Текст книги "Дунай в огне. Прага зовет (Роман)"

Автор книги: Иван Сотников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)

Мать! Есть ли что на свете сильнее счастья и горя матери! Андрей встал из-за стола и остановился у высокой полочки, на которой стояли еще уцелевшие и сохранившиеся скульптуры отца Вилема. Это известные миниатюры-копии, сделанные с великих творений Микеланджело. Вот его «Мадонна с младенцем». Ни по каким фотографиям невозможно представить ее силы. Мадонна – это не божья, а человеческая мать, и ребенок ее – не небесного происхождения, а настоящий, земной. Мать спокойна и счастлива, она кормит малыша, и радость материнства придает ее лицу выражение высокого благородства. В нем и гордость за сына, и физическое блаженство, и тень нежной улыбки, и забота о сильном. Вот так же и наши советские и вместе с ними чешские, румынские, польские – матери всего света кормили и растили своих детей. А скольких из них загубили фашистские палачи! Как же велика и возвышенна сила, уничтожившая это чудовище и спасшая человеческую цивилизацию!

Андрей перевел взгляд на другую скульптуру-миниатюру, тоже с работы Микеланджело. Это «Давид». Библейская легенда рассказывает о юноше, который смело вышел на поединок с великаном Голиафом и «с божьей помощью» уложил его камнем из своей пращи. Но в скульптуре совсем не чувствуется ничего божественного. Фигура юноши, лишь слегка опирающаяся на правую ногу, готова к быстрому и решительному усилию. Голова чуть наклонена вперед, и в ее движении искусно передано упрямство, собранность и воля. Лишенное злобности, его упрямство как бы вырастает из естественной, как дыхание, веры в свои силы. Мускулы еще расслаблены, и великий художник удивительно верно схватывает тот самый мгновенный покой, за которым следует взрыв всех сил.

Герой-одиночка в бою с великаном! Что ж, честь и слава ему, его мужеству и силе. Только в наше время этой силы мало. Разве она заменит силу коллектива, массы. Будь Яник героем-одиночкой погиб бы и все. Но он был малой частицей коллектива-гиганта, в котором и советские люди, и патриоты других стран, поднявшиеся на борьбу с фашизмом. И кто бы ни пал в этом бою, коллектив-гигант живет и борется, он наверняка побеждает.

– Честь праци, пане полковник! – услышал Андрей за спиной приятный женский голос и мгновенно обернулся. Перед ним молодая чешка с твердым взглядом карих глаз, резко очерченным красным ртом. Она очень красива, смелая и гордая девушка, так что увлеченный своими мыслями, Жаров не сразу опомнился и повернувшись:

– Честь праци! – повторила она, ласково смеясь и протягивая ему руку. – Власта Гайная.

– Здравствуйте, Власта, – ответил Жаров, пожимая руку. – Я засмотрелся на скульптуры и не слышал, как вошли вы. С приездом!

– Благодарю. Однако вас так увлек Микеланджело, что вы ничего не замечаете…

Андрей рассказал о своих мыслях.

– Вы правы, правы, как и все советские люди, брат Вилем просто влюблен в вас, впрочем, не один Вилем, – поправилась Власта, – а все чехи и чешки влюблены, как в старшего, опытного и умного брата, у которого все хочется перенимать.

– Против фашизма, – сказал Евжен Траян, не спуская с Власты влюбленных глаз, – я признаю только одно оружие, которое стреляет.

– Есть сила и более могущественная, – спокойно возразил Березин, слегка отодвигая от стола свой стул.

– Это какая?

– Сила справедливости и чести – наше могущественнейшее оружие: без нее немыслима теперь никакая победа.

– Чехи в 1938 году были очень справедливы, однако они не победили, – не сдавался поручик.

– Они победили, когда пошли по правильному пути, победили с помощью советских людей.

– С помощью их оружия все-таки…

– Да, но не только. В наше время, когда война вовлекает в борьбу огромные массы, идейное, духовное оружие – величайшая сила. Без нее, учит Ленин, нельзя победить. Как молодому офицеру новой демократической армии, вам нельзя забывать об этом. Вот так, брат мой, – Григорий дружески тронул его за локоть, – подумайте об этом.

– Евжен, не спорить, сразу нахмурилась Власта, но, тут же улыбнувшись, добавила: – Не прав – сдавайся: это признак силы и мужества.

– Я готов был отступиться, Власта, и без твоего приказа, – произнес Евжен, – я слишком уважаю майора, чтоб не поверить ему.

– То-то!.. – ласково погрозила она ему пальчиком.

Андрей взглянул на часы: пора ехать.

Офицеры тепло распрощались, обещая друг другу завтра встретиться в гостинице «Алькрон».

Глава двадцатая
НЕЗВАНЫЕ ГОСТИ

1

Власта, она очень походит на ласточку: маленькая, гибкая, стремительная. Легкое платье ладно облегает ее тонкий стан. Черные волнистые волосы, перехваченные лентой, свободно откинуты назад. Особая же прелесть в ее лице, в темных блестящих глазах, которым чуть надломленные брови придают неуловимый оттенок наивности, задора и властности одновременно. И ко всему у нее фейерверочный темперамент.

– Ну, как ты можешь, как! – наскакивала она на Евжена, вздумавшего было отстаивать свою неправоту. – Ошибся – уступи: упрямство – ненадежный щит слабых, – и горячо споря с ним, девушка беспрестанно обращалась за поддержкой к Березину, авторитет которого одинаково непререкаем для обоих.

«Умна и красива, – с удовольствием подумал Максим Якорев, с интересом присматриваясь к чешке, – да и упорна, эта спуску не даст!» Он сравнивал ее с своей Олей, что сидела сейчас рядом, и находил в них много общего, только черноволосая Власта, привыкшая командовать (она возглавляла партизанскую группу), была более резкой, а белокурая Оля выглядела нежнее и ласковее, хотя ее порывистость временами оказывалась столь упорной, что Максиму приходилось во всем уступать девушке. Сейчас же она просто светилась радостью и не скрывала, как соскучилась по Максиму. Еще бы! Она не видела его с злополучных витановских событий, когда он на руках принес се в санчасть, всю израненную и истекавшую кровью.

Их встреча в Праге была неожиданной и особенно радостной. Оля думала, он в Берлине, а Максим с танками Конева раньше ее оказался в Праге.

Последние недели войны Максим провел в бесконечных разъездах и был полон самых необычайных впечатлений. Пришлось объездить чуть не весь фронт. Ему по счастливилось попасть во Францию, побывать в Париже. Затем увидеть встречу американских и советских войск на Эльбе, участвовать в штурме Берлина, своими глазами видеть его падение, всю капитуляцию фашистского рейха. Его рассказам не было конца, а ненасытная Оля все расспрашивала и расспрашивала, хоть не пропустила ни одной статьи Максима в газете.

За столом никто не скучал, и живой непринужденный разговор не смолкал ни на минуту. В больших кружках, услужливо поданных официантами, слабо пенилась пресная брага. Пражский отель «Алькрон» – один из лучших, но и в его ресторане буфет совершенно пуст. Хорошо, предусмотрительный Юров захватил с собой и закуски, и золотистого токайского, и русской горькой, так что есть чем угостить чешских друзей.

– Перестань, Власта, – заступался Вилем за Евжена. – Рассказала б лучше о своем Пльзне, – напомнил он, взглядом приглашая сестру поделиться впечатлениями о городе, где обосновались американцы. – Как они хозяйничают там?

– А ну их! – раздраженно отмахнулась девушка. – Ждем – не дождемся, как их только ветер унесет.

– Что так, пани Власта? – даже оторопел Йозеф Вайда.

– Хуже нацистов! – повернулась девушка к пражскому повстанцу. – Те хоть друзьями не притворялись: раса господ и все! А эти – ханжа на ханже! Я не о солдатах, конечно, – о комендантах.

– Ну и ну! – весь подался вперед Йозеф, но рассказу девушки помешал громкий стук в дверь.

– Войдите, – с неудовольствием обернулся Жаров.

В комнату бесцеремонно ввалились четверо с бутылками виски в руках, все в форме офицеров иностранной армии. Двое из вошедших, как и многие янки, шумливы и развязны. Третий более скромен и сдержан, а четвертый оказался чопорным англичанином. Все они разом заговорили на ломаном немецком, и понять их почти невозможно.

– Разве господа офицеры не владеют своим языком? – обратился к ним Березин на чистом английском.

– О'кэй! – немало подивились вошедшие звукам родной речи.

Приехав из Пльзня и Моста, они остановились здесь же в гостинице. Гости просили разрешения побыть в компании русских и чешских офицеров. Все знакомства американцы начинают с тоста, и они наперебой предлагали виски. Понюхав из налитой рюмки, Юров брезгливо поморщился.

– Чистый сырец! – скривил он губы. – Нальем лучше русской.

Двух из американцев Максим узнал сразу. Это же его парижские знакомые. Вот встреча! Но американцы, видимо, не помнили и ничем не выдавали своего знакомства с Якоревым. Молодой офицер тоже молчал до поры до времени.

Березин поднял бокал за победу, за дружбу между народами, за всех, кто честно боролся против фашистской Германии. После тоста общая беседа стала совсем непринужденной, и весь разговор шел больше по-английски, а Березин вольно-невольно превратился в самого активного собеседника и переводчика. Причем, когда говорила Власта, ее с чешского на русский переводил Вилем или Евжен, а с русского на английский уже Березин.

Старшим из англосаксов по возрасту и по чину был майор Уилби: высокий грузный мужчина с лысой головой и крупным мясистым лицом. Человек бурного действия, он почти не сидел в кресле, а все время метался по комнате. Он явно раздражен и раздосадован, хотя всячески пытался скрыть это и сдержать свои чувства. Усевшись, наконец, в кресло, он начал доказывать Березину, что истинная справедливость принадлежит не массам, а лишь избранным и сильным личностям, способным руководить массами и подчинять их своей воле. Березин долго и убежденно возражал. Он говорил о силе масс, выигравших эту войну, об их могуществе и стойкости, о массовом героизме советских людей, о коммунистической партии, воля которой объединяет миллионы, организует и направляет их.

Откинувшись в кресле, Уилби криво усмехался.

– Нет, нет, – качал он головой, – я не верю в массы: это конгломерат из песка и камня, просто конгломерат. Дайте этой массе хозяина, и она сила. Кнут в его руках – оружие самое незаменимое. Да, кнут.

– Однако вся история опровергает вашу мысль, – парировал Березин.

– История, что кокотка, она не постоянна, – и Унлби извинительно взглянул на Олю и Власту, отошедших к окну.

– История – из тех видов оружия, – с философическим спокойствием доказывал Березин, – пренебрегать которым весьма опасно.

– Оставим историю, господа, – потирая лоб рукою, лавировал Уилби. – Даже самая организованная масса не идет к цели одной дорогой. Сколько единиц в ней, – столько и направлений.

– Истинно так! – поддакнул вдруг молчаливый англичанин, плотоядно облизывая сухие губы. Сутулый, жилистый, длиннорукий, он мало подвижен и несловоохотлив. У него маленькая голова с костистой физиономией, на которой прежде всего замечаешь чопорно надутые губы.

– Нет, мистер Джон Роу, неправда, абсурд! – повернулся к нему Березин. – Жизнь всем опровергает это.

– Скорее она подтверждает, – упорствовал Уилби, бесцеремонно перебив начавшего что-то говорить англичанина. – Возьмите пулемет, отличный современный пулемет. Поставьте обычную стрелковую мишень с черным яблочком посредине. Ну, выпустите сто, двести, тысячу пуль. Это ли не организованная и целеустремленная масса! Но подойдите к цели. Если вы даже прекрасный стрелок, очень немногие пули окажутся в яблочке. Очень немногие! Что поделать: закон рассеивания. Так и с людьми, с массами… Как ни направляй их, очень немногие достигнут цели, попадут в яблочко. Разве не так? – подавшись вперед, Уилби усмехался, блестя глазами. – Что можно возразить против истины?

– Да это же бред просто! – наклонившись к Жарову, негромко произнес Юров, как только Григорий перевел тираду американца.

– Какая тут истина, – спокойно возразил Березин, – если вся философия построена на ложных посылках. Нельзя же законы физики механически переносить на законы общественной жизни, а уж если рассуждать, используя ваш образ, зачем же брать столь мелкую цель? Возьмите большую, чтоб была она поистине велика. Тогда и закон рассеивания потеряет значение: ничто и никто не минует цели.

– Таких целей не существует.

– Есть, и много таких целей: дружба народов, их стремление к миру, весь труд на их благо; наконец, коммунизм – вот цель, мимо которой не может пройти человечество, как бы ни было велико временное расхождение путей, по которым оно движется вперед.

– Сложен путь, легко и заблудиться.

– Марксизм-ленинизм – верный компас. И не только компас, а самое верное оружие борьбы в руках народов.

– Пропаганда! – отмахнулся Уилби.

– А по-моему, крепко, – вмешался в разговор и лейтенант Мартин Ривер, коренастый блондин с твердым взглядом простых серых глаз. – Крепко и верно. У русских все построено на разуме, и все – для всех, а у нас – на игре страстей, и все – для немногих. Нет, я поддерживаю ваши мысли, – поднимаясь, обратился он к Березину. – Знаю, их одобрили б и все рабочие механического цеха в Нью-Йорке, где я до войны работал инженером. – Ваше здоровье! – и разом опрокинул в рот рюмку виски.

Четвертый из незваных гостей – лейтенант Френк Монти. Рыжий долговязый офицер из тех янки, про которых еще Горький писал, что у них прежде всего замечаешь зубы. Вначале он был шумен, а потом приутих и заскучал: разговоры его нисколько не интересуют. Но, улучив момент, он подошел к Жарову с Якоревым и молча потянул их к двери. Обернувшись, Максим перехватил недовольный и завистливый взгляд Уилби, которого в чем-то опередили. Френк провел офицеров в свою комнату, то и дело приговаривая по-немецки, видимо, привычное восклицание: «айн момент!» В комнате беспорядочно замусоренной окурками, консервными банками и обрывками бечевы и бумаги, гора чемоданов. Монти снял один из них и, расшаркиваясь, самодовольно открыл крышку:

– Хотите, очень дешево! – предложил он, указывая на часы.

Изумившись, Жаров отрицательно покачал головой.

– Айн момент, – и Френк открыл второй чемодан, набитый дамскими подвязками. – Шедевр! – восхищался он своим товаром. – Уилби возьмет с вас в два раза дороже.

– Разве и он торгует? – поинтересовался полковник, делая вид, что это нисколько его не удивляет.

– О, да, это наш малый бизнес, – разъяснил Френк, – но мы делаем и большой бизнес: скупаем ценные бумаги. Сейчас вся армия торгует, и конкуренты на каждом шагу. Так как же? – возвратился он к подвязкам. – Шедевр?!

Офицеры отказались и от шедевра. Тогда Френк услужливо распахнул еще один чемодан с иголками для швейных машин:

– Лучшие в мире! И не дорого.

Офицеры переглянулись. Он рассмешил их, Френк Монти.

– Знаете, Френк, – сказал Жаров, – война – не торговля, наших офицеров не занимает купля-продажа.

– Ну, знаете, – изумился Монти, – это фикция. Война – бизнес, кому – большой, кому – малый, а все равно – бизнес, – с досадой захлопнул он крышки чемоданов.

– Мы не сговоримся: нам вот и бизнес ваш кажется обманом, грабежом, если хотите, гнусной наживой на чужой беде.

– Ну, и ну, – все больше удивлялся Максим, шагая за Жаровым по коридору гостиницы и не обращая внимания на рыжего янки, который, впрочем, все равно ничего не понимал по-русски. – Вот вошли они сегодня, все высоченные, а мне сразу показалось, – нам по пояс только. Поговорили – они еще короче сделались. А вот начали торговать – так совсем карлики-уродцы и уж едва до колен достанут.

– Погоди, Максим, – подхватил Андрей, – узнаем их как следует, – они совсем пигмеями станут. Вот не больше кулака! – так, кажется, греки считали.

– Не все такие, – сказал Максим. – Видел я и настоящих американцев. Бравые ребята, и душа у них веселая, с азартом. Те били немцев, а эти… эти же торгаши и шантажисты.

2

Вернувшись в комнату, обескураженный Френк начал рюмку за рюмкой потягивать виски. Его неудача, которую Уилби почувствовал сразу, видимо, успокоила майора.

– Однако мы освобождали Европу, – продолжал разговор Уилби, – не затем, чтоб устанавливать тут коммунизм. Нет-нет!

– Мы прошли много стран, а нигде не навязывали своих порядков, – возразил ему Березин, – дело самих народов устраивать свою жизнь, как им захочется.

– Ну, знаете, дай народу волю, ничего не убережешь.

– Он создает – ему и хозяйничать!

– Ну, нет! Не к чему разжигать страсти.

– Этак что же, – встрепенулся шумный Френк Монти, – этак же моими акциями в Чехословакии и в Румынии, а вашими, сэр, – повернулся он к Уилби, – в Германии и Венгрии может распоряжаться, кто захочет. Я не согласен, нет, не согласен…

– Да не трещите вы, Френк, – рассердился вдруг Уилби на его слишком прямую откровенность. – Много у нас с вами акций?! Не в них дело.

– Нет, в них, – не сдавался разошедшийся и менее сообразительный Френк, – бизнес есть бизнес. Зачем воевать тогда?

– Ишь щеки-то нажевал! – сыронизировал над ним Юров.

Среди англосаксов неловкое молчание.

– Да, мы только берем у народа, и ничего не даем ему, – раздумчиво произнес Ривер. – В этом наша слабость. А вы, – поднял он глаза на советских офицеров, – вы даете, и в этом ваша сила.

– Я все же за демократию, – поправился Уилби, – за американскую демократию, лишь бы каждый был волен распоряжаться своим добром.

– За демократию Уолл-стрита, сэр, – наклонился к Уилби Мартин Ривер. – Так это ж насос: им легко перекачивать народные денежки в ваши банки, сэр.

– Нет, за американскую, – рассердился майор, – и мы несем ее всюду: и во Францию, и в Германию, и в Чехию, которые мы освобождаем.

– Если всех их вы освобождали, как Чехию, я не порадуюсь за «освобожденных», – срезала Уилби Власта. – К тому же – где и когда вы освобождали Чехию? Да-да, где и когда? – ехидно переспросила она оторопевшего американца.

– Пани Власта, – должна знать, что американские войска освободили Пльзень, Мост и некоторые другие города у западной границы Чехии.

– Но как, как? – настаивала девушка, с удовольствием чувствуя, как Оля поощрительно сжала ей руку.

Уилби передернул плечами.

– Не хотите, так я расскажу как, – пригрозила Власта, приближаясь от окна к столу. – Я ведь живу в Пльзне и часто бываю в Мосте. Мне своими глазами пришлось увидеть, как господа американцы «освобождали» западный краешек нашей Чехии. Не дай бог, им привелось бы продвинуться дальше. Вот уж никто б из чехов не порадовался этому.

Мистер Джон Роу и сэр Крис Уилби нервно завертелись в своих креслах. Френк Монти самодовольно улыбнулся и заикал. Лишь Мартин Ривер, нисколько не огорчившись, удовлетворенно откинулся на спинку дивана, закинув ногу на ногу, и кажется, облегченно вздохнул.

– Ничего не скажу: по заслугам получают, – шепнул он Жарову по-немецки. – Ведь они штабисты-спекулянты, я не из их компании.

– В начале мая чешские повстанцы захватили Пльзень, и когда уж совсем прекратились бои, в город вошли американцы, – не без иронии продолжала Власта. – Ну, и началось «освобождение». Сначала город освободили от национального комитета, то есть попросту разогнали его. Затем американцы издали приказ и всю власть забрали в свои руки, а населению запретили выходить на улицу. Двадцать два часа в сутки не смей никуда показываться. Затем запретили выпуск всех газет, работу почты, телеграфа, радиостанции, приказали всему населению и чехословацким офицерам сдать оружие и в том же приказе потребовали от них обеспечить безопасность нацистским офицерам. Какая нежная заботливость! – разгорячившись, так зачастила девушка, что речь ее напоминала пламенный речитатив пулемета. – А сколько унижений? Им числа нет. Чешский народ, видите ли, они называют «нацией портных и служанок». Официальным языком сразу же после прихода сделали английский, как и немцы в свое время навязывали нам немецкий. Все документы требовали писать только по-английски. А все объявления и приказы для населения печатали сначала на английском, потом на немецком и только в самом конце – на чешском. А скольких убили, изувечили, изнасиловали, сколько там было пьяных дебошей с кровопролитием! Если все это по-американски называется «освобождением» – то что же тогда тирания и угнетение? Что? – наступала на гостей Власта, решительно требуя ответа на свои вопросы.

– Исус Мария! – схватился за голову Йозеф Вайда, – а мы тут ждали их в столицу, русским, думаем, далеко – где успеть, эти ж рядом. Вот бы нагрянули. Да мы б тогда – новое восстание!

– Война есть война… – смущенно и раздосадованно пробормотал Уилби, проклиная в душе и свой заход к русским, и эту молодую чешку-изобличительницу с ее острым, как бритва, языком. – То высокая политика, и не нам судить о ней.

– О нет! То низкая политика! – наступала Власта. – То же и фашисты делали…

Березин перевел дословно.

– Это оскорбительно, наконец, – рассердился Уилби, вставая.

– Да, оскорбительно, – икая залопотал Френк Монти и, выпив еще рюмку виски, двинулся к окну вслед за Уилби.

– Когда восставшая Прага, истекая кровью, звала на помощь, – продолжала Власта, – наш национальный комитет в Пльзне немедленно организовал отряд добровольцев. Но пришел приказ американских властей – отряд распустить и помощь Праге запретить. Лишь тайно некоторым из добровольцев удалось вырваться в Прагу. Это честно, скажите, честно? – все наступала девушка на сэра Криса.

Мартин Ривер лишь посмеивался, радуясь, как достается этому жмоту Уилби.

– А зачем вы разбомбили пражские заводы перед вступлением сюда русских? – вдруг начал допрос Йозеф Вайда. – Почему их не трогали раньше, когда они на немцев работали?

– Я отвечу, – подбежала Власта, – не только пражские, а и пльзенские, и многие другие заводы были разбомблены тогда, когда они уже были не нужны немцам. Вот шкодовские заводы работали на немцев – вы их не трогали. А немцам уходить – вы бац три налета, последний раз в полтысячи самолетов, и что ж… разгрохали их, да еще семь тысяч домов разбили. А ведь русские уж Берлин тогда окружили. Чего бы, кажется, бомбить! То же и в Мосте было. Что это? Военные бомбардировки?

– Это не военные, а политические бомбардировки, – с возмущением воскликнул Жаров.

Затем обернувшись к Березину, Власта стала приводить и другие факты. Тогда еще мало кому известные за пределами районов, оккупированных американцами. В районе Аша и Эмпониц они уничтожили множество машин, массу белья и пищевых продуктов. На Борском аэродроме они облили бензином и подожгли склады текстильных товаров, вывезенных из Пльзня. На окраине города были вырыты глубокие ямы, куда свозились пищевые продукты, мебель, радиоприемники, а затем сжигались. В Хебе своими танками они давили свезенные туда автомашины.

– Да это настоящая террористическая система, какая-то новая разбойничья оккупация! – не сдержался Вилем.

– А чего вы хотите от них, – с презрением сказал Жаров, – их же дельцы всю войну дружески работали совместно с гитлеровцами на румынских и венгерских нефтепромыслах. Мы же сами видели. Потому они и не бомбили их, пока там хозяйничали немцы. Потому, видать, не бомбили и химический завод в Мосте, где немцы получали из угля тысячи тонн бензина для своих танков. А – конец войне, – янки и расхохонили завод, чтобы чехословаки покупали бензин в Америке. Что им оттого, что в одном Мосте убили и ранили тысячи мирных жителей. На днях в одном из наших военных госпиталей я видел чешских женщин и детей, искалеченных американскими бомбами. Да разве эти люди простят американцам их преступления? Никогда! Зачем эти бомбардировки? Да чтоб ослабить рождающийся народный режим, обессилить его, чтоб легче навязать свои планы закабаления. Все это подло, сэры и мистеры, и раз вы оправдываете это – мы не хотим оставаться с вами. Да, не хотим!

– Вы что же, – гоните нас? – опешил Уилби, и лицо его на мгновение вспыхнуло и тут же побледнело. – Это оскорбительно просто.

– Да, да, да… – подступал к нему Вилем Гайный, – не хотим.

Френк Монти закашлялся.

Англосаксы заспешили к двери, но Мартин задержался:

– Я не с ними, – кивнул он в сторону ушедших. – У них вместо души карман: с долларом – они нахальны, без доллара – злы, как сто дьяволов! А свобода – им нож под сердце. Им одну свободу подай – наживаться да грабить без запрета. А вы, вы славные ребята, черт бы вас побрал! Если любите простых американцев, тех, что митинговали в дни войны, требуя открытия второго фронта, выпьем за них: они все ваши друзья, их хорошо понимал Рузвельт.

Все выпили и дружески распрощались с Мартином.

– О'кэй! – приветственно помахал он рукой уже у порога.

– Этот, видать, бравый и честный парень, а те, те – черные гости! – встал из-за стола Березин.

– Освободители тоже! – возмущалась Власта, еще покусывая губы.

– Власточка молодец, – засмеялся Юров, – дала им пить.

– Итальянские рыбаки, – заговорил Жаров, – когда вытаскивают из сети осьминога, то перегрызают ему зубами воздушный мешок, и тогда щупальца его с чудовищными присосками повисают бессильно.

– Вот здорово, – воскликнул Йозеф Вайда.

– Наслушался я сегодня заокеанских горе-освободителей, и вся их банда дельцов, и их большой или малый бизнес показались мне вот таким же спрутом-гигантом, щупальца которого тянутся чуть не во все страны, а воздушный мешок его, верно, на Уолл-стрите в Нью-Йорке.

– Эх, перекусить бы тот мешочек, – перебил Жарова Евжен Траян. – Все человечество вздохнуло б свободно.

– Придет срок – американцы сами перекусят, – повернувшись к поручику, заключил Березин. – Это также верно, как то, что за ночью приходит день.