Текст книги "Днепр могучий"
Автор книги: Иван Сотников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)
СИЛА МУЖЕСТВА
1
Сеет и сеет мелкий холодный дождь. И не дождь даже, а сырая промозглая мгла, мельчайшими каплями оседающая на землю. Хуже нет такой погоды, особенно на марше. Набухают шинели, сырость проникает за ворот, из грязи не вытащишь ноги. И старые раны ноют. И на душе пасмурно.
Полковая колонна тащилась вязким украинским шляхом. Вязли повозки, буксовали машины. У небольшого хутора Щербинин спешился, чтобы хоть немного поразмять ноги и поглядеть на колонну. Жаров также соскочил на землю и, бросив повод ординарцу, пошел рядом со Щербининым.
Быстро вечерело, и непроглядная тьма становилась все гуще и гуще. Колонна сильно растянулась. Из конца в конец неслись щелканье бичей и окрики – то раздраженные, то ободряющие.
– Но, милая, но!.. – словно упрашивал кто-то обессилевшую лошадь.
– А ну, возьмем!.. – азартно слышалось рядом.
– Взяли, еще раз взяли! – подбадривал властный тенорок.
– Но же, но, проклятая! – хрипел кто-то в темноте.
– Смелей, смелей впрягайся, хлопцы! – звенел совсем молодой голос.
– Я зараз.
– Эх, растяпа!.. Говорил же, подкладывай разом, нет же, замешкался, – поддерживая плечом повозку, ворчал пожилой солдат. Он обрушился на молодого, опоздавшего подложить под колесо камень, чтобы остановить повозку, скользящую назад, под гору.
Совершенно мокрые, по шею забрызганные грязью и безмерно уставшие солдаты вытягивают на руках орудие за орудием, повозку за повозкой. Часто они совсем разгружают их и несут ящики со снарядами на плечах, потом снова укладывают их в повозки, вытянутые на гору. Если такой путь труден всегда, как же изнурителен он после многосуточных боев, когда далеко не каждый спал по часу, по два в сутки.
Из ближних изб несколько мужчин вышли к дороге.
– Тяжко, хлопцы? – участливо обратился один из них к солдатам.
– Как видишь.
– Без быков не обойтись.
– Тут и быки не помогут.
– Не говори, они утяжливей.
Один из хуторян заспешил домой. Вскоре он возвратился с парой быков.
– А ну, впряжем их в вашу пушечку.
– Попробуем? – замялись было солдаты, поглядывая на командира.
– Давай, давай! – подбодрил их Щербинин.
Впрягли. И быки, правда, медленно, но все же потянули орудие в гору. Затем так же вытянули второе, третье. Еще пару быков вывел второй хозяин, и дело ускорилось.
Колонна все тащилась и тащилась сквозь тьму беспросветной февральской ночи.
Неподалеку от дороги стоял просторный дом с большими окнами. Они манили каждого, и Щербинин то и дело поглядывал туда. Эх, чашку б горячего чая! Только разве оставишь колонну? Нет, только вместе со всеми.
На крыльце дома вдруг появились люди. Громко разговаривали. Слышно, прощались с хозяевами.
– Это кто там? – обернулся Березин.
– Похоже, наш Капустин… – высказал предположение Жаров.
У Щербинина невольно сжались кулаки. Как он смел оставить батальон?
Несколько смущенный, комбат приблизился к командиру полка и доложил, что его колонна продолжает путь по маршруту.
– В чем дело, Капустин? Почему вы здесь?
– Прошу простить, схватило живот. Едва отпарил чаем… Сейчас догоним, товарищ майор.
Щербинин смолчал.
– Что за шальной февраль! – засуетился Капустин. – Ни пути тебе, ни дороги.
Щербинин снова не откликнулся.
– Окаянная погода! – не унимался провинившийся комбат. – Боюсь, не выберемся до утра.
Капустин говорил как-то странно, растягивал слова, будто язык у него немного одубел.
– У страха глаза велики, – обрезал его командир полка. – Наши орлы не одно – два таких расстояния пройдут за ночь. Так ведь? – обратился он уже к Румянцеву, рота которого поравнялась с ними.
– Понадобится, и три пройдем, – уверенно ответил офицер.
– Вот это мне нравится.
– Что, Юлий Викентьевич, обгоняет нас молодежь? – усмехнулся Березин.
– Что и говорить, у них огонь в душе, – мирно согласился Капустин, не желая осложнять отношения с начальством.
– Такой огонь, – сказал Щербинин, – в каждой душе горит… если там не сыро.
Капустин поморщился и смолчал. Отпустив комбата, Щербинин и Березин тронулись в голову колонны.
– Убил ты Капустина, – тихо сказал Березин, ехавший рядом.
– Я бы прибил его. Не терплю, когда человек распускается. Думаешь, в самом деле живот? Здоров как бык.
Дорога тянется параллельно переднему краю, который в четырех-пяти километрах вытянулся за лесом слева. Фланговый марш! Впрочем, особый фланговый марш, ибо фронт не только слева, но и справа. Полк Щербинина движется меж двумя фронтами, один из которых, тот, что слева, полыхает огнями на виду и грохочет совсем близко, а другой отдаленно гудит справа. Путь полка и пролегает через узкий коридор, разделивший сейчас эти два фронта.
Немецкие силы обоих фронтов неистово рвутся навстречу друг другу, чтобы соединиться. Окруженные дивизии беспрестанно атакуют рубежи Стеблев – Шандеровка и Шандеровка – Селище. Полк Щербинина и перебрасывается на один из этих участков, куда ушли уже другие части дивизии.
Возглавляя колонну, Щербинин с тревогой приглядывался к фронту слева. Там гулко рвутся снаряды. Одни из них, вздымая землю, разрываются у самой дороги, другие с характерным шелестом проносятся над головами и плюхаются справа. Сбоку, не угасая, висит дрожащий свет ракет. Столько ракет Щербинин еще не видел нигде. Они десятками и сотнями взвиваются вверх, ярко расцвечивая хмурое небо. Иные распадаются на четыре-пять огней одного цвета, каждый из которых в свою очередь рассыпается на множество разноцветных вспышек, образуя радужный зонт. Прямо гигантский сказочный фейерверк!
У развилки дорог Щербинин придержал коня. Одна дорога сворачивала влево, другая, менее торная, уходила вправо. Капустин, как видно по следам, ушел по левой. Захватив с собой дозор, Щербинин зарысил вперед по левой дороге, но уже через двести – триста метров сообразил: Капустин заблудился. Услав вдогонку бойцов с приказом повернуть батальон обратно, командир полка заспешил к развилке.
Поставив задачу Жарову, он направил его батальон в качестве авангарда. За ним пустил Черезова, с расчетом пристроить Капустина в хвост колонны.
Сам Капустин прискакал минут через сорок. Перепуганный и разгоряченный, он сбивчиво стал оправдываться. Язык у него еще больше одубел, и от Капустина сильно попахивало самогоном.
– Ладно, – прервал его Щербинин. – Теперь я вижу, каким чаем вы согревали живот. С огурчиком!
– Товарищ майор, чертова темь запутала. Сейчас все выправим, – не унимался Капустин.
– Вы понимаете, что натворили. Втянулась бы за вами вся колонна – попробуй развернись тогда в такой грязюке. Ночью ни за что не выбраться, а с утра немцы в упор расстреливать бы начали. Это ведь крови бы стоило. Понимаете – крови!
Щербинин вплотную подошел к Капустину, отвернул борт его полушубка и сорвал с гимнастерки новенький, только что полученный орден Красного Знамени.
– Пусть пока у меня побудет, – твердо сказал Щербинин. – Не я награждал, говоришь? Верховный Совет? Так вот я сейчас, на этой дороге, и есть для тебя Верховный Совет.
Батя мог быть и неумолимым.
2
Час ли, два пути – и дорога несколько улучшилась. Глуше доносился шум боя с отдалившегося фронта. Исчезли ракеты, назойливо маячившие в ночном небе. Наступал рассвет.
Андрей верхом ехал обочиной дороги. Изредка придерживал лошадь, пропуская взвод за взводом, и снова следовал дальше. Солдаты немного приободрились, колонна ожила, заговорила.
– Пишут, тяжело в колхозе, – послышался незнакомый голос.
– Туго, что и говорить, – отозвался другой.
– Местами на коровах пашут, землю лопатой разделывают, а хлеба собирают не меньше, чем до войны.
– Ладно работают люди.
– Зато после войны на танках пахать будем – куда их девать?
– И тракторов хватит, тогда их впятеро прибудет, если не больше. Богато заживем.
– Мне вот тоже пишут, – и Андрей узнал голос Голева, – за несколько месяцев такой завод отхватили, что ай-я-яй!
– Да ну!
– Ей-бо, так. Не сидят сложа руки.
– За труд такой орден надо, самый большой.
И уже слышится новый голос:
– Он бьет, а я ползу и ползу. Когда метров тридцать осталось, привстал маленько – и длинную очередь прямо в амбразуру. Пока они там опомнились, я броском вперед и – гранату туда же. Замер враз, угомонил. А тут и наши насели.
– А я вот заскочил в сени, – раздается в ответ, – рванул дверь и за каменную стену, а оттуда – очередь из автомата. Выждал минуту да как махну туда противотанковую, аж сам оглох…
А издали выделяется басок:
– Турция двоедушна: вроде и нейтральна, а с фашистами компанию водит.
– Грош цена ее нейтралитету, – отозвался кто-то звонким баритоном, по которому Андрей безошибочно узнал Азатова.
– Ее политика, – подхватил Сабир, – что течение в Босфоре: вверху – в одну сторону, а внизу – совсем в другую.
– Одним словом, подлая политика.
И снова другие голоса:
– Письмо от своего парнишки получил.
– Как у них там?
– Знатно получается. Мой триста трудодней заработал.
– Сколько ж ему?
– Да четырнадцать годков.
– Смотри ты!..
И вдруг пошло совсем из другой оперы:
– Приехал, значит, невзначай, а у жены еще муж…
– Как же так?
– А так. Получила похоронную, погоревала-погоревала, что делать? А тут сосед с фронта без руки пришел.
– Ишь ты.
– Только поженились – первый нагрянул. В партизанах был, ранен, лечился. Охнула – и без сил на пол опустилась. Точно подрезали ее. И рада, и не рада. И первого любит, и этого жаль.
– Блудня.
– Не скажи, степенная была. Как знать, что такое вывернется.
– И что ж они?
– Что ж, судили-рядили, как быть. А тут первый присмотрелся: брюхата баба. Дело еще путанее. Ушел бы – детей двое. Как с ними?
– Ну и ну.
– Ни первый, ни второй не отказываются от нее. И порешили, пусть сама выбирает. Заревела – что делать? Прости, говорит, второму, спасибо за все доброе, а Степана больше люблю, и дети…
– И как же? – не утерпел кто-то.
– Пишут, живут, и неплохо живут.
Бесхитростная история никого не оставляет равнодушным, и Андрей слышит, как горячо обсуждают солдаты драму чужой семьи.
А откуда-то из конца колонны доносится песня. Негромкий, но заливистый тенорок выводит:
Эй, бойцы-богатыри
Бьются за свободу.
Фронтовые сухари
Выдали к походу.
Много мы прошли дорог
С лютыми боями,
Много выпили, дружок,
Чаю с сухарями.
Эх, ржаные пряники,
Сердцу дорогие,
Сухари-сухарики,
Сухари сухие…
Жарова еще с вечера одолевала непомерная усталость. Почти семь суток он не смыкал глаз. А тут еще и из дому нет писем. Настроение было не из лучших. А стоило ему проехать вдоль колонны, послушать бесхитростные солдатские разговоры да эту вот песенку о сухарях-сухариках, и усталости как не бывало, и на душе вроде рассвело. «Дорогие вы мои человеки, – тепло подумал Андрей о солдатах. – Да с вами и беда не беда, и смерть не смерть».
Двухчасовой привал позволил хоть немного собраться с силами. А после завтрака – снова в путь. Щербинину надоело в седле, и он забрался на повозку к Голеву. Над колонной нависли низкие лохматые облака. Это неплохо: погода, значит, нелетная. Но мелкий холодный дождик донимал по-прежнему. Казалось, ни конца ни края этой серой скучной мгле, полонившей землю и небо.
Привалившись к мешкам, Щербинин даже вздремнул. Но его разбудил вдруг гул мотора. В такую погоду? Не успел он опомниться, как над головой на бреющем полете промчался советский самолет и высыпал листовки и газеты.
Голев прытко соскочил с повозки. Щербинину он принес свежий номер фронтовой газеты, себе оставил листовку. Забрался на повозку и начал вслух читать:
– «Зажатый в стальном кольце советских войск, враг обречен на гибель. Но его нужно добить.
Идя в бой, помни: ждет тебя советская земля, обагренная кровью и опаленная огнем; ждут родные селения и хаты, над которыми нависла черная ночь; в немецкой неволе ждут тебя братья и сестры, отцы и матери, жены и невесты».
Тарас на минуту прервал чтение.
– Эх, Людка, Людка, бедная твоя голова, – горько вздохнул бронебойщик. – Неужели мне не найти тебя?
– Погоди, Голев, придет час, вызволим и твою Людку, – тихо сказал Щербинин. – Дочитывай листовку-то.
– «Спеши, ускорь боевой шаг, приблизь час грозного и справедливого возмездия, верни наших людей в родную семью, неси им радость освобождения».
Щербинин обернулся, оглядел колонну. По ней будто прошла электрическая искра. Многие уже прочитали листовку, ее простые страстные слова коснулись человеческих сердец, и они не могли остаться безответными.
Полк уже сворачивал на стеблевскую дорогу, как прискакал подполковник Савельев. Снова осложнилась обстановка, и многие части перебрасываются на внешний фронт. Нужно остановить танки противника, рвущиеся к окруженным. Виногоров уже поставлен в известность. Полк Щербинина прямо с марша пойдет выполнять новую задачу.
Щербинин поморщился. Опять в чужое подчинение. Не сладко, конечно. Но приказ есть приказ. Полковая колонна перестроилась и повернула на Джурженцы, где размещалось полевое управление штаба армии.
3
Фронтовая хроника этих дней необычайно богата событиями. В Джурженцах, ожидая приказа, Щербинин узнал много новостей, ознакомился с обстановкой, и перед ним открылась более ясная картина положения на фронте.
Войска Ватутина только что освободили Ровно, где находилась резиденция гитлеровского гауляйтера Коха. Город занят искусным ударом наших войск. Они совершили сложный и трудный маневр и замкнули кольцо вокруг города. Другая группа войск направила свой удар на Луцк. Стремительный натиск ошеломил противника, и он бежал в страшной панике, оставив множество машин и складов с военным имуществом.
И хотя ровенские события развернулись на правом крыле фронта, далеко отсюда, они гулким эхом отзывались здесь под Корсунью, облегчая войскам успех сражения.
В северной части кольца враг потерял уже каневский плацдарм, Мироновку и очень выгодные богуславские рубежи. На юге он оставил Смелу. Немцы попытались нанести удар между Шполой и Лебедином, бросили в бой триста танков, но наши артиллеристы и пехотинцы с невиданной стойкостью отразили удар. А сегодня идет ожесточенная борьба севернее Звенигородки. Здесь проходит грейдерная дорога, на которую изо всех сил рвутся окруженные.
Документы наконец готовы, и Щербинин собрался уже покинуть штаб, как вдруг появился командарм, только что возвратившийся с объезда частей. Поздоровавшись за руку, генерал подошел к столу и по карте ясно и точно поставил задачу. Говорил не спеша, ровным голосом, испытующе поглядывая на Щербинина.
– Вам не идти, а лететь нужно, – сказал он, заключая. – И чтобы к рассвету быть на месте, и с места того – ни шагу! Биться до последнего орудия, до последней гранаты, умирать, но биться. Биться, сколько бы ни было противника, сколько бы ни было у него танков.
– Будет исполнено, товарищ командующий! – твердо ответил Щербинин.
– Помните: вы не одни будете, и справа, и слева встанут большие силы. Но за порученный вам рубеж отвечаете честью, я не говорю – головой, ибо честь дороже жизни.
– Станем насмерть, товарищ командующий.
Наслышанный о крутом нраве командарма, Щербинин был приятно поражен его обращением, умением ясно и здраво объяснить задачу и вместе с тем той железной требовательностью, которая, не оскорбляя подчиненного и не задевая его самолюбия, мобилизует все силы его души на выполнение полученного приказа.
Догоняя колонну, Щербинин быстро оказался за околицей. За ним следовала небольшая группа разведчиков. Отдохнувшие кони легко вымахнули на открытую возвышенность. Щербинин огляделся. В воздухе гул канонады. От дальних взрывов содрогается земля. Словно жаром пышет докрасна раскаленное небо. На раскинувшемся вокруг огромном пространстве все подвластно суровым законам войны, и не нужно глядеть на карту или спрашивать, где бой. Он и позади, в кипящем корсунском котле, из которого очертя голову рвутся штеммермановские дивизии; он и впереди, откуда им навстречу устремились танковые полчища Манштейна. А полк Щербинина, как и все другие, – меж этих двух сил, готовых смять и раздавить все живое.
4
К вечеру полк вышел к назначенному рубежу и начал немедленно зарываться в землю. Правый фланг, там, где занял оборону Жаров, упирался в лесок, а левый, где встал Черезов, граничил с оврагами. Внутренние фланги обоих батальонов сходились у дороги, идущей от противника через озимое поле. Позади раскинулись украинские хутора, которые занял Капустин. Его батальон во втором эшелоне.
Свой командный пункт Жаров разместил за околицей. Была оборудована удобная ячейка для наблюдателей, вырыт небольшой блиндаж, дугой обогнули командный пункт окопы автоматчиков и противотанкистов.
Возвратившись из подразделений, Андрей заглянул в орудийный окоп Покровского. С кухни принесли горячую воду, и Андрей решил побриться тут же, у пушкарей. Примостившись у лафета, он выставил небольшое зеркальце. Эх, как его распортретило: лицо темное, землистое, воспаленные слезящиеся глаза, ввалившиеся щеки, лучики морщинок у глаз. Ничего не поделаешь – отпечаток Богуслава. И все же нужен режим, отдых. Иначе долго не вынесешь. Война не спрашивает, отдыхал ты или нет, спал или бодрствовал. Она требует от тебя всех сил, энергии, трезвого ума.
Андрей с удовольствием намылился и стал бриться, невольно прислушиваясь к тихим солдатским разговорам. На всем рубеже продолжалась подготовка к бою.
– Хороша землица, а тяжела, измотала вконец, – вздохнул Руднев, вытирая влажный лоб тыльной стороной руки. – Вот соснуть бы сейчас часик-другой, а там хоть сто боев подряд.
– Что и говорить, – понимающе согласился кто-то.
– Куда лучше, уснуть бы и проснуться лет через сто, – отставляя лопату в сторону, размечтался вдруг Сахнов. – Да, пожить бы в той жизни без войн, без фашизма, без «добрых» союзничков.
– Ого! – даже приподнял брови Соколов. – Да эта все равно, если бы засел ты в кусты, пока мы кровь тут проливаем.
– В кустах еще не отсиживался, – обиделся ефрейтор.
– Ну, все, товарищи, конец разговорам. За работу! – сказал Пашин. – Дел у нас уйма, и нам как каменным стоять. Стоять и драться. Драться и стоять.
И, как бы вторя командиру, Глеб Соколов заговорил стихами:
Мы вырвались из этой тьмы,
Прошли заслоны огневые.
Ты говоришь нам: «Каменные мы».
Нет, мы сильнее камня, мы живые.
Бойцы дружно застучали лопатами, а Жаров, побрившись, направился к себе. Он думал о бойцах. Сильные и смелые люди! Эти умрут, но не оставят рубежа.
Андрей спрыгнул к себе в окоп и уселся на земляной выступ. Выпил кружку горячего чая, быстро позавтракал. Наступил его час сна. Разбудил Юрова, а сам привалился плечом к сырой стене окопа. Сразу навалился сон – тяжелый, но беспокойный и настороженный, когда каждый звук воспринимается и во сне, как наяву…
Проснулся он от взрыва снаряда, разорвавшегося поблизости: немцы начали обстрел. Но атак еще не предпринимали: видно, подтягивали силы и собирали их в кулак…
Рассвет лишь слегка позолотил горизонт. Погасли звезды, посветлело небо. Из утреннего серого полумрака словно выползла и побежала вдаль змейка дороги. Снова зазеленела озимь, которая ночью казалась совсем черной. Зябко поеживаясь, Андрей прислушивался к звукам тревожного утра, не обещавшего ничего доброго. Вдруг донесся нарастающий шум моторов, и очень скоро прояснились контуры движущихся танков. Их можно различить пока только в бинокль. А прошло немного времени, и танки уже легко виделись невооруженным глазом. Один, два, три… пять… семь… Остальные еще за складками местности.
Андрей поглядел на лица солдат и офицеров. В них настороженность и решимость.
Не доходя километра полтора до переднего края, танки начали развертываться по фронту, вправо и влево от дороги. На зеленях они оставляли черные следы.
Вдалеке на дороге неожиданно появились мотоциклисты. Сначала они мчались гуськом, временами приостанавливаясь. Затем развернулись и стремительно понеслись к переднему краю.
– Не стрелять!
Немцы снова приостановились. Застрочили из пулеметов и, не вызвав ответного огня, двинулись дальше.
Подпустив их метров на двести, в упор ударили пулеметы. Три машины были подбиты. Виляя по озими, остальные бросились наутек. В угон им ударили наши пулеметы.
– Увертюра кончилась, – сказал Юров.
– Сейчас снова начнут, – мрачно заметил Сахнов.
– Сейчас мы им дадим жару! – по-своему оценил обстановку комбат.
С ближайшего танка грянул первый выстрел. Ударившись о землю, снаряд срикошетил и разорвался где-то за хутором.
– Не отвечать!
До танков еще с километр. Они медленно ползут грозной лавиной, и их железный гул висит в воздухе.
– Не стрелять!
Андрей по себе знает, как трудно, очень трудно сдерживаться: руки сами собой тянутся к оружию. Напряжение достигает высшего накала.
Шестьсот метров… пятьсот…
Соблазнительная дистанция. Бить бы и бить! Но снова и снова по всем линиям связи повторяется приказ:
– Не стрелять!
«Тигры», «фердинанды», «пантеры» движутся медленно, осторожно, но, кажется, неотвратимо. За ними появляются новые машины, их больше, чем в первом эшелоне. Это второй стальной таран.
Четыреста метров. Танки убыстряют ход, усиливается гул моторов.
Триста метров.
Андрей доложил по телефону Щербинину. Приготовиться! Впрочем, команда носит чисто условный характер, ибо все готово, и все нетерпеливо ждут слова «огонь».
Мгновение – и оно прокатилось по всему рубежу.
Грянул артиллерийский залп. Ударили бронебойщики. Молчали лишь истребители танков, вооруженные гранатами.
Сразу же ответили немецкие танки обоих эшелонов. В воздухе повис грохот и гул орудийной пальбы, поглотившей все другие звуки. Кругом вздымались черные фонтаны разрывов.
Один из «фердинандов» ошалело закружился на месте: ему сбили гусеницу. Подошел тягач, чтобы эвакуировать подбитую машину. Выстрел, удар снаряда, и она воспламенилась. Экипаж бросился прочь и погиб под огнем. Через несколько минут «фердинанд» взорвался.
Руднев подбил «пантеру». Затем артиллеристы заклинили орудие одного тяжелого танка, и он, повернув, заспешил обратно. Лишь самая первая машина в центре, избежав прямых попаданий, на быстром ходу наскочила на позицию Голева и Зубца. Танк закружился на месте. Можно подумать, у него тоже подбита гусеница и он беспомощен. Оказывается, вовсе нет: танк решил задавить истребителей, скрывшихся в ячейке. Он очень быстро зарылся в землю чуть не на полметра. Однако расчет по ходу сообщения выскользнул из своей ячейки раньше и забросал танк гранатами. Машина задымила. Остальные стали откатываться назад.
Положив телефонную трубку, Жаров вздохнул облегчение. Первая атака отбита. Немцы оставили три машины – вернее, их обожженные и неузнаваемо изуродованные безжизненные туши – и одну поврежденную увели за собой на буксире.
За оврагом справа и за лесом слева бой с танками еще длился некоторое время, но вскоре затих и там.
Чтобы оправиться, немцам понадобилось больше часа.
Их новый удар начался артиллерийской подготовкой. Минут тридцать немцы интенсивным огнем били по участку обороны полка. Затем снова в атаку пошли танки. Удар был сильнее первого. Жаров насчитал пятнадцать машин, потом еще восемь. За танками показалась пехота.
Едва фашистские танки приблизились на пятьсот метров, как задымил первый «тигр». Немцы начали обстрел дымовыми снарядами. Разрываясь, они образовывали тучи густого дыма, через который ничего не было видно. Слабый утренний ветерок не мог рассеять их, лишь чуть колыхал.
Эффективность огня с обеих сторон, заметно понизилась. Но немцы могли прорваться через свою завесу в тыл. Предвидя такую опасность, Щербинин заранее заминировал наиболее вероятные проходы.
Теперь Андрей уже не видел, что происходило справа и слева, догадываясь об этом лишь по звукам. Всюду слышен лязг гусениц, шум моторов, по-прежнему, если не сильнее, бьют орудия, в воздухе висит назойливо-дрожащий звон металла.
– Слышите, немецкая сталь звенит? – произнес Юров.
– Вернее, американские доллары, – поправил Березин.
– Каким образом? – не понял его Юров.
– Очень просто: на денежки американских магнатов варилась их сталь.
– Выпестовали зверя!
– Одна порода…
Рядом разорвался снаряд, и клубы молочного дыма ослепили всех.
Бой в самом разгаре. Андрей ясно понимал, что действует, как говорится, на ощупь. Арторудия и ружья противотанкистов бьют на звук моторов, на лязг гусениц или уже в упор, когда танк оказывается совсем близко.
К полудню подул ветерок и несколько рассеял дымовую завесу. У Андрея сразу расширилось поле обозрения. Немецкий тягач увез танк, подбитый у позиции Голева. У окопа Соколова осел развороченный «тигр». Всюду дымили горящие машины. Немцы залегли далеко в поле. Вся озимь усеяна их трупами.
Вдали, метрах в восьмистах, метались одиночные «тигры» и «пантеры». Но вот в воздух взметнулась серия ракет, и танки снова пошли в атаку. На флангах они шли робко и медленно, а в центре неслись быстро и скученно. На глазах вырисовывался клин, острие которого стремительно перемещалось прямо на Жарова. Впереди мчались три машины. Они были острием немецкого клина, какой еще в древности именовался «свиньей».
Максимов с третьего выстрела остановил один из этих трех танков. С другого слетела башня, сорванная огнем перекрестно ударивших орудий. Третий метнулся в сторону, вычертил крутую дугу и устремился назад. Свой бег несколько попридержали и соседние машины, тогда как идущие по сторонам набирали скорость.
Танк, с которого сорвали башню, не потерял управления. Он стал было разворачиваться, чтобы уйти, но вдруг подорвался на мине. Ее на проволоке под него подтянули истребители.
Неожиданно налетел танк откуда-то с тылу. Второпях брошенные гранаты не достигли цели. Машина мчалась на позицию Покровского.
Артиллеристы в несколько секунд развернули орудие и почти в упор выстрелили подкалиберным. Танк застыл буквально в семи метрах от пушки. Но и она вышла из строя.
Почти в ту же минуту с тыла вырвался еще танк. Этот летел прямо на КП Жарова. Схватив гранаты, бойцы и офицеры притаились за бруствером. Едва расстояние до него сократилось до тридцати метров, как Андрей первым метнул гранату. Но она перелетела. Граната Березина попала в гусеницу. Танк в бессильной ярости завертелся на месте, словно запрыгал на одной ноге. Юров угодил ему в борт.
– Ложись! – крикнул Руднев.
Едва офицеры присели, как раздался выстрел и одновременно взрыв ударившегося о броню снаряда. Почти тут же взорвался и сам танк. Осколком разорванного металла Жарову сильно поцарапало руку.
Вскоре все стихло, и немцы скрылись. Андрей выпрыгнул из окопа. Как все изменилось вокруг! Почернели зеленя. Поблекло небо. Холодное солнце неласково глядело на израненную землю. Корчась в черном дыму, горели вражеские машины. Раздавленные гусеницами пушки беспомощно раскинули станины. Очень много убитых…
Прибыла смена. Значит, снова на Стеблев!
