Текст книги "Дунай в огне. Прага зовет (Роман)"

Автор книги: Иван Сотников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

Эсэсовцы отпрянули и скрылись за домиками, оставив на снегу пятерых убитыми.

Снизу вбежал запыхавшийся Ярослав Бедовой.

– Товарищ майор! – обрадованно выпалил он. – Там подвал в несколько отсеков… Большущий подвал.

– Подвал? – машинально переспросил Леон. – Хорошо. Надо воду спустить туда, чтоб сохранилась… Ну и что? – посмотрел он на Ярослава, видя, как тот уставился на него, не решаясь досказать начатое.

– Схорониться б, ни один леший не найдет… А ночью выберемся.

– Ах, вон что!.. Товарищи, – громко обратился ко всем Самохин, – есть подвал… большущий, хороший, с отсеками. Кто хочет схорониться и переждать, – направо, а кто – в бой, – налево. Ну, разом! – торопил он солдат.

Все двинулись влево. Потоптавшись секунду, другую на месте, туда, ко всем, шагнул и Ярослав.

– Вот и отлично, – усмехнулся Леон, – я так и думал. Трусов нет, и все к бою готовы. А теперь уточним боевой расчет… – и он каждому определил место и задачу, назначил сигналы…

Ясно, командиру нечего голосовать: его дело приказывать. Тем не менее Леон не удержался, чтобы и бойцы сами сделали выбор. Что ж, они не ошиблись.

Олю с рацией он поместил в подвале. Но мыслимо ли усидеть внизу, откуда ничего не видно. Поднимаясь беспрестанно наверх, она металась от окна к окну. Леон лучше других понимал ее смятение. Боль у них одинаковая: у нее Максим, у него Таня, и обоих их все нет и нет.

– Вон они, вон! – вскрикнула вдруг Оля, чуть не до пояса высунувшись из окна, и первой бросилась вниз к двери.

Леона даже в жар бросило. Прямо из переулка выскочил Павло Орлай, за ним появился Матвей Козарь и Акрам Закиров, потом еще двое разведчиков. Все они, отстреливаясь, бежали через дорогу. Только ни Тани, ни Нади с ними не было. У Леона погасла последняя надежда, и его сразу обдало холодом. Неужели погибли?

– Сюда, сюда! – закричали бойцы из окон, прикрывая огнем бегущих.

Оля просто обомлела: она сама видела, как бежал Максим, а спустилась вниз – Максима нет и не было. Его даже не видели.

Запыхавшись, Павло первым влетел на второй этаж.

– Товарищ майор, – выдохнул он разом, – нигде не нашли. Прямо как в воду канули.

Оказывается, Акрам видел обеих девушек у базы Моисеева. Матвей и Павло пробились туда, но там пусто. Где девушки, куда девался Моисеев, выяснить не удалось. Может, они также засели в оборону с какой-либо группой?

Убитый горем, Леон не знал, что и думать. Стиснув зубы, он глядел и глядел в окно, уже ни на что не надеясь.

Оценить обстановку теперь не представляло большой трудности: враг давил десятикратным превосходством. Обрушив чуть не полк против роты Кострова, растянутой в нитку, немцы уже хозяйничали в Витанове. Очаги сопротивления, еще сохранившиеся в селении, оказались разрозненными и изолированными. Полк Жарова отрезан от снабжения. Смысл эсэсовской атаки ясен: омрачить день традиционного праздника.

Взяв из каждого полка по батальону, комдив усилил их танками и артиллерией. Сводный отряд он поручил Кострову. Приехав к нему в полк, генерал поставил задачу – контратаковать и уничтожить эсэсовский отряд, вломившийся в Витаново.

– Чем не мышеловка? – указывал Виногоров на низину, напоминавшую узкое корыто. – Никого не выпустить оттуда! Наказать, беспощадно наказать провокаторов.

Пока Костров собирал и готовил силы, события развивались с потрясающей быстротой. Черная масса эсэсовцев, затопившая Витаново и выплеснувшаяся чуть не к гребню гладовской горы, чем-то напоминала бурную пучину, коловерть взбешенной реки, готовой захватить и поглотить все живое. Вражеские атаки вспыхивали поминутно, сопровождаясь оглушительной перестрелкой.

До двух взводов эсэсовцев ринулись в атаку на дом Самохина. Отбили ее с большим трудом, и на треть уменьшились запасы патронов. Еще две таких атаки, и возьмут голыми руками. С автоматического перешли на одиночный огонь. Защелкали снайперы, и врагу не подступиться. Короткая передышка. У самого дома много убитых немецких автоматчиков. Зубец с Закировым вынесли четыре автомата со снаряженными магазинами.

Комсорг обошел всех комсомольцев.

– Стоять! – убеждал он. – Во что б ни стало стоять!

– Стоять не хитро – бить нечем, – обронил Ярослав, примостившись у окна и постреливая из немецкого автомата.

– Какой тебя червячок точит, – повернулся к нему Тарас, – вырви ты его из души. Не то он насквозь проест ее.

– Я умереть не побоюсь… – загордился Ярослав.

– Когда в бой иду, о жизни думаю, и тебе, сынок, тоже советую, и сил больше станет, и сердце крепче.

Приучая Ярослава к трудностям, Якорев и Голев еще с Тиссы все чаще и чаще посылали его в опасные задания. Жизнь сурово учила солдата действовать самостоятельно, подталкивала, когда приостанавливался, мешала киснуть и омрачаться, требуя решимости и инициативы. Он стал заметнее в роте. За смелость в разведке Жаров только что наградил его орденом. Однако у Ярослава нет еще твердой веры в свои силы, в свое уменье, и все трудное иногда по-прежнему порождает у него сомнение, о котором он не в силах молчать.

– Есть связь, есть! – изо всех сил закричала снизу Оля.

– Ты кричишь, как оглашенная, – весело сказал Леон, спускаясь к рации. Он доложил обстановку и, получив данные, немедленно связался с рацией Кострова. Они не одиноки, за их спиной свои родные силы, и с ними надежная связь. Теперь любая борьба станет легче.

5

Витаново кишело эсэсовцами. Леон глядел на их толпы у дальних домов и все изумлялся превратностям военной судьбы. Его внимание привлекли вдруг сильные крики.

– Чего они гогочут там? Ах, вот что! – вскинул он бинокль. – Да это ж… Таня с Надей! – выдохнул комбат, чувствуя, как лоб его, шея, руки сразу сделались влажными.

– Они и есть… – громким шепотом откликнулся Зубец, весь как-то вытягиваясь. – Что они наделали с ними. У, гады!..

Обе девушки почти совсем раздеты: на их болтались лишь разорванные сорочки.

Леона сковал ледяной ужас. Таня, Надя! Девочки родные! Танюша! Ребенок! Что же будет теперь? Как помочь, как выручить их? Огонь же, огонь! Нет, и огонь, никакой огонь уже не поможет. Глаза его набухли слезой, застилавшей весь свет.

Комбат чуть не переломал себе пальцы, искусал губы. Проклятое бессилие!

– А тот, третий, кто? – донесся чей-то шепот.

– Да кто – Моисеев, – первым догадался Зубец. – И его раздели, а китель смотри, сами несут, вишь, как торжественно, думают, генерала схватили: у него ведь вся грудь в орденах.

Голев вскинул винтовку и выстрелил раз за разом.

– Промахнулся, старый леший, – выругал он самого себя.

Эсэсовцы достигли своей траншеи и спустились в нее. А перед спуском девушки обернулись и замахали руками. «Стреляйте, стреляйте же!» – словно говорили их жесты. Но выстрелов не было. Далеко ли уж стало, или руки солдат были бессильны вскинуть винтовку – только выстрелов не было, и все смотрели, скрипя зубами. Что могли они предпринять для их спасения?

Самохин даже не сразу заметил начало новой атаки. Автоматная стрельба и взрывы гранат длились с полчаса. Оставив много трупов, немцы опять попрятались за дома. А эсэсовский конвой меж тем вывел пленных к горе и, выбравшись из траншеи, повел их открытой тропкой. Снова послышались выстрелы снайперов. Но теперь было еще дальше. Все же, одна из пуль задела кого-то из конвойных. Схватившись за руку, он тут же бросился на пленниц и начал исступленно избивать их прикладом. Девушки упали в снег.

– Ах, гады, гады! А!..

– Ах, изверги!..

– Ну погодьте только! – негодовал Глеб, тщательно и долго целясь.

Раздался выстрел, и гитлеровец, измывавшийся над девушками, взмахнул руками и рухнул наземь. Конвойные снова соскочили в ход сообщения и на несколько минут скрылись из глаз. На самом гребне витановской горы, по которой вели пленных, стояло одинокое дерево. К нему, снова выбравшись наружу, и повернули эсэсовцы. Никто еще не успел подумать зачем, как они схватили одну из девушек и на глазах у всех вздернули ее на дерево. Бойцы содрогнулись, но никто не проронил ни слова. Только все они вскинули винтовки, ударив разом, и среди конвойных началась паника. Сначала упали трое, потом еще один, а пока остальные бежали к ходу сообщения, снайперские пули свалили и их. Поблизости никого не оказалось. Сдернув с одного из убитых шинель и схватив свой китель и автомат, брошенный одним конвойным, Моисеев с девушкой, оставшейся в живых, бросились к лесу.

Леона трясло, как в лихорадке. Немыслимые терзания проникли в самую душу и жгли ее, беспощадно жгли на жарком огне.

Моисеев и его спутница скрылись за деревьями. Но что их ждет там? Нагонят ли их немцы на лыжах и вернут обратно, чтоб загубить на пытках в фашистском застенке? Или их прикончит в татранских сугробах злючий февральский мороз? Или судьба улыбнется им и хоть закоченевших, но еще живых выведет к своим? Что?..

Таню знали все, и ее слава была дорога каждому. Надю знали меньше, подчас иронизировали над ее легкомыслием. Только никто не осуждал девушку. Не без влияния Тани Надя полюбила радио и мечтала стать радисткой. Рацию она изучила досконально. Умела даже работать на ключе. Юров выхлопотал ей одно место на армейские курсы, и сегодня у комдива должна была решиться ее судьба. Но вот она решилась по-другому. А как?.. Еще никто не знает.

Девушку любили. Веселая, неуемная в песне и пляске, она умела затронуть солдатское сердце. Если где привал или гармонь, Надя непременно там. С полчаса побудет, а столько напоет, столько напляшет, насмешит, что у всех голова кругом от удовольствия. Природный талант! Еще в школе она занималась в балетном кружке, выступала в художественной самодеятельности и не раз брала первые призы на смотрах. Надя была так весела и жизнерадостна, столько в ней было сил и заразительной бодрости, что даже Черезов, которого не без основания многие считали ипохондриком, и тот без улыбки не любовался девушкой, если она даже запросто обращалась к нему.

Таковы были подруги, одна из которых – какая сейчас не узнать – уже мертва и перед глазами сотен людей висит на одиноком дереве, взывая к возмездию, а другая, преследуемая палачами, может выбивается из последних сил, коченея на февральской стуже.

У Моисеева своя слава. То, что делал он, было в высшей степени буднично, но необходимо и даже героично. Полк дни и ночи лежал в снегу, ползал по снегу, ходил по глубоким сугробам, и начальник тыла ежедневно по две роты переодевал и переобувал во все сухое, привозил бойцам соломенные маты, изготовленные по его инициативе, и в снежном окопе от них было теплее, уютнее. Привозил он и сотни химических грелок, которые где-то раскопал на армейском складе. Добавишь в нее немного обычной холодной воды, и от химической реакции грелка становится горячей. В метельные или морозные дни и ночи грелки эти выручали бойцов, согревая их окоченевшее тело. Будничная и простая, вроде незаметная работа, а без нее девять из каждого десятка лежали бы в госпитале, а то, закоченев, и вовсе погибли бы.

Молодцеватый вид полка, поддерживаемый всеми офицерами, сильно потускнел бы, не будь Моисеев таким рачительным и заботливым. Не дай бог, увидит он солдата в порванных шароварах или в гимнастерке хоть без одной пуговицы. Беда виновнику. И починить заставит, и выстирать, и проутюжить, и пуговку пришить. Выпустит от себя, как из «ателье мод». Да притом отчитает так, что всю душу перевернет. Скажет, вот не берег шинель, срока не выносил, куда годится? Ну что шинель, скажет солдат, ведь ползаешь, по горам лазишь, разве убережешься. А то, возразит Моисеев, сегодня один, завтра десять не уберегут обмундирования, а там тысяча… миллион… Понимаешь, мил-ли-он! Сколько твоим матерям и сестрам работать нужно, чтобы изготовить этот миллион? А!.. И солдат уходит, понимая, что за его шинелью стоит огромная фабрика, тысячи людей, которым придется работать вдвое, если он будет таким неаккуратным. А раз, еще в Будапеште, поймал Моисеев как-то Зубца без пуговицы на рукаве: ее отгрыз ему немец в схватке, и пошел отчитывать. Зубец, дескать, не я, товарищ майор, немец вчера отгрыз, а он свое. Это же вчера было, почему не пришил ночью? Почему тысяча человек и все с пуговицами, почему один Зубец хуже всех? Ведь идешь – на тебя весь Будапешт смотрит. «Нет, этот ничего не спустит!» – говорили про него бойцы. Зато уж, что ни положено солдату, все получает в срок.

Однако любили и ценили его не только за это. К тому имелись и другие весьма важные причины: был Моисеев храбр и отважен.

– Они его сонного взяли, не иначе! – искали бойцы объяснений, как мог их майор оказаться в плену. – Да и девушек они врасплох застали, так они не дались бы!

А гладовская гора отбивала уже седьмую атаку. И хоть эсэсовская тысяча сильно поредела, ее напор был еще сильным и опасным.

Дом Самохина, как заноза, очень тревожил гитлеровцев, и они выкатили второе орудие. Первое, не сделав выстрела, было разбито артиллеристами Кострова. Новое орудие появилось внезапно, и первым же снарядом поранило троих. Глеб мигом снял наводчика. Потом еще одного из немецких артиллеристов.

– Вниз, в подвал! – скомандовал Самохин.

У окон нижнего этажа остались дежурные: снайперы и автоматчики. Им удалось вывести из строя весь расчет орудия, но пока случилось это, второй этаж был сильно разбит. Он зиял проломами стен, и углы его совсем обрушились. Потеряв второе орудие, немцы повторили наскок на осажденных, но снова безрезультатно. Вокруг дома они оставили много трупов. Пока противник не опомнился, Зубец с Якоревым выскочили наружу и еще раз пополнили запасы гранат, патронов, автоматов. Эсэсовцы рассвирепели. Они выкатили еще орудие и начали бить с дальней дистанции.

– Совсем осатанели, – ожесточился Павло, – у них верно и стволы накалились.

Но вот смолкли пушки, и опять атака. Она длилась минут тридцать. Положение в доме Самохина сильно осложнилось. Из двадцати семи человек – трое убитых, много раненых. Четверо очень тяжело и лежат при смерти. А тут еще застрочил крупнокалиберный пулемет. Укрылись в подвал. Но что это? Дым и пламя. Значит бьют зажигательными. В дыму весь второй деревянный этаж. Даже в подвале воздух стал горячим и удушливым. Все затянуто дымом, и нечем дышать.

6

Дым. Огонь. Кровь. Грохот пальбы из орудий.

Очередная атака отбита с трудом. Еще поредели ряды защитников разбитого дома. Всех погибших сложили внизу. Они только что стреляли, разговаривали, надеялись. Теперь им ничто не нужно. Лица их бледны, глаза неподвижны. Усилились стоны раненых. У молодого разведчика разворочен живот, и солдат умоляет товарищей пристрелить его сейчас же. Он все равно умрет. Но чья рука поднимет автомат! Чей палец нажмет на спусковой крючок! У многих по две раны. У всех обгорели шинели, обожжены руки и лица. Зубец легко ранен в шею, Голев – в ногу. Ярослав стоял у окна с перевязанной рукой. Самохину осколком зацепило за ухо.

Наконец, самая большая атака. Гитлеровцы осторожны: они атакуют ползком. Свыше сотни эсэсовцев ползут к дому с расстояния в двести метров и, медленно приближаясь, все туже стягивают смертельное кольцо. Связи нет: сгорела антенна. Зубец сквозь дым и огонь пробрался на второй этаж, чтобы из пролома стены спустить запасную антенну.

– Есть, есть связь! – радостно закричала Оля.

– Молодец, Оленька, похвалил Леон, – передавай: подготовить огонь на меня… подготовить огонь на меня… сигнал по рации… дублирующий – красная ракета… дать не менее ста снарядов… слышите, ста снарядов… ста…

Там слышали… там все поняли… там у каждого от командира полка до правúльного у орудия морозом охватило сердце…

А кольцо все туже и туже… Разорвался свой снаряд … другой, ударила мина … Контрольная пристрелка.

– Павло, спустись, передай, хорошо. Пусть будут готовы.

Орлай спустился к Оле:

– Так держать! Ждите сигнала. А не будет – все равно бейте минут через пятнадцать, значит, некому сигнализировать…

Сто метров … С обеих сторон ни выстрела.

– Вызывать? – и Павло поднял глаза на Самохина.

– Обожди.

Восемьдесят метров … Семьдесят …

Ну, когда же сигнал? Когда?!! – спрашивали молчаливые взгляды бойцов, пока не услышали строгой команды Леона:

– В подвал! Все до одного в подвал!

Сам он задержался одну-другую секунду.

– Связь исчезла! Нет связи! – донесся отчаянный голос Оли.

– Ракету!

Зубец, которому оставалось только нажать спусковой крючок ракетницы, выстрелил мгновенно, и красная ракета невысоко взвилась в воздух.

Залп! Другой!! Третий!!!

Что-то ухнуло разом, и бойцы перестали слышать и видеть друг друга. Они забились по углам, задыхаясь от пыли, поднимаемой разрывами. Несколько минут, показавшихся вечностью, бушевал огненный шквал, не оставляя на месте ничего живого.

– Молодцы, артиллеристы! – громко крикнул Голев. – Дали им прикурить. – Но в ответ он не услышал ни звука. – Что такое? Жив кто?..

Разрывы смолкли…

– Живы товарищи? – воскликнул Леон, с трудом выбираясь из-под обломков.

Продираясь сквозь удушающий дым и пыль, живые потянулись наверх. Лишь тяжело раненые были бессильны двигаться самостоятельно. Оля без сознания лежала у разбитой рации. Когда девушку вынесли, губы ее еще вздрагивали и тряслись. Несколько снарядов угодило в дом, и два из них, пробив перекрытия, разорвались в подвале. А вокруг на почерневшем снегу – ни одного живого эсэсовца. Обе пушки перевернуты вверх колесами. И мертвая тишина.

7

Витановская трагедия потрясла Максима, и он весь день не находил себе места. Он был там вместе со всеми. Вместе со всеми попал в беду. Но собирая команду и разыскивая Таню с Надей, он оказался отрезанным от своих и с небольшой группой разведчиков пробился к Румянцеву. Комбат получил задачу – ударить вдоль Оравицы, и ему потребовалось немало времени стянуть свои роты и вывести их в исходное положение.

С командного пункта видна и витановская гора. Все случилось на глазах Максима и Якова. Вон роковое дерево, на котором висит труп их девушки. Но кто висит там, Таня или Надя? Вон лес, укрывший Моисеева с другой девушкой. А вон в деревне где-то высится дом Самохина, вызвавшего огонь на себя. Жутко подумать, что сохранилось у них под разрывами снарядов. С гладовской горы передают, там мертвая тишина. Погибли эсэсовцы, не слышно никого и своих. Как же ужасно томительны часы ожидания.

Контратака началась перед вечером.

Два батальона охватили Витановку с флангов и стремительным ударом затянули смертельную петлю. Третий батальон обрушился на немцев с гладовской горы. Истребление окруженных было беспощадным.

Максим с разведчиками первым пробился к развалинам дома Самохина. Здесь все обгорело и разрушено, всюду крошево кирпича и камня. С трудом пробравшись в один из отсеков подвала, Максим крикнул громко:

– Товарищи, свои пришли! Есть тут живые?

– Есть, есть!..

Максим обрадованно бросился на слабый голос.

– Жив, Тарас Григорьевич!

– Жив, сынок, жив, родной! – заторопился бронебойщик. – Малость поранен только.

– Дай помогу!

– Не надо, сам управлюсь, – остановил он Максима, – вон Олю бери, поранили сестренку, дюже поранили, в санчасть ее скорее.

Максим шагнул раз-другой и почувствовал, как у него остановилось сердце, а руки и ноги сделались необыкновенно тяжелыми: он увидел ее на пыльном каменном полу с раскинутыми руками и окровавленным лицом. Офицер бережно взял девушку, поднял на руки и понес через дорогу, в гору, как мечтал вчера, только Оля лежала не радостной и смеющейся, а лишенной сознания, и он нес ее, оставляя на почерневшем снегу красные кровавые следы…

Одного за другим разведчики выносили раненых и убитых. Выбравшись наружу, Леон тяжко вздохнул полной грудью и вдруг с болью ощутил, нет у него больше сил ни стрелять, ни говорить, ни просто двигаться. Слезы, мужские слезы сами собой катились из глаз и, обжигая щеки, солеными каплями таяли на губах. Даже нечем дышать.

Витановское побоище длилось с час. Враг сокрушен и истреблен беспощадно. Пленных не было. Хотели не хотели немцы, а катастрофа, которую они готовили, превратилась в эпопею.

Глава четырнадцатая
БЫЛИ И ЛЕГЕНДЫ

1

– Перерезали ему пояс, – тут вся сила Яношикова и пропала. Связали они его и стали пытать. Потом за ребро на крюк повесили… – Голос у Марии певуч и мелодичен, былинный строй речи полон грусти и вместе с тем той возвышенной силы и героики, чем всегда богаты истинно народные легенды. – Провисел Яношик день, два, а на третий указ ему: ежели хочет Яношик жить, пусть королю послужит. Да не согласился Яношик: «Коли сварили меня, говорит им, так и лопайте!» – и женщина обвела солдат лучистым взглядом, дескать, вон он какой, наш Яношик. – А на казнь шел – над палачами своими смеялся; виселицу завидел – песню запел, – и женщина, скрестив на коленях руки, вдруг сама запела на былинно-героический лад:

 
Кабы знал я, кабы ведал,
Что висеть на ней придется,
Расписать ее велел бы,
Златом-серебром украсить…
 

– И повесили Яношика за то, – глубоко вздохнула рассказчица, – что бедных защищал и что товарищей своих не выдал.

– Богатырь ваш Яношик, истинный богатырь! – за всех сказал Голев.

Полк наступал местами, где третью сотню лет живут чудесные словацкие легенды о храбром Яношике, сражавшемся с феодалами. Слушая горянку-словачку, Максим невольно всматривался в поросшую лесом заснеженную гору, вид на которую открывался из окон домика, приютившего бойцов на коротком привале. Гора эта носит имя легендарного героя, горного пастуха Яношика, верного друга бедных и угнетенных. Посмотрел Максим на стройные молодые деревца, что сбегают по склонам вниз, и перед ним, будто живые, яношиковы хлопцы в зеленых рубахах с кушаками, серых портах и невысоких остроконечных шапках, все с самострелами и топорами в руках.

Хороши и красивы словацкие легенды, но еще краше ее героические были. Вершину яношиковой горы, густо поросшей лесом, венчает небольшое плато. После войны на нем воздвигнут высокий лучистый обелиск, хорошо видный теперь в ясный, погожий день за десятки верст. А под обелиском – просторный склеп, и в дубовом гробу, что установлен здесь, – обгорелые кости. Это останки советского солдата-парашютиста, руководившего здесь словацким отрядом. Крепко полюбился партизанам смелый командир, раненым оставшийся во вражеском тылу. Не раз водил он их на гитлеровцев, и всегда с победой. Женщины-горянки вышили отряду алое шелковое знамя, и оно стало святыней, которой дорожили больше жизни. Слава об отряде облетела горы, и к партизанам все шли и шли люди: плечом к плечу с словаками воевали чехи и русские, поляки и венгры, румыны и болгары. Долго охотились фашистские каратели за партизанами и никак не могли обнаружить их: велики и обширны горы, трудно сыскать в них отряд, если каждое селение ему родной дом. Наконец, карателям удалось все же выследить группу партизан отряда, среди которых был и их командир. Окружив их на вершине яношиковой горы, они обрушили на партизан огонь своей артиллерии и начали штурм. Долго бились партизаны, пока не кончились у них патроны. Командир приказал отступить под покровом тумана, вынести все оружие и раненых. Сам же он остался на вершине в каменном блиндаже у пулемета и прикрывал отход товарищей, пока в ленте не осталось ни одного патрона. Однако и тогда он отказался сдаться в плен, отстреливаясь из пистолета. Долго бились каратели и ничего не могли поделать. Отчаявшись взять его живым, фашисты облили блиндаж бензином и подожгли… А кто он, тот парашютист, и откуда, никто не знает.

А чуть позже Якорев показал Марии Янчиной живого «Яношика». Он стоял под развесистым ясенем, и из его открытого люка весело посматривал вокруг красивый чернобровый четарж – молоденький подофицер из танкового взвода Вацлава Конты. На башне машины отчетливо красовалась надпись «Яношик». Как и в легенде, он не раз погибал и возрождался. Первая машина с его именем, объятая дымом и пламенем, погибла в бою. Но пришла другая, и за нею сохранилось имя легендарного героя. Сгорела вторая – появилась третья.

– Наш «Яношик» бессмертен! – смеялся молодой танкист.

Мария любовно осмотрела машину, и несколько раз обошла ее вокруг. «Яношик» зачаровал ее.

– Теперь он навечно живой наш «Яношик», – с гордостью произнесла женщина. – И о нем сложат новые песни и легенды.

Перед вечером был бой. Машины Вацлава Конты действовали рядом с ротой Румянцева. «Яношик» первым прошел через мины. Немецкие снаряды не раз попадали в его броню, но они скользили и рикошетили, с визгом улетали в сторону, высекая лишь ослепительные искры, голубые, как молнии. Немецкая пушка ударила почти в упор, но «Яношик» словно пригнулся – он с ходу попал в глубокую выемку, – и выпущенный сгоряча снаряд прошел над его башней. Машина всей тяжестью навалилась на орудие, не успевшее сделать следующего выстрела, и смяла его, вдавив в землю. Потом повернула влево и на всей скорости пошла вдоль двухсотметровой немецкой траншеи, засыпая живых и мертвых. Гитлеровцы в панике выскакивали из нее и сразу попадали под огонь автоматчиков Румянцева. Немецкая самоходка выскочила было из кустов и уже начала поворачивать хобот орудия в сторону «Яношика», как Руднев с первого же выстрела разворотил ей борт. «Яношик» увидел два пулемета, строчивших из дзотов и мешавших пехоте. Он наскочил сбоку, смял амбразуру приземистого дзота, а к высокому зашел с фронта и в упор сделал два выстрела. Дзот задымил и умолк.

А вечером чехи и словаки одобрительно похлопывали по еще неостывшей броне, восхищаясь своим «Яношиком». Возрожденный на русской земле, он пришел на свою еще более сильным и могущественным, пришел вместе с советскими товарищами по оружию сделать самое главное, чего он не смог триста лет назад, – дать простым людям силу, свободу, счастье!..

2

Партизанский отряд Стефана Янчина пробился к Жарову и несколько дней уже действует вместе с его полком. Партизаны отряда – люди смелые, боевые, и их нисколько не манит возвращение домой, пока на родной земле остается враг. Направляясь в чехословацкое войско, они жаждут дела, борьбы, ибо в борьбе с врагом видят честь и совесть народа, которому служат беззаветно, не щадя жизни.

Жарову полюбился их боевой командир, в разговоре с которым он проводит долгие февральские вечера. На вид Янчин, пожалуй, ничем не примечателен: средний рост, молодое сильное тело, мускулистая шея; смотрит чуть исподлобья, как и многие жители гор; одетый в теплую меховую куртку и туго подпоясанный, он чем-то напоминает хорошо снаряженного и опытного охотника, знающего цену экипировке. А присмотришься – увидишь, лицо его дышит энергией, взгляд твердый и упорный, проникающий в душу. Он сразу нравится и прямотой, и неподдельной твердостью, с которой хорошо уживается веселое добродушие, и отсутствие начальственного зазнайства, нередко встречаемого у партизанских командиров, избалованных властью.

Сын простого моравского крестьянина, Янчин работал на одной из крупных обувных фабрик в Батеване. Стал коммунистом. А началась война – он сколотил из рабочих небольшой партизанский отряд, очень скоро ставший хозяином обширного района. Партизаны казнили предателей и изменников, уничтожали учреждения ренегата Тисо, наносили сильные удары по тыловым частям немцев. Не по дням, а по часам росла смелая армия народных мстителей, организуемая чехословацкими коммунистами. Выражением ее силы, можно сказать, явилось и словацкое восстание, прогремевшее на весь мир.

Восстание словацкого народа и части словацкой армии началось осенью сорок четвертого года. Повстанцы освободили обширную территорию, очистив ее от немецких захватчиков. В Банской Бистрице возникло революционное правительство национального совета.

Гитлеровцы всполошились и бросили против восставших семь дивизий с танками и артиллерией. Два месяца шли упорные бои. Героические повстанцы сражались стойко и мужественно, удивляя мир своими подвигами. Но им недоставало сил удержать освобожденные районы. Оккупантам, однако, не пришлось торжествовать победу. Повстанцы не были разбиты: они ушли в горы. А с продвижением советских частей они всемерно помогали им в освобождении родной земли. Десять тысяч словаков ушло в ряды чехословацкого войска, которое продвигалось вместе с советской армией. Многие тысячи партизан остались в отрядах и продолжали борьбу в тылу врага. Их по-прежнему возглавляли чехословацкие коммунисты, организовавшие могучий народный фронт. Из своих неудач и ошибок они извлекли серьезные уроки.

Эти уроки весьма поучительны. Известно, если восстание вспыхнуло, необходимо действовать с наибольшей решимостью и непременно вести наступление, заставая врага врасплох, нанося удары по самым уязвимым его местам, ежедневно добиваясь новых и новых, пусть даже небольших успехов, удерживая за собою моральное преимущество, которое дало уже первый успех повстанческого движения: оборона – смерть всякого вооруженного восстания. Так учит ленинизм. А между тем, органы, руководившие восстанием, ограничились оборонными боями, защитой освобожденной территории и не вели наступления. Это ослабило военную ударную силу освободительной борьбы и привело потом к потере занятой территории.

Когда вспыхнуло восстание, в отряде батеванцев насчитывалось свыше пятисот партизан. Помимо винтовок и автоматов, партизаны имели уже немало немецких пулеметов и даже орудия и минометы. Отряд Янчина входил тогда в группу, ставшую как бы гвардией восстания. Много раз немцы окружали «хлапцов с батевана», как их любовно окрестила народная молва, но всякий раз отряд пробивал кольцо окружения и уходил в другие районы гор. Хорошо экипированные отряды батеванцев были грозою немцев. Меж отрядами существовала постоянная радиосвязь, и они наносили сильные согласованные удары по врагу.

Где они научились этому? Боже правый! У них одни учителя. Батеванцы с первых дней изучали опыт советских партизан, у них учились мастерству, смелой тактике, по их примеру наносили массированные удары крупными силами. Имея радио, они были связаны с Москвой, а однажды даже с Лондоном. Да, и Лондоном. По какому случаю?

Ярослав Янчин нахмурился. Посуровели и лица партизан. Оказывается, они просили Лондон оказать им помощь, поддержку. Удивляетесь? Думаете, не в правилах черчиллевского Лондона оказывать партизанам помощь? Да, они горько убедились в этом.

– Каким образом, – допытывался Жаров.

– Как же захватили мы в одно время нефтеочистительный завод, – пояснил Янчин, заломив рукою шапку. – Во время восстания он должен был снабжать партизанские части. Ну, на всякий случай и Лондон предупредили, чтоб английские летчики не бомбили это предприятие, хоть, правда, пока оно было у немцев, англичане ни разу не бомбили его. Так что же вы думаете? – и в глазах Янчина вспыхнули злые огоньки. – Несмотря на предупреждение, англичане разбомбили завод буквально за несколько дней до начала восстания. В общем, помогли.