовский секретарь Богун – могучий мужчина с большим, словно корыто, животом. Богун был хороший, доброжелательный человек. Единственный его недостаток – любил выпить. Жена Богуна, маленькая, юркая словно мышка, преподавала в школе немецкий язык. В семье было два хлопца – Сергей и Борис, старший из которых поступил в Московский химико-технологический институт, младший – в летное училище.

Борис всегда любил помериться силой, побороться, с утра до вечера крутился на турнике. Может, так же как и Клим, пропали Богуновы хлопцы, потому что, как пишет сестра, известий о себе не подают.

Василь словно видит свой двор, приземистую хатку, прямые, высокие тополя в проулке. Огород у Лебедя невелик – две-три грядки. Они в местечке люди приезжие, на нормальный надел рассчитывать не могли. Поселились у базарной площади, на свободном участке. Тут уже стояла хоромина высланного нэпмана – ее занимал сельсоветовский секретарь Богун.

Василь любил место, где жил, бегал босоногим, вырос. Оно самое тихое в местечке. Только в воскресные дни под окнами дома гомонит базар. Гончары – их в местечке зовут горшечниками – занимают горшками, мисками, макитрами, крынками почти половину базарной площади.

На широких дубовых колодах одни и те же мясники – Бемкало и Мендель – рассекают коровьи и свиные туши. Они даже похожи один на другого: оба приземистые, с толстыми шеями, красными лицами.

Когда Василь только начал ходить в школу, их корову, большую, бурую и необычайно молочную, пришлось зарезать. Ей в стаде другие коровы пробили бок, и она едва таскала большой, вываленный в одну сторону живот. В последнее лето корову в стадо не пускали. Василь пас ее одну, и она щедро поила семью молоком.

Мать плакала, когда Мендель, придя в хату, стал точить на бруске длинный блестящий нож.

Мало выручили денег за корову. Мяса в тот день был даже излишек. Мать, чтобы скорее освободиться, продавала за полцены.

Мать одна ставила на ноги детей – Клима, Василя, Анюту. Отца Василь почти не помнит. Ему было лет шесть, когда отец умер. Работал механиком на мельнице. Когда шел на работу, присаживался на все лавочки: у него было больное сердце.

Лейтенант Зотов, в той же шинели нараспашку, бежит по траншее назад.

– Проверь пулеметы! – кидает он Лебедю на ходу.

В отделении один ручной пулемет Дегтярева: Пулеметчик – партизан Мелешка. Второй номер – хлопец из района, где жил Василь, – Семененко. Был в соседнем полку, но заболел, из медсанбата попал в отделение, наполовину состоявшее из земляков. Большинство земляков – местечковцы. Правдами и неправдами добивались, чтобы ехать на фронт в одной маршевой роте. Держатся они вместе, и начальство в общем-то не протестует.

Семененко не следовало зачислять в отделение. Слабый, больной. Куда-нибудь в обоз его. Но Мелешка пожалел. Согласился взять в помощники.

– Слышал команду? – Василь смотрит на Мелешку. О пулемете не спрашивает. У Мелетки может быть оторвана пуговица, не подшит подворотничок, но «Дегтярев» сияет каждым винтиком.

– Слыхал, – вяло отзывается Мелешка. – Дай закурить.

– Или не знаешь? Не курю...

– На конфеты табак меняешь?

В отделении у Лебедя, кроме Мелешки, есть еще два бывших партизана, Левоненко и Рагомед, и местечковцев четверо – Петро Герасимович, Адам Калиновский, два Кости – Русакович и Титок. Местечковцем в полном смысле слова можно считать и таджика Рахима: в местечке он отбился от своей части, и военкомат, не зная, как с ним быть, направил его вместе с призывниками в запасной полк.

Василю не очень приятно, что под его командой находятся хорошо знакомые, близкие люди. Не очень-то с ними развернешься. Особенно допекает Костя Титок. С пятого класса вместе учились, и вообще задиристый, напористый, всегда над Василем подтрунивал.

Два пожилых солдата, вынув расшитые узорами кисеты из карманов ватных штанов, – может быть, сидя в траншее, они сознательно их не снимают, – сворачивают самокрутки. Шапки на солдатах тоже зимние. Мелешка уже около бойцов. Не спросившись, лезет в чужой кисет. Поглядывая на Мелешку, Василь веселеет – удивительный человек, никогда не вешает носа. Его бы в командиры отделения. Тем более что он был партизаном, подрывником. Но начальство Мелешку недолюбливает. Может, потому, что он во все сует свой нос, держится независимо и любит давать советы.

Сам Василь в партизанах не был. Помогал им. На втором году войны, когда молодежь начали отправлять в Германию, Василь устроился работать в торговой конторе. Другого выхода не было – иначе фашисты загнали бы его куда-нибудь на шахту. В сорок третьем году, месяцев за пять до прихода наших, Сергей принес Василю задание: сжечь контору. Для этого передал фосфорные шарики, завернутые в пропитанную керосином тряпочку.

Василь не подумал о том, что керосин быстро испаряется. Шарики загорелись в кармане, когда он сидел в конторе за письменным столом. Боль была страшенная, но Василь вытерпел, не крикнул, даже виду не подал, что горит его тело. Вышел во двор, затоптал фосфор в песке. Девчатам-секретаршам сказал, что в кармане загорелась сигарета. Хорошо, что немца-шефа не было. Тот бы догадался, какая это сигарета. Девчата Василя не выдали.

Мать потом три месяца лепила прожженную чуть не до кости ногу.

Звание ефрейтора Василю присвоили слишком быстро – через месяц после прибытия в полк. Он понравился командиру роты Чубукову, и Чубуков захотел поставить его на отделение. В армии свои порядки. Мелешка был подрывником, взрывал немецкие эшелоны. В кадровой служили Рагомед и Левоненко; они, видно, лучше Василя знают военное дело, а звание ефрейтора дали ему.

Рагомед второй раз на Карельском перешейке. Служил под Ленинградом в кадровой, когда вспыхнула финская война. Прошел ее всю. Должен был демобилизоваться, да эта война началась.

Обстрел вражеской передовой усиливается. Наконец по цепочке передана команда: «Атака!» Словно пружина, Василь мгновенно выскакивает из траншеи. Мелешка с Семененком опережают его. С «Дегтяревым» на плече подрывник, словно олень, перескакивает через ямы, воронки. Семененко, сжимая в обеих руках коробки с дисками, путаясь в полах длинной, до пят, шинели, изо всех сил старается не отстать.

Вот уже сечет из пулемета Мелешка. Длинной, заливистой очередью. Василь радуется. Пулемет их отделения действует. Стреляют все, кто бежит впереди. Рагомед, надвинув каску так, что глаз не видать, бежит спокойно, неторопливо, переваливаясь, как медведь, и время от времени подымая автомат. Только Петро Герасимович Василю не нравится. Бежит без каски, без шинели. Лицо белое, глаза вытаращены. Словно безумный.

Обгоняя пехотинцев, выныривает танк. Рагомед опытный: спустя минуту уже бежит под защитой танка. Среди бойцов, жмущихся к танку, старший лейтенант Чубуков, тонкий в талии, чернявый. Чубукова, как командира роты, никогда не застанешь на месте, он всегда где-то носится, но не делает замечаний ни бойцам, ни взводным командирам.

Полковая артиллерия бьет прямой наводкой. Вражеская сторона, подождав, пока цепь наступающих добежит до середины нейтральной полосы, открывает шальной огонь. Стреляют из пулеметов, минометов, орудий. Спереди, сзади, сбоку слышны взрывы. У Василя перепонки едва не лопаются, совсем оглох. От дыма и гари трудно дышать.

Цепь залегает. Бойцы приникают к земле там, где их застал огонь. Василь впервые в таком переплете. Из ближней воронки несутся пулеметные очереди. Стреляет Мелешка. Толково, сосредоточенно, короткими очередями.

Танк остановился, но стрельбу продолжает. Видно, как вздрагивает его башня. Другой, тот, что шел правей – Василь увидел его только теперь, – горит. От него постепенно отползают бойцы. Боясь, что взорвется.

Вдруг Василь с ужасом замечает Петра Герасимовича, тот без автомата и пилотки. Вскочит, пробежит, снова ложится. Носится среди воронок, словно вспугнутый заяц. Еще два-три мгновения видит Лебедь, как мечется Петр, затем теряет его из поля зрения.

По цепи – команда: пробираться к танку, к командиру роты. Выбрасывая правую руку, в которой зажат автомат, Василь ползет. У танка Рагомед и Костя Русакович.

С вражеской стороны огонь затихает. Наседают наши. Наша сторона в дыму и в огне: бьют десятки орудий, минометов. Сверкают огненные отблески выстрелов. Дымом затянуты и позиции противника – от взрывов наших снарядов и мин. Даже тяжелая артиллерия вступила в работу: посылает снаряды, которые так и шелестят на лету.

– За мной! – командует Чубуков. – От танка не отставать! Саперы сделали проход...

Значит, впереди минное поле. У Чубукова запекшиеся губы, запавшие глаза. Стреляя на ходу, вперед выдвигается танк. Пригибаясь, за ним бегут бойцы. У кого скатка за плечами, кто в шинели. Некоторые даже на танк взобрались. Сидят, висят, держась за скобы, крюки.

Справа выдвигается еще один танк. Теперь огонь нашей артиллерии сосредоточен на узком участке позиции врага, к которому медленно, время от времени останавливаясь, вздрагивая от выстрелов, пробираются танки. По танкам отчаянно бьют несколько вражеских пушек, каким-то образом уцелевших в этом пекле. Два-три снаряда рикошетируют от брони, выписывая замысловатые огненные дуги.

Мины взрываются рядом с танком. Трое бойцов снопами сваливаются с брони. Кто-то пронзительно, страшно кричит. Василя обдает взрывной волной, во рту у него сладковатый вкус толовой гари; комья земли, взлетевшие в воздух от взрыва мины, падая, ударяют его по спине.

Еще рывок – и они в лощине. Хорошо видна поросшая травой насыпь вражеской траншеи. Перед ней, за ней – дымящаяся цепь взрывов. Снаряды, мины с методической последовательностью, словно диковинные цепы, молотят по небольшому участку передних траншей.

Через две-три минуты огонь переносится в глубину вражеской обороны. Первая шеренга наступающих достигает траншеи. Танки – они дошли первыми, – елозя взад-вперед, прессуют насыпь траншеи. Из траншеи выскакивают серые фигуры вражеских солдат, пытающихся бежать. Их тут же скашивают автоматные, пулеметные очереди. Один даже руки поднимает. Но тоже падает.

Василь одну за другой швыряет две «лимонки» в левый изгиб траншеи. Она полна дыма. Когда дым рассеивается, Василь соскакивает в траншею. Где и кто из бойцов его отделения, он не знает.

Неожиданно в траншее появляется Мелешка. Он возбужден, даже весел, на плече «Дегтярев», Словно игрушку несет Мелешка ручной пулемет.

– За мной! – кричит Мелешка, словно он, а не Лебедь командир отделения. Василь охотно ему подчиняется.

Мелешка несется по извилистым ходам траншеи как молодой олень. Вот он на мгновение останавливается, бросает «Дегтярева» на бруствер, дает пулеметную очередь. Еще и гранату успевает швырнуть в изгиб траншеи. Пулемет все же, видать, мешает Мелешке. Он его где-то приткнул (где – Василь заметить не успевает). На животе у Мелешки болтается немецкий «шмайсер». Впереди мелькают две фигуры. Мелешка тут же прошивает их короткими автоматными очередями.

Впервые близко видит Василь убитых финнов. Оба солдата молодые, светловолосые. Лежат на спине. На лицах, которые кажутся еще живыми, написано недоумение. У одного пряди волос прикрывают высокий юношеский лоб. Мундиры у финнов под цвет подзолистой лесной земли. В такой цвет крестьяне красят домотканое сукно, из которого шьют свитки.

Возбуждение, охватившее Василя, постепенно спадает. У него нет враждебного чувства к убитым. Наоборот, он думает о том, что финны молодые, на год-два старше его, и самая бы им пора жить.

В траншею было несколько прямых попаданий. Обшитые прутьями стенки во многих местах обвалились, осыпались. Сквозь ячейки в плетении тоненькими струйками сыплется буро-желтый песок.

Встречается еще несколько убитых – в траншее и поблизости от нее. Мертвые чаще лежат ничком, лицом в землю, вытянув вперед руки. Некоторые сидят скорчившись, втянув голову в плечи: стремились как можно глубже уйти в землю, слиться с ней, и смерть застала их в таком положении.

Бой затихает. Результаты хорошие. Во время разведки боем захвачена часть траншеи. Мелешка где-то пропал. Зато Лебедь встречает Рагомеда. На плече у того два автомата – свой и немецкий.

– Герасимовича убило, – сообщает Рагомед.

«Значит, смерти искал Петро, – думает Лебедь. —

Суетился, носился среди взрывов. Хотя погибли не только те, кто бегал от пуль. Смелых тоже много полегло. Трудно уцелеть при таком огне».

Василь только теперь вспоминает, что он командир отделения.

– Нужно документы Герасимовича забрать, – бросает он Рагомеду.

Разведка боем кончилась, но тяжелые снаряды продолжают шелестеть над головой. Дальнобойная артиллерия продолжает обстрел вражеской обороны в глубину.

Откуда-то выныривает Мелешка. Снова на плече у него «Дегтярев».

– На, пожуй, – протягивает он Василю сероватую галету.

– Что это?

– Их галеты. Блиндаж обшарил. Ничего больше нет. Голота. А еще в войну полезли...

– Сколько времени? – спрашивает Лебедь, зная, что у Мелешки есть трофейные часы.

– Семь.

Артподготовка началась в шесть вечера. Значит, все, что было, длилось только час. Невероятно. Василю кажется, что прошла целая вечность.

Отделение почти все в сборе. Костя Русакович, Адам Калиновский, Левоненко, Рагомед, таджик Рахим и остальные. Нет Кости Титка.

Дождь припускает сильней. Василь даже не заметил, когда он начался. Из лощины наползает туман. Выбравшись из траншеи, Рагомед, Левоненко и Адам Калиновский ползут туда, где убило Герасимовича. Гимнастерки мокрые. Стекая с пилоток, вода попадает за воротник. Ощущение неприятное. Время от времени требуется огибать воронки. Ими иссечена вся земля.

Туман усиливается, и все трое поднимаются. Иначе никуда не доберешься. Среди воронок бродят санинструкторы, бойцы музыкального взвода. Взвод этот на время боя превращается в трофейно-похоронную команду.

– Вот тут, – подает голос Рагомед.

В этом месте растут два можжевеловых кустика. На человека, который лежит под ними и который какой-нибудь час назад был Петром Герасимовичем, нельзя смотреть без содрогания. Лицо бескровное – белый лист бумаги. Череп снесен. Верхушка черепа, отсеченная осколком, лежит шагах в трех отсюда. В нее, как в посуду, налило дождевой воды.

Лебедь, сдерживая дрожь, ищет Петровы документы. В гимнастерках, которые им выдали, карманов нет. Наконец он нащупывает и вытягивает сверточек из кармана штанов Петра. Солдатскую книжку и письма-треугольники из дома Петро завернул в носовой платок. Даже ниткой перевязал.

У Рагомеда плащ-палатка. Труп Петра кладут на нее. Взяв плащ-палатку за углы, стараясь не смотреть на ношу, несут к тому месту, где трофейно-похоронная команда копает братскую могилу. Сюда уже много трупов натаскали.

Заступы скрежещут. Земля жесткая, каменистая. Есть места, которые заступ не берет.

II

Светлый сумрак залег меж сосен, камней-валунов, на дне политой туманом лощины, там, где окопы и траншеи. Над дальними сосняками, которые уступами подымаются все выше и выше, белеет полоска зари. Часов одиннадцать, а тут, в северном крае, только-только зашло солнце.

Тишина. Ни одного выстрела ни с нашей, ни с вражеской стороны. Тысячи орудийных жерл всех калибров с открытых и закрытых позиций направлены в сторону Карельского перешейка. Завтра наступление, завтра они безжалостно рыгнут огнем, металлом, смертью.

К траншеям подтягиваются новые роты. Позвякивая сложенными в вещевые мешки котелками, постукивая автоматными дисками, шаркая по каменистой земле новыми ботинками, бесконечной чередой идут и идут в сумрак ночи бойцы новых рот, батальонов.

У Сергея приподнятое настроение. Все, что происходит вокруг, он воспринимает как тайный знак судьбы, имеющий прямую связь с ним самим. Словно овевает его лицо само дыхание истории и он свидетель великих событий. Наступление на Карельском перешейке – это окончательное уничтожение блокады Ленинграда, которая, обвив, словно змея, великий город, больше двух лет душила его. Он, значит, будет участвовать в этом наступлении.

Сколько говорили и писали про второй фронт, а открылся он лишь теперь, два дня назад. Словно на глазах у Сергея. На северном побережье Франции высадились союзники и уже заняли город Шербур. Атлантический вал, значит, не так неприступен, как трубил в своих газетах Геббельс.

Тишиной, покоем полнится короткая, теплая ночь. Наконец с противоположной стороны, из-за моря, выкатывается огнистый шар солнца. Просто чудо, как за такое короткое время солнце смогло оказаться на противоположном крае земли. Земля дышит свежестью – умыта вчерашним дождем.

Солнце поднялось довольно высоко. Тишина словно звенит от напряжения. Наконец земля взрывается. Сотни, тысячи стволов, сосредоточенных на ближних и дальних подступах к передовой, одновременно открывают огонь. Бьют корабли Балтийского флота.

Тысячеголосый гул сливается во что-то сплошное, грандиозное, чему нет названия, потому что никакого хотя бы похожего явления в природе нет. Может, если бы каждое мгновение сверкали молнии, над каждым дюймом земли разносились раскаты грома, можно было бы представить себе нечто подобное. Небо сразу темнеет, затягивается дымом, и сквозь темную густую завесу едва приметно вспыхивает солнце. Как во время солнечного затмения, виден большой кружок, на который можно глядеть, не боясь испортить глаза.

Такого тут, на Карельском перешейке, еще никто не слышал и не видел. Ни старожилы, ни новички.

Более двух лет Сергей жил в оккупации, видел, как в сорок первом году в местечко вступали немцы. Спесивые, смелые, закованные в броню. У них было явное преимущество в танках, минометах, самолетах. У наших отступающих солдат были один винтовки, гимнастерки на них потемнели от пота. Когда гимнастерки под вечер высыхали, на них выступала соль.

Два года Сергей думал о том, без чего, если бы этого не произошло, не стоило бы жить, – об изгнании фашистов. Страдал, не в силах представить, как те же самые красноармейцы наступают под прикрытием танков, побеждают силой техники. Перед глазами, когда думал про наступление советских войск, вставали давние, виденные в начале войны картины отступления.

Во время освобождения местечка Сергей тоже не заметил какой-то особенной мощи советской техники. Наступление, предпринятое после успешного форсирования Днепра, затухало. Войска устали, техники было немного.

Тут, на Карельском перешейке, картина совсем иная. На глазах происходит чудо. После позора отступления, поражений, страданий; стиснутого в смертельной петле блокады Ленинграда наивысшее достижение, гордость – устроить врагу такое угощение. Полный триумф техники! Собирались, господа, стереть Ленинград с лица земли, прорубали в смелых планах дорогу аж на Урал... Непрошеных гостей вот такими подарками потчуем. Не стесняйтесь, господа. Чем богаты, тем и рады. Подарками для вас запаслись...

Ленинград, осуществляющий такой силы удар, напоминает сжатую до отказа стальную пружину, которая стремительно распрямляется...

Второй, третий раз у самой траншеи, в которой сидят разведчики, разрываются снаряды.

Осколки свистят над головой, но настроение у Сергея праздничное.

Вражеская сторона отвечает слабо. Так кажется, может быть, потому, что огонь противника просто невозможно сравнить с огненной лавиной, обрушившейся на его позиции. Вообще взрывы вражеских снарядов, мин часто слышатся то тут, то там, и приходится удивляться, что техника не всемогуща: ведь только вчера наша артиллерия так молотила и ближние и дальние позиции врага, что просто невозможно себе представить, как могли уцелеть орудия и минометы, которые теперь стреляют.