Текст книги "Днепр могучий"
Автор книги: Иван Сотников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)
КОГДА ЗАКИПАЕТ СЕРДЦЕ
1
Ожесточенно отбиваясь, немцы отходили к Цибулеву. Захватив с собой офицера, Щербинин верхом отправился на новый командный пункт. На душе у него было тепло и радостно. Все же сломили. Как ни сопротивлялся враг, а сломили. Теперь только преследуй. Конечно, сбивать его еще нелегко на любом рубеже, но преследование есть преследование. И где остановятся немцы, еще неизвестно.
За рекой он нагнал колонну вьючных лошадей с боеприпасами. На огромном трофейном битюге восседал Зубец. Покачиваясь в такт движению, он пел негромко, задушевно:
Кто сказал, что надо бросить
Песню на войне?
После боя сердце просит
Музыки вдвойне…
– Здравствуй, орел! – поравнявшись, обратился к нему Щербинин.
– Здравия желаю, товарищ майор! – бодро ответил Семен и, опомнившись, доложил: – Везу боеприпасы в роты. – Затем добавил сокрушенно: – Дюже сопротивляется немец, не хочет отдать Цибулев.
– Хочет не хочет, а отдаст! – усмехнулся Щербинин. – Не отдаст, сами возьмем.
– Возьмем, у солдат удержу нет.
На окраине деревни повстречали Румянцева в окружении нескольких солдат и человек ста местных жителей. Лица у всех возбуждены, женщины что-то кричат и машут руками, указывая на ту, что стоит в центре.
Оказывается, переводчица из гестаповского отряда карателей.
– Вот просят отдать им на расправу, – указал Румянцев на женщину.
– Что так? – удивился Щербинин. – Ай насолила?!!
– Ой, товарищ майор, – за всех ответила пожилая колхозница. – Ее мало убить, подлую.
– Повесить, гадину!
– Расстрелять!
Чтоб утихомирить страсти, Щербинин поднял руку.
– Господин офицер, – вдруг заговорила пойманная переводчица, – пощадите, господин-товарищ, не по своей воле… – и театрально заломила руки над головой.
– Не слушайте ее, товарищ командир, – заговорил худой старик с острой бородкой. – Эта язва немало поизвела народу…
– Кто такая? – строго спросил Щербинин.
– Изабелла Вебер, русская немка, я не виновата…
– Кем у немцев служила?..
– Переводчицей была… Заставили… Видит бог, не хотела…
– Почему людей грабила?..
– Не грабила я… все каратели…
– Она их науськивала, она их по хатам водила, она лучшее добро требовала, по ее вине кровь лилась, хаты горели… – Заговорил тот же старик.
– Я пригожусь вам, пощадите, господин майор, – верещала перепуганная переводчица. – Я искуплю свою вину, я…
– Я жила в Цибулеве, – вдруг заговорила еще нестарая, но совсем седая женщина. – Привела она ко мне карателей и давай пытать, где партизаны бывают, где их семьи. Слова не вымолвила, а она, ведьма, свое: не скажешь, говорит, детей потеряешь. И начала им рученьки вывертывать.
Глаза женщин и солдат горели от ненависти. Они прожигали насквозь, и Вебер не находила себе места.
А Щербинин все глядел и глядел на нее. Нет, ни жалости, ни прощения быть не может! У нее гибкая фигура, беспокойные руки, черные маленькие глаза, похожие на волчьи ягоды, узкое лицо с тонкими и злыми губами. Всем существом своим она напоминала змею, что вьется, шипит и может жалить…
– Я слабая женщина, – твердила немка. – Пощадите!
– А сама пощадила хоть одного человека?.. – гневно закричала еще одна из женщин в белом платке. – Забыла, как над людьми измывалась, как сама их пытала?
– Не надо водить, тут прикончить!
– Уничтожить гадину! – закричали вокруг.
Казалось несправедливым и ненужным отправлять ее в тыл, чтобы там судить за чудовищные преступления, совершенные здесь. Тут по ее вине лилась кровь, пылали избы украинских крестьян. Их право судить ее, и они осудили. Пусть суров и беспощаден их приговор, приговор людей, которым она доставила столько мук и страданий, но он справедлив и неизбежен. Оставалось лишь привести его в исполнение.
2
Роты Жарова врезались в Цибулев. Немцы сопротивлялись с яростью смертников. Им надо во что бы то ни стало задержать наступающих, чтобы вывезти технику, отвести части. Как потом показывали пленные, их держали на позициях под угрозой расстрела за отход. И все же они отходили, вернее, беспощадно отбрасывались и уничтожались.
На одной из улиц у противника сильный опорный пункт. Несколько кирпичных домов с каменными подвалами тщательно укреплены. Эти позиции мешают продвижению. Андрей сколотил группу из автоматчиков, саперов-подрывников, артиллеристов с орудиями. Командиром группы назначил Юрова.
Бой длился с час. Подтянутые сюда орудия ударили в упор, саперы успели подорвать стену в одном из зданий, автоматчики дружно бросились в атаку, и опорный пункт перестал существовать.
Юров возвратился возбужденный, с горящими глазами, и Андрей невольно залюбовался им: «Как он красив, наш Юров!» Впрочем, смелые всегда красивы. Последние слова ему на днях привелось услышать у разведчиков. Речь зашла тогда о смелых и красивых, и Глеб сослался на Горького. «Красивые всегда смелые!» – говорит одна из его героинь.
– Неверно, совсем неверно, – запротестовал Сабир.
– Почему? – недоумевал Глеб.
– Неверно. Ларра у него тоже красив и силен духом, но у него нет высокой цели, и конец его бесславен. За что он убил полюбившуюся девушку? – И Сабир круто повернулся к Глебу. – За что?
– За то, что оттолкнула его, – смущенно ответил тот.
– Правильно. И помните, как наказан он за свою непомерную гордость? Изгнан из общества, обречен на вечное одиночество. А разве он не был смел?
– Был конечно.
– И разве он кажется нам красивым? – обвел Сабир взглядом присутствующих. – Нет конечно! – продолжал он. – И разве Горький не осуждает такой красоты?
– Еще как осуждает! – воскликнул Зубец.
– По-моему, – продолжал Сабир, – надо сказать наоборот: смелые всегда красивые! И то если смелость их возвышенна.
Немцы попытались задержать наступающих у железнодорожной станции. Они спешили вывезти груженые составы. Щербинин направил туда разведчиков Пашина, а роты Жарова бросил в обход. Березин пошел было к разведчикам, уже завязавшим бой за станцию, как там раздался оглушительный взрыв. Высоченный столб огня и дыма взметнулся к небу. Пламя грохнулось затем наземь, а дым, клубясь, долго растекался понизу.
– Цистерну с горючим подорвали, – догадался Щербинин.
– Похоже, так, – согласился Березин и добавил: – Все же пойду.
Но он не дошел еще до станции, как увидел Соколова с Таней, тащивших раненого.
– Кого это? – спросил он, поравнявшись с ними.
– Азатова, парторга нашего, – сквозь слезы ответила Таня.
Березин чуть не задохнулся. Сабир! Григорий любил его. Умный парторг. Чудесной души человек. На мгновение склонился над раненым и ужаснулся. Помертвевшее лицо начинало синеть. Сабир был без сознания. Неужели умрет?
Он помог отнести раненого в санчасть. Когда раздели Сабира и положили на стол, врач насчитал семнадцать ран. Потребовалось срочное переливание крови. Но не было крови первой группы, а она-то и нужна была.
– У, меня первая группа, – с готовностью предложил Березин, – берите скорее.
Врач запротестовал, пытаясь найти другой выход. У него же, у Березина, еще не зажившая рана, и где там брать – ему впору самому вливать.
– Берите, говорю, – настаивал Григорий.
– Нет, нет, потребуется очень много, без сил останетесь.
– Берите, сколько нужно, и немедленно. Слышите, приказываю, берите!
Врач еще колебался, а Григорий, окинув шинель, уже расстегивал ворот гимнастерки.
Медлить было некогда, и доктору пришлось уступить.
– Хорошо, ложитесь сюда, – указал он на свободную койку. – Аппарат Боброва, быстро! – крикнул он Тане, продолжая перевязку раненого.
Девушка достала из шкафа почти кубической формы прозрачный резервуар с двумя резиновыми трубочками, выбрала нужную иглу и сноровисто вставила ее на место. Оставшись в нательной рубахе, Березин засучил правый рукав и с готовностью протянул ей руку. Таня перетянула ее жгутом выше локтя, и у сгиба сразу же заметно вздулась артерия.
– Замечательно, – тихо сказала она и привычным движением ввела в нее иглу. Григорий ощутил лишь легкий укол. Но все тело его почему-то вдруг напряглось, и на лбу выступил пот. Только этого не хватало! Свободной рукой он вытер лоб и попытался расслабить мышцы. Стало легче и лучше. Кровь! Через полную иглу она неощутимо струится в резиновую трубку, стекая по ней в прозрачный резервуар, который Григорию сейчас не виден. Какая она? Густая, красная? Ему захотелось вдруг поглядеть, но сдержался.
Он перевел глаза на Таню, склонившуюся над ним. У нее вьющиеся черные волосы, густые брови и такие глаза, что не хочется отводить от них взгляда. Какал она красивая, Таня. И какая строгая. Такую он мог полюбить бы. Нет, о чем он думает! Тут умирает Сабир, его друг и товарищ, а он про любовь. Березин даже застонал.
– Вам плохо? – склонилась над ним Таня.
– Нет, нет, просто за Сабира больно…
Таня взяла его за руку и стала считать пульс. Вроде ничего опасного. Почему же он застонал?
Азатов задышал вдруг часто и шумно, и Григорий даже вздрогнул. Нашел тоже время философствовать о любви и красоте! И с болью закусил губу. «Эх, Сабир, Сабир, только б спасти тебя!» Он снова думал лишь о нем. «Не пришел в себя?» Нет, по лицу доктора видно, все без сознания. Хоть бы очнулся, что ли. Все бы больше надежд.
Березину стало вдруг холодно. Зарябило в глазах, и все тело сделалось влажным. Что за слабость? Ему вовсе не хочется мириться с этим. Выдержать, во что бы то ни стало выдержать! Он должен дать столько крови, сколько нужно, чтоб спасти Азатова. Сам он отлежится, поправится. Только бы выжил Сабир.
Таня склонилась ниже и вынула иглу. Сменив ее, она передала аппарат доктору. Правая рука раненого уже готова. Иглу ввели в артерию, а резервуар, перевернув вверх дном, подняли над Сабиром. Живая, еще теплая кровь хлынула по трубочкам вниз. Григорию видно, как густо-красные стенки сосуда медленно бледнеют. Как все просто и в то же время сложно!
Таня достала второй аппарат.
– Разве не кончено? – спросил он девушку..
– Ой нет, только началось еще.
Он поспешно протянул ей руку. «Значит, затем, чтоб ускорить переливание», – догадался Григорий.
Время тянулось томительно медленно. А когда все было кончено, он встал и подошел к раненому. Санитар держал перевернутый резервуар, и его, Березина, живая кровь невидимо струилась по этим вот тонким трубочкам и жизнетворным потоком пробивалась к сердцу Сабира. Григорию сделалось вдруг хорошо-хорошо. Теперь уже видно, как на лице раненого проступили первые признаки жизни, оно чуть порозовело и как-то потеплело. Его увезут сейчас в медсанбат и затем в тыл. Возможно, крепкий его организм справится, и он выживет. Надо, чтоб выжил!
Вырвав листок из блокнота, Григорий написал:
«Дорогой Сабир, мы братья теперь не только по духу, но и по крови. Пиши, выздоравливай, приезжай! Весь полк с нетерпением ждет твоего возвращения. Братски обнимаю и целую. Г. Березин».
Он вложил листок в карман гимнастерки и наказал сестре, чтоб записку вручили раненому, когда он очнется и когда ему разрешат прочитать в медсанбате…
3
Глеб привел Березина в избу и уложил. Приготовил кружку горячего чая. Замполит попросил его рассказать, как был ранен парторг.
Все случилось на глазах у Глеба. Они с Зубцом и Азатовым продвигались вдоль полотна железной дороги. Сабир шел впереди, а им приказал следовать поодаль, сзади. Подошли к составу. На другом конце дымил паровоз. Неужели уходит? Может, взорвать? Сабир решил повременить. Пошли, прижимаясь ближе к вагонам.
За цистерной с горючим показался полуоткрытый вагон. Сабир заглянул в него и ахнул: немцы! Глеб видел, как некоторые из них спрыгнули на землю и с автоматами наперевес пошли на Азатова. Тот мигом выхватил противотанковую гранату. Ни Глебу, ни Семену нельзя было ударить, не срезав своими пулями парторга. Да и некогда было – все случилось буквально в одно мгновение.
Стрелять немцы опасались: Азатов застыл у цистерны с горючим. Парторг понял, конечно: либо смерть, либо плен. Рванув гранату, он замахнулся на цистерну. Немцы врассыпную, а Сабир, отскочив немного от цистерны, уже на ходу крикнул: «Ложись!» – с размаху ударил в нее гранатой и бросился в кювет. Но не добежал: воздушная волна подхватила Сабира и отбросила далеко в сторону, что и спасло его от пламени. Иначе сгорел бы.
Когда к нему подбежали, он лежал без сознания.
– Товарищ майор, – сокровенно заговорил Глеб, – а вы напишите, чтоб только вылечили, и обратно к нам, а?..
Березин молча сжал руку разведчику:
– Обязательно напишу…
В эту ночь разведчики долго не могли сомкнуть глаз. Их семья словно осиротела. Всем не хватало парторга, его внимания, его тихого голоса, его удивительных рассказов из истории, всегда умных и интересных. Им не хватало его замечательной души, ее тепла и света, к которому они так привыкли.
– Нет, ты скажи, Глеб, выживет, как думаешь? – приставал к нему новичок Фаизов.
– Ну что ты спрашиваешь. Такие люди должны жить. Должны!
Все приутихли.
– Хотите, стихи прочту? Они будто про Сабира написаны. – И, не ожидая ответа, стал читать наизусть:
И увидели трое,
Как бросился с миной один
Под колеса цистерны…
И – грохот!
И – зарево к тучам!
…А в окопах не знали,
Что это горит не бензин,
А зажженное сердце
Ударило светом могучим…
– Это ты написал? – после долгой паузы спросил Фаизов.
– Нет, один фронтовой поэт.
– Здорово у него получилось, – вздохнул Сагит, – очень здорово: «А зажженное сердце ударило светом могучим!»
4
Задолго до рассвета разведчики собрались в подвале почти у самого берега. Отсюда легко вырваться к руслу реки, броском перескочить ее и вымахнуть на каменную гривку той стороны.
Слушая Березина, солдаты примостились на земляном полу. Пашин с автоматом на груди прислонился к стене. Он очень молод, их Пашин. И хорош собой. У него твердые, резко очерченные губы, густые русые брови, прямой взгляд больших и ясных глаз. Смуглое обветренное лицо строго и сосредоточенно. Волевой командир, полный огня и отваги, он давно стал любимцем взвода. Даже ветераны, которым уже за сорок, и те ценят, уважают офицера, любовно называя его меж собой ласковым словом «сынок».
За комсомольским взводом Пашина в полку издавна ходит добрая слава. Люди здесь самые отважные, можно сказать, герои. О них легенды слагают в ротах. У каждого грудь в орденах. Какую задачу ни получат – выполнят лучше не надо.
Вчера вот в бою за поселок, штурм которого предстоит сегодня, его разведчики первыми пробились к реке и по неверному льду перебрались на ту сторону. Но немцы ответили сильным огнем, и бойцы отпрянули, не заметив, как там остался раненый солдат.
– Чей это? – возмутился Пашин.
– Из моего отделения, Якорев… – пряча глаза, глухо ответил Сахнов, и его сразу охватил озноб. Вот расплата и за беспечность, и за пренебрежение к людям. Тяжелая расплата!
Пашин ничего не ответил командиру отделения, лишь так взглянул на него, что само собой подразумевалось: «Какой же ты командир, если забыл про товарища!» В бинокль хорошо видно, как беспомощно шевелится раненый.
– Ракитин, вынести раненого! – приказал Пашин.
Солдат встрепенулся, затем огляделся и, прикрываемый огнем взвода, смело заскользил вниз. Немецкие пулеметы застрочили с новой силой. На середине реки Ракитин замедлил движение, высматривая дальнейший путь. Вдруг вовсе замер, и голова его сникла на лед. С щемящей болью всматривались товарищи в застывшую фигуру солдата. Убит!
– Царев, вынести раненого! – снова приказал Пашин.
Царев вскинул на командира взгляд своих сильно встревоженных глаз, глубоко вздохнул и пополз. Взгляд его словно, говорил: «Трудно, ой как трудно теперь спасти раненого, а знаю, ждать нельзя, и я поползу». Вот он добрался до Ракитина, потрогал его за плечи и двинулся дальше. Да, убит! Немцы еще усилили огонь. Цареву все же удалось выбраться на тот берег. До Якорева ему оставалось теперь каких-нибудь тридцать – сорок шагов, но, едва он тронулся дальше, как вблизи разорвалась мина. Разведчик вздрогнул и застыл на месте. Неужели?.. Царев был недвижим.
«А может, подождать до вечера?» – на мгновение дрогнул Пашин. Нет, время не терпит. Не вынеси раненого сейчас – он неизбежно попадет в плен. И Пашин решительно поглядел на разведчиков, а каждый из них в свою очередь поднял глаза на командира. Кого он пошлет еще? Кого?
– Теперь моя очередь… – глухо промолвил Сахнов, подняв лицо с широко открытыми глазами.
Командир взвода ничего не ответил.
– Разрешите мне? – попросился у Пашина Зубец.
– Нет, мне, – перебил его Соколов, – я сильнее.
Пашин стиснул зубы, ноздри его гневно вздрагивали, все лицо то белело, то краснело от напряжения. Знал он: любой приказ его будет исполнен. Прикажи он – и все поползут за раненым. Мужества им не занимать. Не в том, однако, честь и долг командира, не в том его искусство. Надо отдать нужный, лучший приказ, единственно возможный в данной обстановке. А сделать это совсем нелегко. Из многих вариантов командир должен выбрать один, выбрать очень быстро, сейчас вот, на глазах всего взвода, и смело осуществить свое решение.
– Соколов, – минуту спустя обратился Пашин к своему помощнику.
– Я готов, – смело ответил тот, трогаясь с места.
– Соколов, – строже повторил Пашин, останавливая сержанта, – останешься за меня. Усиль огонь… – И командир взвода указал, что и как сделать.
– Так я же сам! – рванулся Глеб.
Пашин метнул на него полный решимости взгляд, означающий и приказ оставаться на месте, и дружеский укор за неуместную строптивость, и благодарность за искренний порыв – все одновременно.
– Теперь я могу рисковать только собой, – просто сказал он.
– Может, взводом атакуем? – попытался подсказать Глеб свой план действий.
– Погубим людей только, – отмахнулся Пашин и по-пластунски пополз к реке.
Вот он спустился к берегу, взял чуть правее и двинулся по льду. На середине реки вдруг залег, не двигаясь. У всех защемило в груди. Не убит ли? Нет, пополз снова. Выбрался к узкому овражку, правее раненого, и заспешил к нему. Через минуту снова уткнулся в снег, и опять у всех замерло сердце. Якорев зашевелился, и Пашин быстро скользнул к нему. Полувзвалив раненого на себя, он пополз с ним к тому же овражку. К реке вышли взводы Румянцева, и огневое прикрытие заметно усилилось. Ползти стало легче, и все же на возвращение ушло немало времени.
Таков был Пашин, стоявший сейчас у стены и вместе со всеми слушавший Березина.
Майор заканчивал короткую беседу:
– Сегодня в окопах я видел, как бойцы читали легенду о Данко. Вы помните, он разорвал себе грудь, вырвал сердце, чтобы его пламенем осветить дорогу людям, которых он любил больше жизни. Вот вам немеркнущий образ мужества и подвига.
Пашин почувствовал, как по всему телу прошел горячий ток.
– Пойдете в бой – будьте смелыми и отважными! – сказал Березин.
– Друзья мои, товарищи! – выходя вперед, взволнованно заговорил Пашин. – За всех отвечу: не посрамим чести! Ни крови, ни самой жизни не пожалеем ради победы!
Березин горячо обнял молодого офицера.
– На исходный! – скомандовал Пашин и первым выскочил наружу.
…Несколько томительных минут ожидания – и темь вспороли три багрово-красные ракеты: сигнал огневого налета. Гром батарей ударил почти одновременно. Позиции противника заполыхали огневыми вспышками разрывов. Немецкие пулеметы застрочили было гулкими очередями, но сейчас же стихли под огнем орудий. Вражеские ракеты расчертили небо, и многие из них повисли на парашютах, освещая под собой позиции противника..
С передового командного пункта у Жарова отличный обзор. Офицеры-артиллеристы корректируют отсюда огонь своих батарей.
Новый сигнал – перенос огня. Еще сигнал – атака.
– Вперед! – громче всех донесся сюда голос Пашина. – За Родину!
– За Родину! – горячо подхватили бойцы, рванувшись к реке.
Громкое «ура» прокатилось по всему рубежу, и атака в призрачном свете ракет – прямо на виду у Оли. Оставив на минуту рацию, она не сводила глаз со своего Пашина. Отсюда хорошо видно, как в стремительном броске он опередил всех. Увлекая их за собой, он первым выскочил на тот берег.
«Вот он какой!» – с гордостью подумала девушка.
– За мной, товарищи! – скорее угадала, чем услышала Оля голос Пашина, который, не останавливаясь, бежал в гору.
В ответ снова прокатилось сильное и раскатистое «ура». А Пашин, увлекая других, – уже на маленькой горке, что возвышается впереди. Бросив перед собой гранату, он вскинул над головой автомат, словно потрясая им.
– За Родину, вперед!.. – только успел он крикнуть, как вражеский пулемет, оказавшийся прямо перед ним, ударил длинной смертельной очередью. На глазах у своих бойцов отважный командир вскинул руки вперед, словно указывая путь штурмующим, и рухнул на снег.
У Оли потемнело в глазах. Ей хотелось сейчас же бежать туда, к нему, но сил у нее не было.
Позиции немцев полыхали разрывами гранат и мин и сотнями ракетных вспышек. Было совсем светло, и десятки людей были свидетелями героической гибели Василия Пашина – любимца полка, друга и товарища.
– Слушай мою команду! – резко прозвучал голос Соколова. – Отомстим за командира!
– Бей, бей!
– Вперед, за Пашина!
Кипящие от боли и гнева слова смешивались с выстрелами. Уже не голос Пашина, а славное имя героя вело их в бой.
